Глава 14
Таннис несколько опасалась, что пленник сбежит. Все-таки не так уж много она знала о псах, и вдруг бы именно этот чудесным образом сумел разобраться с замком, или решетку выломал, или сделал еще что-то, и теперь, покинув клетку, устроил засаду.
Она шла медленно, прислушиваясь к каждому звуку, надеясь уловить неладное и сбежать.
— Я вас слышу, — окликнул ее Кейрен, когда до зала оставался еще добрый десяток шагов. Вот собака!
— У вас гремит там что-то… и шелестит… надеюсь, вы озаботились добыть еды? Я, признаться, весьма голоден.
Масло в лампе почти закончилось, и рыжий язычок пламени то кренился, сползая по черному жгуту фитиля, то вытягивался из последних сил, то вовсе срывался, грозя погаснуть. Вздрагивал неровный узкий круг света, выхватывая грязный камень пола и прутья.
— Доброго дня, леди, — Кейрен отвесил церемонный поклон. — Надеюсь, ваш день более удался, нежели мой.
Он стоял у решетки, высокий и нелепый в этом наряде. Штаны были широки и коротковаты, а свитер съехал и из растянутой горловины выглядывало белое плечо Кейрена. Он же кутался в одеяло и дрожал.
— И тебе здравствуй, — буркнула Таннис, сбрасывая сумки на стол.
Тяжелые.
И пока волокла, плечи затекли. Таннис пошевелила левой рукой, помахала правой. Согнулась и разогнулась, разведя руки в стороны.
— Занимательно, — Кейрен наблюдал за ней с явно насмешкой. — Должен вам сказать, что прежде мне не случалось встречать женщин, подобных вам.
Это он льстит или хамит? Таннис покосилась на пленника, но разглядеть выражение его лица не получалось. Света надо бы добавить.
Факелы, завернутые в промасленную холстину, лежали в тайнике. И Таннис в который раз мысленно поблагодарила Войтеха за предусмотрительность.
— Очаровательно, — пробормотал Кейрен, когда пламя осветило нижний и, поговаривали, тайный уровень арестного дома. — Леди, не будете ли вы столь любезны объяснить мне, куда именно я попал? Как-то, знаете ли, неуютно себя ощущаю в столь… необычном антураже. Остается надеяться, что вы не собираетесь использовать вот те крайне занимательные предметы по прямому их назначению.
Кейрен указал на стену со щипцами.
— Слушай, — Таннис стянула косынку и запустила пальцы в волосы. — Чего тебе от меня надо?
Веселится он.
Шутит.
А ей вот вовсе не до смеха…
— В ближайшей перспективе, — Кейрен сел на пол, сунув под тощий зад одеяло. Ноги он скрестил, а руки, просунув сквозь прутья, прижал к стеклу лампы. — Мне нужно, чтобы вы меня покормили. Возможно, дали одежду более… приемлемую. В отдаленной — чтобы отпустили на свободу. Если уж говорить совсем откровенно, я бы не отказался от сотрудничества с вами.
Откровенно, значит.
— В гробу я видала такое сотрудничество, — Таннис вернулась к сумкам, которые следовало разобрать. Она вынимала жестянки с консервированным мясом, коробки яичного порошка, смеси для пудингов, пакеты с сухарями… картофельной мукой… крупы…
Сотрудничество.
Знает она, чем это сотрудничество заканчивается.
Да, не виселица… Малыша и вправду пощадили, наградив десятью годами тюремной баржи. Вернулся, правда, через шесть. Постаревший до срока, скособоченный, со спиной, исполосованной шрамами, со стертыми запястьями, на которых оставался след кандалов. Беззубый и страшный, он вызывал не ненависть, но жалость.
— Что, — просипел он, увидев Таннис. — Поглумиться хошь?
Голос его и тот был сиплым, сорванным.
— Нет, — ответила она. — Посмотреть хочу. И стоило оно того?
Сдать всех взамен на этакую милость.
Малыш не ответил, закашлялся, и кашель сотрясал тощее его тело, едва ли не пополам переламывая. На кулаках же, которыми Малыш зажимал беззубый рот, остались красные пятна крови.
