Андрей Кивинов, Олег Дудинцев
Благие намерения
В зале суда было душно. Решетки не позволяли широко отворить окна, да если бы и позволили, воздух на улице напоминал топленое молоко. Судья Семенова, не самая молодая и, деликатно выражаясь, не слишком стройная женщина, читала приговор уже скороговоркой, глотая слова, поскорее бы закончить.
— Фыдралнысудкырвскырнагдасппетербурга... — впрочем, все понимали, что имеется в виду «Федеральный суд Кировского района города Санкт-Петербурга».
— Пыдпрдырстыдытнароднсудисеменовой... — разумеется, под председательством народного судьи Семеновой.
Вон она, Семенова, стоит, зачитывает, и все на нее смотрят. И то, что народный она судья, тоже всем ясно. У нас все судьи народные, кроме присяжных. Но даже без очков видно, что присяжных здесь нет. Трое всего за столом. Так что и это можно пропустить: интересно, что будет дальше...
Изнывали от жары сержанты-конвоиры Малышев и Наумов, в соответствии с Уставом застегнутые по самое не могу. Изнывал прокурор Павлюченко в своем строгом кителе. Маленький ушастый адвокат Беломлинский, известный своей невезучестью, мог бы, в принципе, не изнывать: закон не требовал от него облачаться в черный шерстяной костюм и так крепко затягивать петлю галстука. Но Беломлинский уважал суд и всегда одевался подчеркнуто церемонно.
Легче было публике — свидетелям да родственникам, одетым откровенно по-летнему. Да еще, пожалуй, подсудимому Кедрову, кряжистому мужику, который в кроссовках, трениках и широкой спортивной куртке чувствовал себя посвободнее. Если, конечно, так можно выразиться о человеке, который в следующую секунду услышал:
— ... признал виновным гражданина Кедрова Сергея Федоровича в совершении преступления, предусмотренного частью второй пункт «а» и частью третьей пункт «б» статьи сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса Российской федерации,— мошенничество в крупном размере, совершенное группой лиц,— здесь судья Семенова продемонстрировала, что может говорить уверенно и внятно. Но все же потянулась перед решающей фразой к графину. Ее услужливо опередил сухонький старичок — народный заседатель, налил воды в граненый стакан. Семенова сделала глоток.
В этот момент в зале суда появилась муха. То есть в зале были и другие мухи, но вели они себя тихо, уважая значимость момента. К тому же все это были мухи невеликие размером. Но теперь в зале возникла муха-гигант, муха-монстр. Она гудела тромче и грознее Семеновой. Бесцеремонно заявляя о себе в напряженной тишине.
Муха облетела краснолицего прокурора Павлюченко — тот гордо не повел густой бровью.
Муха продефилировала перед глазами адвоката Беломлинского — тот дернулся, хотел ударить наглое насекомое, но передумал и лишь нервно поковырялся в носу.
Муха приземлилась на лоб сержанта Малышева, но конвоир согнал зловредную тварь энергичным кивком головы.
Наконец муха залетела в клетку к подсудимому... и мгновенно оказалась в плену. В двойном плену. Во-первых, внутри клетки. Во-вторых, Кедров махнул рукой,— казалось бы, почти лениво, но возмутительница спокойствия уже жалобно и приглушенно забилась у него в кулаке.
Кедров опустил кулак и с достоинством кивнул: продолжайте. В смысле, заканчивайте уже.
— ...И назначил ему наказание в виде восьми лет лишения свободы с отбыванием его в колонии строгого режима. Приговор может быть обжалован в течение семи дней с момента его провозглашения.
Зал загомонил, судья и заседатели стали собирать бумаги со стола. Адвокат Беломлинский позволил себе ослабить узел на галстуке, расстегнул верхнюю пуговицу.
— Что, Юлик, опять проиграл?..— хлопнул его по плечу прокурор.— На сколько лет ты ставил, на шесть?.. Сто грамм за год. Значит, с тебя двести грамм. Только «пятизвездочного», Юлик!
Адвокат вздохнул. Подсудимый выпустил муху. Она взвилась к потолку и обиженно загудела, кружась вокруг люстры. Наумов приготовил наручники и загрохотал ключами, открывая дверь клетки. Малышев, соблюдая все правила страховки товарища, внимательно следил и за его действиями, и за движениями подсудимого. Дверь клетки открылась, Наумов сделал шаг внутрь. И тут произошло невероятное. Осужденный Кедров Сергей Федорович выхватил из-под куртки пистолет имени Макарова и, наставив его на Наумова, заорал так, что хлопнула оконная створка:
— Все на пол!! Убью, нах!!
