ГЛАВА 42
Где-то я уже это видел? Ой, я же это делал!
Дежавю
Никос открыл тяжелые веки. Перед глазами качался расписной потолок. На нем два амурчика соблазняли третьего здоровенной бутылкой «Метаксы».
— Странный сон, — пробормотал Никос и сел на кровати. — Впрочем, мне ли удивляться?
Удивляться, кстати, пришлось. Кровать была бескрайняя, как степь, и бесконечная, словно подряд на государственные работы. Застланный черным шелковым бельем монстр. И он на этом монстре верхом.
Что-то не давало мужчине покоя. Какая-то ускользающая от сознания деталь.
Почему-то заныло бедро. Рука машинально потянулась почесать и наткнулась на что-то шелковое с перьями.
Никос опешил, потом переборол себя и медленно опустил глаза.
— Все же нужно было сдаться в плен Аристарху, — меланхолично пробормотал грек, разглядывая красную набедренную повязку, отороченную стразами и перьями, с заманчивой надписью впереди — «Сюрприз!».
За массивной дверью что-то грохнулось, и резкий голос вспомнил о семье и своем к ней отношении.
— Странно, — пробормотал Никос, слезая с кровати и одергивая непонятное «одеяние», надетое на что-то родное и знакомое каждому мужчине.
В голове начали зарождаться смутные подозрения…
— Ты уверен, что именно так все и должно происходить? — Свистящий шепот в коридоре.
— Доверься мне, детка! — вальяжно ответил мужчина, и Ник насторожился.
Доверие ну никак не хотело у него рождаться. Даже не прошло стадию беременности. Напротив, норовило срочно закопаться обратно вглубь, чтобы никто не предположил подобное. Даже с учетом обещания получить за это тройную Нобелевскую премию.
— Да я бы с радостью, — ответили все так же шепотом. — Только вот опасаюсь я…
— Не боись! — хвастливо сказал мужчина за дверью. С нескрываемой гордостью: — Когда наш пленник увидит то, что у меня есть, — он просто обалдеет!
Ник уже обалдел, красочно представляя, ЧТО именно один мужчина может показать другому. Кроме бицепсов на ум приходили, подкрадывались и пробегали очень нехорошие предположения. Казидис весьма встревожился.
— Вот этого я и боюсь, — подтвердил его опасения громкий свистящий шепот. — Как бы Никосу не было поначалу многовато…
Много стало УЖЕ. Казидис облизнул пересохшие губы, потряс головой, решил: хватит кошмаров, пора просыпаться! — и ущипнул себя за бедро. Бедро заныло и дернулось. Комната не исчезла. Тогда он стукнул себя по голове кулаком — опять не помогло…
Сомнения окрепли и начали панически стучаться в лобную долю мозга, отчаянно требуя выпустить их осмотреться наружу. Встревоженный Ник им это позволил. Заодно принялся осматриваться сам, параллельно пытаясь достоверно восстановить в слегка помутненном сознании, чем завершился его предыдущий день.
Последнее яркое воспоминание — симпатичная русоволосая девушка в гараже его частного дома, которая подошла к нему с ласковой улыбкой и словами:
— Простите великодушно, но вы тут лишнюю пару трусиков под машиной не находили? Унесло, понимаешь, ветром. Теперь очень холодно гулять…
Брови Никоса взлетели вверх. Пока Казидис обалдело хлопал ресницами, пытаясь сообразить — это неудачная шутка или удачный способ знакомства и как девица сумела беспрепятственно проникнуть на закрытую охраняемую территорию, незнакомка подобралась поближе и прикоснулась рукой к…
— …! — стукнул ногой в дверь Никос. — Этого просто не может быть! Подумать только: меня опять украли! И главное — где?! В моем собственном доме! Матерь божья! Мне теперь охрану до кровати в спальне и до туалета за собой таскать?
— Оригинально, — сообщил ему наглый мужской голос снаружи. — Но не актуально. У меня есть предложение получше…
Никос взбесился и начал ломиться в створку с ревом:
— Запихни свое «получше» знаешь куда?!! Выпусти меня, и поговорим как мужчина с мужчиной!
— Это туда не влезет, — хихикнул один из похитителей. — И еще… я думаю, тебе потом должно очень понравиться…
— Не говори! — шикнул третий голос. — А то все удовольствие испортишь! — И обращаясь к нему и пошленько подхихикивая: — Парень, ты немного потерпи, мы скоро все подготовим для вашего соединения!
