В 1652 году патриархом всея Руси стал Никон – человек высокообразованный, волевой, сильный духом и телом. Он пользовался уважением и покровительством царя Алексея Михайловича. Как человек решительный, он уже весной 1653 года стал осуществлять церковную реформу.

В определенном смысле и Никон тоже покровительствовал царю. Надо учесть, что патриарху было 47 лет, тогда как царю всего 23. Интеллектуально, духовно Никон влиял на царя. Возможно, по этой причине церковная реформа проводилась без долгой подготовки, слишком быстро и в неподходящее – с позиций государственных – время.

Начало правления Алексея Михайловича было непростым. Его отец умер в 1645 году, и юный царь попал под влияние своего родственника и наставника боярина Б.И. Морозова, который фактически стал регентом. Он руководил правительством и администрацией, не забывая о личной выгоде.

Внешне на верхних ступенях общественной пирамиды дела обстояли чинно и благородно. По свидетельству англичанина Карлейля: «Двор московского государя так красив и держится в таком порядке, что между всеми христианскими монархами едва ли есть один, который бы превосходил в этом московский. Все сосредотачивается около двора. Подданные, ослепленные его блеском, приучаются тем более благоговеть перед царем и чтят его почти наравне с Богом».

И хотя молодой царь был «тишайшим», как его прозвали, в его царствование хорошо жилось только чиновникам и «олигархам», тогда как народ и даже немалая часть дворян и купцов находились в трудном положении из-за тяжких налогов.

Н. Н. Костомаров сравнил царей Ивана IV и Алексея. Оба устанавливали самодержавное правление, имели склонность к торжествам и зрелищам, «к упоению собственным величием». Но только Грозный «был от природы злого, а царь Алексей – доброго сердца». Отвлечемся от достаточно наивной ссылки на «природу» и обратим внимание на дальнейшие соображения:

«Иван в служилом классе (по-видимому, имеются в виду крупные государственные чиновники. – Авт.) видел себе тайных врагов и душил его самым нещадным образом, но в то же время, сознавая необходимость его службы, разъединял его, опираясь на тех, которых выбирал в данное время, не давая им зазнаваться, и держал всех в повиновении постоянным страхом; царь же Алексей, напротив, соединял свои самодержавные интересы с интересами служилых людей. В чем это выражалось? Оказывается, в том, что он давал «много власти своим чиновникам – высшему (т. е. служилому) сословию над народом».

(Это сословие было, по сути своей, той же самой «номенклатурой», сросшейся с «олигархами», которая во второй половине XX века установила свою безраздельную власть в Советском Союзе, а затем и Российской Федерации и других частях расчлененного СССР.)

Костомаров поясняет, что к служилому сословию относились главным образом «начальники приказов, дьяки и воеводы, а затем вообще все те, которые стояли на степени какого-нибудь начальства». Этим людям было выгодно самодержавие, потому что оно передавало в их руки реальную власть над народом. «Злоупотребления насильствующих лиц, – писал Костомаров, – и прежде тягостные, не только не прекратились, но еще более усилились в царствование Алексея, что и подало повод к постоянным бунтам».

Учтем, что Костомарову очень не нравился «деспотичный» Иван Грозный, а царь Алексей вызывал симпатию. Но несмотря на это историк вынужден был признать, что народу при

Иване IV жилось лучше, чем при Алексее. Более того, во времена царствования Алексея «в почтении, какое оказывали тогдашние московские люди верховной власти, было не сыновное чувство, не сознание законности, а более всего рабский страх, который легко проходил, как только предоставлялся случай, и оттого, если по первому взгляду можно было сказать, что не было народа более преданного своим властям и терпеливо готового сносить от них всякие утеснения, как русский народ, то, с другой стороны, этот народ скорее, чем всякий другой, способен был к восстанию и отчаянному бунту».