На свободе продержался он месяц, а потом замерз. Почему он не спустился к тайникам, Таннис не знала. Быть может, опасался, что Войтех и с того света отомстит, а может не думал, что под землей сохранилось хоть что-то.
Как бы там ни было, но сотрудничать с ищейками Таннис не желает. Уж лучше честная виселица, чем этакое кривое милосердие. Хотя, конечно, и на помост она не спешит.
— Мне кажется, или что-то произошло? — Кейрен не собирался сдаваться. Он прохаживался вдоль решетки, и движения его были плавными, мягкими, словно и сейчас, взаперти, Кейрен охотился.
— Произошло.
— Что?
— Тебе что за дело?
Он тряхнул головой, и светлые волосы растрепались. Забавный он… и чем-то на Войтеха похож. Тот тоже никак не мог на месте усидеть. И даже на стуле своем не сидел неподвижно, то нож в руках вертел, то ногой мотал, то пересыпал из горсти в горсть мелочевку.
— Ты злишься, — отметил Кейрен, останавливаясь в углу клетки. — Я слышал эхо взрыва…
И теперь думает, что Таннис возьмет и по доброте душевной все ему выложит? Может, ей еще и поплакаться о своих бедах у него на груди?
Она фыркнула, до того нелепой показалась мысль, и отвернулась.
— Злишься и расстроена, — замолкать Кейрен не собирался. — А судя по количеству принесенной тобой еды, твой изначальный план претерпел некоторые изменения. И под землей тебе придется остаться на куда более долгий срок, нежели ты рассчитывала изначально.
Таннис молча отправляла покупки в старый шкаф, в котором некогда хранились бумаги — их остатки сжег еще Войтех.
— Следовательно, — Кейрен взялся за прутья, — меня ты тоже не отпустишь. Таннис, поскольку нам некоторое время придется выносить общество друг друга, предлагаю заключить перемирие.
Жаровня успела изрядно запылиться. А вот черный уголь, прикрытый куском парусины, выглядел так, будто положили его только вчера.
— Я не враг тебе.
— А кто? — нервы Таннис были натянуты. Еще немного и она взорвется. — Скажешь, друг?
— Не скажу, — серьезно ответил Кейрен. — Но я здесь оказался не по своей воле.
Верно.
Он не виноват в том, что родители Таннис погибли, а дом взорвался, что ее ищет полиция и люди Грента, и как знать, кто найдет первым… что ей придется торчать под землей недели, если не месяцы… и ему хуже, он-то не привык прятаться.
— Слушай, — злость ушла, осталась лишь безмерная усталость. — Нет у меня настроения языком трепаться… и все дерьмово, а может стать и того дерьмовей. Ты не при делах, конечно, только все равно влип. И верно сказал, мы тут надолго застряли. Есть хочешь?
— Хочу.
Таннис развернула вощеную бумагу. Сало, как и учил Войтех, она нарезала тонюсенькими полупрозрачными ломтиками. Аккуратно очистив луковицу, она разделила ее пополам. И хлеб, почти свежий, слегка примявшийся только, разломала.
— Вот, — она протянула Кейрену ломоть, и сало дала, и луковицу, и фляжку протянула.
За водой придется тащиться к старому колодцу, Таннис очень надеялась, что за прошедшие годы он не успел зацвести.
— Что это? — Кейрен приподнял тонкий ломтик, понюхал и брезгливо скривился.
Чеснок ему не нравится? Так с чесноком вкуснее… и вообще, сало у папаши Шутгара хорошее, правильное. Так Войтех говорил, и Таннис ему верила.
— Сало.
— Что?
— Свиной жир, — подсказала она, отправляя кусок в рот. — Засоленный. С приправами.
Вкусный и сытный.
Таннис заставила себя жевать медленно.
— Это едят? — Кейрен покосился на нее, словно подозревая в том, что Таннис желает его отравить. И сам себе ответил. — Похоже, что едят… знаешь, я бы предпочел что-нибудь более привычное.
