Глава 28
СУД
— Свидетель, что вы можете сказать по делу?
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Совсем ничего.
— Очень важное свидетельство!
Из протоколов судебных заседаний
Кривая башня — исконная вотчина лорда-палача. Каменные глыбы, которые держатся под собственным весом. Крохотные окна. Вечный сквозняк даже там, где окон нет.
Редкие камины и высокие ступеньки. Лестница липнет к стенам, поднимается петля за петлей. В пустоте центра натянуты тросы. Подъемник поставили не так давно, и пользуются им мало. Здешние обитатели считают его ненадежным. Лестница — другое дело. Она одна и освещена скупо. Узка.
Такую удобно охранять. И люди Кормака уже успели занять позиции.
Люди Хендерсона не мешают. Но и не позволяют подняться выше третьего уровня. Путь вниз отрезан. Подъемник тоже будет проверяться. Остается лишь наверх, к гостевым комнатам, выше которых расположены покои лорда-палача.
У Кайя есть к нему вопросы, и от ответов зависит многое.
Хендерсон не удивлен визитом. Он не кланяется, но как-то кособочится, прижимая обе руки к правому подреберью. От него несет болезнью и гнилой плотью, запах ощутим, и странно, что никто прежде не обратил на него внимания.
— Да, я болен, — признается он, указывая на кресло. — Осталось уже недолго. Но, полагаю, что поговорить вы пришли не об этом.
На столике у камина шеренга склянок. И Хендерсон привычно смешивает их содержимое в высоком алхимическом стакане.
— Я пришел выразить вам благодарность за помощь.
— Не стоит. Кайя, извините, но мое состояние позволяет мне говорить прямо. Я и так слишком долго откладывал разговор… неприятно, знаете ли, когда люди меняются. Дункан, Магнус и я некогда были довольно близки. Мы росли вместе. Учились вместе. Сами понимаете, насколько прочны такие связи.
Хендерсон опустился на сооружение из гнутых трубок, поверх которых была натянута парусина.
— Дункан был умен и старателен, что не осталось незамеченным. Его место… ждало его. Так бывает. Есть люди, рожденные драться. Есть те, кто умеет обращаться с властью или с теми, кто ею обладает. Ваш отец тоже был… одинок.
Не следовало вспоминать о нем сейчас.
— На него возлагали большие надежды. Возможно, непомерно большие. И он искренне пытался соответствовать. Дункан же стал для него и другом и советником. Пожалуй, если бы сумел, он стал бы и воздухом, которым ваш отец дышит.
Сам Хендерсон дышал с трудом. Он повернулся на правый бок, неестественно вывернув руку.
— Конечно, он не собирался делиться влиянием. Полагаю, что во многом благодаря его заботам ваш отец заключил брак с вашей матерью, хотя все должно было быть иначе… если вы понимаете.
— Понимаю.
Сейчас — более чем когда-либо раньше.
— Совет был тоже его идеей?
— Да. — Хендерсон поморщился, не то от боли, не то от этого разговора. — Как и некоторые другие… ваши затруднения. Они ведь имеют место быть? Иначе вы бы уже избавились и от Совета, и от Дункана. Полагаю, он не способен вами командовать, но в то же время имеет рычаги давления. И девочка — один из них. Верно?
Что ж, стоит ли отрицать очевидное?
— Кайя, я занял эту должность по просьбе моего старого друга. Магнус клялся, что мои руки будут чисты настолько, насколько это вообще возможно. И могу сказать, что за все восемь лет мне не пришлось казнить человека, в чьей виновности я не был бы уверен. Но сейчас…
Хендерсон поворачивает рычаг, заставляя конструкцию сжиматься. И движение ее вновь причиняет боль.
— Дайте руку. — Просьбу Кайя Хендерсон исполняет. Его боль имеет оттенок горечи, и ее не так и много, но больше, чем способен вынести человек.
Хендерсон не закрывается.