Нам кажется, что это замечание Костомарова очень близко к истине. Даже не желая того, он вынужден был признать, что народу (в отличие от власть имущих, крупных чиновников и т. п.) под властью Ивана Грозного жилось лучше, свободней, чем при «тишайшем» Алексее Михайловиче.

«Несмотря на превосходные качества этого государя как человека, – заключает Костомаров, – он был неспособен к управлению: всегда питал самые добрые чувствования к своему народу, всем желал счастья, везде хотел видеть порядок, благоустройство, но для этих целей не мог ничего вымыслить иного, как только положиться во всем на существующий механизм приказного управления. Сам считая себя самодержавным и ни от кого независимым, он был всегда под влиянием то тех, то других; но безукоризненно честных людей около него было мало, а просвещенных и дальновидных еще менее. И оттого царствование его представляет в истории печальный пример, когда под властью вполне хорошей личности строй государственных дел шел во всех отношениях как нельзя хуже».

Как показал исторический опыт, бывает и намного хуже, когда при тех же претензиях на самодержавие на высшей государственной должности пребывает личность недостойная, что определенно продемонстрировало правление Горбачева и Ельцина. Тем более что и до них, при Хрущеве и Брежневе, постоянно укреплялось господство номенклатуры над народом.

В отличие от этого при Сталине, как и во время правления Ивана Грозного, хищные и вороватые чиновники испытывали страх перед верховной властью (чего не было в народе), а потому вынуждены были умерять свои материальные потребности. Как только этим людям была предоставлена свобода, они начали превращаться в откровенно паразитический класс (как отметил югославский политолог Милован Джилас – сам выходец из партноменклатуры).

Значит, добрые намерения государя остаются благодетельными лишь в его близком и дальнем окружении, а для народа оборачиваются кабалой и невыносимыми тяготами, которые вызывают постоянные волнения.

25 мая 1648 года в Москве вспыхнул бунт, который принято называть «соляным». В действительности, к этому времени появилась обременительная пошлина на соль, которая привела к печальным экономическим последствиям (в частности, недосолу рыбы и ее порче в большом количестве: а это был один из важных продуктов питания населения). Недовольство народа было велико, и в начале 1648 года соляная пошлина по случаю царского бракосочетания была отменена. Однако это не дало быстрых благоприятных для народа результатов.

Обладавший реальной властью боярин Морозов поставил на многие «доходные места» своих близких людей и родственников жены царя – в девичестве Милославской. Сам он тоже женился (вторично) на сестре царицы. Новые «начальники» принялись увеличивать свои богатства, пользуясь своим высоким положениям. Вдобавок взамен пошлины на соль были введены новые явные и скрытые налоги, а боярин Морозов благоволил (надо полагать, не бескорыстно) иноземным купцам и перекупщикам.

Были обижены очень многие: от простых крестьян до богатых купцов. Тем более что и состоятельным людям приходилось не сладко. Заведовавший земским приказом Леонтий Плещеев, например, создал систему доносчиков, по ложным обвинениям которых обвиняемых бросали в тюрьму, а за освобождение брали взятки. Подобные беззакония заставили толпу остановить царский кортеж и молить государя сменить Плещеева и уменьшить налоговое бремя: «иначе народ погибнет вконец».

Царь обещал разобраться с жалобами. Но его подручные решили действовать силой и принялись разгонять толпу кнутами. Народ не разбежался, а ответил градом камней. Царь успел отбыть в Кремль. Толпа двинулась следом, требуя выдать Плещеева на расправу. К ним вышел боярин Морозов с увещеваниями, но люди слушать его не стали, крича: «Мы и тебя хотим взять!» Он поспешил скрыться во дворце, охраняемом стрельцами. Народ бросился к его дому и учинил там погром, да и перепились многие, добравшись до погребов, где стояли бочки с хмельным мёдом и винами.