— Что?
Ее живот урчал громко и неприлично, но с голодом не поспоришь. Таннис вторые сутки на ногах и лечь выйдет еще не скоро. А этот морду кривит. Не хочет есть, пусть себе не ест.
— Например, омлет… или хотя бы сэндвич… согласен просто на белый хлеб с маслом.
Омлет ему…
С гренками и этими, как их, лобстерами.
— Но кажется, мне придется довольствоваться тем, что есть, — Кейрен зажал пальцами нос и зажмурился. Кусал он осторожно, и жевал так, что Таннис испытала острый укол жалости.
Тяжело ему придется-то. Ничего, как-нибудь да привыкнет.
— Специфично, — сказал он, с явным трудом проглотив завтрак. — Знаете, в моем клубе подают крайне любопытное блюдо. Жареные ягнячьи яички. И находятся охотники, которые утверждают, что вкус этого блюда всецело искупает некоторую его экзотичность. Но я так и не решился его попробовать.
Жареные яйца барана? Мерзость какая. Таннис передернуло от одной мысли о том, что кто-то такое ест.
— В следующее свое посещение, возможно, и рискну.
— Жуть, — буркнула Таннис. А Кейрен лишь пожал плечами. Он доедал быстро, откусывал большие куски и, не прожевывая, глотал.
— Я потом каши сварю, — ей вдруг стало совестно, самую малость, конечно, но все же… он — нежный, к той жизни, к которой Таннис привыкла, вовсе не приспособленный, но держится хорошо. — Овсянку ешь?
— Кажется, — Кейрен смотрел на жирные пальцы и решился, вытер об одеяло, — я скоро буду есть все.
А к луковице и не прикоснулся.
Ну и дурень.
Вслух Таннис ничего не сказала, но дожевав свою половину, демонстративно облизала пальцы.
— Ты весьма непосредственна, — заметил Кейрен, возвращаясь к почти погасшей лампе. — Но в чем-то это импонирует.
Если он ждал, что Таннис оскорбится, то не дождался. Ей было чем заняться. По-прежнему молча она вытащила оцинкованное ведро и, усевшись на лавочку, принялась его чистить. Ей нужно было сорвать на ком-то свое раздражение, если не на Кейрене, то хотя бы на ведре. И грязь под скребком отходила легко.
— Возможно… — Кейрен взъерошил волосы. — Я мог бы поучаствовать в организации нашего… быта. Помочь тебе.
— Чем?
— Не знаю, — он пожал плечами, и одеяло свалилось на землю. — Ты скажи, чем.
— Для начала помолчи хотя бы пять минут.
Раздражение прорывалось. И скребок, вывернувшись из пальцев, упал.
— Проклятье! — Таннис пнула ведро, которое от пинка откатилось к клетке, Кейрен поднял, поставил и, убрав руки за спину, кивком указал на ведро.
Он и от решетки отступил.
Издевается?
— Знаешь, что?
Он приподнял бровь.
— Иди ты на…
Подхватив злосчастное ведро, Таннис выбежала из зала. Хотелось драться. Или спрятаться и пореветь вволю… как тогда, когда…
Воспоминание было несвоевременным, и по щеке поползла-таки слеза, которую Таннис смахнула рукавом. Надо успокоиться.
Досчитать до ста.
И вспомнить, как Войтех с насмешкой приговаривал:
— Жизнь — такое дело… как бы плохо ни было, помни, что может стать еще хуже.
Или могло.
Бомба, собранная Патриком, не взорвалась в руках. И там, на складах, Таннис не взяли. Она не погибла и в сегодняшнем взрыве. От Томаса ушла… и папаша Шутгар вспомнил ее, предупредил.
Она жива и при деньгах.
А остальное… как-нибудь да сладится.
Но присев у колодца, Таннис смахнула вторую слезу. И все-таки разревелась.
Родителей жаль. Пусть они порой бесили, особенно мамаша с ее вечным недовольством и воплями. А отец — бездействием, какой-то снулой покорностью судьбе, но… это ее, Таннис, родители. Они были всегда и, порой казалось, что Таннис в жизни не вырвется из-под их опеки.
