Глава XVIII. ТОРКВЕМАДА И ЕВРЕИ

За первый год деятельности трибунала в Толедо двадцать семь человек, осужденных за приверженность к иудаизму, попали на костер, а три тысячи триста самообличителей были подвергнуты другим наказаниям. Подобное происходило во всех крупных городах Испании.

Чрезмерная жестокость Торквемады вызвала волну многочисленных страстных протестов. После смерти папы Сикста IV некоторые высокопоставленные испанцы предприняли отчаянную попытку свергнуть настоятели монастыря Санта-Крус с поста Великого инквизитора, заявляя, что, поскольку назначение было сделано Сикстом, оно автоматически отменяется с его кончиной. Но Иннокентий VIII, как мы уже знаем, не только утвердил Торквемаду на высокой должности, но и значительно увеличил его могущество и расширил границы его юрисдикции.

Причем влияние Торквемады распространилось не только на всю Испанию. Буллой Иннокентия от 3 апреля 1487 года всем принцам крови, исповедующим католическую веру, под страхом отлучения предписывалось, если того потребует Великий инквизитор, арестовывать всех названных им беглецов и передавать их в руки инквизиции.

Несмотря на угрозу, которой сопровождалась эта булла, приказ из Ватикана в основном не соблюдался правительствами государств Европы.

Тот факт, что Великий инквизитор упросил папу об издании такой буллы, еще раз говорит о свирепой ненависти Торквемады к иудеям. Будь его целью, как утверждают некоторые, лишь прополка плевелов ереси на земле католической Испании, добровольный отъезд в ссылку несчастных беженцев удовлетворил бы его и он не требовал бы права продолжать травлю и за границей, где беглецы искали убежища. Он же преследовал их до тех пор, пока не швырял несчастных в разведенные повсюду костры.

Сильно укрепив свое положение посредством расширения полномочий, Торквемада ослабил поводья, сдерживавшие жестокость его натуры, что привело к частым и очень настойчивым апелляциям, направляемым в Ватикан.

Многие «новые христиане», втайне соблюдавшие иудейские обычаи и отказавшиеся в свое время воспользоваться эдиктом о милосердии из-за необходимости подчиниться оскорбительной процедуре «бесчестия», взывали теперь к папе, прося о тайном отпущении грехов. Для этого надлежало издавать специальные грамоты. Эти грамоты обеспечивали папской казне значительные денежные поступления, а также способствовали обращению в католическую веру. Естественно, папская курия готова была выпускать подобные грамоты в большом количестве.

Но вмешательство Рима в дела автономной юрисдикция Святой палаты Испании вызвало сопротивление Торквемады. Между Великим инквизитором и папским двором вспыхнули раздоры, которые в чем-то были похожи на борьбу двух адвокатов за право обслуживать богатого клиента.

Торквемада требовал, чтобы Рим не оказывал протекцию еретикам не только в дальнейшем, но и аннулировал уже выданные грамоты, и его требование было полностью поддержано католическим монархом Фердинандом, которого отнюдь не приводило в восторг перекачивание золота его подданных в чужую казну. Рим, собиравший тем временем многочисленные взносы, не был расположен уступать давлению католических монархов и Великого инквизитора, и папа невозмутимо продолжал издавать одно за другим бреве о помиловании.

Но вот последовали протесты обманутых жертв, взывающих к папе: они раскаялись в своих прегрешениях против веры, и им было даровано отпущение. Вполне справедливо они настаивали на том, что отпущение нельзя отменять впоследствии – даже папа не имел для этого достаточной власти – и поэтому, будучи уже помилованными, они более не подлежали преследованиям за ересь.

Но жалобщики не учитывали, что инквизиция приписывала своим указам обратную силу, хотя это признавалось несправедливым всеми когда-либо существовавшими законами. Благодаря этому, как мы уже убедились, инквизиторы возбуждали дела даже против умерших, получивших в свое время помилование у Святой матери-церкви, если удавалось доказать, что какое-то преступление, совершенное при жизни, не было искуплено в соответствии с требованиями Святой палаты.

На протесты несчастных евреев, не отказавшихся от иудейских обычаев после крещения (в результате своих действий они оказались – как теперь осознали – не более чем самообличителями), следовал свойственный инквизиции ответ, что грехи отпущены только трибуналом совести и что надо еще добиться мирского отпущения в трибунале Святой палаты. Это мирское отпущение, как мы знаем – и как знали они сами, – сохраняло им жизнь в условиях пожизненного заключения после конфискации их имущества и лишения их детей всех гражданских прав.