Присутствующие словно поперхнулись своим гомоном.
— Кедров, не усугубляйте... — нерешительно произнес прокурор.
— Кедров, где вы взяли пистолет? — истеричным фальцетом выкрикнул адвокат.— Я вам его не приносил!
При этом адвокат быстро оглядел присутствующих, словно бы призывая их в свидетели: не приносил я ему «Макарова», не приносил!..
Но кого это сейчас волновало?..
Грохнул выстрел. Кедров пальнул над головой Наумова в потолок. Никто из присутствующих даже не заметил, что пуля, как зенитная ракета, срезала на лету гигантскую муху. Наверное, и сама супермуха не успела этого сообразить...
— На пол, я сказал!!! — орал Кедров. И больно ткнул стволом в грудь Наумова.— А ты назад, нах!.. И без глупостей!!
Первым опустился на пол старичок-заседатель. За ним остальные. Наумов, пятясь, вышел из клетки.
— Ко второму пристегнулся — быстро!! — скомандовал Кедров, кивая на Малышева.— Живо или башку разнесу!!!
Наумов медленно опустился на колени, нацепил один наручник на правую руку Малышева, второй — на свою левую. Кедров, продолжая держать его под прицелом, попятился к двери. Шустрый осужденный уже взялся за ручку, когда Наумов резким движением выхватил из кобуры пистолет...
Но инициатива была на стороне беглеца. Он дважды выстрелил Наумову в грудь и, не попрощавшись, покинул зал судебного заседания.
Юля Виригина всю жизнь проучилась в одной и той же школе. Всю жизнь прожила в одном и том же доме. Бессчетное количество раз ходила по одной и той же дороге.
Через садик (или в обход — в те два или три года, когда в школе была вторая смена и возвращаться домой приходилось темными зимними вечерами).
Мимо кинотеатра, который некоторое время работал салоном по продаже дорогих автомобилей, потом вообще ничем не был, а теперь, как написали в газете «Мой район», снова скоро станет кинотеатром с гордым названием «Синема-караван». Мимо булочной, которая так и осталась булочной.
По мостику через речку.
По бульвару мимо кафе «Пегас» (раньше называлось «Снежинкой», а еще раньше никак не называлось), где — совсем ведь недавно!..— был выпит первый бокал шампанского...
Летом, когда вдоль бульвара липли к поребрикам бесконечные ленты тополиного пуха, и они так красиво и длинно горели, если бросить спичку... Юля вспомнила, как классе в пятом они с Антоном чуть не устроили настоящий пожар и убегали от дворника...
Весной, когда вдоль поребриков журчали ручьи, и мальчишки запускали там смастряченные из спичечных коробков кораблики...
Каждый день. Туда и обратно. Десять лет. Минус три месяца летних каникул, минус каникулы зимние-весенние... Ой, не сосчитать. Много тысяч раз!
— Юльк, ты о чем задумалась? — наклонился к плечу Юли Виригиной друг ее детства (и юности!) Антон Зеленин. Он обдал ее запахом горького одеколона — раньше за Антоном любви к парфюмерии не водилось. Что ж, день сегодня особенный.
— Слушай, а почему тополиного пуха нет на бульваре? — прошептала Юля.
— В смысле?..
— Но он же в июне раньше был, помнишь?.. Когда нас дворник ловил... Сейчас июнь, а пуха нет. И в прошлом году не было.
— Элементарно, Ватсон!.. Тополей-то нет. Их давно на липы поменяли. И так во всем Питере.
— Почему?..
— Чтобы пух не летал. Так экологичнее. И вообще...
На Юлю и Антона зашикали. Они срочно придали своим лицам торжественные выражения.
В этом актовом зале Юля была... ну, не тысячи, но сотни раз. Играла лису Алису в драмкружковой постановке «Золотого ключика». Антону тогда предложили роль Пьеро. Он обиделся и отказался.
И вот алые ленты повсюду. Хор младшеклассников на сцене: стоят, переминаются с ноги на ногу. Директор такой благодушный, нарядный. И совсем не противный.
Директор взял со стола первый аттестат, торжественно объявил:
— Аксенова Елена Сергеевна.
