Глава 32
Ловушка
Эхо шагов растаяло, не добравшись до колоннады.
Солнце, пробиваясь в затянутые морозной росписью окна, путалось в пыльной паутине капителей. И бледной тенью скользила над гладким полом шелковая шаль Пиркко.
Алая.
Ткань была яркой, словно пламя. И пламя в каминах приседало, кланялось кейне. Дрожала струна далекого голоса, который старательно выводил полузабытые слова древней песни. И Янгхаар Каапо пытался отрешиться от недоброго предчувствия.
В этой части дворца ему редко доводилось бывать, и ныне она была пуста, безлюдна. И эта тишина настораживала.
— Ты мне не веришь. — Пиркко оборачивается. Лицо ее покрыто толстым слоем серебряной краски. Губы белы. В черных волосах сияют алмазы.
Хороша кейне Пиркко.
— Я тебе не верю, — соглашается Янгхаар, добавляя: — Я никому не верю, благая кейне.
— Зря. — Она позволяет подойти близко и касается разрисованной серебром ладонью его лица. — Сегодня я помогу тебе. А завтра…
В синих глазах клубится туман. И розовый язычок касается верхней губы, оставляя на белой краске проталину. И это крохотное пятнышко не портит совершенства облика кейне.
— Или не завтра? Я ведь помогаю. Разве не так? — Она убирает руку.
Так.
Наверное.
Записка была краткой: кёниг Вилхо желает видеть Янгара и отблагодарить за долгую службу. Он готов исполнить любую просьбу. Янгар ведь знает, о чем просить?
— Не верь ей. — Кейсо прочел записку дважды. Он тер бумагу, точно желая раздавить такие аккуратные буквы. Почерк Пиркко был идеален, как и она сама. — Эта тварь тебя погубит.
— Не идти?
— Иди. — Отложив письмо, каам подпер кулаками подбородки, намотал на палец бороду. — Иди непременно, отказ оскорбит кёнига. Но будь осторожен. И думай, о чем просишь.
Он отвернулся и, сгорбившись, сказал очень тихо:
— И о том, что делаешь.
Отступить? Простить?
Вернуться в Белую башню, которую его маленькая жена звала Горелой? И, заглянув в глаза Великому Полозу, признать, что Янгхаар Каапо все-таки отказался от памяти и мести.
— Ты забавный. — Пиркко подняла руку, позволяя алому рукаву соскользнуть с запястья. Ткань опускалась медленно, обнажая белую, расписанную серебром, словно морозом, кожу. И едва слышно позвякивали колокольчики на ножных браслетах. — Выглядишь свирепым, но только выглядишь. Поспеши, Янгар. Мой муж не любит ждать.
И вряд ли он знает, кто ведет Янгара тайными дворцовыми тропами, а узнав, не обрадуется. Но не прячется Пиркко-птичка, в чьих нежных руках собраны нити многих жизней. Уже не гостья — хозяйка она во дворце. И не посмеют слуги говорить то, что не желает она слушать.
Еще шаг.
И сомкнутые створки ворот, за которыми знакомая пустота тронного зала.
— Погоди! — Янгар попытался схватить кейне за рукав, но шелк выскользнул из пальцев. — Постой. А если я не сделаю того, чего ты желаешь?
— Тогда…
Серебряная маска лица неподвижна.
— Тогда я очень в тебе разочаруюсь. — Она поворачивается на носочках, и шелка рассыпаются, на мгновение обнажая белую щиколотку с золотой полосой браслета. — У тебя ведь есть причины для мести, правнук Великого Полоза?
В синих глазах — насмешка.
— Откуда…
— Ты неосторожен, Янгар, — упрекает кейне, вновь ускользая из его пальцев. — А люди твои ненадежны. Да и сам ты привел моего человека к разоренному гнезду… Почти привел. Не так сложно было узнать, чей дом стоял на Кершиной гряде.
Тишина.
И солнце прячется за тучу, не желая быть свидетелем чужой беседы.
— Мой отец помнит те времена. И знаешь, он удивился, как сам не понял. Это ведь просто было: лишь у детей Полоза черные глаза. Как земля, сама земля…
Она смеется, запрокинув голову, и краска на шее идет мелкими трещинами.
— Он сказал, что ты совсем не похож на своего отца.
— А еще что?
Гнев сложно посадить на цепь, но у Янгара выходит сдержать вспышку. И ладонь кейне, которая легла на золотой рукав его халата, он не стряхивает. Пиркко, прижав палец к губам, тянет за собой, не к дверям в тронный зал, но в тень колонны.
— Тише, — встав на цыпочки, шепчет кейне. И губы почти касаются щеки Янгара. От Пиркко пахнет розовым маслом и лавандой, серебряная ее щека тепла. — Не надо спрашивать о прошлом, Янгар…
Имя Ерхо Ину было названо Янгару первым.
— Он тебя ненавидит.
— А ты?
— А я думаю, что ты стал бы лучшим мужем, чем… Мой отец привык получать то, что желает. Но однажды ему отказали. — Ее дыхание ласкало щеку Янгара. — Уми из рода Ёро предпочла другого мужа. Отцу пришлось взять ее сестру. Знаешь, маму это всегда обижало.