Подобный ответ – плод коварства и софистики – не привел к прекращению протестов. Поскольку поток возмущений не иссякал, папа, который не мог оставить их без внимания, ибо боялся разрастания скандала, пошел на компромисс. По согласованию с королем Иннокентий VIII выпустил несколько булл, каждая из которых давала католическим монархам право тайного отпущения грехов пятидесяти подданным с освобождением их от дальнейших преследований. Эти тайные отпущения покупались по высочайшим ценам и выдавались с условием, что в случае возбуждения дела по подозрению указанного человека в приверженности иудаизму дарованное ему тайное отпущение грехов будет обнародовано.

Обычно такие отпущения использовались в отношении умерших, ибо при предъявлении подобной грамоты наследники обвиняемого сохраняли за собой полученное наследство.

Четыре таких буллы были изданы папой Иннокентием VIII в 1486 году. Они содержали фразу о том, что монархи по своему усмотрению указывают тех, кто имеет право воспользоваться этим помилованием, причем допускалось вносить в список имена граждан, против которых инквизицией уже были возбуждены расследования.

Неизвестно, воспринял ли Торквемада эти буллы с приписываемым ему смирением. Но очень скоро мы увидим его горячее сопротивление столь беспардонному вмешательству папы.

Практика купли-продажи церковных должностей и индульгенций никогда не имела в Риме такого размаха, какого достигла при Иннокентии VIII. Его жадность приобрела печальную и скандальную известность, и часть проворных евреев, принявших крещение, задумала воспользоваться этим. Они тайно обратились к Его Святейшеству с разъяснениями, что, хотя они и являются добрыми католиками, неприязнь Великого инквизитора к людям их крови столь велика, что они живут в постоянном страхе и тревоге. Поэтому они просили папу даровать им привилегии и вывести из-под юрисдикции инквизиции.

Стороны договорились о цене такого иммунитета, и вскоре другие, увидев достигнутый успех, последовали примеру ловких ходатаев и стали заметной помехой для отлаженной машины правосудия Торквемады.

Такой поворот событий, безусловно, возбудил в нем праведный гнев, но протест, адресованный им папе, был все-таки выдержан в почтительном тоне.

В своем бреве от 27 ноября 1487 года Иннокентий ответил, что, если Великий инквизитор сочтет необходимым начать расследование по делу кого-нибудь из получивших такую привилегию, ему следует поставить папскую курию в известность обо всех обвинениях в адрес подозреваемого, дабы Его Святейшество определил, имеет ли дарованная привилегия силу в данном конкретном случае.

Подразумевалось, что, если речь шла о ереси или о подозрении в тяжком преступлении, папа разрешит начать расследование. Так что евреи, купившие индульгенцию, убедились, что имеют дело с человеком, разбирающемся в науке экономики (и в науке обмана, как части ее) даже лучше, чем они сами, всегда слывшие проницательными и искушенными в этих вопросах.

К тому времени, благодаря приобретенному могуществу, Торквемада скопил огромное богатство за счет своей доли в конфискациях. Несмотря на все свои недостатки, он распорядился деньгами в полном соответствии со своей безукоризненной честностью.

Но, может быть, и он впал в грех гордыни. Мы встречаем проявления этого. В самом деле, трудно представить себе человека, поднявшегося из неизвестности и мрака монашеской кельи до ослепительных вершин власти и сохранившего смирение в сердце своем. Смирение у него осталось, но такое агрессивное смирение было худшей формой гордыни, поскольку она сродни фарисейству – грех наиболее ужасный для всякого, кто сражается за святость.

Мы знаем, что Торквемада неизменно придерживался в повседневной жизни принципов сурового аскетизма, предписанного основателем ордена доминиканцев. Он не брал в рот мяса; кроватью ему служил настил из досок; кожа его не знала прикосновения тонких тканей – одеяние его состояло из белого шерстяного облачения и черной мантии доминиканца. Он мог получить высокие титулы и звания, но с презрением относился к внешним атрибутам власти. Парамо утверждает, что Изабелла пыталась навязать их Торквемаде и что, в частности, она добыла ему назначение на пост архиепископа Севильи, когда эта вакансия была освобождена кардиналом Испании. Но Торквемада предпочел остаться простым настоятелем из Сеговии, каким покинул стены монастыря для ведения дел Святой палаты. Единственным внешним проявлением пышности, которое он позволил себе, был эскорт из пятидесяти конных и двухсот пеших воинов, сопровождавших его при выездах. Льоренте полагает, что на таком эскорте настояли монархи.

