Глава 25
Я просыпаюсь в какое-то странное время суток. Вроде утро, да не утро, вокруг тускло, прохладно, на мне стопка одеял толщиной в метр, рядом Азамат посапывает. Вылезать из-под одеял совершенно не хочется.
Чуть-чуть поворочавшись, принимаюсь оглядываться. А, так мы в шатре. И сейчас, видимо, дело к вечеру, потому и освещение такое. Ну что ж, логично. Проблема только в том, что я не помню, как я здесь оказалась, но в принципе это можно реконструировать.
Под боком шевелится Азамат, протирая глаза. Потом потягивается и вылезает из-под одеял.
– Не замерзла? – спрашивает, поеживаясь.
– Пока нет, – хмыкаю. – Слушай, я это несчастное платье уже вторые сутки не снимаю. Где бы помыться и во что бы переодеться, а?
– Ну переодеться тебе вчера надарили. – Он кивает в сторону кучи разноцветного барахла под стеной шатра. – Даже мне вчера кое-чего подарили, правда, по-моему, не все по размеру подойдет. А помыться – сейчас к Арону пойдем, мы тут близко от его дома.
Я усилием воли заставляю себя выбраться из-под теплых одеял и выкапываю в куче вещей что-нибудь наименее отягченное драгоценными камнями и наиболее носибельное. Азамат прихватывает мои вещи вместе со своими под мышку, и мы идем к Арону.
Арон сидит дома один и плачет.
– Да ладно уж тебе так сокрушаться, – утешает его Азамат, который, видимо, знает, в чем дело.
Я холодею и таращусь.
– Что стряслось?
– Да он все дом наш жалеет, – поясняет Азамат. – Он за ним столько лет присматривал, а тут раз – и все сгорело.
– А-а, – облегченно выдыхаю я. – Ну это, конечно, очень грустно. Я бы тоже расстроилась. Собственно, я и так расстроилась, только времени на это не было. Но зато мы все живы и здоровы.
– Вот и я говорю, – поддакивает Азамат. – Мы легко отделались, в семье ведь никто не пострадал. А дом новый построим, это не штука.
– Да понимаю, – всхлипывает Арон, роняя слезы в бороду. – Но уж очень жалко…
Я ухожу мыться, оставив Азамата успокаивать братишку.
Боже, какое счастье – вымыться и переодеться в чистое! Хорошо и то, что дамы, одарившие меня шитыми нарядами, не забыли и про белье, хотя, на мой вкус, оно все чересчур кружевное и малофункциональное. Но, наверное, дарить можно только такое.
За легким завтраком мы слушаем доносящиеся из-за окна песни и вопли.
На рубахе голубой,
Небесно-синей,
На вороте косом
Нет тесьмы.
Желтой нитью не расшита,
Шить тебе недосуг.
Шелк пропал и позабыт,
Жить мне одному!
Ты другого ждешь с охоты,
Так скоро я забыт!
Теперь мой путь лежит далеко,
Топь да степь меня зовут.
Ждал, что вышьешь шелком ворот,
Жаль, долго ждал!
Жизнь моя нужна кому ли —
Шить по ней узор?
– Это так теперь и будет? – спрашиваю.
– Еще сегодняшнюю ночь и завтрашнюю будут праздновать, – говорит Азамат. – Так положено. Сегодня, кстати, должны были съехаться лучшие певцы и сказители, так что у тебя будет шанс послушать песни о создании мира в самом лучшем исполнении.
– А их записывать можно? – спрашиваю.
– Ну вообще, у каждого уважающего себя сказителя есть студийные записи, – пожимает плечами Азамат. – С другой стороны, на празднике часто получается выразительнее и вдохновеннее. Так что, если хочешь, пиши.
Записывающей техники у меня, правда, негусто: Азаматов бук и Азаматов же мобильник. Лучше действительно студийный диск купить, бабушке-то на выразительность наплевать, ей для архива.
Через некоторое время мы двигаем к Дому Старейшин, где уже настраиваются новоприбывшие музыканты. Азамат предлагает мне вчерашнего беременного вина, но я пока не горю желанием снова отрубиться на произвольном месте. Все-таки муданжские чудодейственные снадобья хороши только для самих же муданжцев. А вот остались ли еще мои остренькие колбаски?..
Красная сажа обнаруживается у костра прямо под мостом, где сидят несколько незнакомых мне наемников, их женщины и Эцаган. Этот вчера, как выясняется, упился в хлам еще до моего возвращения и продрых большую часть празднества, так что сегодня намерен восполнить.
– Что же ты так себя не бережешь? – спрашиваю, старательно забывая, что меня саму вчера отсюда кто-то унес. В конце концов, я была уставшая, после работы и вообще.
– Да меня как все стали поздравлять, и с каждым же выпить надо, а я и накануне не спал, вот и получилось… – смущенно объясняется Эцаган. – Мне уже Алтонгирел за это вставил по печенку, вы уж не начинайте, Хотон-хон…
Видимо, мне придется смириться с тем, что никто больше не будет называть меня по имени.
– А тебя-то с чем поздравляли? – спрашивает один из наемников, раскуривая трубку с какой-то зеленью.
– А я успешно провел группу через Короул! – немедленно сообщает Эцаган. – Да, Хотон-хон, вы же этого еще не слышали, наверное… Рассказать?
