Денис
В моей прежней жизни было мало сюрпризов (за исключением Илоны!). Иногда у меня складывалось впечатление, что мы живем в центре огромного застойного болота. Зато теперь… находимся в самой сердцевине реального, но я уже неделю с тоской мечтаю о прежнем застое.
Верните мою эпоху застоя обратно! Хоть бы самую его малость! Пусть будут любимые дурики, серийные маньяки и студенты! Я к ним привык! Согласен даже не требовать прибавки жалованья!
Раньше я твердо верил: если не брать дурного в голову, то и с тобой ничего плохого не случится. А тут… угодил в мясорубку и никак не могу понять, куда и когда меня в следующий раз догонит гигантский нож. А попробуй угадать: отрежет голову или даст пинка? Сплошные американские горки!
Итак, в четвертую ночь на болотах со мной что-то приключилось. Вернее — приключилась! Амнезия. С головой — насколько возможно в тех экстремальных условиях, в которые я попал, все было в порядке! — а вот память отказала.
Полностью очнулся я уже возле кузни, когда почтенные мастера и молотобойцы дрались с нашими, значительно превосходя их в количестве. На мне мертвым грузом висели два зеленых ребятенка непонятной наружности с криками: «Папаня!»
Ну, хоть не «маманя» — и то хлеб! А то ведь мучился бы потом жутким вопросом: разве я крокодил Гена, чтоб такое на свет породить?
Во рту было сухо, мучило чувство, будто кот там нагадил, но в остальном все вроде нормально. Провел ладонями по лицу и пощупал скальп на предмет целостности: по голове не били!
Пока противоборство с кузнецами затихло, я судорожно пытался протестировать свое состояние: невроз? Истерический невроз? Шизофрения? Синдром Корсакова? Органические поражения корково-подкорковых структур? Клещевой энцефалит?
Парамнезия — да, несомненно! Выпал кусок ночи и почти весь день — вон солнце начинает садиться. Ретроградная амнезия? Да, пожалуй. Псевдореминисценций вроде нет. Конфабуляции? Под вопросом. Осталось только прийти к решению, ЧТО считать болезнью — инфекцию, переохлаждение или удары по голове. Еще?..
Многочисленные диагнозы и соответствующие им медицинские термины множились у меня в голове, как тараканы на кухне нерадивой хозяйки, разъедая веру в себя. И ведь МРТ — исследование мозга и энцефалограмму тут пройти негде! И клиники хорошей нет! Я уж про толкового психиатра молчу! Не к ведуну же за психиатрической помощью обращаться! Голова пухла.
Хорошенько поразмыслив, под занавес я припомнил также, чем грозит в Средневековье статус психически больного. Мне стало совсем нехорошо. Представил себя закованным в цепи в местном дурдоме. Или доброго мускулистого дядю-хирурга с долотом и пилой в руках — и себя… с дырой в черепе. Как самый мягкий вариант — оборванного, немытого в виде гнусаво подвывающего юродивого на паперти.
И резко передумал. Пою я плохо, почти как Илона. Решил, как бы там ни было, до возвращения в наш мир или других случайностей стойко прикидываться здоровым, бодрым и в своем уме. Придя к такому логичному выводу, облегченно вздохнул — целее буду!
Кстати, решение было принято очень вовремя. Потому как иначе эфирную Илону, гвоздящую злых недругов в храме вполне материальным кадуцеем с традиционными гадюками над стилизованной чашей, мог бы и не пережить!
Дальше все прошло как по нотам. Не считая невыносимой навязчивости русалки, которая клеилась ко мне похуже нового скотча. Но у меня была массированная поддержка в виде зятя и двух детишек кикиморы, которых я сам же и пригласил, как впоследствии выяснилось. Совместными усилиями от Клены мы отбились. Теперь рядом на лавке храпел Кондрад, на мне вольготно разлеглись детишки, а впереди ожидал еще один веселый день в чужом мире.
Подков выковали целых пять! Просили все, нам не дали! — мы хотели их получить про запас. Пользуясь случаем, из нас с Кленой выпустили добрый стакан кровушки. Ну донорством я занимаюсь не первый день, это дело для меня привычное. А русалка хлопнулась в обморок.