Потом стали громить и грабить дома некоторых других бояр и дьяков, а затем вновь собрались у дворца. Царь вынужден был выдать Плещеева, и его тут же заколотили палками до смерти: «Вот как угощают плутов и воров!» После смертной казни еще нескольких высоких должностных лиц и крупного московского пожара бунт затих, и царь, прося оставить в живых Морозова как своего воспитателя и обещая отстранить его от дел, расплакался, чем вконец разжалобил народ.

Позже мятежи прокатились и по другим городам, были попытки поднять народ и в Москве, но на этот раз власти сумели подавить эти выступления в зародыше, казнив зачинщиков и подстрекателей. В 1650 году бунты произошли во Пскове, а затем и в Новгороде. Дольше всех держались псковичи.

Царь Алексей Михайлович стал бояться народа, окружил себя стражей, не принимал лично просьб, учредил Приказ тайных дел – предтечу тайной полиции. Делалось это не для того, чтобы оградить народ от злоупотреблений местных и центральных властей, а для подавления его недовольства и пресечения бунтов. Под таким предлогом власть имущие имели возможность творить всяческие злоупотребления.

Торжественно начав войну с Польшей, царь сперва добился успеха и присоединил к своим владениям Литву, Белоруссию и Правобережную Украину. Но затем удача ему изменила, началась война со Швецией, и было потеряно больше, чем приобретено. Расходы на войну истощали государство. Народ был изнурен повинностями и налогами. Правительство пустило в оборот массу медных денег. Поднялись цены на cepебро, началась инфляция. Выпускалось огромное количество поддельных монет. Летом 1662 года за серебряный рубль платили 8 рублей медных. (Тут, по-видимому, есть определенная аналогия с постоянной, порой чудовищной инфляцией, поразившей Россию конца XX века. Однако в наше время причины ее не в расходах на какие-то разорительные войны, а прежде всего в экономическом упадке, расхищении национальных богатств и вывозом капиталов за рубеж.) И вновь в Москве вспыхнул бунт. Царь находился в это время в Коломенском и опять обещал толпе разобраться с делами и наказать виновных в ограблении народа и злоупотреблениях. Но увидев, что к нему движется большой отряд стрельцов, «тишайший» громко завопил: «Ловите и бейте бунтовщиков!» Началось избиение безоружной толпы, многие были убиты или утонули в Москве-реке. В тот же день по приказу царя у Коломенского повесили полторы сотни бунтовщиков; многих пытали, отсекали им руки и ноги; других нещадно стегали кнутами и клеймили раскаленным железом…

Как видим, царь был горазд расправляться с простым людом, но всячески оберегал своих вельмож. Самодержавие превращалось во власть «номенклатуры» (говоря современным языком). Не случайно в сказаниях народа Грозный выступал как справедливый царь, тогда как об Алексее этого не говорили.

Итак, мы вкратце охарактеризовали тот социально-экономический фон, на котором Никон проводил церковную реформу. Суть ее была в том, чтобы «очистить» греческо-визайтийский церковный ритуал от западных и местных, русских влияний и отредактировать в этой связи некоторые литургические тексты в соответствии с греческими оригиналами.

Пока он боролся с западными влияниями в религиозной живописи, ocобых проблем не было. Из многих домов были изъяты иконы западного образца, преимущественно французские. В начале 1655 года после воскресной службы Никон в присутствии царя показывал собравшимся «ложные» иконы и швырял их на пол. Предполагалось их сжечь: по предложению царя они были погребены. Но когда пришла пора менять некоторые тексты псалтыри, ревнители старины оказали Никону яростное сопротивление.

Поспешность, с которой осуществлял Никон реформы, имела и политическую подоплеку. Было желательно, чтобы не существовало религиозных препятствий для воссоединения с Украиной, где церковный ритуал более соответствовал православной византийской традиции, чем в Москве.

В 1658 году Никон оставил патриарший престол по причинам внутриполитическим. Боярам не нравилось, что он оказывает влияние на царя, да и Алексей Михайлович начал тяготиться возвышением главы Русской православной церкви, который считал, что светская власть должна находиться под духовной опекой патриарха. А самодержец не желал поступиться своей властью.