Вырвалась.
Вырвали.
Слезы лились, и Таннис, уже не пытаясь себя сдержать, всхлипывала… здесь можно. Не подсмотрят. Не услышат. Не сочтут слабой.
Да и некому.
Почему так? Почему все, кто был дорог, уходят? Сначала Войтех и остальные, пусть бы к ним Таннис не испытывала особой привязанности, но ведь свои же, почти семья… а теперь вот и семья. Она плакала долго, как ей показалось — целую вечность, до тех пор, пока слезы не закончились сами собой. Глаза болели, словно в них песка насыпали, а нос распух и размок. И Таннис, сидя на краю колодца, икала, терла этот несчастный нос, хватала воздух ртом и выговаривала себя за глупость и слабость.
Слезы ей не помогут.
Таннис заставила себя подняться. Она осмотрела колодец, который ничуть не изменился, разве что оковы белесого подземного мха добрались уже до края. Кладка слегка треснула, посыпалась, но ворот уцелел, и ржавая цепь выглядела достаточно прочной, чтобы удержать ведро. Оно рухнуло в черные глубины с громким лязгом.
Колодец, как и камеры, нашел Войтех.
И темная вода, кисловатая на вкус, отдавала металлом. Войтех утверждал, что колодец спускается до самых подземных источников, тех, что питают реку. Но в отличие от реки, источники были чисты, а вода — вполне пригодна для питья.
Ведро подымалось тяжело, скрипел ворот, цепь накладывала виток за витком, роняя пыль ржавчины, а холодная разъеденная сыростью рукоять норовила выскользнуть из рук. Но Таннис, все еще всхлипывая — обида истаяла, но не отпустила вовсе — держала крепко. Сама эта борьба, пусть бы с колодцем, ведром и воротом, странным образом возвращала силы. И когда наполненное ледяной водой ведро стало на краю колодца, Таннис выдохнула.
Лицо умыла.
Напилась до боли в зубах — ледяная, сладкая… знакомая такая по вкусу вода.
Хорошо. Все у нее получится и… Грента она достанет, если не сама, то… есть Кейрен. Он ищейка и сдавать своих нехорошо, но… Грент — не свой. Он чужак. И скотина. Но не просто скотина, а та, которая делает бомбы…
Кейрен ждал, сидя на прежнем месте. Вот только обличье сменил. И Таннис от удивления едва ведро из рук не выпустила. Нет, она, конечно, слышала, что псы на такое способны, но… слышать — это одно, а вот своими глазами.
Кейрен поднялся и потянулся.
Здоровый какой… На собаку и вправду похож, на борзую, из тех, что на ипподроме за зайцами носятся. Только эта борзая размером с пони. И в чешуе. А по спине иглы торчат, точно грива.
— Это и вправду ты? — Таннис поставила ведро и подошла к клетке, осторожно, бочком.
Пес сел и склонил голову на бок. Оскалился.
Смеется?
Похоже. Морда вон какая, длинная, тощая и нос с горбинкой, ну точь-в-точь как у борзой.
— А потрогать можно?
Кейрен просунул нос между прутьев.
— Не укусишь?
Фыркнул. И вновь оскалился. Точно, смеется… а хвост у него длинный и с кисточкой. Таннис протянула руку, стараясь, чтобы пальцы не дрожали.
— Я… я просто никогда раньше…
Морду покрывали иглы, вроде и металлические, но мягкие. Таннис провела по ним кончиками пальцев, и иглы поднимались вслед за прикосновением, пальцы они слегка покалывали, но было не неприятно, скорее уж щекотно.
— Извини, что я на тебя сорвалась, — Таннис погладила широкий лоб и дотянулась до острых ушей. — Просто… все пошло не так.
А глаза у него прежние, человеческие. И в них Таннис видится тень сочувствия. Кейрен прижимается к решетке, позволяя коснуться чешуи. Наощупь она теплая и отчего-то мягкая. Ромбовидные чешуйки, наползающие одна на другую, прогибаются под прутьями.
