Глава 22
Олений город
Давным-давно, когда разломанный пополам мир вновь стал целым, он был плоским, как тарелка. И старик Йонхо гонял стадо солнечных оленей от края до края. Мир гремел, прогибался под ударами оленьих копыт и однажды треснул. Провалился в трещину самый большой и красивый из оленей Йонхо, да так, что только рога над землею подымались деревом дивным. Как ни пытался старик оленя достать, не сумел. И, обиженный, увел все стадо на небо — мол, оно попрочней будет.
Говорят, что тысячу лет стояло Оленье дерево, пока однажды не пришел с изнанки мира человек без имени. Он был огромен и черен волосом, а глаза имел узкие и синие. Его кровь и поныне сильна в каждом из аккаев. Срубил тот человек Оленье дерево и построил из него дом.
Так появился первый дом на Севере.
А после и город возник.
Он и вправду был куда меньше тех городов, в которых довелось побывать Янгару. И теперь, подъезжая к холму, укрытому за пеленой дождя, Янгхаар Каапо вспоминал их.
Седые стены и песок, что подобрался к стенам вплотную. Занесенные русла каналов. Старые акведуки, которые каждый год расчищали и укрепляли, но не в человеческих силах было вернуть им молодость. Каменные пустоши старых кладбищ, где среди роскошных каменных гробниц обитали гули и шакалы, и вой их разносился в ночи.
Квадратные дома, защищенные от ветров, и крохотные внутренние дворики, где было место прохладе и тишине. И Хазмат, когда случалось настроение, устраивался под мандариновым деревом и, раскурив кальян, говорил. Он любил толковать о послушании и награде, глотая дым. Голос постепенно становился сиплым, а речь — неразборчивой. Напившись белого дыма, Хазмат замолкал, приваливался к стволу дерева и сидел. А из приоткрытого рта текла слюна, и в этом было что-то умиротворяющее.
Площадь Бейсам, на которой раскинулся самый большой невольничий рынок. Здесь пахнет мясом и розовым маслом. Неторопливо движутся паланкины. Снуют мальчишки-водоносы, и гортанные голоса зазывал мешаются друг с другом.
Грязь рыночных окраин и сладостные ароматы центра, где стоят дорогие шатры. Там особый товар, который не каждому по карману. И этот товар берегут.
— Не вертись, — шипит распорядитель, дергая за цепь. И Янгар подавляет рычание. Он снова на этой площади, и спина привычно саднит, хотя ее три дня натирали маслом, чтобы поскорей сошли следы плети. За битого меньше дадут.
Впрочем, хозяин согласен и на малую плату.
Вот только распорядитель вздыхает: рабы ныне упали в цене, и сильно. Все из-за войны, благородный Кизмет, верно, слышал… Идут и идут караваны, а с ними приходят на площадь Бейсам мужчины, сильные, как волы, и женщины красоты удивительной. И просят за них совсем недорого. Вот есть у распорядителя на примете верный человек, у которого можно прикупить рабов… Нет, не интересует? А жаль. Дешево ведь. Война же рано или поздно закончится, и тогда… Все равно нет? Что ж, как благородный Кизмет скажет. Но и сильные рабы стоят ныне непозволительно мало. А тут мальчишка поротый-перепоротый. И по глазам видно — упрямый, что шайтан, который в песках обретается. За такого и дирхем просить много.
Но хозяин мнет тощие руки Янгара, лезет пальцами в рот, растягивая губы.
Да, мальчишка упрям, но и вынослив. Худой? Зато жилистый! День без воды провел и не поморщился. А упрямство… Любое упрямство лечится. Просто нужен кто-то с твердою рукой и не столь добрым, как у благородного Кизмета, сердцем.
Площадь Бейсам пустеет к полудню. Открываются чайные дома и курильни, в которых звенят фонтаны и царит прохлада. И там, в центре рынка, хозяева спешат укрыть дорогой товар от солнца. Спешат разносчики с прохладной водой из горных ручьев, с зеленым терпким чаем, со сладостями и маслами.
А на окраинах распорядитель тычет палкой в ребра:
— Иди в тень!
Янгу переползает под навес. В клетке осталось пятеро. Один к вечеру умрет, и распорядитель то и дело поглядывает на него, верно гадая — не проще ли сразу добить. Но нет, за раба даден залог, и хозяин не вернет его.
— Как зват малчик? — Северянин тяжело дышит. У него вспухли губы и язык раздулся. Глупец пытался перегрызть веревки, вымоченные в соленой воде. Мало того что не вышло, так распорядитель в наказание запретил поить северянина. Нет, к вечеру воды дадут, но до вечера еще несколько часов, а солнце палит немилосердно.
— Янгу.
— Янгар. — Северянин переиначивает имя. — Янг… хаар. Клинок Ветра. Хорош имя. Силный.
Он говорит смешно, но Янгу не смеется. Ему странно, что он понимает речь северянина. И потому Янгу не отстраняется, когда северянин трогает волосы.
— Янгхаар злой. Не хотеть раб быть. Наарту. — Он бьет себя кулаком в грудь. — Ты моя кровь.
