Глава 7
Просыпаюсь от того, что жарко. Рядом не иначе печка. Нет, оно дышит. Вот вдох пошел, долгий, глубокий. Слышу, как расправляются легкие. Господи, кто же это такой огромный? Может, мне снится, что я маленькая у мамы под боком сплю? Ладно, кто бы ни был этот большой зверь, я знаю, что он добрый. Он потерпит, если я еще поваляюсь. Только уж очень греет. Оказывается, я отвыкла спать не одна.
Укладываюсь поудобнее, утыкаюсь лицом в теплый бок. Или это не бок… поди разбери. Нет, это, наверное, грудная клетка, потому что сердце слышно. Ого, как стучит. Частовато для такого большого существа. Может, большой зверь сердится, что я не даю ему встать? Ладно, чувствую, пора просыпаться.
Зеваю, потягиваюсь, продираю глаза. Странно, обычно я помню, где засыпала, даже спьяну. А спьяну, похоже, и было, судя по сушняку. И голова немного кружится. Атас.
Слева от меня кто-то лежит. Медленно поворачиваю голову вверх, чтобы посмотреть кто. С того конца на меня квадратными глазами взирает Азамат. А что, собственно… о-о-о-ой, да, вспомина-а-а-аю!
Вовремя соображаю, что подскакивать и шарахаться не стоит – голова закружится, а может и стошнить. Он не оценит.
– Привет, – говорю. Язык ни фига не слушается. – Я тебе не очень помешала?
Молча мотает головой, волосы падают на лицо. Он с распущенными спит? И не путаются?
– У тебя чего-нибудь попить нету?
Все так же молча берет с тумбочки позади себя бутылочку минералки. Господи, Азамат, кто скажет, что ты не прекрасен, – рыло начищу!
Пью, сколько могу за один присест. Потом дышу. Голова кружится.
– Можно узнать, как вы тут оказались? – спрашивает он слегка не своим голосом. Или это у меня все еще глюки?
– А ты не помнишь? – говорю.
Кажется, он бледнеет.
– Боюсь, что нет.
– Я отравилась галлюциногенами. Пришла попросить тебя помочь мне найти лекарство, потому что сама видела всякий бред, не смогла бы прочитать этикетку.
– И… почему вы меня не разбудили?
– Мне казалось, что разбудила.
– А я что-то сказал?
– Да. Что все будет хорошо и что мне все приснилось. А потом я отрубилась. Ты правда не помнишь?
– Нет.
Садится, трет лицо руками. Пижама на нем темно-зеленая в обтяжку, рукава длинные, вырез к шее вплотную. Как в этом спать можно – не знаю. Зато какая талия… Под курткой-то не видно. Буду для мамы фотографировать, надо будет с него куртку ободрать. Так, хватит о чуши думать. Мне все еще нужно лечиться, все-таки и рецидив возможен.
– Знаете, это могло случиться, – говорит.
– Что? – не понимаю я.
– Что я говорил во сне. У меня младший брат в детстве страдал кошмарами, приходил ко мне в комнату чуть не каждую ночь. Я привык его успокаивать, не просыпаясь. Видимо, привычка сработала.
Начинаю ржать, хотя мне это сейчас совсем не показано.
– Извини, – хрюкаю. – Мне все еще нехорошо, хотя по крайней мере глюков не ловлю. – Ты не можешь со мной сходить, проследить, чтобы я ничего не перепутала?
Смотрит на часы, на них шесть утра.
– Хорошо, – говорит. Встает, надвигает тапки.
Ступни у него узкие, пальцы длинные. Жутко красивый мужик был до ожога. Да и сейчас в общем-то… А какие волосы – это вообще чума! Распущенные-то они еще вполовину длиннее, жесткие, блестящие. Хорошо, что мне так плохо.
Плетусь за ним босиком. Интересно, почему меня отпустило, когда он меня обнял? То есть если отмести романтическое объяснение как неорганизованное. Может, конечно, просто доза такая была, что вот ровно настолько хватило.
– А как вы отравились? – спрашивает.
Хотела бы я знать.
– Точно не скажу, но у меня с собой психодизлептиков нет, так что я не могла их принять по ошибке. Вообще вчера никаких таблеток не пила. А действуют они почти сразу. Какая я была за ужином, ты, наверное, заметил. Запомни на будущее: это симптом, называется эйфория.
– Вы думаете, за ужином вас кто-то отравил?
– Не хочу никого обвинять…
– Ну да, – поджимает губы. Кажется, подозреваемый у нас один и тот же.
