Глава 20
Хозяин Севера
Ложе, укрытое драгоценными мехами лунных лисиц, было огромно. И возвышался над ним балдахин из аммарского бархата, золотой нитью расшитый. Рассыпались атласные подушки, упали на пол, на дорогие ковры.
И раб, повинуясь ленивому жесту, поспешил собрать их.
Вилхо был богат.
И скуп.
Раб подал стеклянный кубок, наполненный разбавленным вином. Слабый желудок Вилхо не принимал иного напитка. И печень его, которая вздулась, поднялась бугром, не всякую пищу выносила. К здоровью своему, с детства слабому, Вилхо Кольцедаритель относился весьма бережно.
Рабы помогли подняться, проводили в ванную комнату, опустили ленивое, рыхлое тело в горячую воду, куда уже добавили черный восточный бальзам. И Вилхо, смежив веки, позволил себя мыть. Сильные руки растирали нежное тело, массировали бережно, возвращая жизненные токи. И Вилхо чувствовал, как прибавляется сил. Все же нынешний день обещал быть тяжелым. Впрочем, все его дни были тяжелы.
Ему поднесли козье молоко, смешанное с соком сельдерея.
И вареную печень миноги.
Кашу из дикого злака, приправленную медом.
Три перепелиных яйца.
И кубок сладкого сбитня.
А еще крошечные безвкусные булочки с начинкой из трав. Их восточный лекарь, один из семи, живших при дворе, каждое утро выпекал самолично.
После завтрака Вилхо сменили рубаху. Свежая, из батиста, с вышивкой по воротнику, она была тонка. Поверх накинули нижнюю атласную, с длинными узкими рукавами. И еще одну, которая спускалась до колен. Подали шальвары. А домашние туфли пришлось сменить на другие — ноги опять опухли. И Вилхо нахмурил брови, выражая недовольство: разве не говорил он, что ступни требуется растирать с особым тщанием? И, спеша исправиться, рабыни массировали их — белые, мягкие, лишенные чувствительности.
Каждый палец разминали бережно.
Вилхо вздохнул: тяжело. И часу не пройдет, как вновь опухнут ноги, а в теле появится предательская ломота. И колени набрякнут, заколет в груди…
— Взгляните, господин, — поднесли зеркало, массивное, в серебряной оправе. Оно было столь тяжело, что четверо молодых рабов с трудом удерживали его. — Вы чудесно выглядите.
Старый слуга, который помнил Вилхо еще ребенком, поспешно смахнул со стекла невидимую пылинку.
Чудесно? Вилхо поморщился, сегодня он не был настроен на лесть. И что бы ни говорили, прекрасно сознавал, каков он есть.
Невысокий, уже с рождения измученный болезнями, которые сменяли друг друга, Вилхо всегда был склонен к полноте. Но под роскошным халатом не видно, сколь узки его плечи, а грудь велика и по-женски припухла. Скрыт тканью мягкий в складках живот и слабые руки, которые не способны удерживать оружие.
И не надо, есть те, кто удержат его за Вилхо.
Лицо его округло. И щеки пухлы, а рот мал. Да и нос невелик. Само личико детское какое-то, капризное. И Вилхо всерьез раздумывает, не примерить ли маску. Он слышал, что за морем есть земля, где повелители скрывают лица от народа, чтобы взгляды презренных не оскорбили тех, в ком течет кровь богов.
Хорошая мысль, дельная. И надо бы ее обдумать как-нибудь на досуге. Вилхо и думал, вынося щекотные прикосновения кистей к лицу. Краска холодила кожу, но к вечеру холод пройдет, а кожа покроется россыпью красных пятен.
Двое слуг подняли его с кресла, помогли перебраться в паланкин. Несли бережно, но Вилхо все же ощущал покачивание, которое вызывало приступы тошноты. Оттого и редко покидал он дворец — весьма утомительны были поездки.
— Что слышно? — спросил Вилхо, отняв от носа платок, пропитанный душистыми маслами. Ароматы их позволяли унять тошноту.