У Никоса от этого дьявольского смешка просто вышибло предохранители, а вместе с ними и разум. Дверь ходила ходуном под ударами крепких кулаков, но стояла насмерть.
— Надо было все же привязать…
Это было последнее из того, что он услышал. Дальше звук удаляющихся шагов по коридору, и все стихло. Все, кроме его гнева. Тот только начал разгораться.
Мужчина продолжил выламывать дверь, стремясь выйти наружу и показать всем, что у него есть и как он этим будет пользоваться!
До помраченного яростью мозга все же достучалась здравая мысль — попробовать вырваться на свободу, пока не отбил плечи и руки до потери чувствительности и не обессилел вконец.
Никос остановился, перевел дух и обвел бешеными глазами помещение.
В пределы видимости попала балконная дверь. Несколькими прыжками мужчина достиг балкона и разочарованно поморщился — путь на волю преграждала кованая решетка, густо обмотанная колючей проволокой, на которой сверху болтался прикрепленный листок бумаги: «Все под напряжением. Потрогай — и ори сколько хочешь! Никого нет!»
Никос поорал… на тему и без темы, поскольку разрешили и вообще… все нужно проверять! Метание в решетку подручных средств убедительно показало — ток все-таки есть! Один способ вырваться на волю отпал.
Неугомонная натура требовала деятельности, и Никос пошел ей навстречу. Он начал изыскивать новые пути освобождения. К сожалению, выбор был крайне ограничен. Отломать что-то тяжелое просто неоткуда. Кровать представляла собой необъятный монолит из неподъемной дубовой подставки и двойного матраса. Было бы очень странно стучаться наружу матрасом. Гораздо легче постучаться об него головой…
Такое же разочарование постигло Ника в ванной комнате. Оторвать тоже нечего. Разве только шикарный умывальник или унитаз. Наконец мужчине на глаза попалась подставка для туалетной бумаги. Взвесив в руке удобную утяжеленную стойку, Никос довольно хмыкнул, вспомнил подвиги Джул и пошел крушить стену, которая ему особенно приглянулась и за которой, как он надеялся, скрывался путь на свободу. Не повезло — по иронии судьбы не угадал с направлением…
После ряда определенных физических усилий, кровавых мозолей на руках и кучи мусора на полу перед Казидисом предстала бетонная стена, укрепленная железной арматурой. Такую с налету могут взять алмазные диски или дрель с хорошими (минимум — победитовыми) сверлами. Ни того, ни другого у грека в наличии не было.
Выругав от всей души неуместную добросовестность строителей, пару минут Ник обессиленно созерцал обломки своих порушенных надежд. Присел на кровать, мрачно облокотился на колени и задумался. На обдумывание ситуации и принятие решений требовалось время…
Бум! Бум! Бум! — лупила у меня в голове бригада обдолбанных дятлов, собравшихся выполнить и перевыполнить свой никому не нужный черве- и деревообрабатывающий план.
— Если я встану… — пообещала я, не открывая глаз. Удары продолжились, вызывая громадное раздражение, медленно переходящее в лютое озверение. — То кто-то ляжет!
И тут меня подкинуло. Минуточку! Я по определению не могу ощущать головную боль. И не по причине отсутствия головы, как многие из моих знакомых не преминули бы заметить… Я не могу чувствовать физическую боль потому, что у меня нет физического тела!
Жаль только, что тело об этом не догадывалось, ощущая все подряд: от головной боли — до чего-то мягкого под спиной…
— Ой! — вскочила я, вспомнив последние события…
Когда меня выдернуло наверх, то строгая, но справедливая (вдруг сейчас мои мысли слышат!) комиссия заявила мне:
— Вы должны быть сурово наказаны за беспрецедентное отношение к своим обязанностям!
Я собралась подавать апелляцию, не дожидаясь оглашения смертного приговора, потому что у меня там, внизу, остался неприсмотренный муж, который считал своим долгом влезать в каждую дырку и работать затычкой…
Мне дали виртуальный подзатыльник и настоятельно посоветовали не думать о грешном. Я потерла шею и задумалась о том, о чем я думала до этого, пытаясь найти сексуальную подоплеку.
