Книга: Перехлестье
Назад: Зария совершает опрометчивые поступки
Дальше: Родственная встреча

О безусловной пользе зла и вреде добра

Когда Василиса открыла глаза, первое, что пришло ей на ум, было… то, что никак нельзя озвучивать в обществе приличных людей. Однако приличных людей вокруг не оказалось, поэтому девушка громко и от души излила душу окружающему ее камню.
За время сна она совсем закоченела, даже шкура и та не спасла, ноги были ледяными, шея без подушки затекла, левый висок дергало — именно в этом месте под головой оказался маленький острый камушек… Хотелось есть и пить. Причем чего-нибудь горячего. Хотелось теплую ванну или хотя бы душ, хотелось шерстяные носки, шапку-ушанку, тулуп, ватные штаны, компас, фонарик и пистолет. О-о-о… Пистолет особенно.
Но увы. Пришлось кое-как подниматься на затекшие, окоченевшие ноги, разминать сведенную шею, тереть глаза ледяными руками и урчать животом. Да что же это такое! Все нормальные попаданки — люди как люди, у них и балы, и кареты, и корсеты, и рыцари, и сверхспособности, и драгоценности, и поклонники. А у Васи все как всегда — лишний вес, полный раздрай в личной жизни, неопределенное будущее и неудобства разной степени тяжести. Чтоб этого Маркуса приподняло и шлепнуло!
И в какую сторону теперь идти? Если во сне она не перевернулась, что очень может быть, то идти надо назад. Только… где это назад? Нет, направление вперед и назад Василиса могла отличить, но, проснувшись, она уже столько раз попрыгала на месте, потерла поясницу, поприседала и покружилась, что теперь решительно не понимала, откуда пришла и куда следует держать путь.
Тьфу.
Что делать, если не знаешь, куда идти? Искать ориентиры. И снова, как тогда в лесу, — ни мха на деревьях, ни солнца, ни севера-юга. Оставалось только одно — настраиваться на осязание. И вот искательница приключений отправилась вперед, полагаясь на единственный доступный в ее ситуации ориентир: холод.
Она прекрасно помнила, что в самом начале пути, когда Фирт только завел ее в подземелье, там было тепло. Соответственно, если хочешь выйти, надо идти туда, где теплее. Такая простая и бесхитростная, как сама Василиса, логика тем не менее принесла плоды — девушка уже несколько раз возвращалась из ледяных коридоров, меняла направление и — о чудо! — чувствовала, как постепенно воздух становится не таким стылым.
Вот только как ни теплело вокруг, а ничего похожего на ранее пройденные коридоры не появлялось. Лиска брела извилистыми путаными ходами. Постепенно неровные каменные стены стали более рыхлыми, потом взялись расслаиваться, как пирожное «Зебра» в разрезе. Приглядевшись, девушка поняла, что камень уступил место земле. Василиса чувствовала себя кротом, ползущим сквозь толщи почвы, где песок прослаивался полосками глины, глина — черноземом и еще чем-то, чему путница не знала названия. Это «что-то» — неровные узкие полоски неизвестной породы — переливчато мерцало, и в коридорах сделалось почти светло.
Сколько она шла? Час, два? Время в этих бесконечных подземельях будто бы перестало существовать, мысли путались. Иногда усталой страннице казалось, что будто бы она слышит какие-то голоса издалека. Едва различимые, они говорили о ней. Но доносились лишь обрывки фраз.
«Пропала девушка, двадцать пять лет, пошла в туалет…»
Так похоже на Юркин голос…
«Особые приметы — татуировки на запястьях обеих рук…»
«Как пропала? Пропала — найдется. А то я ее не знаю!»
Мама?
«Заренка…»
Йен. Йен!
«Только беда от этих баб! Сначала одна ушла неведомо куда, потом…»
Багой.
«Найдите девушку!!! Я требую, чтобы вы нашли…»
Голоса путались, переплетались, казалось, они звучат одновременно везде и нигде. Словно бы искривленные пространства переплелись, как радиоволны, и теперь сквозь помехи до Василисы доносились сигналы разных станций — нечеткие, перекрываемые белым шумом.
Девушка прислушивалась, силилась настроиться на речь хотя бы кого-то одного из говоривших, но ничего не получалось. Стоило ей сосредоточиться, как «помехи» делались сильнее, голоса сплетались, и в голове звучал только непрерывный гул.
«Придите, кто-нибудь, придите… Кто-нибудь, придите… Ко мне…»
Этот незнакомый голос прорвался сквозь шум и помехи, гремящие в Васиной голове.