Доходим до моей каюты, дверь настежь, постель вся наизнанку, тапки кверху брюхом валяются, как дохлая рыба. Нетвердыми руками роюсь в мешке. Так, вот что-то похожее на мой антидот. И вроде бы написано все правильно. Сую Азамату прочитать – да, он, родимый. Прекрасно! Еще бы шприцом в баночку попасть… Показываю шприц Азамату.
– Посмотри, сверху пузырьки не плавают?
Смотрит на шприц, хмурится неуверенно. Не видел, что ли, никогда?
– Нет, не плавают… Лиза, что вы собираетесь с этим делать?
– Колоться, что ж еще. Не волнуйся, это обычная процедура, несложная и неопасная.
Так, ну в плечо самой себе неудобно, тем более с моей нынешней координацией. Значит, в бедро. Хорошо, что штаны широкие, можно закатать по самое некуда.
– Дай йодовые салфетки, пожалуйста. Вон та пачка.
Наблюдает с тревогой, как я размазываю яркий стерилизующий раствор.
– Намечаете мишень?
Фыркаю.
– Вообще-то стерилизую, но наметить – тоже полезно. Смотри, если промахнусь, хватай за руки.
Но не промахиваюсь. Больно, блин. Ладно, уже все. Отдаю ему шприц.
– Выкинь, пожалуйста.
Смотрит недоуменно, но слушается. Я откидываюсь на кровать там же, где сидела. Ноги все еще стоят рядом, даже штанину не раскатала. Наверное, это не очень прилично выглядит, но мне все глубоко по фигу. Ох нет, не все, потому что меня мутит. Едва успеваю закрыться в ванной, когда накрывает. Ну что ж, это как раз хорошо. Напиваюсь воды из-под крана, благо дистиллят, и через минуту меня выворачивает еще раз. Интересно, дверь ванной звуконепроницаемая? Ладно, кажется, отпустило. Выпадаю обратно в комнату, Азамат стоит с совершенно потерянным видом – куда бежать, кого спасать?
– Вам… что-нибудь еще нужно?
Я снова падаю на край кровати и начинаю потихоньку отъезжать. Он наклоняется надо мной, грива его шикарная по обеим сторонам висит. Улыбаюсь – наверное, выгляжу совсем безумно.
– Мне нужно еще поспать. Если нетрудно, принеси воды… сушняк дикий.
– Сейчас принесу, – кивает. Немного колеблется, потом все-таки сгребает меня и без видимых усилий перекладывает на кровать целиком, пледиком накрывает. Подоткни, и я заплачу.
– Передай Алтонгирелу, что он мне примерещился без глаз и рта, – бормочу мстительно. И отрубаюсь.
* * *
Просыпаюсь и первым делом выглахтываю полуторалитровую бутылку минералки, которая стоит на тумбочке у кровати. Мысленно произношу тост за здоровье капитана. Снова закрываю глаза и сосредотачиваюсь на ощущениях. Ничего, жить буду. Собственно, помимо некоторой вязкости в голове, никаких ощущений и нет. Так что можно, пожалуй, выползти из койки и пойти взглянуть на мир, потому что спать уже больше не могу.
Я так со вчерашнего вечера и не разделась, как пришла с ужина в некондиции. Пожалуй, пора, да и сполоснуться не помешает после всей этой химии.
После душа напяливаю снова свои штаны, а сверху – высохшую блузку, одну из двух, которые были у меня в багаже. Выгляжу почти парадно, даже кругов под глазами нет. И чувствую в себе силы на свершения – небольшие, правда. Например, дойти до кухни еще чего-нибудь попить.
Добредаю, начинаю шуровать на предмет чая. Водогрейка-то горячая, но это ж еще надо найти, где они прячут тот мешок, и куда мою кружечку убрали, и где опять большие пиалы.
– Вам помочь?
Подпрыгиваю. Кто здесь?!
Оказывается, Эцаган. Сидит в дальнем углу на лавке, слившись с местностью, колени к подбородку, вид мрачный.
– Я чай ищу, – говорю растерянно. Похоже, сорвала человеку сеанс хандры.
– В нижней тумбочке справа от вас, – указывает, потом пристраивает лоб на коленях, прямо-таки буквально замыкаясь в себе.
Ладно, не мое дело… Нахожу свой мешок, завариваю, подумываю, не свалить ли, чтобы человеку на нервы не действовать. Конечно, если ему одиночества хочется, почему бы не пойти в свою каюту? Туда точно никого постороннего не принесет. С другой стороны, время позднее, ужин уже прошел, можно ожидать, что и в столовой никого не будет. Наливаю чай.