– Конечно, расскажи! – Я усаживаюсь поудобнее и беру себе еще колбаску.
– Ой нет, только не опять! – стонет другой наемник и вместе еще с двумя встает и отходит к другому костру.
Мы сидим довольно близко к воде, от нее тянет прохладой, и я поплотнее закутываюсь в теплый, расшитый золотом диль. Азамат на мосту зацепился языком за одного из сказителей, так что пока оттуда льется только негромкая музыка.
– Дело было так, – с горящими глазами принимается рассказывать Эцаган. – Капитан, то есть я хочу сказать, Ахмад-хон, назначил меня главным в той группе, что должна была зайти с Короула.
– Ни шакала себе! – вылупляется тот наемник, что был не в курсе Эцагановых похождений.
Я только мучительно припоминаю, что, когда Азамат предложил одну группу отправить через этот самый Короул, многие были против.
– Ага, – довольно кивает Эцаган. – Ахмад-хон мне и раньше самые опасные миссии доверял, а тут уж сами боги велели, я ведь дважды бывал на Короуле!
– Чего ж ты там забыл? – спрашивает жена наемника, грудастая и крашенная в рыжий.
– Да его вечно несет куда не надо, – отмахивается наемник постарше, лежащий поодаль, подперев голову рукой и задумчиво побалтывая остатками хримги в пиале.
– Так ведь прикольно! – объясняет Эцаган, разводя руками. – Надо же понять, чего все боятся!
– Это у него так стресс выходит, – снова встревает старый наемник. – Как что плохое случается, сразу лезет на рожон. То по пещерам Короула бродить, то на морского змея охотиться, то на джингошей…
– И правда, – поддакивает другой наемник, – тебя Ахмад-хон разве не за это из команды попросил?
Эцаган поджимает губы и собирается ответить какой-нибудь грубостью.
– Дайте ему уже рассказать, – говорю. – Чего привязались к парню? Ну молодой, ну горячий, зато с каким сложным заданием справился!
Молодой наемник ахает, остальные оборачиваются.
– Ой, Хотон-хон, мы вас не заметили! Простите! Давай, Кудряш, рассказывай, раз Хотон-хон просит!
Эцаган кивает мне, широко улыбаясь. Я в ответ подмигиваю.
– Короче, дело было так. Мы перелетели на ту сторону гор прямо от штаба и под прикрытием добрались до Красных Рогов – это как раз напротив места столкновения с джингошами. Часов за пять добрались, унгуцы оставили и сразу пошли вглубь, чтобы к утру уже до джингошского лагеря добраться. В этом месте горы узкие, можно за полдня и ночь перейти. И вот входим мы в пещеры…
На этом месте три наемничьих жены встают как по команде и уходят к другому костру.
– Чего это они? – моргаю.
– Боятся, – пожимает плечами один из наемников. – Женщины, что с них взять?
Я только кривлюсь и киваю Эцагану, чтобы продолжал.
– Так вот входим мы в пещеры, а там воды по колено, а в ней череп светится!
– Вот шакал! – охает наемник, а его жена – единственная оставшаяся – заметно бледнеет.
– Ну и что вы сделали? – спрашиваю с интересом.
– А я камнем в него кинул, он и рассыпался, – гордо заявляет Эцаган. – Это там такие мелкие светящиеся рачки живут, они группами собираются, и иногда получаются такие формы, что можно на что-то подумать. Ну, я всем объяснил, что да как, а они мне, дескать, а что, если это предзнаменование? Ну, к счастью, Ахмад-хон с нами почти всех боеспособных учеников духовников отправил, они быстро остальных успокоили. Сказали: мол, это Короул джингошам смерть пророчит.
Я хихикаю, но этого, кажется, никто не замечает.
– Короче, – говорит Эцаган, – идем дальше. Фонари все включили, чтобы теней не осталось, а то знаете, как бывает – пещеры гулкие, в каждом темном углу что-нибудь мерещится…
– Да откуда же Хотон-хон может такие вещи знать? – встревает один из наемников. – Кудряш, ты что?
– Ну вообще-то я бывала в пещерах. Правда, те были уже все исхожены, но все равно, когда пещера большая, там гулко и темно, еще и звуки какие-нибудь, и впрямь жутковато.
– А зачем вы туда ходили? – изумленно спрашивает жена наемника.
– Затем и ходила, – хмыкаю. – Побояться.
Они ржут минуты три, мне даже неловко становится, что развеяла Эцагану всю атмосферу для страшных рассказов. Наверху, на мосту, настраивается оркестр, незнакомый голос тянет «о-о-о» на одной ноте. К чему бы это?
– Ладно, – продолжает Эцаган, отсмеявшись. – Идем, значит, мы дальше. Под ногами снова сухо стало, даже местами свет через какие-то щели пробивается. Я этот путь знаю, ходил по нему, когда первый раз там бывал. Ну мы, как полагается, веревку тянем и номерки раскладываем, регулярно пересчитываемся. И вот выходим в такую пещеру, где прямо совсем светло. Ну не как днем, но как в первых сумерках. После тьмы-то все светло. А там даже зелень какая-то по стенам пробивается. Заходим, значит, мы в эту пещеру, а навстречу нам бабка с козой!
– Ой! – Жена наемника аж лицо в руках спрятала.