Пиркко отстранилась, но на одежде остался ее запах, тяжелый, пряничный.
— Потом были спорные поля и золотая жила, которая оставила земли Ину. Отец верил, что ее увела сила Полоза. И многое, думаю, было…
Холодно внутри.
И тошно.
Женщина. Земли. Жила.
И ночь, наполненная огнем. Пепелище. Пепел просеивали, пытаясь найти заклятую Печать. Дорога в седле, к которому Янгара привязали. И золотой зал, где великан в короне требовал рассказать о том, о чем Янгар не имел права говорить.
Боль.
Дурман, что вливали меж стиснутых губ, разжимая их костяною ложкой. Не убили. Продали.
Почему?
Какая разница, но Янгар не вернется домой по-настоящему, пока жив Ерхо Ину.
— Он не для себя искал лекарство, — шепнула Пиркко. — Кёниг желал спасти сына, который родился больным. Все его дети умирали. Этот прожил дольше других, но все равно ушел бы к Пехто. Ты знал?
— Да. — Сложно говорить, когда ледяная рука вцепилась в горло, слова запирая.
— А я не знала. Вилхо — единственный, кто прожил так долго. Но кёниг боялся за сына. А мой отец подсказал, что есть верное средство…
Печать Полоза, камень, на котором стоит древний и могучий дом. Слишком могучий, чтобы не уязвить этим гордости Ину.
— И твой отец решил быть добрым. Опасный выбор. Видишь, — Пиркко провела длинными ноготками по губам Янгара, — я честна с тобой. Я устала, Янгар. От власти отца. От власти мужа. От чужих желаний. И буду благодарна, если ты поможешь мне обрести свободу.
Верить?
Лжет.
— Вот. — Она снимает с пояса нож.
Собственный нож Янгара, оставленный в его доме. Хороший. С булатным клинком, острым, как ледяная кромка, с опаленной над огнем рукоятью, на которой еще остались зазубрины.
Верный нож.
Такой удобно прятать.
И бросать.
— У тебя будет один шанс, — сказала Пиркко, глядя в глаза. — Не упусти его.
Тотчас, спеша упредить отказ, она заговорила:
— Не бойся стражи. Сегодня стоят верные мне люди, которые не будут вмешиваться. А Советники слабы. Они подчинятся тому, кто наденет на голову корону.
Нож исчезает в широком рукаве халата. И Пиркко щурится.
Она выглядит довольной.
Не верить.
Враг врага не станет другом.
И у нее свой интерес, но… Избавиться от мужа?
Пускай.
Для этого нет нужды убивать, кёниг и так почти мертв. Неужели ей настолько ждать надоело?
Убить отца?
Возможно. Гнилая кровь, которой так боялся Ерхо Ину, в его собственных жилах текла.
И все-таки… что потом?
Пиркко отдаст корону тому, кто едва не стал ее мужем?
Покорится?
Или верит в то, что ее красота покорит Янгара?
— Чего ты ждешь? — Она стояла у неприметной дверцы, которая наверняка открывала один из теневых путей — ими полон был дворец Вилхо. — Не заставляй моего мужа волноваться. У него здоровье слабое.
Она исчезла в сумраке прохода, а Янгхаар Каапо, положив ладони на створки двери, принял решение.
Тронный зал сиял золотом.
Он зажмурился, чтобы не ослепнуть. И тот, кто стоял за спиной, подтолкнул Янгири. Ноги не слушались, а пол оказался скользким. Собственная тень бросилась навстречу, словно желая утащить его на ту сторону, в подземный мир.
Камень. Просто-напросто камень, отполированный до зеркального блеска.
Колонны-деревья… Янгири ощущает собственную ничтожность. Он встает лишь потому, что наследнику рода нельзя проявить слабость.
Отец остался бы доволен.
Похоронный саван плотно прилипал к его лицу, и оно казалось измаранным белой краской.
Много камня. На десятки шагов, каждый из которых разносится по залу.
И скамьи вдоль дорожки пусты.
Советники, старые падальщики в белых халатах, исчезли. И стражи меньше, чем обычно. Пиркко-птичка сидит у подножия трона, на коленях ее — шелковая недошитая рубаха. Игла порхает, соединяя два куска ткани, и вспоминается Кеннике — безумная пряха, в чьей воле было вернуть Янгару потерянное.
— Мы рады, что ты все же вспомнил о нас. — Голос Вилхо доносится со всех концов зала. И колени вздрагивают, как когда-то.
…Этот голос был подобен грому. И рука на плечо упала. А кто-то добавил:
— На колени.
И пинком помог опуститься. Янгири попытался стряхнуть эту чужую руку, которая приносила боль, но его сил не хватило.
Было страшно.
Золотой великан поднялся на вершине золотой горы. От его шагов, казалось, вздрагивал пол. И колонны раскачивались, грозя упасть на голову. Янгири чувствовал себя виноватым…
— Разве я мог забыть о моем кёниге? — Янгар поклонился, заставляя себя разжать кулаки.