— А давайте мы ее тут и прикопаем! — предложили солдаты, добрые и отзывчивые парни. От их слов наворачивались слезы умиления и признательности.
— Чтоб не мучилась животинка!..
— Не оживет? — деловито поинтересовался я у аборигенов.
Богуш приподнял безжизненную руку русалки и засомневался:
— Кто ж ее знает? У нечисти все не как у людей. Может, и вылезет…
Я представил арианэ в виде зомби. Передернул в ужасе плечами. Тогда мне только и остается как прикинуться умертвием и стенать рядом, попрошайничая кружечку крови или берцовую косточку. Брр! Вот еще! Я категорически отказываюсь! Моей психики на то не хватит, и тогда начнутся вышеописанные прелести, а я морально пока не готов стать пациентом ЭТОЙ медицины!
— Хорошая идея, — признался я. — Но пока не будем действовать столь радикально!
— Ради… как? — вытаращился на меня Никодим. — Ну вы, господин, и зверь! Даже мы до такого не додумались!
— Это они о чем? — недоуменно спросил у подошедшего Кондрада.
— Это они думают — ты заклинания читаешь, — хмыкнул зять, брезгливо рассматривая русалку в обмороке.
Мы уж было собрались сходить за водой, как к девушке подкрался пропавший до этого кот-стоговой и с урчанием начал строить себе гнездо в ее волосах.
— Красавец! — с удовлетворением прокомментировал Черный Властелин. — Всегда найдет теплое местечко!
— Ща-а-ас! — прошипел кот, выгибая спину и сгребая русые пряди волос когтями. — Сам не хочешь попробовать на этой метелке спать? — и плюхнулся прямо в середку «вороньего гнезда». — Нашли «теплое место» на передовой! — выпустил когти и замурлыкал, перебирая лапами.
Мы заинтересованно переглянулись и присели рядом на корточки:
— Зачем тогда рискуешь?
— Жалко Клену, — промурлыкал котяра. — Пропадет совсем. Русалка сгубит.
— А ты, значит, спасаешь? — уточнил Кондрад, протягивая руку и почесывая животное за ушком.
Кот зло сверкнул голубыми глазами, клацнул зубами в миллиметре от руки и, повернувшись к нам тылом, прошипел:
— Не спасаю, усыпляю! — снова запел свою песенку.
Но тут бамкнул колокол наверху часовни, русалка завозилась и очнулась.
— Что со мной? — произнесла русалка-Клена, нервно ощупывая лицо и голову.
Мы встали и отодвинулись. Девушку, безусловно, было жаль, но арианэ лично у меня вызывала отторжение и явное нежелание общаться. Кондрад, мне кажется, испытывал похожие чувства.
— А-а-а! — сорвалась с места Клена, высоко подпрыгнув с положения лежа. — Снова этот поганец в волосах окопался! А-а-а! Спасите! Помогите! Отвяжись от меня, урод проклятый! Чтоб тебе когти кузнецы большими клещами повыдергали! — и забегала, вопя как оглашенная.
На ее голове гордым флагманом реял кот, прижмуривший глаза и тоже вопящий:
— Кому еще кажется, что это «теплое место»? Хотите поменяться и прокатиться с ветерком?
Солдаты, привычные к шумным утренним побудкам, даже не почесались. Кузнецы от нечисти с ужасом шарахались, так что изощрялась она долго, пока ей не удалось скинуть нахальное животное.
— Тяжелая это доля — спасать! — задумчиво вздохнул зять. И я с ним согласился.
Итак, не прошло и половины дня, как мы получили три новенькие симпатичные подковы. На прощанье нам дали дорожные припасы, пару теплых одеял, кучу напутствий и дядю-кузнеца два с гаком метра ростом. Этот милый человек был к нам приставлен, чтобы довести обратно и, как подозреваю, чтобы мы ненароком опять к ним не вернулись.
У самого края леса нас догнал запыхавшийся стоговой в человеческом облике с криками:
— Вы куда без меня намылились?!
Покуда остальные посмеивались, а русалка возбужденно верещала, он незаметно сунул мне и Денису еще по одной подкове со словами:
— Неча свое имущество разбазаривать!
