Рассуждая об отмирании государства, Ленин писал, что привычка в соблюдении правил общежития способна устранить всякую необходимость принуждения, «если нет ничего такого, что возмущает, вызывает протест и восстание, создает необходимость подавления». В этом если вся суть. Нынешний режим СССР на каждом шагу вызывает протест, тем более жгучий, что подавленный. Бюрократия не только аппарат принуждения, но и постоянный источник провокации. Самое существование жадной, лживой и циничной касты повелителей не может не порождать затаенного возмущения. Улучшение материального положения рабочих не примиряет их с властью, наоборот, повышая их достоинство и освобождая их мысль для общих вопросов политики, подготовляет открытый конфликт с бюрократией.

Несменяемые «вожди» любят твердить о необходимости «учения», «овладения техников», «культурного самовоспитания» и прочих прекрасных вещах. Но сам правящий слой невежествен и мало культурен, ничему серьезно не учится, нелоялен и груб в обращении. Тем нестерпимее его претензии опекать все области общественной жизни, командовать не только кооперативной лавкой, но и музыкальной композицией. Советское население не может подняться на более высокую ступень культуры, не освободившись от унизительного подчинения касте узурпаторов.

Чиновник ли съест рабочее государство, или же рабочий класс справится с чиновником? Так стоит сейчас вопрос, от решения которого зависит судьба СССР. Огромное большинство советских рабочих уже и сейчас враждебно бюрократии, крестьянские массы ненавидят ее здоровой плебейской ненавистью. Если, в противоположность крестьянам, рабочие почти не вступали на путь открытой борьбы, обрекая тем протестующую деревню на блуждания и бессилие, то не только из-за репрессий: рабочие боялись, что, опрокинув бюрократию, они расчистят поле для капиталистической реставрации. Взаимоотношение между государством и классом гораздо сложнее, чем представляется вульгарным «демократам». Без планового хозяйства Советский Союз был бы отброшен на десятки лет назад. В этом смысле бюрократия продолжает выполнять необходимую функцию. Но она выполняет ее так, что подготовляет взрыв всей системы, который может полностью смести результаты революции. Рабочие – реалисты. Нисколько не обманывая себя насчет правящей касты, по крайней мере, ближайших к ним низших ее ярусов, они видят в ней пока-что сторожа некоторой части своих собственных завоеваний. Они неизбежно прогонят нечестного, наглого и ненадежного сторожа, как только увидят другую возможность: для этого нужно, чтоб на Западе или на Востоке открылся революционный просвет.

Прекращение видимой политической борьбы изображается друзьями и агентами Кремля, как «стабилизация» режима. На самом деле оно означает лишь временную стабилизацию бюрократии при загнанном вглубь недовольстве народа. Молодое поколение особенно болезненно ощущает ярмо «просвещенного абсолютизма», в котором гораздо больше абсолютизма, чем просвещенности. Все более зловещая настороженность бюрократии ко всякому проблеску живой мысли, как и невыносимая напряженность славословий по адресу благого провидения, в лице «вождя», одинаково знаменуют возрастающее расхождение между государством и обществом, все большее сгущение внутренних противоречий, которые напирают на стенки государства, ищут выхода и неизбежно найдут его.

Для правильной оценки положения в стране крупнейшее значение имеют нередкие террористические акты против представителей власти. Наиболее нашумевшим было убийство Кирова, ловкого и беззастенчивого ленинградского диктатора, типичного представителя своей корпорации. Сами по себе террористические акты меньше всего способны опрокинуть бонапартистскую олигархию. Если отдельный бюрократ страшится револьвера, то бюрократия в целом не без успеха эксплоатирует террор для оправдания своих собственных насилий, пристегивая попутно к убийству своих политических противников (дело Зиновьева, Каменева и других). Индивидуальный террор – орудие нетерпеливых или отчаявшихся одиночек, принадлежащих чаще всего к младшему поколению самой бюрократии. Но, как и в царские времена, политические убийства являются безошибочным признаком предгрозовой атмосферы и предрекают наступление открытого политического кризиса.

Введением новой конституции бюрократия показывает, что сама она чувствует опасность и принимает предупредительные меры. Однако, уже не раз случалось, что бюрократическая диктатура, ища спасенья в «либеральных» реформах, только ослабляла себя. Обнажая бонапартизм, новая конституция создает, в то же время, полулегальное прикрытие для борьбы с ним. Состязание бюрократических клик на выборах может стать началом более широкой политической борьбы. Хлыст против «плохо работающих органов власти», может превратиться в хлыст против бонапартизма. Все показания сходятся на том, что дальнейший ход развития должен с неизбежностью привести к столкновению между культурно возросшими силами народа и бюрократической олигархией. Мирного выхода из кризиса нет. Ни один дьявол еще не обстригал добровольно своих когтей. Советская бюрократия не сдаст без боя своих позиций. Развитие явно ведет на путь революции.