— Тебе не больно?
Кейрен покачал головой.
Иглы острые, и Таннис, уколов палец, ойкнула, сунула в рот. А Кейрен вздохнул и сел. Длинный хвост его обвил лапы, и кисточка смешно повисла.
— А почему ты вдруг решил… ну… облик сменить?
Приоткрыв пасть, он выдохнул. И облачко пара рассеялось в воздухе.
— Замерз?
Кейрен кивнул.
— Прости, я… принесла одежды. И одеяла надо посмотреть. Я вроде и старалась их выветривать, чтобы не плесневели. Сама не знаю, почему… кому они нужны уже? Все умерли… впрочем, тебе вряд ли интересно.
Пес слабо зарычал, и Таннис села рядом с клеткой. С человеком разговаривать сложнее, человеку приходится доверять, а как верить, когда все вокруг враги? Пес же…
— Пить хочешь? — она отошла за кружкой и, зачерпнув, протянула Кейрену. Воду он нюхал долго, кривился, но все же решился попробовать.
Забавный.
И Таннис, просунув руку между прутьями, дотянулась до кисточки. А Кейрен хвост отдернул и спрятал. Уставился этак, с упреком. И по чешуе дрожь пробежала.
— Одеяла, помню… сейчас.
Очередной Тайник, устроенный Войтехом — Таннис не была уверена, что знает обо всех его схронах — уцелел. И старый сундук, окованный широкими полосами железа, выглядел почти так же, как шесть лет тому. За прошедшие годы он ничуть не полегчал. Вытаскивать пришлось, упираясь обеими ногами в стену. И то сундук выползал медленно, со скрежетом и скрипом. Одеяла, пересыпанные чернотравником, превратившимся в прах, но не утратившим свой резкий едкий запах, уцелели. Таннис вытаскивала их по одному, кое-как отряхивала и несла к жаровне. Конечно, от сырых одеял толку немного, но над жаровней они просохнут быстро, а там…
Кейрен, вернувший прежнее, человеческое обличье, наблюдал за ней, не делая попыток заговорить. Но надолго его не хватило.
— Что это за место, — спросил он и добавил. — Конечно, если это не тайна.
— Не тайна, — Таннис наполняла жаровню кусками угля. Запасов его по уверениям Войтеха должно хватить на несколько дней, а там придется идти к докам, ловить баржу. — Клеренкауэльский арестный дом. Был когда-то.
— Никогда не слышал.
— А до него, вроде, королевская тюрьма… давно… в древние времена.
Под уголь Таннис сунула бумаги и щепу. Промасленная веревка, которую Войтех использовал вместо фитиля, лежала на месте. И Таннис отпилила кусок, растрепала волокна, чтобы горели лучше.
— В совсем древние… еще до смуты… и до пожара. Войтех говорил, что после пожара ваши ушли за реку и там начали отстраивать город. А Нижний людям бросили.
— Может и так. Я не слишком хорошо историю знаю… жаль.
— Мерзнешь?
— Мерзну, — не стал отрицать Кейрен и зябко повел плечами. — Я… вообще плохо холод переношу.
— А я слышала, вы голыми на снегу спать можете.
Таннис не без труда сдвинула жаровню с места. Подтащив ее как можно ближе к решетке, она предложила:
— Грейся.
— Спасибо, — отказываться Кейрен не стал и, протянув руки к углям, блаженно зажмурился. — А на снегу… мои братья могут.
— А ты?
— А я нет.
И снова воцарилось молчание. Тишину нарушал треск пламени, далекий, но меж тем явный голос воды, которая давным-давно обжила нижние ярусы подземного города. Шелест осыпающегося камня и собственное дыхание Таннис.
— Это место нашел Войтех, — она вдруг поняла, что если будет молчать, то вновь расплачется, а плакать на глазах у ищейки — унизительно. Не нуждается Таннис в его жалости.
— Войтех — твой друг?
— Был… когда-то.
— Что с ним случилось?