И началась обратная эпопея…
Чавк-чавк — по болоту. Чавк-чавк…
— Кондрад, ты знаешь, что у него вши? — спросил я зятя, указывая на кузнеца, по виску которого проползла одна такая серая пакость, и раздумывая над тем, что мужик всех наших обязательно вшами перезаразит. — Надо пролечить…
— Обойдутся, — уверенно отмахнулся Кондрад, вытягивая ногу в ботфорте из вязкой жижи. Как только вытянул одну — увязла другая! — Они у него здоровые, не болеют…
Удивительная простота нравов! Не знаю, смеяться или плакать.
И опять чавк-чавк…
Ко мне, знаменитому лекарю (кто заложил — убью!), обратился простуженный солдат. Я приложился ухом к груди и послушал его легкие:
— Та-ак, дыхание жесткое, катаральные шумы… Знаете, мне сильно не нравится ваш кашель…
— Что поделать, — смущенно улыбнулся вояка, — другого у меня нету.
Издеваются они, что ли?!
— Так чем его лечить?
Я сглупил. Ответил не задумываясь, на автомате:
— Горячая ванна, ложка меда, рюмка коньяка или водки — и все как рукой снимет! В крайнем случае, теплое пиво! — не сообразив, что мы на болотах, а не дома.
Довольный солдат очень обрадовался:
— С ванной и пивом не выйдет — а бренди сейчас полечимся!
После чего я получил выволочку от ведуна и Кондрада — мол, спаиваю их коллектив. Я спаиваю? Это я-то спаиваю?!
Как пили на брудершафт свежий самогон с Белой Рукой и обмывали подковы в их ядреной смеси — рассказывать не стану.
Хотя я-то как раз в рот не брал! Слишком въелась в печенки любимая наркология. Там стадии опьянения и деградации так расписаны — любо-дорого! От легкой степени опьянения до алкогольного делирия, галлюцинаций и психоза Корсакова.
В результате — минус одна подкова. «Затерялась», — как уверяла нас вечно похмельная березовая братва, стыдливо пряча глаза. То были еще цветочки!
Как отпаивали тем самым дареным самогоном на березовых почках бедных, заморенных строевой подготовкой кикимор и болотяниц — тоже умолчу! И как они громко выли, прощаясь с Путятей, и поливали горючими слезами наши подковы, умоляя подарить хоть одну, — тоже.
Хотя у кикимор я уже пил! С горя! Моих «деток» кикиморы обратно забирать наотрез отказались, вот мы их и «уговаривали». Кстати, ко всеобщей бабьей радости и нашему огромному удивлению, егерь-вдовец, поддавшись на кикиморовы слезы, остался у них еще на некоторое время. Вот уж не понимаю, чему те радовались: зеленые бабенки вроде ж на его военную диктатуру жаловались?
Еле-еле уговорили забрать от «папки» прилипчивую малышню, отдарившись громадной взяткой — одной запасной подковой. Можно сказать, от груди ее оторвали. И что?!
А то! Прошли где-то с пару километров, и наши детки объявились! К «папе» сбежали. Хорошо, что я сумасшедший, который только прикидывается нормальным. А то бы опять рехнулся!
Сухлик непонятной ориентации вовсю приударял за арианэ, дарил букеты, исполнял арии, получая от нее пинки и затрещины.
Особенно запомнился один романтический момент.
Ночью, когда все попадали спать, раздался вопль, по децибелам равный кошачьему в середине марта. Причем вопль сопровождался струнным бренчанием. В какой-то миг мне удалось разобрать слова:
— О выйди, выйди, друг прекрасный! Пора, красавица! Проснись! Где же ты, девица, где же ты, красная?!! Взором меня ты коснись!
Коснуться его захотелось. Даже очень! Поленом или кочергой. Разиков пять. Даже при том, что болело все тело, оно все же услужливо соглашалось встать и отвесить музыкальному экспериментатору хорошего пинка. Ради страдающих ушей и лишенного сна организма.
В нашей палатке заворочался Кондрад, тихо матерясь сквозь зубы, обуреваемый схожими, но куда более кровожадными планами. После их осуществления объекту королевского внимания оставалась одна прямая дорога — в монастырский хор.
И только Клена тихо посапывала, убаюканная стоговым. Она даже головы не повернула на кошачий концерт, устроенный в ее честь.