Янгу качает головой: его дом здесь.
— Да, — северянин пощупал спутанные волосы, — меня понимать. Темный. И глаз…
Оттянув край глаза, он показал, что имеет в виду: узкие глаза были у Янгара.
— Нос. И рот. Ты есть моя кровь. Север. Аккаи…
— Тебе показалось.
Полузабытые слова слетают с губ. И северянин смеется:
— Ты говорить. Север. Я рассказать. Север — красиво. Там красный песок нет. Солнце добрый. Не жжет, гладит… — Его глаза затуманились, а разъеденные солью губы тронула улыбка. — Север, дом… Я говорить. Ты слушай.
На площади Бейсам Янгу впервые услышал историю про старика, который гонял солнечных оленей от края до края мира. И про Олений город, стоящий на пяти холмах. И про палаты, прекрасней которых нет, про землю, где жили совсем иные боги.
Северянин говорил и днем и ночью. Он словно чувствовал приближение смерти и боялся не успеть рассказать. А Янгу, слышавший десятки подобных историй, не спешил прервать эту.
Он видел ту, другую землю, постепенно сам преисполнившись уверенности, что именно там, за морем, остался его дом. Просто Янгар о нем забыл, но он найдет дорогу.
— Север… — На пятый день северянин мог лишь шептать, хотя ему давно давали воды вдосталь, и распорядитель даже врача позвал. А тот сказал, будто внутри у раба поселилась утробная гниль, и спасти не выйдет, но надо добивать, поскольку этак северянин и прочих заразит. — Север примет, Янгхаар. Идти на Север, Клинок Ветра…
Синие глаза стали вдруг черны. И северянин, схватив Янгу за руку, рванул на себя. Он сдавил его крепко, лишая возможности закричать, и, наклонившись к самым губам, выдохнул:
— Подарок. Маркку. Сила.
Дыхание его было гнилым. И Янгу едва не вырвало. Когда северянин разжал руки, Янгу перекатился от него так далеко, как цепь позволила.
— Подарок, — повторил северянин, слизывая кровь, которая пошла из носу. — Боги Севера помнят о тебе, мальчик.
Этот голос уже не принадлежал человеку.
Когда северянина не стало, Янгу ощутил нечто, похожее на печаль. Без его рассказов время тянулось медленно.
Впрочем, ему не позволили горевать долго. На следующий же день за Янгу вернулся хозяин и отвел его в казармы. А еще спустя две недели Янгу встретился со своим медведем… и алым безумием.
Олений город встречал дождем. И пять холмов вздымались над разлившейся рекой горбами неведомого зверя. Остатки старой крепостной стены, массивной, сложенной из валунов, лежали на них разорванным ожерельем. Драгоценные камни храмов возвышались над построенными наспех лачугами. И узкие извилистые улочки сплетались сетью, выводя то к реке, то к широкой дороге, что протянулась от ворот к дворцу. Ныне и она, мощеная, скрылась под водой. И чавкала грязь под копытами коня.
Город, которого нет прекрасней?
Серый.
И люди такие же. Выглядывают, но тут же прячутся в раковины домов.
Идет Черный Янгар. А с ним — сотня аккаев в полной броне. И дождь не лишил их одежды черноты, не смыл со щитов оскаленные волчьи головы. И мокрый стяг по-прежнему грозен.
Прочь с дороги!
Чем ближе подходил Янгар к дворцу, тем шире становилась дорога. И благородные кипарисы, посаженные вдоль нее, дабы радовать взор кёнига, были зелены. Вода собиралась в каменных кадках и устремлялась вниз по водостокам, уносила к реке грязь и смрад.
По осени и весне в Оленьем городе можно было дышать.
Во дворце царила сырость.
Две сотни каменных палат. И две сотни каминов, из которых топили едва ли четверть, и холод проникал в забранные стеклянными пластинами окна. Сквозняки расползались по дорогим коврам, свивали гнезда в бархатных занавесях, оставляли на мехах водяную взвесь, которая порождала плесень. Тускнело серебро, ржавело железо, и лишь золото в сундуках Вилхо было неподвластно осени.
Ступал Янгар по красной дорожке.
И отворачивались слуги, а придворные спешили освободить путь грозному, хоть и приветствовали небрежными кивками. Боялись? Да. Но равным не считали.
Его не примут никогда. Будут гнуть спины, а стоит отвернуться — скривятся брезгливо, а то и плюнут вслед, посылая болезни, хотя и знают, что не боится Черный Янгар, рожденный от грозного Северного ветра, наговоров.
Мерзко.
И странно самому, что прежде не замечал Янгхаар Каапо очевидного: не стать ему своим на Севере. А если и стать, то не в Оленьих палатах. И значит, прав он в своем решении уйти, которое крепнет с каждым шагом. Улыбался Янгар. Не встречным людям, но собственным мыслям. Но хмурился Кейсо, перебирая бусины четок — неспокойно было у него на сердце.