Аксенова маленькая, щупленькая, невзрачная, вся в веснушках... даже она сегодня кажется хорошенькой. Кто бы мог подумать.
Директор с улыбкой вручил аттестат, пожал девушке руку:
— Надеюсь увидеть твои картины в Русском музее.
— Спасибо, я не против! — бодро ответила Аксенова.
— Между Шишкиным и Айвазовским! — добавил директор.
— Мне больше нравятся Кандинский и Малевич,— возразила осмелевшая Аксенова.
Директор не нашелся что ответить, лишь улыбнулся. Юля — по алфавиту вторая.
— Виригина Юлия Максимовна,— возвестил директор.
Юля поднялась на сцену, взяла аттестат... Аплодисменты...
— Желаю тебе, Юлечка, успешного поступления. И исполнения всех желаний.
— Спасибо, Валентин Александрович!
Юля вернулась на место. Антон мягко прикоснулся к ее руке. Все, школа закончена! Вот он — документ о первых ее достижениях. Все случилось так быстро...
А вот интересно, задумалась Юля,— какие у нее желания, кроме поступления в Университет? МРЗ-плейер хочется, но это не слишком важно. А из важного: чтобы мама не болела, чтобы отец чаще дома бывал, чтобы...
Вот парадокс: майор Максим Павлович Виригин, оперативник «убойного» отдела, всегда уютнее чувствовал себя на опасной операции или на осмотре происшествия, чем на торжественных мероприятиях. А уж тем более в школе, где, с одной стороны,— празднично одетые детишки, детство золотое, хрупкая юность... страшно прикоснуться и разбить. Как хрустальную вазу. А с другой стороны — учителя, жрецы знания. Их Максим Павлович с самых младых ногтей уважал и побаивался. Он не забыл еще контуженого педагога, который в первом классе ударил его линейкой по рукам за то, что будущий майор криво ставил в тетрадь дурацкие палочки, которые почему-то нужно было ставить прямо.
Короче, за всю Юлькину одиннадцатилетку («Мы-то десять учились, и ничего»,— вспомнил Виригин) он был в школе раза три или четыре. Максимум пять. Однажды выступал с лекцией-рассказом о нелегких, но полных адреналина буднях российской милиции, а в особенности «убойного» отдела главка с Суворовского проспекта. А как-то раз, очень давно, был на родительском собрании. О чем шла речь, не помнил, хоть убей. Помнил лишь, что впереди сидела тетка в высокой зимней шапке. И не снимала ее всю дорогу, хотя в классе было довольно жарко. Бывают такие странные тетки...
— Красавица наша Юлечка! — ворвалась в мысли майора сидевшая по правую руку жена Ирина.
— Да... Быстро время пролетело.
— Для кого как,— возразила Ирина.— Я думала, и не доживу. После всех операций и терапий.
— Ладно тебе, Ириш. Мы еще внуков понянчим,— эту фразу майор Виригин произнес автоматически. Есть такая расхожая фраза. На самом же деле никаких внуков он себе не представлял и на пенсию пока не собирался.
— Сейчас ей главное — поступить,— вздохнула жена.— Я уже свечку в Никольском поставила.
— Будет заниматься, поступит,— рассудил Виригин. Сам он в свое время поступил в школу милиции безо всякой свечки. Да и не было принято это тогда — свечки ставить. Со свечкой бы и не приняли никуда, только по заднице бы наваляли.
— Ой, Максим. Теперь одних знаний мало.
— Зеленин Антон Станиславович! — провозгласил директор.
Антон бросил короткий взгляд на Юлю, взбежал по ступенькам, протянул директору ладонь...
— Ну, за тебя, Антон, я спокоен,— довольно сказал директор. — Поздравляю!
— Спасибо.
— Удачи.
— Чего это он за него спокоен? — удивился Виригин лаконичному, но энергичному диалогу.
— Антон — отличник.
— Ты-то откуда знаешь?..
— А он за нашей Юлькой ухаживает!
— Надо же,— удивился Виригин, стараясь получше рассмотреть парнишку, но Антон уже занял свое место в первом ряду.— А я и не в курсах.
— А чего ты вообще... «в курсах»? — улыбнулась Ирина.
— И как он? Что за парнишка, кроме того, что отличник? — Виригин постарался изобразить строгий голос.
— Хороший мальчик. Вежливый. Мне нравится.
— А Юльке?