Остальные сидят такие напряженные, ждут продолжения. Одну меня смех разбирает, но я сдерживаюсь.
– Я говорю, – продолжает Эцаган, – спокуха, ребят, тут может быть второй выход, мало ли, на плато и деревня может быть. Ну все столпились, на бабку пялятся, а она такая: ой, ребятки, да какие славные-красивые, зашли бы к нам в деревню, а то у нас уж давно молодых не осталось, помогли бы малость по хозяйству, старики-то не справляются, а мы бы вас козлятинкой свежей угостили, да с молочком… – Эцаган смешно и убедительно подражает старухиной манере речи. – Ну мужики мои чутка расслабились, стали прикидывать, нельзя ли нам задержаться, старым людям помочь. А я стою, смотрю на козу и все думаю: что ж с ней не так? Говорю: мол, извините, у нас время ограничено, мы к вам в другой раз лучше зайдем… А сам все на козу смотрю. И тут доходит – шерсть-то у нее длинная, а под брюхом не висит. Я присел слегка, под брюхо-то заглянул, а оно распорото!
– А-ай! – визжит моя соседка и зажимает уши.
Несколько мужиков бормочут гуйхалахи.
Эцаган делает драматическую паузу, так что приходится его подстегнуть.
– Ну, ну, и что дальше?
– Да ничего особенного. – Он пожимает плечами. – Я ребят пугать не стал, еще шарахнутся от призрака, потеряются. Я духовников двоих вперед подтолкнул, шепнул им: мол, читайте заклятия от горных духов. Они как жезлы достали, старуха вдруг заторопилась, дескать, у нее там суп варится, не до нас ей, в другой раз так в другой раз. И ушла вместе с козой.
– Ох ты демон! – выдыхают слушатели. Тот, что справа от меня сидит с супругой, гладит ее по голове: мол, можешь руки убрать, страшилка кончилась.
– Идем мы дальше, – продолжает Эцаган. – Опять вглубь спустились, где темно, устали, решили небольшой привал сделать, и так быстрее шли, чем рассчитывали. Ну подогрели еды, чаю вскипятили… Тут что-то шуршит.
– Небось летучая мышь, – неуверенно предполагает один наемник.
– Мы тоже сначала так подумали, – зловеще улыбается Эцаган. – Но уж очень на шаги похоже.
Все вокруг поеживаются.
– Я всем сказал помолчать, а Ирнчину послушать. Он ведь у нас слухарь.
– Кто? – не понимаю.
– Ну слухарь. Слышит очень хорошо. А вы не знали? Он еще в детстве, когда у него сестра маленькая умерла, с ней через землю разговаривал, вот так он слышит, представляете?
Мне наконец-то становится не по себе, Эцаган может гордиться.
– Так вот Ирнчин послушал и говорит, ходит там какой-то человек, под нос бормочет, а за ним веревка по полу тянется. А бормочет, что у него соль кончилась. Ну я фонарик выключил, чтобы горного духа не раздражать, они же свет не любят… Взял баночку с солью, пошел за угол поставил, подальше туда. Возвращаюсь – на меня уж на самого как на призрака смотрят. Я говорю, ребят, расслабьтесь, это ж известно кто, во всех пещерах водятся такие духи. Это ежели человека друзья в пещере бросили и он там умер, то дух его так и ходит по той пещере. По-хорошему, надо останки захоронить, но обычно в горах не до того. Тут главное – самим никого не потерять, а то дух разгневается, ну и если он чего просит, то дать. Мне про это Алтонгирел кучу всего рассказывал. В общем, в итоге затих этот персонаж. Мы пошли дальше.
– Там еще много ужасов? – слезливо спрашивает моя соседка.
Эцаган задумывается.
– Два.
Она прерывисто вздыхает, на меня косится, но не уходит.
– А как духи соль едят? – спрашиваю. – Точнее, они вообще едят?
– Не-а, – мотает головой Эцаган. – Не едят. Но у него соль могла, например, водой размыться, а ему важно, чтобы все снаряжение было в порядке, хоть он и не пользуется. Мертвым всегда такие вещи важны. Иногда бывает, знаете, мужик жене заплатит за месяц секса, и вдруг случается что-нибудь с ним. Так приходит с того света, чтоб отработала!
В этот момент надо мной нависает тень, а на плечо ложится громадная ладонь. Я слегка вздрагиваю. Соседка взвизгивает и шарахается.
– Лиза, там сейчас на мосту будут исполнять песни из «Сотворения мира», – с энтузиазмом говорит Азамат. – Пошли, ты же хотела послушать!
– Щас пойду, – говорю, угощая его острой колбаской. – Тут Эцаган страшные истории рассказывает, я хотела дослушать.
– Тебе вообще-то не стоит такие вещи слушать, – хмурится мой супруг, приземляясь рядом.
– Действительно! – поддакивает муж моей соседки. – Беременным женщинам пугаться нельзя!
– Да знаете, – говорю задумчиво, – после того как меня Ирлик попросил, когда буду умирать, подойти поближе, чтобы он смог дотянуться и сожрать мой труп, меня почему-то не пугают ваши бабки с козами. Даже не знаю, с чего бы это?..
Моя соседка наконец-то падает в обморок, Эцаган бледнеет, а Азамат фыркает смехом и обнимает меня одной рукой.