При энергичном натиске народных масс и неизбежном, в этих условиях, расслоении правительственного аппарата, сопротивление властвующих может оказаться гораздо слабее, чем представляется ныне. Но на этот счет возможны только предположения. Во всяком случае снять бюрократию можно только революционной силой и, как всегда, с тем меньшими жертвами, чем смелее и решительнее будет наступление. Подготовить его и стать во главе масс в благоприятной исторической ситуации – в этом и состоит задача советской секции Четвертого Интернационала. Сегодня она еще слаба и загнана в подполье. Но нелегальное существование партии не есть небытие: это лишь тяжелая форма бытия. Репрессии могут оказаться вполне действительными против сходящего со сцены класса: революционная диктатура 1917-1923 годов вполне доказала это. Но насилия над революционным авангардом не спасут пережившую себя касту, если Советскому Союзу суждено вообще дальнейшее развитие.

Революция, которую бюрократия подготовляет против себя, не будет социальной, как Октябрьская революция 1917 г.: дело не идет на этот раз об изменении экономических основ общества, о замене одних форм собственности другими. История знала и в прошлом не только социальные революции, которые заменяли феодальный режим буржуазным, но и политические, которые, не нарушая экономических основ общества, сметали старую правящую верхушку (1830 г. и 1848 г. во Франции, февраль 1917 г. в России и пр.). Низвержение бонапартистской касты будет, разумеется, иметь глубокие социальные последствия; но само по себе оно уОктябрьская революция 1917 г.: дело не идет на Государство, вышедшее из рабочей революции, существует впервые в истории. Нигде не записаны те этапы, через которые оно должно пройти. Правда, теоретики и строители СССР надеялись, что насквозь прозрачная и гибкая система советов позволит государству мирно преобразовываться, растворяться и отмирать в соответствии с этапами экономической и культурной эволюции общества. Жизнь, однако, и на этот раз оказалась сложнее, чем рассчитывала теория. Пролетариату отсталой страны суждено было совершить первую социалистическую революцию. Эту историческую привилегию он, по всем данным, должен будет оплатить второй, дополнительной революцией – против бюрократического абсолютизма. Программа новой революции зависит во многом от момента, когда она разразится, от уровня, какого достигнет к тому времени страна, и, в огромной степени, от международной обстановки. Основные элементы программы, ясные уже сейчас, даны на протяжении этой книги, как объективный выход из анализа противоречий советского режима.

Дело идет не о том, чтобы заменить одну правящую клику другой, а о том, чтобы изменить самые методы управления хозяйством и руководства культурой. Бюрократическое самовластье должно уступить место советской демократии. Восстановление права критики и действительной свободы выборов есть необходимое условие дальнейшего развития страны. Это предполагает восстановление свободы советских партий, начиная с партии большевиков, и возрождение профессиональных союзов. Перенесенная на хозяйство демократия означает радикальный пересмотр планов в интересах трудящихся. Свободное обсуждение хозяйственных проблем снизит накладные расходы бюрократических ошибок и зигзагов. Дорогие игрушки – Дворцы советов, новые театры, показные метрополитены – потеснятся в пользу рабочих жилищ. «Буржуазные нормы распределения» будут введены в пределы строгой необходимости, чтоб, по мере роста общественного богатства, уступать место социалистическому равенству. Чины будут немедленно отменены, побрякушки орденов поступят в тигель. Молодежь получит возможность свободно дышать, критиковать, ошибаться и мужать. Наука и искусство освободятся от оков. Наконец, внешняя политика вернется к традициям революционного интернационализма.

Более, чем когда-либо судьба Октябрьской революции связана ныне с судьбой Европы и всего мира. На Пиренейском полуострове, во Франции, в Бельгии решается сейчас проблема Советского Союза. К тому моменту, когда эта книга появится в печати, положение будет, вероятно, несравненно яснее, чем сегодня, в дни гражданской войны под стенами Мадрида. Если советской бюрократии удастся, через вероломную политику «народных фронтов», обеспечить победу реакции в Испании и Франции – а Коминтерн делает все, что может, в этом направлении – Советский Союз будет поставлен на край гибели, и в порядок дня станет скорее буржуазная контр-революция, чем восстание рабочих против бюрократии. Если же, несмотря на объединенный саботаж реформистских и «коммунистических» вождей, пролетариат Западной Европы проложит себе дорогу к власти, откроется новая глава и в истории СССР. Первая же победа революции в Европе пройдет электризующим током через советские массы, выправит их, поднимет дух независимости, пробудит традиции 1905 и 1917 годов, подорвет позиции бонапартистской бюрократии и приобретет для Четвертого Интернационала не меньшее значение, чем Октябрьская революция имела для Третьего. Только на этом пути первое рабочее государство будет спасено для социалистического будущего.