С отставкой Никона церковный раскол не был преодолен. Старообрядцы упорно отстаивали свои убеждения. Их вдохновлял мятежный протопоп Аввакум, которого не могли сломить ни лишения ссылки, ни тяготы тюрьмы, ни ужас пребывания в сырой холодной яме, где, по его словам, он был превращен в «живого мертвеца».

Формальная причина раскола, потрясшего в ту пору Русскую православную церковь, вряд ли может считаться сколько-нибудь серьезной и принципиальной: надо креститься двумя или тремя перстами, ходить крестным ходом посолонь (по солнцу) или против, дважды или трижды повторять «аллилуйя»… Разногласия отражали и некоторые идейные расхождения, но не существенные. Как писал историк Н.Ф. Каптерев: «Жалко смотреть на эту нашу вековую церковную распрю, всю основанную с начала до конца на недоразумении, на непонимании, на незнании иногда самых элементарных христианских истин».

Такое мнение складывается, если иметь в виду только религиозные и, еще более узко, богословские причины. Однако ситуация была значительно сложней и серьезней. Шла борьба за власть и в верхах (церковный собор 1660 года лишил Никона сана; царь получил полное превосходство над патриархом), и за господство над народом, вернее сказать, за возможность его максимально эксплуатировать. Ответом на это стали многочисленные бунты, в которых принимали активное участие и старообрядцы.

В общем, раскол ослабил позиции православной церкви и укрепил самодержавие, а также его опору, новый господствующий класс дворян.

Трудно сказать, по какой причине Никон стал проводить радикальную реформу, обрушившись на старообрядцев как на еретиков, с чрезмерной яростью. «Главная острота Никоновой реформы, – писал философ-богослов Г. Флоровский, – была в резком и огульном отрицании всего старорусского чина и обряда. Не только его заменяли новым, но еще и объявляли ложным, еретическим, почти нечестивым. Именно это смутило и поранило народную совесть».

Возможно, сказались интриги греческого авантюриста Паисия Лигарида, который подсказывал царю, находившемуся под его влиянием, действия, укрепляющие самодержавие, ослаблявшие Русскую православную церковь и сближавшие Россию с государствами и культурой Запада, а также, пожалуй, и с католической церковью (Паисий прошел обучение в иезуитской коллегии).

В распре царя с Никоном были заинтересованы прежде всего бояре. Ведь у Никона речь шла о двоевластии, «симфонии» царя и патриарха, что грозило перейти в теократическое правление. Лигарид, судя по всему, все делал для того, чтобы гонения на старообрядцев ожесточались. Собор 1667 года, не без рекомендации греческого авантюриста, предал старообрядцев анафеме, предложив царю расправляться с ними как с еретиками и раскольниками. Специалист по истории русской церкви А.В. Карташев писал, что тем самым собор «посадил на скамью подсудимых всю русскую московскую церковную историю, соборно осудил и отменил ее». В этих словах можно усмотреть преувеличение. Однако и в таком случае церковная смута выглядит какой-то нелепой, не только как выступление против старорусского культа, но и против традиций русской культуры, ибо в те времена религия была очень важной составной частью культуры народа. Все это было выгодно лишь врагам России. Странно, что церковные иерархи не обратили на это никакого внимания. Ведь они имели возможность осуществлять реформы, начатые Никоном, постепенно и без категорического осуждения традиций прошлого.

Это был, пожалуй, очень важный шаг. Он не только способствовал распространению религиозной смуты среди русских православных людей, но и способствовал подчинению церкви государству, патриарха – царю. Кроме того, этим усугубилось разобщение между «простым» народом и власть имущими, значительную часть которых тяготили патриархальные порядки и привлекали западные. Все это не смущало, а в чем-то даже устраивало царя Алексея.