Пока мы, бурча и покряхтывая, вставали и переглядывались, обещая певцу все прелести «ласковой» жизни словами и взглядами, снаружи раздался шум и наш солист заткнулся.
— Не иначе как мужики проснулись, — тихо хмыкнул Кондрад. — Довел он их, бога уже не боятся.
Но мы немного ошиблись в личностях. Выглянув из палатки, мы узрели Сухлика, примотанного к березе мужиками из партии Белой Руки, которые, пыхтя, запихивали богу в рот портянку.
Один из радетелей за тишину повернулся к нам и с непосредственной детской улыбкой сообщил:
— Вы уж нас простите, но ваш менестрель нам все похмелье изгадил!
— Ничего-ничего, — закивали мы. — Располагайте им и пользуйтесь на здоровье! — и ушли, довольные, спать.
Больше Сухлик серенад не пел и по ночам вокруг палаток не шастал.
Стоговой каждое утро просыпался в волосах у Клены. Она просыпалась у меня под боком, яростно отбрасываемая разъяренными детишками.
Это вообще отдельная песня.
У нас все интересные события происходили всегда по ночам. Мы днем никак не могли разобраться: кто кого любит и кто с кем должен спать, поэтому на «угадайку» оставалось темное время суток.
Только закроешь глаза и провалишься в сон, как тебя — бац! — и разбудят. Особенно меня нравилось будить кикиморчатам. Но в последнее время детишки проявляли милосердие и обходились своими силами и подручными средствами.
Средства, как упоминалось, были подручными и не всегда безопасными. Когда меня заминировали птичьими яйцами и бомбочками с тухлой болотной водой, мое терпение шептало мне «прощай», но еще оставалось при мне. Когда меня замаскировали еловыми ветками и обмазали сверху глиной для надежности — терпение уже орало «Покеда навеки!» и собирало манатки. Но когда детишки собрали со всего лагеря оружие и устроили загон русалки, метая в нее острые предметы, я нашел у себя прядь седых волос. А матерному лексикону Кондрада научились все окрестные звери!
Кондрад… Зять, по-моему, не спал вовсе, разъедаемый тревогой и сомнениями. Я лично, наоборот, спал больше обычного. Даже когда шел или ел — и тогда спал!
Словом, чудесное времяпровождение эти туры по болотам! И достопримечательностей валом — не унести! Для экзотики — вечно мокрые ботинки и сапоги, сырые спальники и палатки, холодина, трясина, проснувшееся комарье и мошки, гадюки и нечисть, как магнитом притягиваемая к злосчастным подковам.
Вы думали, здесь только кикиморы и лесовики Белой Руки живут? Ага! Мы тоже так поначалу думали! Нас переубедили!
Во время лесного пробега мы успели познакомиться с бенни, маньяками, ырками и укрутами. И уборами — о как!
Самые относительно безобидные — бенни. Говорят, они родственницы баньши. Еще их называют «прачками у ручья», потому что они якобы стирают окровавленные одежды тех, кому предстоит умереть. Ходят они в зеленом; ноги, как у гусей, — красные и с перепонками. Судя по рассказам у костра, эти дамы — воплощенные жертвы местных акушерства и гинекологии. Духи смертных женщин, умерших родами. И не знать бенни покоя, пока не выполнят три таинственных, известных только им условия.
Вообще-то они, словно шотландские баньши, пророчат смерть, но, как вы понимаете, человека двадцать первого века напугать стопкой обрызганного красной краской нательного белья нереально. А уж для врача или обычной женщины и вовсе рядовое явление. Даже наши солдаты и те не испугались! Девушкам надо идти на курсы повышения квалификации. Наша Клена на них только зашипела — бенни сгинули, как и не было.
— И не очень-то хотелось! — Сизой дымкой растаяло в вечернем воздухе, оставляя после себя огромную стопку чистого белья.