Странно, что за его дверью нет чудовищ. Скорее уж, ожидание. Он не боится умереть, но желает оказаться по ту сторону мира. Его ждут, и встреча будет радостной. Если, конечно, Хендерсон сумеет остаться человеком. Он будет помогать. Не ради верности дому, но ради себя и той, которая спросит за совершенное зло.
— Я не думаю, что дело дойдет до казни. — Кайя вычищает боль до капли. — Кормак устроит суд. Для этого все затевалось. Гийом — расходный материал. Он бы в любом случае умер и так, чтобы дать повод для обвинения. Приговора. И сделки.
— А вы пошли бы на сделку?
— Не знаю.
— Играйте по его правилам. Победить вы не сумеете: не хватит опыта и подлости. — Веки лорда-палача обрели прозрачность, и, даже закрыв глаза, Хендерсон испытывал раздражающее воздействие света. — Но сомнений в серьезности вашего… противостояния возникнуть не должно.
Хендерсон прав в том, что выиграть у лорда-канцлера на поле закона не выйдет.
Слишком мало места для маневра.
— Урфин, не стесняйтесь. Чувствуйте себя как дома… — Хендерсон говорит это, не открывая глаз. Сейчас он похож на мертвеца, но Кайя не сомневался, что, когда придет время, лорд-палач с честью исполнит возложенный на него долг. — Надеюсь, ваша супруга отдыхает?
— Спит.
— Хорошо… постарайтесь вернуться к ее пробуждению. Или, быть может, леди Изольда изъявит желание навестить девушку? Это место… плохо сказывается на людях, особенно столь чувствительных.
Это разумный совет. Девочку с ее страхом и чувством вины нельзя оставлять одну. Да и в Кривой башне, пожалуй, безопаснее будет.
— По закону члены семьи могут разделять все тяготы заключения… — К Хендерсону постепенно возвращались силы. Его кожа розовела, дыхание выравнивалось. Еще немного, и травы скроют болезнь до следующего приступа. — Дункан не станет вмешиваться, пока будет уверен, что контролирует ситуацию. Он будет следить за всеми, кто входит и выходит из башни. Благо сбежать отсюда невозможно…
Один подъемник. Одна лестница. И выход лишь на крышу.
— Да и как бежать, если ринутся стаей по следу. Будете до скончания дней по дорогам колесить, без дома и приюта, точно цыгане…
Урфин присел в свободное кресло и, подперев кулаком подбородок, уставился на Хендерсона. А тот говорил неторопливо, взвешивая каждое произнесенное слово:
— …дикий, кстати, народ. Беззаконный. Контрабанду возят… всякую… честных людей под суд подводят. А уж на ярмарках чего творят! Вы когда-нибудь видели, как цыгане коня продают?
Кайя надеялся, что Урфин все правильно понял, потому что сказанное нельзя было сформулировать иначе: цыганские кони не были напрямую связаны с убийством де Монфора.
Часом позже в подземелье Магнуса — слишком своевременен был его отъезд, чтобы Кайя поверил в такое совпадение, — состоится другой разговор.
— Ты понимаешь, что за тобой будут следить? За каждым шагом. За каждым словом. Малейший повод, и мне придется тебя запереть.
Урфин и так чувствовал себя запертым. Он молча кружил по комнате, не отрывая взгляд от полированной поверхности стола. Кайя очень надеялся, что выдержки хватит, чтобы выслушать до конца.
— Будет суд. И будет казнь. Иначе не выйдет. Отправишься в ссылку. В Ласточкино гнездо. Отсутствовать будешь недолго. Вернешься к весне… нехорошее время. Многие старые люди болеют. И к лету состав Совета претерпит некоторые изменения.
Кивок и вопросительный взгляд: верно ли понято сказанное.
Верно.
Не Кайя первым переступил границу законной войны.
— Сначала навести Изольду. У нее есть предмет, хранение которого незаконно. Ты дознаватель. Изыми. Уничтожь.
— Сколько времени у меня в запасе? — Урфин почти успокоился. Теперь он знал, что делать. И оставалось надеяться, что выдержки хватит.
— Две недели плюс-минус пара дней.