– А… – начинает Эцаган, – вы мне потом свои страшилки расскажете?
– Если духовник не запретит, то почему бы и нет, – пожимаю плечами. – Так что там у тебя дальше было?
– Дальше… – Эцагана явно несколько смутило, что мои приключения были страшнее, и он немного комкает свой рассказ. – Ну мы еще на зачарованный клад набрели. Такой, знаете, типа лежит гора сокровищ всяких старых, а на самом деле это такая хищная тварь. Потянешься за драгоценностями, а она ка-ак отхватит руку! Один из наших так потерял кисть, представляете?
– Представляю, – говорю. – Мне его привезли. А я еще понять не могла, собак на вас там спустили, что ли…
– Ну вот, – продолжает Эцаган. – А потом уже на выходе лесного демона встретили. Во всей красе, огромный, черный, шерсть лоснится, – видно, хорошо ему там живется. Никто ведь в леса Короула не ходит, боятся. Ну мы ему оружие показали, говорим, нас много, все отборные воины, вооружены до ногтей, а лес твой нас не интересует, мимо идем. Так что не трать силы. Он нападать не стал, но так и шел за нами до самого края леса, следил, чтобы дичь не стреляли и деревья не валили. Ну так нам и правда не до того было. Вот и прошли. – Он разводит руками.
– Молодец, Кудряш, – с улыбкой кивает Азамат. – Молодец. Отлично справился. Я совершенно правильно тебя назначил на эту операцию.
– Да вы уже говорили, – смущается Эцаган.
– И с удовольствием повторяю. Тебя и смелостью, и умом боги щедро наделили.
– А что ж вы его из команды поперли тогда? – интересуется лежащий наемник.
– А чтобы урок выучил, – наставительно говорит Азамат. – Что нельзя идти в бой на горячую голову. Хочешь доказать свою доблесть, так охолони сначала.
Эцаган снова смущенно кивает.
– Ну что, – Азамат прихватывает меня под мышки, – идем Айру-хона слушать?
– Кого?
– Ну как же, Лиза, это же самый знаменитый на Муданге сказитель!
– А-а… Ну пошли.
Он поднимает меня в воздух, ставит на ноги и ведет на мост. Моя соседка, как раз пришедшая в себя, тоже поспешно тянет мужа за нами.
– Чего ты над бедной женщиной издевалась? – неожиданно спрашивает Азамат.
– Над какой женщиной? А что я ей сделала?
– Заставила ее страшные истории слушать.
– Я заставила?!
– Конечно, ты! Ты ведь теперь Хотон-хон, образец для всех женщин. Ты сидишь слушаешь, значит, и она должна.
– Но три других ушли!
– А они, видать, не на Муданге родились. С Брошки или с Гарнета, не знаю. Ты им не указ.
– Так что мне теперь, не слушать Эцагана было, что ли, из-за этой клуши?
– Нет, зачем, просто надо было ей сказать, что она может уйти, если хочет.
Я продолжительно выдыхаю.
– Ладно, поняла. Кстати, объясни мне, что значит Хотон-хон? Это типа императрица?
Азамат задумывается, шевеля губами.
– Ну примерно… Не могу припомнить, чтобы где-то официальный перевод попадался. Знаешь, я бы скорее сказал «первая леди». У вас ведь есть такой термин, правда?
– Угу. Ты имеешь в виду, что у меня нет реальной власти?
– Реальная власть у тебя и без титула была, – ухмыляется он. – Вот формальной нету, да и то над мужчинами. Над женщинами – сама видишь. Они теперь будут одеваться как ты, причесываться как ты, слушать твою любимую музыку и так далее. Я думаю, ты понимаешь, что это большая ответственность…
– Да уж, – вздыхаю. – Боюсь, что мне придется нанять персонального стилиста, который бы смог сбалансировать мои нужды и общественный вкус.
Азамат задумчиво кивает.
Мы подходим к крыльцу Дома Старейшин и усаживаемся у стены рядом с нашими Старейшинами, откуда открывается хороший обзор оркестра. Музыканты, надо сказать, шикарные. Некоторые помоложе, другие постарше, но все большие такие дядьки, волосы длинные по ветру летят, одежды сверкают, пестрые, расписные инструменты в больших руках пищат по-женски. Вокалист, то есть сказитель, еще не очень дряхлый старик, сидит на маленькой табуретке, а коленями упирается в землю, точнее, в ковер на земле. Видимо, в таком положении петь удобнее. Впрочем, пока он все еще тянет свое «о-о-о».
– Почему он так воет?
– Распевается, – с удовольствием объясняет Азамат. – Цикл большой, надо хорошо голос подготовить.
Голос у сказителя похож на Алтонгирелов, тоже такой приятный тенор. Наконец все приготовления закончены, публика расселась, окончательно стемнело, и сказитель начинает петь примерно следующий текст (насколько я могу разобрать все эти устаревшие слова и обороты):
Когда севера гора великая галькой маленькой была,
Когда южные леса густые гребнем камыша взошли,
Когда Гэй море-океан плевком старого бога был,
Когда реки полнокровные молоком богини-матери
пролились,
Когда великая дева Укун-Тингир малым дитятком была,
Тогда в очаге из раскаленных камней народился Унчрух.
О-танн-данн!
Народился Унчрух, императорский сын,
Народился Унчрух, отцов наследник.