Мужикам так понравилось, что они очень долго зазывали бенни заходить на огонек и постирать еще чего-нибудь. Богуш для такого дела соглашался расстаться с прошлогодними портянками и нательной рубахой, сшитой его мамой на двадцатилетие сыночка. А мне казалось, ему около сорока…
И если вы думаете, что маньяки — это мужики с бензопилами или ночные душители, — вам наврали! Маньяки — призраки, которые носятся по ночам в виде падающей звезды, а днем пристают к женщинам на покосе! Ну насчет женщин и покоса маньяки в нашем случае сильно погорячились. Потом долго удирали от разъяренной арианэ, а она «косила» их градом размером с телячью голову, ругаясь на своем шипящем диалекте. Впрочем, туда и нормальные слова иногда попадали… нецензурные. Теперь лексикон обогатился и у насекомых тоже.
Ырки и укруты — пат и паташонок. Одно огромное и лохматое, второе — мелкое и голодное. Правда, кто из них кто — я запутался. Оба противно воют и привыкли, что их местные боятся до смерти. Ну так вот: забоялись нас! Они! Свет моего подсевшего айфона в сумерках напугал их даже гораздо больше священной ярости ведуна или присутствия Сушняк… Сухлика. А потом я изобразил арию Витаса, и нечисть бежала с позором, даже не попробовав повторить.
Уборы… о-о-о! Уборы выползли напоследок. Их уже забоялся я. Но не совсем по той причине, что остальные! Уборы — дневные вампиры, немертвые, которые не получают крови, потому что слишком слабы. Жрут навоз и падаль. Теперь понятно, почему я кинулся от них удирать? Ходячая страшилка для любого врача, воплощенная антисанитария — истощенные тела, распространяющие по округе невыносимую вонь! Уфф… хорошо, что я не хирург. И не терапевт! Таких красавцев-бомжей мне лечить не приходилось.
И опять на помощь пришла арианэ. Пара уверенных взмахов руки — и наших вампиров смыло! Куда? Сказать затрудняюсь. Куда-то… Ручеек превратился в стрелу воды, и вонючек унесло в постирку. Аут. Умница девочка, в медицине главное — гигиена!
И опять по болоту: чавк-чавк! Хрусь! Плюх! Ой! (Это я тону в грязи!) Шмяк! (Это меня вытащили.) Чавк-чавк! «Папа, хотим кушать! Папа, не хотим мыть руки! Папа, хотим писать! Папа, расскажи сказку! Тетя — бяка!» И так по кругу, с утра до ночи. Прочавкав четыре дня, на пятый героические Сусанины… ой, то есть трио Сухлик с ведуном и кузнецом вывели нашу спасательную экспедицию к лошадям у леса.
Кузнец сразу распрощался с нами и чуть ли не бегом припустил обратно, шепча благодарные молитвы. Ха! Ранимый какой попался! А мы, между прочим, и к святилищу с приключениями добирались, и обратно! И никто молитвы непрестанно не шепчет и с пол пути не сбегает!
Я, мокрый и голодный, с протяжным стоном снял ребятню и рюкзак с закорка и свалился наземь. Привал.
— Папа, хотим пить!
Совершенно обессиленный, с трудом собрал остатки мужества, напоил ребятишек и в практически бессознательном состоянии флегматично наблюдал за очередным грандиозным сражением между русалкой и мальками.
По какой-то неустановленной причине страшно могучая и опасная магия арианэ против детишек кикиморчат не работала. Совсем. Чем малышня с огромным удовольствием и пользовалась!
— Ой! Ай!
— Чтоб вас, пострелята!
— Загоняй ее, сестренка, от нас не убежит!
— Помогите!!! — Это уже арианэ.
По лагерю летали стрелы, мечи, ножи и топоры. Свой арбалет я уже давно не пытался разыскать — все равно бесполезно!
Кондрад орал, солдаты ржали, черный голубоглазый кот с упоением «намывал гостей» в сторонке. И тут разом эта чехарда кончилась. Я с удивлением поднял голову и открыл глаза: слишком тихо. Неужто на нас скинули ядерную бомбу?
И тут тишину разодрал крик:
— Мерзавцы, ироды, тати! Пошто детишек моих украли?!!
Ему вторил радостный детский вопль:
— Маманя! Мама! Мамочка!
Мои детишки побросали ножи и топоры и помчались навстречу разъяренной кикиморе, которая, вооружившись вилами, пришла на разборки в наш лагерь.
— Кто? Кто посмел?! — разорялась узловатая мадам, ощупывая и обцеловывая потомство.