— Кайя… — Кулаки Урфина упираются в стол, точно он желает проломить полированное дерево. — В списке осталось два имени. Лоу или Ингрид.
Женщины?
— Не удивляйся. Поверь, женщины тоже умеют играть в политику. И если уж ненавидят, то от души. Они обе умны. И достаточно хладнокровны. Обе не ограничены в средствах.
Но женщины!
— За последние годы Лоу приумножила состояние Кормаков. А Ингрид — собственное. И обе — за счет торговли с Хаотом.
Ветер свободы и равенства, рожденный на просторах иных миров? Похоже на правду.
— Они работали с посредниками и могли вызвать мага.
— Который исчез.
— Не исчез. — Урфин покачал головой. — Залег. Он рядом где-то. Ждет. И это он помог мне. Наверняка я нужен живым. Вопрос лишь в том, насколько Кормак в этой игре. Он старый шакал. И я не поверю, что не следит… Будет мешать? Или поддержит?
— Доказательства?
Вопрос, лишенный смысла. Доказательств нет и не будет.
— Войну на два фронта мы не потянем. — При ином раскладе Кайя, возможно, рискнул бы, но Кормак внимателен, Тень — умен или, вернее будет сказать, умна, а цена ошибки неприемлемо высока. — Пусть присматривают. Если тебя планировали отвлечь, то дай понять, что это получилось.
Урфину не придется притворяться. У них и вправду получилось.
В охоте на ведьм главное — указать всем ведьму. И стая ринется по следу. Ату ее, ату…
По закону.
По праву сильного.
Потому, что есть возможность сделать больно тому, кто долго раздражал. И не важно, какой ценой. Кто из них вообще думал о цене?
Не знаю.
Порой мне начинало казаться, что я нахожусь на дне песчаной ямы, пытаюсь выбраться, кричу, а люди, стоящие на краю, лишь наблюдают, гадая, выйдет или нет.
В этой ловушке места хватит всем.
Урфину, чья улыбка день ото дня становится все более безумной. И ясно без слов, что он будет драться до последнего, не важно с кем. Он у черты и переступит ее не задумываясь.
А за чертой — чума, которая не различает правых и виноватых. Всех заберет — и обвиняющих, и сочувствующих, и просто мучимых любопытством, отстраненных. Будут спрашивать — за что. За все, наверное. И странно, что люди не понимают этого. Или понимают, но по привычке верят, что Кайя защитит?
Он попытается. Наверное. Ему тоже хватило места на дне моей ямы. Кайя сжигает в камине тряпки, пропитанные темной кровью. Сначала он пытался скрыть от меня, что делает, но понял — бесполезно. Я слышу эхо и этого боя. Вижу, что с ним происходит. И не могу остановить.
Потребую прекратить, и он… прекратит?
Нет?
Не знаю, потому что молчу. Я тоже принимаю эту цену. И все, что могу сделать, — быть рядом.
Кайя остается на ночь у себя. К нему вернулись кошмары, и он боится навредить мне. Во сне их светлость плохо себя контролируют. Но я слышу его сны и прихожу на их зов, забирая себе. Что еще мне остается делать?
Я не боюсь его демонов. Мы знакомы.
Беловолосый мальчишка, неуловимо похожий на Гавина, разве что заносчивый и резкий. Правда, очень быстро — мертвый, но все равно заносчивый. Его зовут Йен. Он уверен, что все получилось донельзя глупо и Кайя виноват — отобрал будущее. Йен бы стал рыцарем, сильным и справедливым, таким, которым гордилась бы семья.
Кайя даже не извинился.
Это совершенно непорядочно с его стороны.
Я пытаюсь убедить Йена, что и на той стороне нужны рыцари. Он смеется в ответ: какие рыцари в стране, где нет войны?
Но с Йеном мы почти дружим. Куда хуже дорога. У нее нет начала и нет конца. Серый камень от горизонта до горизонта. Лошадь. Я ощущаю каждый удар копыта, и запахи — гари, крови, гниения, — и звуки, которых множество. И все как сквозь слой ваты. В какой-то миг вата исчезает и сознание — мое? Кайя? — затапливает чужая боль.