Возможно, так оно и было на самом деле, и эти меры предпринимались для защиты Торквемады от возможного покушения, ибо после гибели Арбуеса от «новых христиан» ожидали повторения подобных акций. Но более вероятно, что эскорт лишь демонстрировал значимость занимаемого им поста и служил средством устрашения отступников, что сам Торквемада приветствовал.

Вне всякого сомнения, он с презрением относился к тем несметным богатствам, которыми завладел. Мы не обнаруживаем никаких свидетельств, что он использовал хотя бы часть этих средств на нужды свои или родственников. Более того, как мы уже знаем, он отказался обеспечить приданое своей сестре и предложил ей лишь скудное содержание члена мирского подразделения ордена Святого Доминика.

Торквемада употребил богатства, приносимые ему высоким положением, во славу религии, которой служил со столь ужасающим рвением. Он тратил их поистине расточительно на такие работы, как восстановление доминиканского монастыря в Сеговии вместе с прилегающей церковью и службами; он построил главную церковь в своем родном городе и обеспечил половину средств на строительство большого моста через реку Писуэрга.

Фидель Фита приводит интересное письмо Торквемады, датированное 17 августа 1490 года, в котором он благодарит дворянство рода Торквемады, приславшее ему вьючного мула, и которое скорее напоминает упрек за подношение:

Посылая подарок, родственники просили помочь в строительстве церкви Санта-Оляла, ибо сделанное им пожертвование оказалось недостаточным. Торквемада выразил сожаление, что не может ничего сделать в настоящий момент, поскольку не при дворе, но обещал сразу по возвращении обратиться к королевской чете и предпринять необходимые шаги, чтобы получить запрошенную сумму.

С началом 1482 года Великий инквизитор приступил к строительству в Авиле церкви и монастыря Святого Фомы. Славный маленький городок в кольце красных крепостных стен со взметнувшимися в небо башнями напоминал великолепный замок, стоящий на холме посреди плодородной равнины, орошаемой водами Адахи. Торквемада возвел свой замечательный монастырь вне стен города на месте простейшего здания, построенного в свое время набожным доном Марией де Авила. Строительство завершилось лишь в 1493 голу. Но сколько денег в виде пожертвований принес ему впоследствии этот прекрасный монастырь, ставший его главной резиденцией, трибуналом и тюрьмой инквизиции!

Его фанатичная ненависть к израильтянам вновь проявилась в выдвинутом им условии, поддержанном папой Александром VI: потомки евреев или мавров не могли переступить порог этого монастыря, на стенах которого была запечатлена надпись:

В этом монастыре было все необходимое для работы трибунала и содержания заключенных.

Гарсиа Родриго, вознамерившийся опровергнуть широко распространенное мнение, что узники инквизиции пребывали в темных подземных казематах, подробно описывает просторные светлые комнаты монастыря, предназначенные для содержания арестованных. Но Гарсиа Родриго неискренен, когда говорит, что повсюду узники содержались в таких же условиях, что этот монастырь в данном отношении типичен для Испании.

Несмотря на непритязательность и скромность Торквемады, нелепо полагать, что он не испытывал гордости и самонадеянности, свойственных обладателям высоких постов. В делах веры он не смущался диктовать свою волю самим монархам и упрекать их (почти угрожающе), когда они мешкали с выполнением его указаний. Даже принцам королевской крови было небезопасно вступать в конфликт с Великим инквизитором.

В качестве примера могущества Торквемады можно привести случай с наместником в Валенсии. Инквизиция Валенсии арестовала некоего Доминго де Санта-Крус, чье преступление, по мнению наместника, попадало под юрисдикцию военного суда. Руководствуясь этим, он приказал своим подчиненным забрать обвиняемого из тюрьмы Святой палаты, не останавливаясь перед применением силы, если возникнет необходимость.

Инквизиторы Валенсии обжаловали эту акцию в Супреме, и Торквемада приказал наместнику явиться на суд Супремы и держать ответ за содеянное. Его поддержал король, который послал письменный приказ провинившемуся и всем помогавшим ему в захвате узника, требуя сдаться служителям Святой палаты.