И Советники, облепившие паланкин, словно цыплята курицу, заговорили наперебой:
Янгхаар Каапо одержал новую победу, сжег три деревни Ину.
И захватил в плен старшего сына Олли, который, верно, уже мертв.
Ерхо Ину пошел по берегу и сровнял с землей рыбацкий поселок, над которым поднималось знамя Янгхаара. А еще его корабли пустили на дно морское ладью Каапо вместе со всеми людьми и грузом.
Поморщился Вилхо: устал он о войне слушать. А уж с ладьей… груз могли бы и снять.
Схлестнулись Ерхо Ину и Каапо на Берсеневой пустоши. И много людей полегло, но еще больше осталось. Щедр Каапо к своим воинам. И многие желают встать под его стяги, особенно те, кому иная судьба на роду написана. Всех берет Каапо: и вольных хлебопашцев, и охотников, и даже бывших рабов.
Нахмурился Вилхо: нехорошо, когда люди забывают о своей судьбе, которая им богами предначертана. Пойдут хлебопашцы воевать, да кто тогда на полях останется?
Вгрызается Каапо бешеным волком в земли Ину. Отхватывает кусок за куском. И объявляет своими по праву добычи. Прибывает у него земель. И скоро затрещит, переломится хребет Ину, не станет великого гордого рода.
Покачал головой Вилхо.
Не жаль ему было рода, но остальные запомнят, что не вмешался кёниг, и злобу затаят. А хуже всего, что Янгхаар Каапо уверится, будто бы во власти его подобное творить.
И земель у него прибудет.
И людей.
И золота.
И как знать, какие мысли поселятся в этой непокорной голове?
Верен был до того дня Янгхаар, но ведь говорят, что сколько волка ни корми, а собакою не станет. И не решит ли однажды Черный Янгар пойти на Олений город? Лишить Вилхо законного трона?
Он ведь презирает кёнига. Пытается скрыть, но Вилхо умеет глядеть. И сколько раз случалось ему видеть насмешку в черных глазах. Удивление. Мол, как это вышло, что столь немощное создание правит Севером?
Нет, нельзя дать роду Ину иссякнуть. И нельзя позволить Янгхаару в полную силу войти.
Остановился паланкин у дверей в тронный зал. Откинули рабы полог, и вновь залюбовался Вилхо, как два золоченых оленя сплели рога в вечном противостоянии. Сверкали грозно сапфировые их очи. И клонилась под копытами изумрудная трава.
Хороши были двери.
И гордился ими Каррту-шаом, хозяин Побережья, гордец, которых мало. Но и он склонился перед волей Вилхо да мечом Янгара, сам прислал дивные двери в дар. А с ними — подводы с золотой и серебряной утварью, китовым усом и железным деревом, что растет на холодных северных берегах.
Двери отворились медленно. И слуги, поддерживавшие Вилхо, поспешно отступили. Протяжный сип рогов возвестил о появлении кёнига, и все, кто находился в зале, опустились на колени. Вилхо шел по красной дорожке, щедро усыпанной лепестками роз, и считал шаги, жалея, что трон его столь высок.
Девятнадцать ступеней скрыты в золотой горе.
И каждая дается с трудом.
Но здесь Вилхо не покажет слабости. Он опустился на подушки и с немалым облегчением откинулся на жесткую спинку. Руки привычно легли на подлокотники, оживляя скрытые внутри махины трона механизмы.
— Встаньте!
Голос его, преломленный в латунных патрубках, разнесся по залу. Казалось, он исходил со всех сторон сразу, и люди, прежде во дворце не бывавшие, испытывали страх и трепет.
Солнечный свет окутал Вилхо, и привычно заслезились глаза.
Ничего, Вилхо потерпит, зная, что те, кто взирают на кёнига снизу вверх, будут поражены сиянием, что исходит от его фигуры. Он же, глядя на подданных сверху вниз, не узнавал никого. Да и то, многие желали быть взысканным благодеяниями кёнига.