— Видишь, что бывает, когда чувства берут верх над разумом?
Я знаю, кто это говорит, и хочу взглянуть на него. Но это выше моих сил.
— Не мы убили всех этих людей. А Биссот, решив, что стоит над законом. Запомни, закон превыше всего.
Нет.
Но меня не слышат. Голос тонет в граните. Метры и метры вокруг. Кольцо темноты. Связанные руки. И надо выбраться во что бы то ни стало. Собственный крик оглушает. Но времени совсем нет.
Не знаю, догадывается ли Кайя о моем вмешательстве и есть ли от него хоть какая-то польза, но я просто не могу бросить его наедине с демонами. К сожалению, с теми, которые в реальной жизни, справиться сложнее.
Тарк мертв.
Гленна мертва.
Несчастный случай на лестнице. И доказать обратное не выйдет.
Гавин жив: разбитая голова и несколько ушибов. Хуже всего — чувство вины, которое заставляет парня замкнуться и молчать. Он тих и незаметен, старается услужить, и это старание — соль на свежие раны.
Нишхат вторые сутки сидит у двери. Урфин не желает его видеть, но и ударить не способен, потому что бить следует себя. Он не справился, не защитил семью. И все, что происходит сейчас, — результат его ошибки.
— Мой капитан! — Нишхат поднялся и с поклоном протянул нож.
— Уходи.
Урфин не в том настроении, чтобы оценить красивый жест.
— Нет. Или вы. Или свои.
Приговорили, значит. И отменить этот приговор не по силам даже Урфину. Нишхат может бежать и тогда, возможно, спасется.
— Чего ты от меня хочешь?
— Шанс. Искупить. Или честную смерть. Я… наши говорят, что будем башню брать.
— И что, пойдут? — Безумный план.
— Пойдут.
Безумные люди. Преданность или дурость?
— Пусть заткнутся и сидят тихо. Штурма не будет…
Нишхат держит нож, только лезвием к себе повернул. Воткнет под ребра, не задумываясь, искупая не свою вину. И если так, то… тот, кто однажды оступился, получил опыт. Он не позволит снова себя обмануть. А Урфину нельзя светиться в городе.
— Мне нужно, чтобы ты нашел женщину…
…зал суда. Балкон. Притихший Майло трет красные глаза. Он слишком взрослый, чтобы плакать при всех. И носит в кармане плоский камень с дырочкой. Майло отдаст его Тиссе, потом, когда все будет хорошо. Мне бы его уверенность.
Процесс открытый. На этом настоял Кормак, ведь люди должны убедиться, что их светлость примет единственно справедливое решение.
— Назовите ваше имя и род занятий.
— Ивар Дагби. Работаю в мертвецкой. — Парень молод и несчастен оттого, что вынужден говорить перед всеми. — Провожу вскрытия. Изучаю тела и следы на них.
— Какие? — Кормак почти дружелюбен, он кивает, точно поддакивая Ивару, показывая, что всецело понимает и суть его работы, и ту нежеланную ответственность, которая вдруг легла на его плечи.
— Всякие. Удушения. Утопления. Отравления. Виды ран… смерть изменяет тело. Я пишу трактат.
— И вы проводили вскрытие Гийома де Монфора?
— Да.
— Кто распорядился?
— Я. — Кайя редко подает голос, предоставляя право говорить Урфину. Тому надо с кем-то драться, иначе нервы не выдержат.
— Вы ведь не доктор?
— Я учился три года.
— Всего три года…
— И два года работы в мертвецкой. У меня большой опыт.
— Всего два года работы вы полагаете большим опытом? — Он не скрывает насмешки, сомнения в голосе, заставляя Ивара оправдываться.
— Я многих вскрывал!
— И по какому праву? Насколько я знаю, только для того, чтобы получить звание подмастерья, должно пройти семь лет…
Незаконно. И опасно.
— Я не называю себя доктором. И не лечу живых пациентов. Я лишь определяю причину смерти. — Ивар наклоняется чуть вперед. Он чувствует за собой правоту и отступать не собирается.