Не посмев воспротивиться, этот высокопоставленный сановник смиренно запросил отпущения грехов, и ему оставалось благодарить Бога, что Торквемада не обрек его на публичное унижение, подобное тому, какое выпало на долю принца Наваррского.

Вот другой пример. Блестящий аристократ, рано ставший знаменитым, молодой итальянец Джованни Пико, граф Мирандола, едва не угодил в лапы жестоких инквизиторов. Когда Пико бежал из Италии в Испанию, спасаясь от гнева церковников, вызванного его работами, папа Иннокентий издал 16 декабря 1487 года буллу в адрес Фердинанда и Изабеллы. В ней он указывал, что, по его сведениям, граф Мирандола направился в Испанию с целью преподавания в университетах этой страны вредных доктрин, с которыми уже выступал в Риме, хотя, признавшись в допущенной ошибке, отрекся от них (случай, аналогичный с историей Галилео Галилея). А поскольку Пико знатен, обаятелен и красив, любезен и красноречив, существует серьезная опасность, что его речам будут внимать. Поэтому Его Святейшество предписывал монархам, если его подозрения относительно намерений Пико подтвердятся, арестовать графа, чтобы страх перед страданиями физическими удержал его, раз уж боязни мук душевных оказалось недостаточно.

Монархи переправили эту буллу Торквемаде. Но Пико, быстро разобравшись в том, что может ожидать его в этой стране, и достаточно знавший о бескомпромиссном характере Торквемады, удалился во Францию. Там он написал обоснование своего понимания католицизма, а впоследствии преподал свои доктрины Лоренцо де Медичи.

Говоря о введении инквизиции в Испании, мы упоминали, что она была призвана заниматься делами тех, кто изменил католической вере и покинул ряды паствы римской церкви. Свобода была предоставлена всем религиям, в которых не усматривалось ереси, – то есть если религия не представляла собой отклонившейся от римского католицизма секты. Поэтому иудей или мусульманин мог не бояться Святой палаты. Если же они приняли крещение, а затем вновь обратились к своим первоначальным культам, то их могли подвергнуть гонениям и объявить еретиками или, точнее говоря, отступниками.

Но такой подход, вполне удовлетворявший Рим, отнюдь не удовлетворял Великого инквизитора. Его острая фанатичная ненависть к сынам израилевым, сравнимая с ненавистью к ним декана из Эсихи, жившего в четырнадцатом веке, повелевала ему снести жалкие остатки права, отказаться от показной справедливости и объявить в стране постоянную религиозную войну.

В качестве обоснования своей ужасной непримиримости он выдвигал тот аргумент, что, пока евреи не будут изгнаны с Пиренейского полуострова, объединенная христианская Испания невозможна. Злобные расправы, заключения в тюрьмы и сожжения преследовали евреев. «Новые христиане» вновь возвращались к законам Моисея, а обращению в христианство препятствовало их уважение к своей древней религии. Но на вероотступничестве преступления евреев против христианства не заканчивались. Бывало и так, что они оскверняли символы христианской веры. В этих преступных актах святотатства, полагал Торквемада, находила выражение их ненависть к святой христианской вере.

Примером тому может служить надругательство над распятием в Касар-де-Паломеро в 1488 году.

В этой деревне (епископство Корна) во вторник страстной недели несколько евреев вместо того, чтобы находиться в это время дома за запертыми дверьми, как того требовали законы христианства, пировали в саду. Их заметил человек по имени Хуан Калетридо.

Шпион, ужаснувшийся при одной мысли, что потомки распявших Христа негодяев посмели развлекаться в такой день, рассказал об увиденном нескольким христианам. Группа молодых испанцев, всегда готовых соединить религиозное рвение с освященной веками борьбой с евреями, ворвалась в сад и разогнала собравшихся.

Обидевшись на такое обращение – ведь они уединились в глубине сада, не шумели и не имели намерения открыто нарушать букву закона, – потерпевшие связались с другими евреями, включая раввина.

В результате они, что неудивительно, решили отомстить за свою национальную честь, которую сочли оскорбленной.

Льоренте, опираясь на записи хроникера Веласкеса и откровенно антиеврейски настроенного Торрехонсильо, полагает, что они задались целью в точности инсценировать страсти господни с одним из его изображений. Таким, по крайней мере, могло оказаться и предвзятое мнение Великого инквизитора.

Но гораздо более вероятно, что в отместку за оскорбительный выпад евреи решили уничтожить один из общеизвестных символов христианства. Подробности происшествия не подтверждают предположения, что их намерения шли гораздо дальше.