«Придите, кто-нибудь… Я не могу… Я больше не могу…»
Может быть, потому, что Василиса не знала говорившего, а может, потому, что говорил он не о ней, не о ней печалился и переживал, или потому, что его просьба была полна бессвязной муки, но этот голос единственный оказался различим среди десятков других. Так говорят мечущиеся в бреду, умирающие и потерявшие надежду.
«Кто-нибудь… Ко мне…»
Этот призыв раздался так отчетливо, и было в нем столько муки, столько страдания и юности, что он заглушил все прочие. И сердце Василисы сжалось, потому что она снова вспомнила — есть в мире люди, которым плохо. Так плохо, что ее, Лискины страдания — лишь суета на пустом месте, она и боли-то настоящей не знает. И от жалости, а еще оттого, что она ничем не могла помочь неизвестному, молившему о помощи, Василиса остановилась. Горечь прихлынула к горлу.
«Ко мне… Не могу…»
— Где ты? — спросила девушка.
Ей, конечно, не ответили. Да она и не ждала ответа. Но кто мучает этого незнакомого ей человека. Кто и зачем?
«Не… могу…»
— Я иду, — сказала Василиса в надежде, что ее услышат и неизвестному страдальцу станет хоть чуточку легче. — Я иду!
От этих ее слов искрящаяся полоска неизвестной породы в стене задрожала и стала расползаться, открывая перед странницей просторный искрящийся лаз.
— Я иду! — И Лиска шагнула в сияние.

 

Темнота отступила мгновенно. Дэйн резко сел, оглядываясь. Он лежал на полу тесной комнатушки у разбитого холодного очага. Откуда-то тянуло сквозняком. Низкий потолок накренился, будто собирался обрушиться.
Дом перестроился. Из последних сил пытался уберечь своего создателя. Живой. Верный. Умирающий, но держащийся из последних сил. Грустная улыбка тронула губы Волорана, когда он поднялся на ноги. На груди болталась цепочка, видимо, выскользнула из-за пазухи…
Мужчина коснулся тонкого, столь неуместно смотрящегося на нем украшения, и убрал под одежду. Он не любил касаться теплого серебра. Всякий раз оно обжигало его, как будто было раскаленным. То была память о глупости. Глупости и слабости. Дэйн потянул цепочку, снова извлекая ее на свет. Тонкая, а не рвется, хотя кольцо, висящее на ней, тяжелое… Его кольцо. Полужених и недомуж — вот кто он. Нареченный, связанный со своей второй половиной, как связаны супруги, но при этом супругом не ставший.
— Почему не на руке? — вездесущий Глен возник из воздуха буквально в полушаге.
— Как ты смог войти в Убежище? — будто не слыша его вопроса, спросил дэйн, зная, впрочем, ответ: дом растратил почти всю свою силу.
— Уж не думаешь ли ты, что это фадир тебя сюда затащил? — колдун усмехнулся. — Кто бы сказал, что однажды буду спасать жизнь проклятому дэйну, в лицо бы плюнул. А Убежище ваше неглупо. Как живое существо. Бережет тебя. И силой со мной поделилось, и дверь открыло, чтобы я тебя занес.
Волоран в ответ лишь усмехнулся, отправляя цепочку под одежду.
— Так почему же ты этим занялся?
— Может, я добрый.
— Лжешь.
— Ну, значит, когда-то был добрым.
— Не был.
Колдун начал злиться:
— Был. Когда был человеком.
— Это был не ты. Точнее, не совсем ты. Проклятый дар подавляет душу. Освобождает ее только смерть. Поэтому колдун Глен никогда не был хорошим парнем. Он убивал, мучил, обманывал.
Палач магов повернулся к своему бесплотному собеседнику:
— Смерть заставляет вспоминать, не так ли? И теперь ты пытаешься все исправить. Это хорошо. Поэтому не лукавь. Вранье не делает тебе чести.
Глен нахмурился:
— Ну, хорошо, я хочу тебе помочь, потому что… так правильно. И потому что я пытаюсь искупить то, что делал, когда…
Его голос осип.
— Это тяжкая ноша, Глен, — спокойно сказал дэйн. — Но ты хорошо справляешься.
Дух мотнул головой и севшим голосом заговорил о другом:
— У тебя есть кольцо. Значит, Повитуха — твоя жена. Вот только я абсолютно уверен, что женой тебе ее сделать было некогда. Да и кольцо ты носишь не на пальце, а на цепочке, как и она свое. Не томи, дэйн. Скажи уже.
— Сколько прошло времени? — снова, словно не слыша его, спросил Волоран и вышел из дома.