Когда я была уже почти рядом с хвостом умной мысли, комиссия сказала:
— Вы приговариваетесь к отбыванию срока на Земле в качестве человека! — Морально добила фраза: — Для вас это худшее наказание!
От неожиданности мои ноги подломились. Я хлопнулась на задницу и преданно уставилась на свое начальство, не смея поверить в свое неописуемое счастье и боясь спугнуть невероятную, давно уже не чаянную удачу.
Видимо, мое ошеломление было истолковано неправильно, потому что первый куратор строго сказал:
— Теперь вы, голубушка, на своей шкуре испробуете, что такое старость и болезни! — подняв вверх палец.
Я истово закивала, будто фарфоровый китайский болванчик, соглашаясь со всем заранее, оптом.
— И вам предписывается всю жизнь находиться рядом с вашим мужем! — строго добавил второй куратор, тоже испытывая желание поучаствовать в экзекуции. — Чтобы прочувствовать сполна все плотское и грешное и в глубоком раскаянии понять наконец — что вы потеряли!
Я закивала еще усерднее, старательно пряча сияющие счастьем глаза.
Но тут влез третий куратор и произнес, жалея бедную соблазненную девушку:
— Но после отбытия вашего наказания… и в честь предыдущих заслуг… в качестве исключения вы сможете вернуться к своим обязанностям боевого ангела-мстителя. Разумеется, после перепрофилирования и курсов повышения квалификации. Всего лишь каких-то пять — семь сотен лет — и снова в строю!..
Надеюсь, слезы в моих глазах были ими восприняты как слезы счастья, а скрюченные… то есть сжатые руки — символом обещания, а не страстного желания придушить их по-быстрому и сделать вид, что так и было!
После того мне вынесли тридцать три выговора и предупреждения и заставили подписать триста тридцать три страницы документа, в котором шло долгое повествование о моей каре небесной во всех подробностях и перечислены все мои обязанности по пунктам.
Ника в сей монументальной эпистоле тоже не забыли упомянуть. Хорошо, что он никогда не узнает, как мне скорбно предписывали удовлетворять его иные, нежели душевные, потребности не реже чем трижды в неделю. В качестве наказания.
Угу, рада была бы до этих самых потребностей! Причем можно и больше трех слезных раз в неделю. Согласна поработать стахановкой и отпахать углубленную форму покаяния, насколько Ника хватит и сколько муж выдержит!
После этого, как я подписала три экземпляра на каждой станице, мы провели торжественную сдачу моего меча в хранилище, и я снова чего-то подписывала. Рука бойца колоть устала… если перефразировать Лермонтова.
В конце концов меня лишили остальной положенной карающему ангелу символики и отправили пешим вежливым маршрутом к мужу на исправительные работы. Так и сказали благостные наставники, выпинывая из небесного офиса:
— Ступай, удовлетворяй и исправляй!
Все же богат и могуч ангельский язык, особенно если в наличии еще и знания остальных лингвистических тонкостей. Я с трудом сдержала громкий облегченный вздох и выпорхнула наружу.
За дверью моя персона попала в объятия празднично расфуфыренной в бархат и шелка Вемули, которая радостно заорала:
— Привет, мученица! Тебя там все уже ждут!
Меня действительно ждали. В частности Сашиэль, ласково потрепавший меня по волосам и прижавший к груди. Впрочем, брат сразу ушел, поцеловав меня в макушку и подарив свое благословение. Вемуля с символической бутылкой «Метаксы» и соленым огурцом под майонезом, как последним образчиком ее кулинарии. Миокомсат с набором на случай отсутствия семейной жизни. Все стыдливо покраснели, но тем не менее подарили. Не пропадать же добру. И… Аластор. С шампанским и розами. От него я получила щипок за задницу и глубокий похотливый взгляд в декольте.
— Привет, птичка моя ощипанная! — радостно гавкнул демон, дружелюбно помахивая хвостиком. — Давай вздрогнем, — продемонстрировал бутылку литра на два, — а то пока твоих подруг на гадости уговоришь — поседеешь! — И показал мне свою кудрявую смоляную шевелюру без единого седого волоса.
— Мм… Что ты имеешь в виду насчет гадостей? — озадачилась я, отпихиваясь от дьявольски приставучей пиявки Аластора.