Утром страстной пятницы, пока христиане находились в церкви, группа евреев вышла на площадь Пуэрто-дель-Гано, где возвышался огромный деревянный крест, опрокинула и разломала это сооружение.

Утверждается, что они дали волю слоим эмоциям и «все, что они делали и говорили, подтверждало их озлобление против Назаретянина».

Христианин-испанец по имени Эрнан Браво увидел эти бесчинства и бросился в церковь. Возмущенные христиане высыпали из храма и напали на евреев. Троих тут же забили камнями до смерти; двое других, одним из которых был подросток тринадцати лет, лишились правых рук. Раввин Хуан был схвачен как инициатор и подвергнут допросу, на котором от него пытались получить признание. Но он отказывался так стойко, а инквизиторы пытали так неистово, что раввин умер на дыбе – проступок, за который всякий инквизитор мог получить отпущение грехов из рук своего коллеги.

Всех, кто участвовал в этом святотатстве, ожидала полная конфискация собственности, а обломки разбитого распятия собрали и перевезли в церковь Касара, где разложили на почетных местах.

Вполне понятно, что история этого надругательства была использована Торквемадой в качестве аргумента, когда он заявил монархам о необходимости изгнания евреев. Он сослался на упомянутый инцидент как на яркий пример необузданной ненависти евреев к христианам, которая вызывает жалобы последних и делает объединение Испании невозможным, пока эта проклятая нация продолжает сеять раздоры в стране. Нет сомнений в том, что подобные утверждения сопровождались старыми россказнями о ритуальных убийствах, осуществлявшихся евреями, о которых говорится в одном из параграфов кодекса Альфонса XI «Partidas».

Нежелание монархов внимать таким аргументам было совершенно очеидным: ри всей своей набожности Фердинанд не мог не видеть, что ведущими предпринимателями в стране были евреи, что большая часть торговли находилась в их руках и что изгнание евреев неизбежно повлечет за собой серьезные потери в испанской коммерции. Их способности и ловкость в финансовых делах приносили ему существенную выгоду, а замечательное оснащение его армии в войне, которую он вел против мавров в Гранаде, обеспечивалось прежде всего договоренностью с подрядчиками-евреями. Эта война полностью занимала все внимание монархов, и потому даже яростные нападки Великого инквизитора не могли поколебать их в тот момент.

Однако в 1490 году чрезвычайную известность получило событие, связанное с ритуальным убийством, в котором подозрение пало на евреев, что подтверждало и усиливало веру в подобные истории. То было дело с распятием в поселке Ла-Гвардиа, что в провинции Ла-Манча, мальчика четырех лет; эта история известна как история «Святого Младенца из Ла-Гвардии».

Сильнее аргумента в свою поддержку Торквемада не мог и пожелать. Возможно, именно это обстоятельство позволило многим авторам высказать мнение о том, что он сам сфабриковал это происшествие и тем самым получил «доказательства» порочности евреев, столь своевременно давшие ему в руки необходимое оружие.

Все наши знания об этом событии до недавнего времени исчерпывались сведениями из «Testimonio», сохранившегося в святилище замученного младенца, и маленькой книжки «Santo Nino» Мартинеса Морено, опубликованной в Мадриде в 1786 году. Последняя – так же, как и драма Лопе де Вега на ту же тему, – основана на «Memoria», изданной Домиано де Вега из Ла-Гвардии в 1544 году, когда еще живы были те, кто помнил этот инцидент, включая брата ризничего, оказавшегося замешанным в убийстве.

Рассказ Мартинеса Морено представляет собой сомнительную путаницу возможных фактов и очевидных фантазий, и это дает пищу для рассуждений о том, что вся история могла оказаться выдумкой Торквемады.

Но в 1887 году дотошный и усердный М. Фидель Фита опубликовал в «Boletin de la Real Academia de la Historia» обнаруженный им протокол расследования по делу Хосе Франко – одного из обвиненных тогда евреев.

Многие события того времени не объяснены и останутся таковыми, пока на свет не появятся протоколы процессов других обвиняемых. Так что окончательные выводы придется отложить. Рассмотрение же известных материалов склоняет нас к мнению, что если эта история является выдумкой, то за нее ответственны сами обвиняемые – невероятный вариант, и это мы надеемся доказать, – и ни в коем случае выдумщиком не мог оказаться фра Томас де Торквемада.