Ирина молча пожала плечами. В кармане у Виригина зашебуршился поставленный на вибрацию мобильный телефон. Виригин глянул на экран, шепнул жене: «Жора звонит» — и вышел из зала, отдавив несколько родительских ног в туфлях на каблуках и начищенных по случаю праздника ботинках.
Пару минут спустя он снова заглянул в зал. Директор уже закончил раздавать аттестаты, родители оживленно переговаривались, а хор мелких школьников набирал в воздух легкие, чтобы подарить выпускникам прощальную песню. Учительница музыки взмахнула указкой, игравшей роль дирижерской палочки, и хор грянул нестройными голосами:
— Когда-а-а уйдем со школьного дво-ора...
Виригину нужно было покинуть школьный двор прямо сейчас. Он пытался привлечь внимание Ирины знаками. Но жена была так увлечена песней, что даже смахнула слезу. За странными жестами крупного мужчины в дверном проеме: подрагивание средним и указательным пальцами (дескать, пошел) и хватание себя двумя руками за горло (дескать, во как надо!) — некоторое время с изумлением следили другие родители. Наконец, Ирина обратила на мужа внимание. Вздохнула и махнула рукой.
— И чего же ты в него не стрелял?..— пристально смотрел Рогов снизу вверх на тугодумного увальня сержанта Малышева. Доверяют же таким недотепам охрану опасных преступников...
Впрочем, Рогов еще не знал обстоятельств дела. Не знал, что сбежавший Кедров особо опасно аттестовал себя лишь в зале суда, а до этого числился просто мошенником.
— Да-а то-гоо... — тянул Малышев.— Народу мно-ого-о. Задеть бо-оялся.
— А чего же ты в коридор за ним не выскочил?
— Наручник отцепил, побежал и то-гоо... зацепился. И того...
— Чего «того», ёлкин пень?!
— Растя-янулсяя...
Рогов сплюнул. Санитары «скорой» укладывали на носилки истекающего кровью Наумова. Малышев смотрел на напарника коровьими, мало что выражающими глазами, шевелил толстой губой.
Судья Семенова оказалась женщиной крепкой. Присутствия духа не потеряла, сама отпоила валидолом старичка-заседателя.
Любимов как раз говорил по телефону с Виригиным:
— Да, две пули в грудь. Из «Макарова»... Пока жив. Его сейчас «скорая» увозит. А этот с концами — в коридоре окно оказалось открыто... Восемь лет строгого. По сто пятьдесят девятой. Давай, Макс, подъезжай. Нет, сюда нет смысла. Сразу в главк.
— Ребята, я вам нужна? — спросила судья Семенова, обращаясь одновременно к Рогову и Любимову.— А то мне бы Николая Николаевича домой доставить... Сердечник.
— Пять минут, не больше.
— Хорошо. Пройдемте туда, в совещательную?
— Пойдемте... Вась, здесь побудешь? Этот — что?
Про «этого» — про конвоира Малышева — Любимов спросил у Рогова шепотом.
«Этот» стоял у клетки, по-прежнему беззвучно шевеля губами. Он явно еще не отошел от происшедшего.
— Губошлеп какой-то,— также шепотом ответил Вася.— Возьмем с собой, но толку, боюсь, мало...
Жора последовал за судьей в совещательную комнату. Стол, три скрипучих стула, старого образца электрический чайник, несколько чашек, банка растворимого кофе — вот и вся обстановка. Еще на столе у Семеновой лежало несколько томов уголовного дела.
— Как вы думаете, мог кто-нибудь передать Кедрову пистолет здесь, в зале заседаний? — спросил Любимов.
— Исключено. В зале к нему никто не подходил. А уж тем более пистолет передать...
— Вы уверены?
— Молодой человек, у меня зрение хорошее... И там же конвой рядом был.
— С конвоем разговор особый. Я этого второго — Малышева — к себе заберу. Вы следователю передайте.
— Его же допросить надо...
— Мы сами допросим. Куй железо, пока горячо, а то... Сами понимаете.
— Понимаю,— кивнула головой судья Семенова.— Вообще, в моей практике такое впервые.
— В моей тоже,— согласился Жора, секунду подумав.
Был случай, когда им же самолично пойманный уркаган бежал из зала заседаний, отобрав у конвойного наручники и расчищая ими путь как нунчаками... Но того пристрелили на выходе. И потом — пистолет в клетке: уму нерастяжимо...
Любимов кивнул на тома уголовного дела.
— Что там за фабула?..