И потянулись просители. По одному подходили они к подножию трона, падали на колени и, склонив голову, излагали просьбу. А Советник, стоявший здесь же, доносил слова до Вилхо. Просьбы были обыкновенны и скучны. Споры. Тяжбы. Из-за земли… из-за воды… из-за наследства… имущества…
И Вилхо, позволив просителю выговориться, взмахивал рукой, давая понять, что просьба услышана. Он желал быть хорошим кёнигом, внимательным к нуждам подданных своих и оттого проводил часы на жестком троне. Правда, просьбы, такие одинаковые, никчемные, почти сразу забывались. Но на то и были у Вилхо Советники, чтобы судить его именем.
Сегодняшний прием был обыкновенен, и Вилхо изрядно заскучал. А заодно уж спину стало прихватывать, несмотря на уверения лекаря, что стоит надеть пояс из собачьей шерсти, и Вилхо разом полегчает. Пояс натирал поясницу, она прела, и шерсть кусалась.
Лекаря надо гнать взашей и нового найти, а лучше нескольких. Вилхо нравилось слушать, как они спорят.
— Мудрейшего кёнига прошу о милосердии! — Этот голос выдернул Вилхо из раздумий. Был он звонок, словно песня жаворонка. — Не за себя прошу, но за отца.
У подножия трона на коленях, протянув вперед белые руки, полные алмазов, стояла девушка.
— Я кладу к подножию вашего трона окаменевшие мои слезы.
Камни сыпались сквозь пальцы. Но не на них смотрел Вилхо, а на деву. Во дворце было множество женщин, желавших снискать милость кёнига. И в прежние времена Вилхо бездумно тратил себя на них. Кто бы объяснил ему тогдашнему, жадному до жизни, что с мужским семенем уходит из тела живительная сила. Много лет уже как бережет себя Вилхо. И постель его пустовала тридцать ночей из тридцати одной. Да и в ту, дозволенную лекарем для естественной разрядки, Вилхо старался проявлять сдержанность. Но сейчас, глядя в синие, яркие глаза, он готов был забыть обо всем.
— Встань, — сказал он. — Подойди.
И девушка поднялась с колен.
На ней было простое белое платье, которое лишь оттеняло удивительную красоту ее. Чем ближе подходила девушка — а поднималась она по ступеням медленно, позволяя Вилхо разглядеть себя, — тем быстрее стучало сердце его.
— Мы желаем знать, кто ты.
— Пиркко Ину, — ответила она шепотом, который слышал лишь кёниг. — Несчастная дочь, чье сердце разрывает отцовское горе. Сестра, чья судьба — оплакивать гибель братьев.
Сама она опустилась на колени у ног Вилхо. И, глянув в глаза, добавила:
— Твоя раба, если того пожелаешь.
— Чего же ты хочешь?
— Отзови Янгара.
— Разве не по праву он мстит?
Опустились ресницы. И полыхнули щеки румянцем.
— Я женщина, — тихо сказала Пиркко-птичка. — Разве понимаю я что-то в мужских делах? Мне ли думать о праве, когда вот-вот лишусь я и отца, и братьев, и всех родных, которых имею. А сама стану наложницей человека, измаравшего руки в их крови.
Наложницей?
Вскипела кровь Вилхо. Вот, значит, что пожелал взять себе Янгар!
— Что ж, нас тронули твои слезы. — Вилхо старался говорить ласково. — Передай своему отцу, чтобы явился он к нам. Оба они, и Ерхо, и Янгар, должны предстать перед нами до первого дня зимы. И оба, поклонившись друг другу, поклясться в мире и дружбе.
Тень легла на круглое лицо Пиркко.
Легла и исчезла.
— Благодарю, мой кёниг, — сказала она и, протянув руку, коснулась, словно невзначай, ладони. — И прошу простить меня за дерзость. Много я слышала от отца о твоем величии, однако слова оказались неспособными передать истину.
— Какую же?
— Нет на Севере мужчины, способного сравниться с тобой. — Пиркко-птичка зарделась. — И я буду хранить твой образ в собственном сердце.
Она прижала ладони к груди.
И пятна золотой краски остались на белом одеянии.