Наклонясь над колыбелью, сказал ему отец:
Не сместить тебе меня на троне, пока безбородый.
Не тридцать и не сорок весен скитался Унчрух
по степям.
О-танн-данн!
Волос длинный, как Сиримирн, голос громкий,
как грохот волн,
Воин сильный, как Рул-гора, нету слабых мест,
кроме сердца.
– Азамат, – шепчу я, – А разве «унчрух» не значит «круглый сирота»?
Он кивает.
– А как тогда получается, что у него отец есть? И волос ведь длинный…
– Ну, – Азамат пожимает одним плечом, – в старые времена люди иначе мыслили. – Видя, что я не удовлетворилась таким ответом, он продолжает: – Его отец мертв, он говорит с того света.
– А почему если он мертв, то трон не уступает? Кто же правит?
– Трон не уступает, потому что священный предок. К ним раньше относились как к богам.
Я безуспешно пытаюсь постичь муданжскую народную мудрость, а Азамат снова заслушался эпосом. Унгуц тянет меня за рукав и шепчет:
– Ты, Лиза, проще на вещи смотри. Вот Азамат у тебя – при живом отце сирота.
Мне только и остается, что прикусить язык. Тем временем, насколько я уловила, сказитель пояснил, что отец героя, первый Император Муданга, требовал, чтобы сын непременно женился на какой-нибудь богине, и только с этим условием соглашался уступить трон. Так что герой-псевдосирота поперся свататься к Укун-Тингир, которая, судя по зачину, была его на несколько годков старше. Хотя кто этих муданжцев разберет…
Идет Унчрух свататься – великий воин, равных
по силе нет,
Идет воин свататься – тело каменное, кровь платиновая,
Идет каменный богатырь – земля под ним проминается,
Из-под ног ключи бьют, следы руслами становятся.
О-танн-данн!
Многих врагов великий воин побил,
Многих чудищ на пути своем завалил,
Многие раны в бою получил,
Многой землею их зарастил.
О-танн-данн!
А в тот гольп Укун-Тингир занята была…
– А что такое гольп? – спрашиваю Азамата.
Он хмурится, явно нехотя отвлекаясь от прослушивания, прихлебывает вина. Наконец говорит:
– Эпистема.
Перевел, блин!
Унгуц у меня над правым ухом покатывается, а за ним Ажги-хян посмеивается в кулачок.
– Эпоха это, – объясняет Унгуц, похихикивая. – То есть Азамат-то, наверное, правильно сказал, да на радостях, видать, забыл, что у тебя образование другое!
– Да уж, мягко говоря, – ворчу я.
– А, Лиза-хян, не сердись, – увещевает меня Унгуц. Я и не сержусь, так просто… – Ему всегда очень важно сказать правильно и поступить правильно. В детстве его дразнили: мол, на печке родился, горячий очень.
– А он и правда на печке родился?
Унгуц пожимает плечами.
– Правда, – отвечает Азамат. – А ты бы лучше слушала, меня и в другой раз обсудить можно.
Тем временем сказитель повествует, что Укун-Тингир уже второй гольп была замужем за Ирликом-Мангустом. От такого поворота я несколько офигеваю. Кто бы мог подумать. Впрочем, выясняется, что ее еще в раннем детстве за него сосватали впрок, а она, дескать, теперь не рада, потому что он плохой муж – за скотиной не ходит, ремеслами не занимается, а сидит себе в своем Подземном Царстве, бросив на жену всю работу по дому. Конечно, я могла что-то неправильно понять, но в общих чертах так. Мне наливают беременного вина, и под него я выслушиваю минут десять жалоб этой самой богини на несправедливость судьбы. Однако она бы и это стерпела, но в один прекрасный день Ирлик охамел настолько, что проглотил солнце.
И на весь Муданг воцарилась тьма,
И шакал, и мангуст, и демон лесной
Из Подземных Владений пролезли наверх
И накинулись на простых людей…
Тогда Укун-Тингир решает положить конец бесчинствам мужа, обряжается в доспехи (минут пятнадцать описаний) и отправляется в Подземное Царство, где, найдя ничего не подозревающего Ирлика, вспарывает ему живот.
Однако Ирлика так просто не проймешь. Солнце-то он отдал, зато решил теперь регулярно исполнять супружеский долг, чтобы женушка не скучала, заодно и присматривать, чтобы лишний раз за оружие не хваталась. Ирлик покидает Подземное Царство и воцаряется на небе вместе с женой. Вот тут-то муданжцам приходится плохо, он ведь видит, если какое чудище, которое он породил, на планете убивают, и сразу мстит убийце семью годами несчастий. Пасет, короче, свое потомство. А Укун-Тингир о людях радеет, они ведь такие беззащитные. Она им и помогает чудовищ бить: то меч вовремя подбросит на дорогу, то при рождении благословит… В итоге в небесных чертогах супругов постоянно происходят скандалы с битьем посуды и хлопаньем дверьми. Вот во все это и является Унчрух. Мои попытки выведать у господ книжников, почему он не мог посвататься к незамужней богине, не увенчались успехом.
К счастью для Унчруха, Ирлика как раз не было дома. И вот является этот красавец-герой к Укун-Тингир, а она и давай ему плакаться, какой у нее муж плохой – ну это уж так на Муданге заведено.