— Около года назад они продали партию оргтехники. Липовую. На сто тысяч долларов. Потерпевшие Кедрова задержали, а второй с деньгами скрылся. Покупатели осторожные, даже номера купюр выборочно переписали, да что толку...
— Личность второго установлена?
— Есть только приметы и фоторобот. Кедров его не выдал. Потому и восемь лет.
— Крепкий, значит, орешек. Хорошо. Скопируйте мне приметы, пожалуйста. И еще адрес Кедрова. Надо засаду ставить.
— Здесь адреса его матери и сожительницы,— открыла Семенова один из томов.
— Хорошо, дайте оба...
Душным июньским вечером акватория Невы от моста лейтенанта Шмидта до Большеохтинского моста заполнена малым пассажирским флотом. Нет времени лучше, чтобы полюбоваться гармонией гранитных питерских набережных, золотым заревом куполов, гордыми контурами гранитных дворцов, надышаться свежим воздухом близкого моря.
Но в один день — в день выпускного праздника — катеров и катерков, кораблей и корабликов на Невской глади становится еще больше. Буквально якорю негде упасть. И белые платья барышень, вчерашних девчонок, и темные пиджаки кавалеров, вчерашних пацанов, и алые ленты, и смех, и брызги шампанского, и музыка, музыка, музыка, под которую так прекрасно кружиться, кружиться, кружиться!..
— Ой, Антон, я больше не могу... Останови! Остановись же! — хохотала Юля Виригина в объятиях Антона Зеленина, и огромное голубое небо, как компакт-диск в открытом проигрывателе, кружилось над ее головой...
Музыка смолкла. Юля без сил опустилась на скамейку теплохода. Антон плюхнулся рядом. Юля, задыхаясь, схватила его за руку.
— Ой, Антон, держи меня. Ой, ну ты меня закружил... Ой, мне кажется, что стрелка Васильевского сейчас оторвется и поплывет на нас!..
Антон посмотрел на стрелку. Вокруг Ростральных колонн так же кипело празднично-белое и ярко-алое. Скоро там должен был начаться фейерверк.
— Не оторвется,— солидно сказал Антон.— Это знаешь, какое усилие должно произойти, чтобы стрелка от острова оторвалась!
— Какое же? — кокетливо спросила Юля.
— В миллиарды тонн! Можно точно рассчитать. По сопромату.
— По споромату? — Юля залилась звонким разливистым смехом, запрокинула голову. В этот вечер ей явно не хотелось говорить на такие серьезные темы.— Значит, Антоша, ты твердо в Военмех решил?.. И весь споромат уже выучил?
— Да, решил. Не споромат, а сопромат. Наука о сопротивлении материалов. Я еще не выучил, но...
— И кем ты после окончания будешь? — Юля явно подкалывала Антона, но он отвечал на полном серьезе. Ответственно. Он ко всему привык относиться ответственно.
— Инженером. Космические исследования.
— Космос сейчас не очень... В смысле престижа,— не унималась Юля.
— Не знаю про престиж,— не сдавался Антон.— Мне нравится.
— А я? — спросила Юля после небольшой паузы.
— Что «я»? — стушевался Антон.
— Нравлюсь?..
— Ты — тоже! — выпалил Антон.— Я давно хотел сказать... сегодня...
И снова замолчал, разглядывая свои руки.
— Говори! — улыбнулась Юля.
В белом платье с тонкой бирюзовой ленточкой на шее, в бирюзовых сережках, с едва-едва, самую малость, подведенными ресницами и подкрашенными губами, на фоне массивного здания биржи и неба, полного воздушных шаров, она выглядела удивительно красивой. И очень взрослой. Настоящей женщиной. У Антона ком в горле застрял. Он не мог вымолвить ни слова.
— Ну же! — Юля требовательно нахмурилась.
— Я... Да. Ты ведь сама понимаешь...
Антону стало жарко. Он почувствовал, что краснеет.
— Хороший ты, Антон, парень, умный... — уже совсем другим тоном сказала Юля Виригина.
В этот момент на палубе с подносом в руках появился Валера. Первый красавец класса, единственный из парней в белом пиджаке. На подносе искрились фужеры с шампанским. Пузырьки в них щелкали быстро-быстро...
— Предлагаю выпить за наш непотопляемый одиннадцатый «б»! Налетай, торопись, пока пузырьки булькают!
Танцующие пары сбились с ритма, все потянулись к подносу.