– Ой, – слышу из угла. Эцаган вскакивает, выбирается из-за стола, идет ко мне. – Что-то я совсем забылся. Давайте я вам налью и пиалу нормальную дам…
– А эта чем плоха? – размешиваю сахар, уже предвкушая, как сейчас выдую эти пол-литра счастья.
– Ну нехорошо ведь такую большую… невежливо получается.
– А маленькую – вежливо?
– Ну да, она ведь быстро кончается, нужно все время подливать.
Ах да, что-то я такое слышала про чей-то этикет, мол, гостю надо давать маленькую чашку, чтобы все время за ним ухаживать, а большая значит – пей и уходи.
– Так вот почему капитан так хохотал, когда я сказала, что единственное, что меня не устраивает в этой пиале, это отсутствие ручки.
Эцаган фыркает:
– Да уж, я себе представляю. Ну давайте я…
– Не надо. В мелкой посуде остывает мгновенно, а я люблю горячий. А еще я очень не люблю суету за столом. А поскольку сегодня болею, имею право не подстраиваться под ваш этикет. Придется тебе немножко почувствовать себя плохим хозяином, зато я с удовольствием чаю попью.
Ржет. Вообще, эти танцы вокруг чая мне уже изрядно поднадоели. Какая, понимаешь, великая межкультурная проблема!
Сажусь за ближайший стол, осторожно отпиваю. Господи, какой кайф!
Эцаган пристраивается напротив, снова приобретает меланхолический вид. Хорошо, что меня не интересуют юноши на десять лет младше, а то ведь такой романтичный герой-любовник…
– Жизнь – стерва? – спрашиваю осторожно. Сама ненавижу, когда пристают с вопросами, что у меня стряслось.
– Да нет, в общем, так… по мелочи. Алтонгирел с капитаном поругался, а он от этого всегда становится совершенно невыносимым.
Можно подумать, все остальное время он просто пусечка.
– Боюсь, что это из-за меня, – говорю покаянно, хотя на самом деле не боюсь, а надеюсь, что Азамат уже наконец вправил этому козлу мозги.
– Да уж знаю, – хмыкает Эцаган. – Уже весь корабль наслышан – они так орали… Надо же было додуматься – подсыпать вам этой дряни. Можно было догадаться, что на вас не так подействует, как на нас, если вы от гармарры засыпаете.
– А какого эффекта он ожидал? – поднимаю бровь. Это что было, отворотное зелье?
– Ну вообще, эту штуку пьют, когда нужно понять, что за люди тебя окружают. Потому что от нее видишь главные черты окружающих… как бы… ярче. Причем на нас-то она действует сразу, ненадолго и без последствий.
– То есть это он мне пытался обеспечить интенсивное знакомство с коллективом? – хмыкаю, вспоминая свои глюки в гостиной.
– Нет, он просто хотел, чтобы вам стало неприятно находиться рядом с капитаном.
Слегка впечатываю ладонь себе в физиономию и позволяю ей стечь.
– Слушай, ты можешь мне объяснить, почему его так волнует мое общение с Азаматом? Я уже не знаю, что и думать.
Эцаган неопределенно пожимает плечами.
– Они друзья.
– Это теперь так называется? А ведет он себя, как будто они как минимум женаты!
Ой, зря это сказала… конечно, я больная, мне можно, но что-то мой собеседник нехорошо переменился в лице.
– То есть… я ничего не хочу сказать… – начинаю мямлить.
– Алтонгирел мне не изменяет, тем более что Азамат гетеросексуал! – возмущенно выпаливает Эцаган.
Если вычеркнуть все непечатные выражения, которые я подумала в свой собственный адрес, получится, что я только икнула.
– Прости, – говорю, – не хотела тебя обидеть.
Снова икаю и утыкаюсь в чай. Эцаган вздыхает.
– Ладно, я понимаю, что после того, как он вас отравил, можно о нем что угодно подумать. Но с Азаматом они действительно просто друзья, почти братья. Алтонгирел – ровесник младшего брата капитана, они в детстве играли вместе. Тем более что у Алтонгирела родители рано умерли, так Азамат его читать учил!
– Хорошо-хорошо, я верю! – тараторю. – Я вообще тут ни про кого ничего не знаю и понять не могу, чего он ко мне прицепился… Это просто так выглядит…
Эцаган фыркает, мотает головой. Кажется, простил.
– Да уж, могу себе представить. Но он просто боится, что капитану будет… трудно с вами расстаться.