Улыбаться.
Идти ровно, спиной ощущая стальные жала стрел.
Спрятанный нож ластится к коже.
— Поднимись. — Кёниг вяло махнул рукой. — Мы желаем видеть твои глаза.
…Ишь черноглазый какой. И зыркает… Он понимает? Ты понимаешь, кто я, змееныш?
Пиркко мурлычет песенку, взгляд ее рассеян, кажется, что кейне не интересует ничего, кроме двух кусков шелка, которые во что бы то ни стало необходимо скрепить вместе. Игла — серебряная искра, пойманная ловкими пальцами кейне.
— Помни, шанс всего один. — Ее шепот слышит только Янгар.
…У тебя есть шанс послужить своему кёнигу, мальчик. Скажи, где Печать? Ты знаешь? Он вообще понимает меня?
Ступени к трону круты. Падать будет высоко.
Вилхо кряхтит и ерзает, вжимаясь в спинку кресла. И Янгхаар останавливается в трех шагах от вершины. Он склоняет голову. Взгляд упирается в носки сапог.
— Позволь поздравить тебя с женитьбой.
Резной ларец опускается к ногам кёнига, и в тусклых глазах Вилхо мелькает страх.
Дрожит невидимая тетива.
И беззвучно падает игла из пальцев Пиркко.
Неужели птичка думала, что Янгхаар Каапо настолько глуп, чтобы поверить ей?
В ларце — фигурка оленя, вырезанная из цельного солнечного камня. И Янгар ставит ее на свою ладонь, поднимает, чтобы видели все, особенно те, кто держат его на прицеле.
— Мы… благодарны. — Кёниг смотрит не на оленя, который вырезан столь мастерски, что кажется живым. Вот-вот запрокинет он голову, увенчанную короной рогов, и заревет, вызывая на поединок.
— Прими также мои извинения. Мне искренне жаль, что я не смог разделить с тобой радость в дни свадебного пира, мой кёниг.
Вторая шкатулка.
И снова оживает стрела, готовая сорваться в полет, ударить в спину, обрывая дыхание. И бледные ладони Вилхо цепляются в подлокотники трона.
— Я был там, куда не доходят вести.
В шкатулке — золотая птица, крылья которой украшены сапфирами.
— Мы… — Вилхо взмахом руки обрывает речь. — Мы тебя прощаем.
— Что ж, в таком случае я счастлив безмерно.
— И мы помним, — чуть громче произнес кёниг, приподнимаясь на троне. — Помним, сколь верно служил нам Янгхаар Каапо. А потому желаем наградить тебя. Проси.
Вновь тишина. И сталь клинка прилипла к коже.
— Мне не о чем просить тебя, мой кёниг. — Янгхаар кланяется, пряча улыбку.
Этот толстый человек не виновен в том, что случилось с родом Великого Полоза. Сколько тогда было ему, трусливому кёнигу, которому досталась вся тяжесть золотой короны?
Десять лет, двенадцать…
Он уже тогда был слаб и нынче не прибавил силы. Он умрет — от болезни, от руки ли супруги, чье лицо бесстрастно, от случайной ли стрелы.
— Не о чем? — Вилхо хмурится и, позабыв о том, что должен хранить лицо, трет ладонями щеки. На золоте появляются проплешины.
— Мой кёниг был ко мне добр. Разве он не дал мне земли, чтобы я стал богат? Не наполнил мои сундуки золотом? Не отдал под мою руку аккаев? Не подарил корабли?
Светлело лицо Вилхо.
— И тебе больше ничего не надо? — Это спросил не кёниг, но Пиркко, которая поднялась по ступеням и, обойдя Янгхаара, встала по правую руку мужа. Легли белые пальцы на дряблую его ладонь, накрыли, успокаивая.
— Надо, — признал Янгхаар, отступая. — Я не прошу освободить меня от клятвы.
Серебро и золото.
А за спиной сталь клинков.
— Лишь отпусти меня.
— Ты не хочешь больше служить своему кёнигу? — Ее голос сладок, как мед диких пчел.
— Я устал воевать.
— Что ж… — Вилхо всматривается в лицо жены, словно ищет в нем одобрение. — Мы думаем, что ты можешь быть свободен.
— Благодарю, мой кёниг.
Взмах руки. И усталое:
— Иди, Янгар. Мы будем помнить о тебе.
Ему позволяют добраться до двери. И струна тетивы тревожит слух. Плачет раненый воздух. И Янгхаар успевает отшатнуться.
Острие касается шеи, отворяя кровь.
— Стой. — Этот голос заставляет подобраться и положить руки на пояс.
Ножны пусты.
А нож в руке…
— Стой, змееныш, — повторяет Ерхо Ину, и вторая стрела, пробив рукав, вонзается в двери. — Или тебя пристрелят.
Нож со звоном ударяет в кольчужную рубаху Ину.
— Дурак.
Третья стрела пробивает плечо. Больно. Но кажется, эта боль — лишь начало.