— Хороший ты парень, Антон,— тихо сказала Юля.— Но совсем...
Она замолчала, подыскивая слово. Антон напрягся, опасаясь, что прозвучит что-нибудь очень обидное.
— ...не рыцарь! — произнесла Юля.
Вскочила и, придерживая подол, побежала к Валере с задорным возгласом:
— Валера, а где мои пузырьки?..
Рогов смотрел в открытое окно. Воздух — закачаешься. К вечеру зной спал, осталось одно ласковое тепло.
По Суворовскому гуляли нарядные девчонки.
Сзади них шествовали парни-одноклассники с бутылками пива. «„Балтика",— подумал Рогов.— А у этого вообще „Тинькофф" платиновый, етишкин кот!»
— Народу мно-ого-о. Задеть бо-оялся,—тянул Малышев. Губошлепа пытались разговорить Виригин с Любимовым.
— Хорошо, задеть боялся! — возмущался Любимов.— А почему не побежал за ним?..
— Да я побежал и то-гоо...
— Чего «того»? — еле сдерживался Жора.
— Зацепи-и-ился,— ответил за Малышева Рогов.
— Зацепился,— повторил Малышев.— И того...
— Чего «того»?!
— Растя-янулся-я... — продолжал дразниться Рогов.
— Растянулся,— подтвердил Малышев. Любимов угрожающе зарычал.
— Погоди! — остановил его Виригин и обратился к Малышеву.— Ты из какой деревни?
— Из Сосновки, товарищ майор,— неожиданно четко отрапортовал сержант. Очевидно, на этот вопрос ему приходится отвечать часто.
— Из Сосновки, говоришь... — Виригин обратился к сослуживцам.— Помните, маньяк-то этот, Рабинович, который старушкам груди отрезал,— тоже был из Сосновки. Земляк, значит...
— Да не, Макс,— возразил Рогов.— Ты забыл, мы «пробивали» тогда — в России полторы тыщи Сосновок. Тот был из Биробиджанской области.
— Понятно,— Виригин снова повернулся к сержанту.— А ты из какой?
— Под Псковом...
— В органах-то давно?
— Второй год, после армии,— Малышев опять стал отвечать как-то заторможено.
— А служил где?
— На Се-евере. Во внутренних войсках.
— Значит, не салага. Тогда объясни, откуда у него «ствол» взялся?
— Не знаю.
— Как это — «не знаю»?! — эмоционально переспросил Жора.
— Кто-то передал,— предположил Малышев после короткого раздумья.
— Догадливый! И кто же?! Не ты, случайно?!
— Точно не я. Может, в «Креста-ax». Или адвокат.
— А вы тогда на хрена?! — Любимов ударил ладонью по столу.
Рогов едва успел подхватить полетевшую на пол чайную чашку.
Малышев пошевелил губами, но ничего не сказал.
— Чего замолк?! — наседал Любимов.
— Погоди, Жор,— опять остановил его Виригин.— Вы что, его не обыскивали? Когда в суд везли?..
— Их в «Крестах» шмонают. После нам отдают.
— А вы — нет?
— Если только Серега,— все так же заморожено ответил сержант.— Он старший конвоя.
— А в автозаке кто ехал?
— Мы и еще водитель.
— Привезли — и сразу в зал?..
— Да.
— И пока вели, никто не подходил?
— Нет...
— Макс, дело ясное,— подытожил Любимов.— Пустой номер... Растяну-улся-я...
— Ты прав,— согласился Виригин.— Поехали в «Кресты». Там потолкуем. Вась, а ты Игоря с Гришей дождешься — и в засаду.
— Только к утру смените,— Рогов снова уставился в окно. Очередная стайка выпускников волокла целый жестяной бочонок пива, литров на пять.
— А ты нас в дежурке жди. Ясно? — велел Любимов Малышеву.
Тот печально кивнул головой.
Рогов догнал Жору и Макса на лестнице:
— Слышь, мужики... Чё-то не похоже, чтобы этот губошлеп из Сосновки...
— Не очень похоже,— согласился Виригин.— Но всякое бывает, сам знаешь.
— Адвоката еще надо проверить,— сказал Любимов.— Судья говорит, он прям там, в зале, закричал, что пистолет не проносил... С чего бы ему там паясничать?
— В смысле: на воре шапка горит?..— спросил Рогов.— Да, подозрительно.
На главную: Предисловие