— Ну это мы на тебя накляузничали, — покаялась Вемуля, лукаво опустив глаза. — И потребовали, чтобы тебе вынесли самое строгое наказание из существующих — смертную жизнь. Надеюсь, ты не очень сердишься?..
— Давайте выпьем, — согласилась я, обнимая подруг. Славные мои, любимые… Что бы я без них делала?..
И мы испили амброзии. И еще выпили. А потом я ничего не помню…
Сейчас я сидела в неизвестной комнате на космодроме… кровати и одним глазом рассматривала — где я. Оказалось, вокруг что-то похожее на обычную зону обитания на вилле Никоса, только мне на сей раз не досталось амуров. Зажали, сволочи!
Когда сползала с кровати, зашуршало мое одеяние. Я присмотрелась, подошла к зеркалу — и озверела:
— Убью тебя, Аластор! На фиг!
Только его извращенная фантазия могла придумать подобное. Нет, вы только подумайте! Атласный костюм зайчика из «Плейбоя»… с хвостиком. Розовый, в перьях и стразах. С надписью на шортиках: «Зай-зай-зай, поскорее сюда заезжай!»
Схватилась за голову и стянула с себя заячьи ушки. Покрутила в руках, шмякнула об стену и… созрела к смертоубийству с отягчающими!
Я щас кому-то там та-ак заеду!!! Во все места… причем карьерным самосвалом. Ему адская кипящая смола жвачкой после того покажется. Кленовым сиропом с блинчиками. Вот вспомню свои прежние навыки, честно войду в долю с совестью и…
— Ну все! — Вылетела в коридор и уткнулась носом в красивый плакат, украшенный голубками, похожими на загнувшихся от старости чахоточных куриц, кривыми бубликообразными сердечками и параллелепипедными обручальными кольцами. Плакат венчала надпись: «Удовлетвори инстинкты! Поимей ближнего своего!»
Р-р-р!!! Убью одного рогатого извращенца! Три раза. А потом попрошу Вемулю с Миокомсат мучительно оживить — и опять убью.
А по стенам взгляд выхватывал символические изображения ЭТОГО и ТОГО САМОГО, взятые из разных культур у различных народов.
Аластор!!! Я включаю инстинкты и буду тебя иметь!!! Тебе не жить, козлик мохноногий!!!
Озверение сменилось берсеркерством, и я была готова и иметь, и не иметь! В любом порядке. Главное, чтобы успеть повыдергать чьи-то рога, копыта и хвост и сдать на переработку.
Бум! Бум! Бум! — в полном согласии со мной надрывался по соседству кто-то из явно уставших жить. Потому что не ожидал встретиться с разжалованным ангелом, первый раз в жизни мучившимся похмельным синдромом.
Я пошла на звук и по стрелкам: «ТУДА! И будет тебе много счастья, если выживешь!» Держась за стену и за голову, мучительно вспоминала любые приличные слова, чтобы сначала вежливо попросить не шуметь. Ага. Перед смертью.
Нужная мне дверь, за которой раздавались глухие звуки ударов, оказалась предусмотрительно помечена оранжевыми стрелками, неоновыми огнями и бело-алыми ленточками и заложена снаружи во-от такенным засовом.
— Точно, наверное, много счастья перепало кому-то! — пробормотала я, сдвигая железяку и приоткрывая дверь. — Если так стерегут!
В разоренной комнате находился… Никос. В дурацкой набедренной повязке набекрень, потный, багровый, в пуху от разорванных подушек, весьма разъяренный и… горячо любимый.
В комнате, кроме недобитой кровати, не осталось больше ничего. По ней прошелся океанский шторм, самум и шквал. На полу хрустели обломки интерьера, которые муж расколотил. Мелкие куски белого фаянса изобличали расколоченный не то умывальник, не то унитаз. Думается, следующим стихийным бедствием станет потоп…
— Ник! — заорала я, отвлекая мужа от самоубийственного доламывания кровати. — Я обещаю «и в горе, и в радости», но начнем с горя — не шуми, пожалуйста, а то до радости я не доживу!
Никос резко повернулся на звук моего голоса, дико уставившись на жену, как на привидение, протянул руку, протер глаза, помотал головой и… улегся в обморок.
— С обязанностями придется подождать, — сообщила я себе, устраиваясь у него под боком. — Начнем с права на отдых!
И начала…