— ПАПКА! — сдали меня маленькие Павлики Морозовы.
И быть бы мне пронзенным гневной теткой, но за меня успел вступиться Кондрад. Черный Властелин с истинно аристократической находчивостью сказал ей:
— Мадам! Где же вы были?! Мы устали вас тут ждать!
Растерянная кикимора начала бестолково оправдываться:
— Да я… Да вот…
— Из-за вас мы задержались на целых два дня! — строго внушал ей Кондрад. — Нельзя так безответственно относиться к собственным детям! Будьте любезны, заберите два этих воплощенных кошмара и дайте нам хоть одну ночь поспать спокойно. Удачи, мадам!
Оглушенная кикимора сгребла своих чад и пошлепала в лес. Детки прыгали у нее на загривке, махали ручками, оглядывались и кричали:
— До свиданья, папа!
Я сел и, слегка покачиваясь от переутомления, помахал ребятне вослед. И отрубился, заползя в поставленную солдатами палатку.
Этой ночью я впервые выспался! Да не я один! Арианэ — и та тихо вползла и молча пригрелась под боком. Да, «маленькие детки — маленькие бедки»! А до больших я могу и не дожить. Ночь прошла непривычно мирно и спокойно.
Утром отдохнувшие путешественники с неописуемой радостью и огромным облегчением покинули край болот и отбыли в королевский замок Лайе.
То ли я полегчал, то ли озверел, но всю обратную дорогу до деревеньки, где расквартирован отряд Деррика, мой мерин даже не рыпался. После первого же удара каблуками по ребрам и слов: «Только дернись — сдам на фарш!» — Увидев мою зверскую рожу, конь сник и свои фокусы больше не показывал. Мало того, я в жизни не встречал такого смирного и послушного коня! Просто сказка! Мечта! Идеал конюшен!
Я чувствовал себя на свободе. По сторонам мелькали позеленевшие обочины. Кое-где селяне, нажимая на плуги, которые тащили приземистые крестьянские лошадки, перепахивали узкие и длинные огороды, обнажая жирный чернозем. Весело переговаривались едущие домой солдаты. Мрачно трюхал на неведомо откуда взятом ослике недовольный Браторад. Таинственный покровитель заставил его поехать с нами дальше до Лайе.
По пути нам встречались подводы, едущие в сторону столицы или обратно. Чирикали птицы… И дышалось теперь полной грудью — легко и привольно. Потеплевший воздух дарил обещание мая.
На деревьях и кустах набухали цветочные почки, кое-где появились одиночные цветы. Одомашненные крокусы и гусиный лук под заборами и возле домов выпустили стрелки бутонов. Еще день-два — и начнется их массовое цветение. В такой обстановке совершенно не хотелось будить в себе плохие мысли о том, что мая могу и не дождаться, а июня мне наверняка не пережить. Ни к чему! И я заливисто смеялся каждой солдатской грубой шутке и старался избегать арианэ. Успеется. Та словно по обоюдной договоренности, не стала меня трогать. Спасибо и на том.
Еще спасибо Сухлику, который не оставлял водную деву своим страстным мужским вниманием. Он нависал над ней, словно стрела Эроса, не давая зеленоволосой хищнице отвлечься от себя ни на минуту. То пел, то читал стихи, восседая на колченогом одре, который ему всучили добрые кавалеристы, то играл на губной гармошке… В общем, трудился по две смены, как шахтер в забое.
Так, во взаимном благодушии, мы прибыли в деревню.
В селе вышла неувязочка. Наши солдаты категорически отказались покидать своего обожаемого Кондрада. Он метал громы и молнии, разве что трибуналом не грозился — бесполезно! Ему вежливо напомнили, что от короны он публично не отрекался, полномочий не складывал. Соответственно первостепенная задача любого солдата — беречь и охранять своего владыку и властелина! И хоть тут их режь!
Мало того, вдохновленный примером товарищей, за нами увязался ВЕСЬ ОТРЯД! Кондрад, хоть и ругался, но доводы воспринял. И смирился, скрежеща зубами.
Одно обеспокоило. С каждым шагом в сторону Лайе Кондрад становился мрачнее и мрачнее. Я отозвал его в сторонку и прямо спросил:
— В чем дело?