— Трое суток. — Колдун оглянулся на покосившийся домишко, который вместо величественного, переливающегося здания теперь напоминал бедняцкую лачугу.
Дэйн задумался.
— Шахнал мертв, — снова нарушил тишину Глен.
— Жаль, — последовал равнодушный ответ.
— Твой брат у колдунов.
— Не страшно.
— А твоя жена благополучно встретилась с Перевозчиком.
— Прекрасно. — Волоран наконец перевел взгляд на духа. — Где держат Грехобора?
— Пока в Жилище. Они хотят узнать его тайну, — колдун усмехнулся. — Я мог бы им помочь, между прочим.
Дэйн смерил колдуна насмешливым взглядом:
— И как это будет вязаться с тем, что ты хочешь все искупить?
— Я лишь хотел сказать, что мог бы…
— Не мог. Рыпнешься, и я тебя убью. Опять лжешь сам себе. Пытаешься казаться лучше. Ты помогаешь дэйну, хотя мог бы его предать. Вот только предать меня тебе не по силам.
— Я бы и не предал, даже если…
Волоран перебил:
— Иди, предупреди Йена. Времени у нас мало. Где фадир?
— Вон бродит, — мотнул Глен головой куда-то в сторону и пропал, не желая больше вести беседы с надменным палачом магов.
Дэйн протяжно свистнул, призывая скакуна. Фадир радостно заржал и заторопился к человеку. Устроившись в седле, Волоран вдруг, впервые за последние годы, попытался сорвать с себя цепочку. Бесполезно. Как и прежде, она не рвалась, оставляя на шее синяки. Попытка снять ее тоже ни к чему не привела — невесомая на шее, она сразу стала тяжелой, стоило Волорану только попытаться приподнять ее. Да еще и руки обожгла.
Мужчина закрыл глаза и на мгновение прислонился щекой к загривку фадира, впитывая спокойствие и уверенность благородного скакуна.
Не невеста, не жена. Не жених, не муж. Но для всех они связаны. Для всех брак заключен с того самого момента, как Милиана дала своему нареченному разрешение. То самое разрешение, которого ждет и жаждет каждый жених.
— Не велика ли цена за один поцелуй? — спросил дэйн вслух. — Поцелуй, который и сделан был лишь для того, чтобы спасти ей жизнь?
Он горько усмехнулся. У каждого свой путь. И когда дэйн стоял у Чаши, чтобы взять кольцо для девушки с глазами цвета грозового неба, он сам решил свою судьбу. Вот только тяжесть кольца меньше от этого не становилась.
Фадир взмыл в небо, повинуясь руке хозяина. Животное радовалось ветру, свободному полету, но больше всего его приводило в восторг то, что дэйн смог взять под контроль столь раздражающие и будоражащие летающего скакуна чувства.

 

В комнате пахло страданием и кровью.
— Не могу… хватит… не могу…
Светлые, слипшиеся от пота волосы разметались по мятому, грязному тюфяку.
— Хватит… не могу…
Лиска огляделась, не понимая, как яркий радостный свет мог зашвырнуть ее сюда. Каменный мешок с низкой деревянной дверью и маленьким зарешеченным окном под потолком.
А позади — стена. Неровная и холодная. Васька, похоже, умеет ходить сквозь камень и пространство.
Впрочем, поразмыслить над удивительным перемещением девушка не смогла, потому что бессвязный шепот вернул ее в реальность.
— Кто здесь? — Лежащая на тюфяке девушка неловко вывернула голову, почувствовав чужое присутствие.
— Я, — просто ответила Василиса.
— Ты пришла забрать? — Невидимая девушка всхлипнула с надеждой и облегчением.
— Что забрать? — полушепотом спросила Василиса, осторожно приближаясь.
И еще до того, как прозвучал ответ, Василису окатило ощущение тревожного дежавю. Показалось, будто реальность закрутилась в петлю Мебиуса и вернула ее в тот самый день, когда она только появилась в Аринтме: тонкая женская рука без мизинца. Сейчас раздастся шипение: «Подойди-и-и…»
— Не уходи… не бросай меня… — прерывисто и жалобно.
В этом юном голосе было столько боли и муки, что сердце сжималось.
— Я не уйду, — прошептала Лиса, подходя и склоняясь над лежащей.
Ей было, наверное, лет шестнадцать. Красивая, но измученная. И под грудью по серому невзрачному платью растеклось безобразное черное пятно. Кровь. Тонкие руки зажимали рану, от которой любой человек давно бы умер. Давно и мгновенно.
Василиса ахнула:
— Кто это сделал? За что?!