Обозлился Унчрух, проклял злого Мангуста,
Обнял красавицу Белую богиню и вернулся вниз.
Обошел он весь Муданг, собрал всех богов,
Обплыл и океан, и небеса облетел.
О-танн-данн!
Сколотил великую рать, сорок сороков богов,
Скромно им всем поклонился и пошел на Ирлика войной.
Струсил Ирлик одинокий, собрал всех своих чудищ
и гадов,
Строем выставил пред входом на небо.
О-танн-данн!
На этом месте сказитель снова принимается гудеть свое «о-о-о», все расслабляются и начинают шуметь.
– Лиза, если есть вопросы, задавай сейчас, пока сказитель отдыхает, – говорит Азамат, потягиваясь.
– Есть, – киваю. – Я ведь пересказывала тебе свой разговор с Ирликом. У него были причины солнце проглотить. Не хотите это как-нибудь отразить в эпосе?
Азамат вздыхает и качает головой.
– Во-первых, у нас нет причин ему верить. Во-вторых, эти песни перешли к нам прямиком от Унчруха и повествование ведется с его точки зрения. Если он не знал, зачем Ирлик проглотил солнце, или не верил ему, мы не можем менять его слова.
Мне становится немножко жалко Ирлика, хотя он все-таки очень странный персонаж.
Между тем является Алтонгирел, сияющий счастьем так, как я никогда раньше не видела. В руках у него стильный тонкий фотоальбом с огромным экраном, на экране что-то, что Алтоша радостно демонстрирует Старейшинам. Те ахают и охают, передавая друг другу.
– Что там? – Унгуц и Азамат тянутся посмотреть.
Оказывается, это снимки битвы в космосе, сделанные одним из пилотов запаса. Один из них особенно хорош – на нем в центре кадра Муданг, у которого с одной стороны задымление там, где извергся вулкан, а с другой вереница звездолетов возвращается на планету после боя. Чуть впереди отчетливо получилась треугольная морда Ирлика, заглатывающая последние джингошские корабли. В целом похоже, что у планеты выросли два крыла, а спереди торчит хищный клюв.
– Моу-Танг, Моу-Танг! – бормочут Старейшины, восхищенно поглядывая на Азамата. – Громовая птица вылупилась!
Наконец отдохнувший сказитель продолжает. Я с волнением слушаю человеческий рассказ о том, о чем мне уже сообщил Ирлик. Унчрух с армией богов побеждает демонов и чудовищ, добирается до Ирлика и засаживает его в подземную темницу. После этого Укун-Тингир и Унчрух радостно женятся, приживают кучу детей и живут долго и счастливо, но…
В темнице глубокой, в келье жестокой
Вечно бдит страшный Ирлик-Мангуст.
В пылу веселья, посередь новоселья
Великие боги собрались на пир.
О-танн-данн!
Ввела богиня мужа в покои,
Весной-красотой обольстила его,
Великие боги в застолье упились, и
Вырвался Ирлик из тюрьмы под скалой!
О-танн-данн!
Я так и не поняла, нечаянно это получилось или Укун-Тингир нарочно всех отвлекла, особенно мужа, чтобы Ирлик смог сбежать… Тем временем Ирлик не просто восстанавливает свою власть в Подземном Царстве, но и захватывает весь Муданг в отместку сопернику, заставляя всех людей подчиняться силам зла и приносить им жертвы. Унчрух, узнав об этом, отправляется в космос бороться с Ирликом, а следом и Укун-Тингир. Видимо, разнимать своих мужиков.
Но весть нехорошую, весть горемычную
Наутро герою стая птиц принесла:
Нету жены дома, нету красавицы,
Наутро не вышла мир собой освещать.
О-танн-данн!
Ирлик-хон, злое создание, прекрасную деву украл!
Иначе и быть не могло бы, не выносит он чужого
счастья!
Ирлик-хон, злое создание, однако, Унчруху сказал:
Истинно это не я взял жену твою, отправилась она
тебя спасать!
После того как Унчруху так плюнули в лицо – чтобы слабая женщина мужа защищала, да это неслыханная обида! – подрались они, как говорится, не на жизнь, а на смерть.
Как уж бились они, небо и земля сливались,
Как уж бились они, море поворачивалось,
Как уж бились они, прекрасные деревья с корнем падали,
Как уж бились они, реки морями разливались!
О-танн-данн!
Как уж бились они, горы тряслись и рушились,
Как уж бились они, черный туман тянулся,
Как уж бились они, кровавый дождь моросил,
Как уж бились они, зловонным ветром дуло!
О-танн-данн!
Как уж бились они, горячим и холодным ветром дуло,
Как уж бились они, воды морей кипели,
Как уж бились они, гольп размывался-рушился,
Как уж бились они, громовая птица расправила крылья!
О-танн-данн!
Внезапно у меня в кармане пиликает мобильник Азамата. Я вынимаю его, чтобы заткнуть, но в последний момент замечаю, что на экране муданжским по белому написано «отец». Вытаращив глаза, я тереблю Азамата и показываю ему сие фантастическое явление природы. Азамат сначала не врубается, потом вдруг осознает, переводит на меня встревоженный взгляд и все-таки жмет на прием. Я не слышу, что там в трубке, тем более что Азамат прикрывает ее ладонью, чтобы не мешать остальным слушать эпос. Проходит несколько секунд. Потом наконец Азамат раскрывает рот и отчетливо произносит:
– Ты меня с кем-то перепутал.