Кондрад потер выбритый подбородок и горько сказал:
— Понимаешь, Денис, у каждого солдата есть свои приметы, внутреннее предчувствие, ощущение опасности…
— У нас это чувство зовется «интуиция», — перебил я его.
— Так вот, — продолжил зять. — У меня она всегда работала весьма неплохо. Хорошее и плохое я всегда чуял за версту. Сейчас мое внутреннее чувство, та самая ваша интуиция, орет в голос — грядет несчастье! Огромная беда, которую не изменить и не исправить. Надвигается что-то страшное. Я пытаюсь понять что, но не понимаю. Одного боюсь больше всего: не могу увидеть, как там Илона. Знаю, это глупо. Уверен — с ней пока все в порядке! Но не могу успокоиться.
— Может, просто мерещится?.. От усталости? — Я попробовал его перебить, но Кондрад упрямо сжал зубы.
Словно в полусне он продолжил:
— Меня что-то гложет. Лишь однажды меня преследовало настолько противное чувство — накануне битвы под Мантором! — Кондрад поднял на меня измученные глаза. — И своему врагу не желаю того пережить! Будет лютая сеча, поверь мне!
— Горгулы? — Я и сам заволновался.
— Нет, — мотнул головой Черный Властелин. — Н-не думаю…
— А что тогда?..
И получил задумчивое:
— То-то и оно, что не знаю… И даже не могу пока представить. Это и пугает. Болит у меня сердце за Илонку. Не болит — печет! Огнем…
Мрачные настроения у меня маленько рассеялись, когда с гиком и топотом лихие джигиты ворвались в стены замка. У горгулов был… День благодарения, Восьмое марта, Первое мая или еще какой-то другой праздник. Во всяком случае, нас никто не беспокоил, над ухом не каркал и рожи когтями не полировал.
Даже странно. В душу закралось страшное подозрение. Я оставил конюху своего «скакуна» и, обежав кругом замок, облегченно вздохнул.
Что-то в этом мире всегда остается неизменным! Или кто-то… В данном случае — горгулы! Они всем стадом опять пасли кого-то из дам, вися на заоконных решетках. И я, кажется, догадываюсь кого! В том крыле на третьем этаже как раз поселили Светлану Чибисову.
Судя по количеству желающих подглядеть, занимаются с Дерриком они чем-то о-оч-чень увлекательным. А если вспомнить глубокую тишину и полузашторенные окна — о постороннем присутствии голубки даже не догадываются!
Конечно, можно крикнуть во всю глотку и сорвать сеанс стриптиза, а то еще и чего поинтересней. Но поскольку я не самоубийца — да простит меня Деррик! — лучше благоразумно промолчу. Я целее останусь, и солдаты, которые сейчас распрягают лошадей и подводы у конюшен и каретного сарая, перетаскивая продукты в замок.
Осторожно, на цыпочках, стараясь почти не дышать, вернулся к центральному входу. Там вовсю шла погрузка-разгрузка. «Деловая колбаса», подлый заместитель сбежавшего сенешаля, вовсю раскомандовался, уже только что пинки и зуботычины чужим солдатам не раздавал. Эх, повезло ему, что Кондрад отвернулся и отошел!
И о-очень не повезло, что я вернулся! Под моим немигающим взглядом наш крутой «начальник и бизнесмен» посерел, зачах, стал меньше ростом и увял прямо на подлете. Ровно через минуту славный ночной «храбрец» и подлый подстрекатель, прихватив на плечо мешок муки, тихо сгинул в направлении кухни. Чему я, и не только я, а и все остальные были несказанно рады. Погрузка ускорилась. Даже Сухлик, подставив рахитичное плечико, волок куда-то узелки с припасами и корзину гогочущих гусей. Ведун — и тот впрягся в перетаскивание.
К тому моменту, когда занимательные события начали закругляться, а горгулы очнулись и начали опять нападать, мы успели разделаться с основным фронтом работ. То, что осталось дожидаться утра, могло вполне полежать на воздухе ночку-другую.
— Все в дом, быстро! — приказал Кондрад припозднившимся солдатам и слугам, и они порскнули от хищных когтей и крыльев горгулий под защиту замка. Мы успели.