Ровно в полдень открылись врата в тронный зал. И был он пуст. По-прежнему возвышалась в центре зала золотая гора трона. Окружала ее цепь из аккаев. Грозно сияли их клинки. И готовы были сорваться в полет стрелы.
Но взмахнул Вилхо рукой, и стража расступилась.
— Рад, что ты отозвался на наше приглашение, — сказал кёниг.
Он восседал на вершине, и тусклый осенний свет окутывал его фигуру, которая, казалось, стала еще массивней. Скоро сравняется кёниг по толщине с Кейсо.
— Разве мог я поступить иначе? — Янгар поклонился и подошел к трону.
Еще тогда, десять лет тому, завоевал он право оставаться на ногах, как подобает сыну Золотого рода. И ныне не собирался его отдавать: не будет Янгхаар Каапо ползать на коленях, хотя и не по нраву Вилхо подобная вольность. Хмурится он, но молчит.
— Зачем ты звал меня, мой кёниг? — У самого трона Янгхаар вновь поклонился. — Неужели случился мятеж?
Покачал головой Вилхо, почудилась ему насмешка в голосе Каапо.
— Восстали покоренные во славу твою народы?
Снова покачал головой Вилхо.
— Или ты готов вновь послать меня к границе, чтобы твоя земля стала еще больше?
— Замолчи!
Голос кёнига громом гремел. Вот только Янгар давно уже не боялся гроз, даже венценосных. Сердится Вилхо? Ладно. Но и злясь на Янгара, пускай помнит, сколь многим обязан ему.
— Нет. — Сняв руки с подлокотников трона, положил их Вилхо на массивный свой живот. — Спокойствие даровали боги. И подданные наши живут в мире и благоденствии. Кроме тебя, Янгар.
Он замолчал, позволяя Янгару ответить, но тот не произнес ни слова.
— Писали мы уже, что премного огорчает нас война, которую ты развязал.
— Я…
— Молчи, Янгар. — Вялый взмах руки, и золотые пальцы касаются пухлой золотой щеки. — Ты объявил о мести. Ты обнажил оружие. Ты повел аккаев на земли Ину. Разве не так?
— Так, но…
— Ты убил троих его сыновей.
— Двоих, — уточнил Янгар. — Олли Ину жив.
— Но лучше было бы ему умереть.
— Для кого лучше?
Спиной ощутил взгляд Кейсо и вздох его беззвучный услышал.
— Ты упрям, Янгар, мы знаем. И мы терпим твое упрямство лишь потому, что помним, сколь многое ты сделал для нашей страны. И мы готовы признать, что ты имел веские причины для мести. Но тебе следовало прийти со своей обидой к нам.
И что бы он сделал, бессильный кёниг?
— Ты же решил начать войну, — с упреком произнес Вилхо. — И тем самым нарушил покой нашей земли.
Если он ожидал раскаяния, то Янгхаар не был готов каяться. И поклон его вышел не в меру резким, что не осталось незамеченным.
— Но мы готовы простить тебя. И Ерхо Ину заплатит виру за твою обиду. А ты ему — за убитых детей. — Вилхо поднялся.
Он спускался с золотой горы. И роскошное одеяние не в силах было скрыть неуклюжести его тела. Сияли топазы, полыхали огненные лалы, но больше не ослеплял блеск драгоценных камней Янгара. Видел он пухлый мягкий живот, перетянутый роскошным поясом, впалую грудь, плечи, прогнувшиеся под тяжестью парадного убранства, и короткую, в складках, шею.
Кейсо тоже был толст, но его полнота не вызывала у Янгара такого отвращения.
Остановившись на середине пути, Вилхо позволил рабам подхватить себя под руки. Его ладони вяло обвисли. Поплыла золотая краска на лице. И пот покатился по широкому лбу. До Янгара доносилось сиплое дыхание, а сквозь приторную сладость благовоний пробивался кисловатый запах разъеденного болезнью тела.
Рабы помогли кёнигу спуститься. И они же поддержали его, когда Вилхо, морщась и кривясь, ступил на красную дорожку. Он подошел к Янгару и, заглянув в глаза, сказал обычным своим скрипучим голосом:
— Ты замиришься с Ину, понял?
Влажные пальцы вцепились в щеку. И на миг показалось: Янгар снова в прошлом, на рынке Бейсам. И не в тронном зале Оленьего дворца стоит, но на деревянном помосте. И не Вилхо Кольцедаритель рядом, но старший евнух Тершен-паши пальцами в рот лезет, пытаясь понять, хороши ли у раба зубы.
Старший евнух каждую неделю отбирает мальчишек: велик гарем у хозяина.
И потянуло оскалиться, впиться, как тогда, в унизанные перстнями пальцы.
Сдержался Янгхаар, только отшатнулся.
— Замиришься, — совсем иным тоном повторил Вилхо. И пальцы свои о камзол Янгара вытер. — Не забывай своего места, Янгхаар. Мы тебя вознесли. Но мы тебя и уничтожить можем.
— Кто тогда будет сторожить твой дом, кёниг?
Вилхо повел плечом и спокойно ответил:
— Поверь, найдутся желающие.