– Да, это, конечно, причина, чтобы меня бить и травить, – делаю длинное лицо.
– Есть вещи, которые очень трудно объяснить, – вздыхает Эцаган. – Алтонгирел, конечно, не всегда разумно поступает. Но он хороший человек.
Некоторое время сидим молча, я вожу пальцем по краю пиалы, но она не звенит.
– А сколько лет Азамату? – спрашиваю для шума.
– Тридцать девять, а что?
– Ничего, так просто, интересно. По нему трудно сказать.
Собственно, он, пожалуй, выглядит постарше, ну так и жизнь у него была не сахар.
– Да уж, – кивает Эцаган. – Я вообще поражаюсь, как вы его терпите. Меня Алтонгирел три месяца уговаривал вступить в команду после того, как я капитана впервые увидел. Вы чего?
Видимо, у меня на лице что-то изобразилось помимо воли.
– Да так, знаешь, – поджимаю губы. – Он как бы не виноват, что с ним такое случилось.
– Какая разница, виноват или нет? Он просто урод, и смотреть на него противно, вот и все.
– А тебе не кажется, что так говорить несколько невежливо?..
– Но я же не хочу его обидеть! – удивляется Эцаган. – Это просто факт. Вот у вас глаза синие – это ведь вас не обижает?
– То, что у меня глаза синие, это объективная реальность. А то, что ты про Азамата говоришь, это твое отношение.
– Почему только мое? Спросите кого угодно, все скажут, что он урод. Да и вообще, вы сами не видите, что ли?
Вздыхаю.
– А как ему вообще удалось собрать команду и стать капитаном, если все его считают уродом? Я ведь так понимаю, у вас это очень важный параметр.
Эцаган усмехается, встряхивает головой.
– Да у нас такая команда, нам все нипочем. Кроме меня, Тирбиша и пилотов тут все воины высшего разряда. Взять хотя бы Ирнчина – он дюжину кораблей сменил, прежде чем сюда попасть. А что, говорит, делать, если капитан идиот и в безопасности ничего не понимает? Азамат хоть страшный, но с ним спокойно как-то, можешь быть уверенным, что он все предусмотрит. И проблемы решает полюбовно. А то я вот к одному капитану пришел наниматься, а он мне: постригись. Ну ага, побежал! Азамат-то ничего такого не требует. – Эцаган демонстративно намотал локон на палец. Потом вдруг глаза у него загорелись. – А знаете, как он круто дерется? И нас учит, чтоб не раскисали в четырех стенах. Некоторые ради этого тут работают. У других свои проблемы, вон Орвой, тоже пугало, его особенно и не берут никуда, а если подумать – снайпер-то он каких поискать. Тирбишу нравится, что Азамат не нарушает законов принципиально. Тирбиш, он такой положительный парень, а наемничает, чтобы семью поддерживать, тут платят лучше, чем на планете. Короче, как капитану Азамату просто цены нет, жалко, конечно, что он выглядит так отвратно, но уж что тут сделаешь… судьба.
– То есть ты в принципе допускаешь, что человек может быть хорошим профессионалом и заслуживать уважения с любой внешностью? – уточняю я.
– Профессионалом – конечно, – соглашается Эцаган. – Особенно в космосе. На планете-то считается, если урод, значит, у богов не в чести, но тут богов нет, так что это не так важно. А вот насчет уважения… – Он мнется, подбирая слова. – Одно дело уважать его приказы, когда работаешь. Все-таки это его корабль и он платит, и вообще, во время операции ослушаться капитана – это тебя потом ни в одну команду не возьмут. Но чтобы я еще следил, как о нем говорю со знакомыми… это уже ни в какие ворота. Как его можно уважать, если на него смотреть противно? Он же такой страшный, что на человека мало похож, с тем же успехом можно уважать… не знаю, компьютер! – Эцаган хмурится и смотрит на меня немного высокомерно, как будто предлагает попробовать ему возразить.
Пожалуй, пора это все прекращать, пока я не озверела окончательно от такой морали. Миссионер из меня никакой. И полемизировать я не умею. Боюсь, что, если уж сам Азамат не смог их убедить, что достоин уважения, я уж точно не справлюсь. Грустно это все.
– Что-то у нас с тобой сегодня беседа не выходит, – вздыхаю. – Только настроение друг другу портим.
– Спать надо идти потому что, – говорит, вставая. – Поздно уже.
Я-то сейчас точно не засну, но решаю вернуться в каюту. Вроде сушняк отпустил. Сажусь на кровать, провязываю два ряда – и просыпаюсь утром.