Руки Кейрена теряли былую бледность, а ладони и вовсе покраснели. Огонь в жаровне разгорался, и воздух над ней дрожал. Таннис, подвинув скамеечку, присела по другую сторону жаровни.
Она ведь тоже замерзла.
Она забыла, до чего холодно в подземельях.
— Повесили, — ответила Таннис на вопрос и, подтянув верхнее одеяло из стопки, закрепила его на крюке. Крючья делал Малыш, он вечно в кузнечных цехах подвизался. И приходил, пропахший металлом, окалиной, углем и потом. Тогда ему было восемь, но шкура на руках из-за въевшейся угольной пыли стала жесткой, пошла трещинами. Левое запястье Малыша пересекал красный рубец, а старая рубаха зияла многими дырочками, словно ее моль поточила.
Не моль — искры.
— Войтех был старше нас всех. Четырнадцать лет.
— А тебе? — Кейрен медленно сжал и разжал кулаки.
— Мне… восемь, когда мы встретились. И двенадцать, когда его не стало.
Таннис сунула ладони меж колен. Так, на корточках, она могла сидеть долго, и Войтех смеялся, что, даже если вытащить из-под задницы Таннис лавочку, та не заметит разницы.
— И да, он заслужил виселицу, если хочешь знать… по вашим законам.
— Закон не для нас, — мягко заметил Кейрен. — Закон для всех.
— Ага, конечно…
— Как вы познакомились? — Кейрен отвел взгляд, но от решетки не отступил, и держал его вовсе не жар, исходивший от угля.
— Обыкновенно…
…в многоквартирных домах царит свое равновесие, шаткое, на грани хаоса, но все же равновесие. И ссоры, которые время от времени вспыхивают, и пьяные драки, — часть его. Здесь, при всем многообразии обитателей, все всех знают, и оттого чужаки, появление которых не такая уж редкость, сразу оказываются на виду.
Войтех был чужаком.
Он сидел на лестнице, опираясь на стену и уперев ноги в кованые перила.
— Пропусти, — Таннис спешила.
Сегодня она разоспалась — уже почти рассвело, а Таннис еще к мостам добираться. Старуха же, с которой Таннис сговаривалась, не станет ждать, отдаст салат другим девчонкам, благо, желающих хватает. И Таннис останется без заработка.
— Куда идешь? — поинтересовался высокий худой парень в черной кожанке, почти новой, с железными заклепками на лацканах и латками на локтях. Таннис как-то сразу сообразила, что латки эти для красоты стоят.
— Не твое дело.
— Не скажешь, — спокойно ответил парень, — не пущу. Хотя… дай угадаю, к пристани? Салат, небось, привезли? И охота тебе возиться?
Неохота. Вставать затемно. Бежать. Слушать ворчание старухи, перебирать пучки свежего хрупкого салата, который надобно промыть и тщательно, чтобы ни комочка земляного не осталось. Вода ледяная, и пальцы сведет судорога… а потом еще к рынку нестись. И толкаться, выискивая местечко или отстаивая от других, кому оно тоже надобно… хорошо, если без драки уступят. Орать, срывать голос, расхваливая салат… продавать пучки и надеяться, что товар разойдется раньше, чем увянет…
— Забудь, — парень поднялся и руку протянул, представляясь: — Войтех.
— Таннис.
Руку он пожал осторожно, словно боялся причинить боль. И то, пальцы у Войтеха были сильными, а рука не по возрасту крупной.
— Пойдем лучше в парк, — предложил он. — Заработаешь больше.
Ей и хотелось верить, и не хотелось.
— Чтоб мне сквозь землю провалиться! — поклялся Войтех, ударив себя кулаком в грудь. И слово сдержал, хотя позже Таннис узнала, что сквозь землю он проваливался частенько и большей частью по собственному желанию.
Под землей вообще было очень даже интересно.
— Что вы делали в парке? — Кейрен слушал ее рассказ очень внимательно, так, словно ему и вправду было не все равно. А Таннис говорила… она давно уже ни с кем не разговаривала, чтобы вот так, просто и глядя в глаза.