И кладет трубку. И так и сидит, бессмысленно уставившись на телефон.
– Чего он хотел? – шепчу, беря мужа за руку.
– Поздравить, – бесцветно говорит Азамат.
– И?..
Азамат вздыхает, отворачивается от телефона и неохотно возвращается в реальность.
– Он решил сделать вид, что ничего не было.
К нам подсаживается Алтонгирел. Унгуц и наш духовник тоже заметили оживление и склонились поближе.
– Что стряслось? – спрашивает Унгуц.
– Отец звонил, – быстро поясняет Азамат. – Он готов забыть об отречении.
– Забыть? – моргает Унгуц. – Ты хочешь сказать, отменить его?
– Нет. Он просто стал так со мной говорить, как будто ничего не случилось.
– И что ты? – допытывается Алтонгирел.
– Я сказал, что он меня с кем-то перепутал.
– Ты что! – шипит Алтоша. – Он теперь опять надуется! Надо было с ним помириться, ты же не думаешь всерьез, что он станет просить прощения?!
Азамат поднимает на него такой взгляд, что металл плавить можно.
– Извини, но я не готов просто забыть пятнадцать лет своей жизни!
Алтонгирел отворачивается и с досадой хлопает себя по коленке, Унгуц закрывает глаза и качает головой. Я утыкаюсь Азамату в плечо и глажу его. Ну, блин, мужики-и!
Тем временем эпическое сражение успело изменить направление: теперь уже Ирлик и Унчрух сражаются не друг с другом, а плечом к плечу против черных космических демонов, а нашедшаяся Укун-Тингир им в этом помогает. Интересно, это не специально под случай концовку переписали? Но спрашивать у Азамата не рискую: он и так не слушает, а думает, извиняюсь, думу горькую, будь неладен этот эпос. Конечно, наши победили, и после этого Ирлик возвращается в Подземное Царство, Укун-Тингир – в Небесное, а Унчрух становится Императором Муданга и правит до самой смерти. Когда он умирает, он обращается в горный хребет, который теперь называется Короул, и именно поэтому все боятся туда ходить.
Сказитель еще несколько минут тянет свое «о-о-о» и наконец смолкает. Воцаряется странноватая тишина, та самая, которая не отсутствие звука, а присутствие заглушки. Потом все принимаются вопить «танн!», колотить воздух и подносить сказителю драгоценные дары, еду и напитки. Азамат сидит, привалившись спиной к стене дома, и задумчиво кивает.
Через несколько минут к нам подходит незнакомый мужчина и кланяется Азамату. Тот в ответ нагибает голову. Мужчина высокий, плечистый, щеголяет солидными усами с подкрученными на гусарский манер кончиками.
– Многие люди мне говорили, – начинает он учтивым, приятным тоном, – что Ахмад-хон неравнодушен к моему творчеству. Могу ли я послужить своему Императору?
Азамат признательно улыбается.
– Я был бы счастлив вас послушать вживую. К сожалению, до сих пор у меня не было такой возможности.
– Есть ли у вас пожелания? – любезно уточняет этот, видимо, певец.
– Мм… Я бы предпочел что-нибудь возвышенно-печальное.
– Печальное? Но сейчас праздник… – удивляется исполнитель. Азамат как-то невнятно поводит бровью, и этот забавный персонаж тут же соглашается: – Ну конечно, надо ведь помянуть павших героев. Император имеет право печалиться о своей стране и в праздник.
Азамат снова наклоняет голову.
– И еще, пожалуйста, спойте балладу об Он-чуае.
Исполнитель совсем озадаченно поднимает бровь, но безропотно соглашается.
Еще минуту он договаривается с оркестром и наконец приготавливается петь. В отличие от сказителя, он поет стоя. Первые же звуки его голоса меня глубоко поражают: он невероятно высокий. Выше чем мой собственный. При этом он такой мелодичный и чистый, что действительно напрашивается сравнение со звоном хрустальных бокалов.
Начинает он с плача по погибшим:
Западной излучины реки
Одурманил аромат меня.
Завещали: друга береги —
Нету друга больше у меня.
Тянутся три русла на восток,
Три печальных воина бредут.
Больше не ступить им на порог,
Больше дома их дела не ждут.
Соберу коней своих лихих,
Нагружу их ношей тяжело:
Скорбные души моей стихи,
Дичь, зерно, коренья и вино.
Отгоню табун во стольный град,
Созову народу целый мир.
Пище и вину не буду рад:
В память о друзьях устрою пир.
Видимо, это относительно недавнее творчество, раз в рифму, по земному образцу. Азамат украдкой вытирает глаза.
– У тебя правый глаз слезится? – спрашиваю невпопад.
– Да, – отвечает он, сдвинув брови. – А что?
– Раньше только левый, – говорю.
– Думаешь, твой крем начал действовать? – скептически ухмыляется Азамат.
– Естественно, он действует! – надуваюсь я. – Просто медленно, и ты не замечаешь. Экдал!
Экдал сидит наискосок справа от меня, оборачивается на оклик.
– Вот скажи. Ты Азамата с начала весны не видел. Что-нибудь изменилось?