— Колдуны… — Она едва шептала.
— Сволочи… — Василиса сжала кулаки. — Вот же сволочи!
От этих ее слов несчастная вздрогнула и взмолилась:
— Не надо… больно… не злись.
Лиска склонилась над ней, укрыла ледяные ноги своей овчинной накидкой, отвела с потного холодного лба мокрые пряди волос.
— Ч-ш-ш… Я сейчас что-нибудь придумаю… обязательно придумаю…
Девушка закусила губу, одновременно страстно желая сострадания и в то же время, отказываясь от него, оттолкнула руку утешительницы, выгнулась на мокром тюфяке и вдруг закричала:
— Уйди! Уйди! Я магесса! Уйди!
— Нет, никуда я не пойду.
— Она меня больше не слушается. Уйди… — Умирающая с мольбой смотрела на Василису, сдерживая проклятую силу невероятным напряжением воли. Тело несчастной обсыпали капли воды. Они то появлялись, просачиваясь сквозь одежду, то пропадали.
Магесса кусала губы. Как объяснить этой странной незнакомке, что перед ней не просто обладательница проклятого дара? Как найти силы и рассказать о себе? О самой сильной в Клетке магов. О той, которую дэйны опекали денно и нощно, потому что дар был силен и взбалмошен. Как объяснить, что сейчас, когда она умирает и не может умереть, от мук, которые ей приходится переносить, ее сила делается слишком злобной, яростной? Что она просто раздавит эту девушку, так ласково гладящую ее по волосам?
Василиса не была совсем уж бестолковой. Она понимала, что происходит, помнила со слов Грехобора и дэйна. Пожив в этом мире, поносив в себе дух колдуна, Вася перестала быть неосведомленной дурочкой.
— Сколько ты уже мучаешься? — спросила она.
— Четыре дня… — Магесса судорожно вздохнула и снова попыталась что-то сказать, но онемела, раздавленная тихим:
— Я возьму.
Лиска протянула открытую ладонь.
— Нет! Уходи!
Но проклятый дар уже не слушался, рвался прочь из умирающего тела в новое, сильное и крепкое. Василиса крепко сжала ледяную ладошку:
— Все хорошо… отдай.
Из ее глаз текли слезы, но голос был тверд. Она ласково гладила измученную магессу по волосам. Вот и все. Не будет сказки. Не будет смеха. Не будет мужа, любви, грозы. Ничего не будет. Потому что не будет больше Василисы.
А тонкое тело обмякало, принимая смерть и облегчение, которое та несла. Измученное лицо светлело. Сила могучим потоком лилась через соединенные ладони, оставляя прежнюю владелицу, и наполняла чернотой тело той, что звалась когда-то Василисой. Она наполняла новый сосуд до краев, убивая, вытесняя душу, заставляя забывать…
Вздох — и колдунья с наслаждением потянулась, более не глядя на ту, что всего пару мгновений назад вызывала сочувствие. Что с нее взять? Умерла и умерла.
— Ты кто такая?! — Незнакомый голос заставил ее резко обернуться.
Мужчина, стоявший на пороге, смотрел удивленно.
— Откуда ты тут взялась, а?
Девушка вздрогнула, когда чужие воспоминания тенью пронеслись перед глазами. Всплыли в памяти боль, унижение, удар ножа…
— Пришла с тобой посчитаться, — усмехнулась колдунья, делая шаг вперед и одновременно встряхивая руками.
Стихийная сила, не сдерживаемая, стремительная и страшная, рванулась прочь. О, ты умрешь, ничтожество! Ты будешь долго, очень долго умирать, ты прочувствуешь всю ее боль как свою, и не раз, не два… А я буду смотреть, как наливаются мукой и болью твои глаза, как седина проступает в темных волосах. Да, я буду наказывать долго…
Эти мысли пронеслись яркой вспышкой, столь же сильной и быстрой, как удар молнии, сорвавшейся с рук и ударившей колдуна. Тот не успел ни уклониться, ни защититься — выгнулся, переломился в спине, рухнул на каменный пол мешком с переломанными костями. Василиса захихикала. Слабак! Ничего, сейчас очнется и…
Кровь, текущая из глаз и ушей жертвы, заставила девушку озадаченно замереть.
Темная лужа на полу.
Закрыть рот руками.
Остановившийся незрячий взгляд.
Сползти вдоль стены.
Бесформенное, неестественно выгнутое тело.
Упасть на колени.
Осознать.
Почувствовать себя убийцей.
Назад: Зария совершает опрометчивые поступки
Дальше: Родственная встреча