– А! Так вы его все-таки чем-то лечите? – оживляется наемник. – А я-то думаю, неужели это он просто на радостях настолько лучше выглядит!
– Вот видишь, – говорю Азамату.
– Тихо, – шикает он. – Послушай лучше песню. Это баллада об утрате души.
Баллада оказывается длинной, примерно в половину эпоса. Из начала я только успеваю понять, что некий доблестный воин влюбился в красотку с Восточных островов, и она ответила ему взаимностью, правда, преподносится это с таким трагизмом, как будто они оба повесились. Впрочем, не знаю уж, чем там кончится. Потом началась война, и герой должен был покинуть родные края.
В степи бескрайней седой ковыль,
Седое небо, седая пыль.
Трав аромат в небеса унесло,
И нету друзей, кроме тени его.
Войну они благополучно продули, и Он-чуай вынужден скрываться в горах несколько лет, пока не соберется новое войско, чтобы разбить узурпаторов.
Имя свое в землю зарыл,
Камнем прикрыл и место забыл.
Кто войну проиграл,
От людей кто сбежал,
Имя тот потерял.
Думы свои заковал в металл,
Чтобы в жизни никто его не узнал…
Тем временем его девушка вышла замуж за полководца-победителя, естественно не по любви, и мается.
В граде моем очень ждут его,
Если дождутся – ему не жить.
Чужие мы, хоть с двора одного,
Степь не пройти, море не переплыть.
Целыми днями ждала я тебя,
Ждала, и ткала, и слезы лила,
Дни напролет, в окно глядя,
В солнце, и в дождь, и в грозу ждала.
Быстрый и сильный явился с победой
Воин чужой посредь бела дня —
Он и развлек меня беседой,
Счастьем, теплом окружил он меня.
Были объятья его мне сладки,
И ненавистны были они.
Он-чуай, Он-чуай, все ли в порядке?
Что ж от меня ты бродишь вдали?
Я тебя жду и этим болею,
Этим печалюсь, этим тужу.
Нужды мне нет работать, потея,
Но себе места я не нахожу.
Ты, победитель, слышишь мой шепот —
Сын наш с тобою канет во тьму,
Ибо однажды раздастся топот —
Он-чуай явится в нашем дому.
Будешь разорван ты и растерзан,
Жаром спален и потоплен водой.
Ведь так легко разорвать нашу песню,
Что никогда не была живой.
Пока она так оптимистично размышляет, ее исходный самец все-таки умудряется всех победить и вернуться домой со щитом. Наслышанный, что его женщина не дождалась и вышла замуж за другого, он убивает соперника на подходах к деревне, даже не поинтересовавшись у дамы ее мнением. Однако, придя к ней домой, застывает с окровавленным кинжалом над кроваткой ребенка, поскольку тот так похож на мать, что Он-чуай не может его убить. В итоге они так остаются жить втроем, в мире и любви.
– А почему это баллада? – спрашиваю у Азамата.
– То есть как?
– Ну там же все хорошо заканчивается.
Он качает головой.
– Если речь идет об украденных душах, то это всегда баллада. Да еще ему пришлось смириться, что сын его врага будет жить. Впрочем, если бы он убил ребенка, это тем более была бы баллада. Так что, понимаешь, когда у персонажа украли душу, это всегда трагедия, даже если формально все хорошо кончается.
– Я надеюсь, ты это только о песнях, а не о жизни? – уточняю.
Азамат смеется.
– Моя жизнь стала трагедией гораздо раньше, чем я потерял душу. Ну а у тебя и отношение совсем другое. Так что о нас вряд ли сложат балладу…
– О тебе, Азамат, уже сложили баю, – радостно сообщает ему Унгуц. – И хватит заставлять Аблар-хона петь баллады на празднике. Ему тоже повеселиться надо!
– Погодите-погодите, – хмурится Азамат. – Какую еще баю?
Унгуц только машет на него, а оркестр тем временем начинает играть задорную мелодию под руководством Ахамбы.
Расстилайся, песня, на дворе!
А расскажем баю детворе!
Как у нас великий стольный град,
Вкруг него и горы стали в ряд!
В граде том круг солнца золотой,
С ним в обнимку малый круг второй,
Небо черное – защитник всей земли,
Нам тебя прославить повели!
В том же бодром темпе нам рассказывают биографию Азамата без купюр – как он родился на печи в далеком северном городе, как ездил летом к матери, как заботился о брате, как побеждал на соревнованиях, был всеобщим любимцем, участвовал в Первой джингошской, совершил подвиг, был ранен и изгнан «по воле жестоких богов», как обучился военному делу и участвовал во Второй джингошской, прослыл отличным капитаном, как «боги смилостивились» и «подарили» ему меня, как он снова победил в боях (даже титул умудрились зарифмовать, неленивые люди), как он выиграл Третью джингошскую кампанию и стал Императором. Заканчивается все это счастье гуйхалахом за здоровье Азамата и его будущего сына, ну еще и мое до кучи.
Азамат смеется, краснеет и утирает слезы, мне дико и весело, весь город хлопает и стучит разными предметами в такт музыке, я запрокидываю лицо к небу, потому что голова все равно кружится, а когда возвращаюсь в реальность, замечаю, как маленький ярко-рыжий зверек хлещет у Азамата из пиалы хримгу, ритмично помахивая хвостом.
Назад: Глава 24
На главную: Предисловие