— И что же стало причиной смерти Гийома де Монфора?
— Внутреннее кровотечение, вызванное многочисленными проникающими ударами в полость живота. Повреждение желудка, кишечника и печени.
Ивар зол, и злость заставляет его кричать. Вот и все. Каждый человек в зале слышал это эмоциональное признание. Правдивое. И несомненно, заслуживающее доверия, ведь если их светлость верят своему человеку, то и лорд-канцлер поверит.
— Сколько было нанесено ударов?
— Семь.
— Семь ударов! — Кормак играет на публику. Он воздевает руки, и тень глумливо повторяет жест. Тень на стене огромна, она достает до самого потолка, точно готова обрушить его на головы тех, кто не внемлет. — Каждый из которых смертелен! И нас уверяют, что она защищалась?
Она сидит прямо. И я не представляю, каких сил это стоит. Урфин рядом, он ни на кого не смотрит, обнимает Тиссу, хотя бы так защищая ее от всего вокруг.
Я знаю, что он говорит, будто все закончится хорошо.
Рядом с ней Урфин меняется. Он становится спокоен и даже весел, беспечен где-то. В эту беспечность легко поверить, и Тисса делает вид, будто верит. Ей не хочется огорчать мужа.
— Расположение и сила ударов говорят, что девушка находилась в состоянии высочайшего душевного волнения! — Ивар уже кричит, но ему не перекричать остальных. В это не поверят, да и нет в местном законодательстве смягчающей статьи.
Я читала законы.
Искала выход, хотя понимала, что Урфин и Кайя выучили этот проклятый Кодекс наизусть.
Все просто до омерзения. Женщина не может убить мужчину.
Ни при каких обстоятельствах… Самозащита? Женщина не имеет права защищать себя. Для этого есть другие мужчины. Зови на помощь. И если вдруг никто не придет, то подавай в суд на обидчика.
Потом, если останешься жива.
А не останешься — родственники проследят за тем, чтобы справедливость восторжествовала.
— Кроме того, мной обнаружены косвенные признаки отравления…
— То есть? — Кормак смотрит на Ивара со снисхождением, как на человека, пусть и невольно, но оказавшего услугу. — На клинок был нанесен яд?
— Нет!
Яд на клинке не согласуется с версией трагической случайности. Зато соответствует планам Кормака.
— Он пил вино.
— Прошу отметить, что в… комнате была найдена начатая бутыль вина и два бокала. А также белая роза. — Трагическая пауза. Людям позволяют самим сделать вывод.
Вино. Роза. Яд и сталь. Трагический финал неудачного свидания.
О да, в моем мире Кормак сделал бы карьеру адвоката. Настолько умело орудовать правдой… если бы лгал, было бы проще. Но лорд-канцлер слишком умен, чтобы идти этим ненадежным путем.
Правда куда более страшное оружие.
— Ваше имя?
— Гавин Деграс. Я… оруженосец мормэра Урфина Дохерти. И я… свидетельствую, что Гийом де Монфор имел намерение причинить леди вред.
Он держится прямо настолько, насколько это возможно для мальчишки его возраста. И говорить старается громко, но силенок не хватает.
— Неужели? И в чем это выражалось?
Молчание.
— Вы вошли в комнату. Там находился де Монфор. Один?
— Да.
— Что он сделал?
Гавин медлит с ответом, но он под присягой и слова не нарушит даже ради Урфина. Тяжело быть порядочным человеком.
— Начал читать стихи.
— И еще что?
— Дал леди цветок… Он бы ее ударил! Он собирался ее ударить! Я знаю!
Но кто поверит мальчишке?
— И что вы сделали?
— Я на него напал.
— С ножом?
— Да.
— Ваша светлость, прошу учесть, что у де Монфора не имелось при себе оружия. Если не считать таковым розу. Гавин Деграс, не вы ли носили цвета де Монфора еще в прошлом году?
— Я.
— И не вас ли он выгнал, обвинив в трусости, небрежении обязанностями и воровстве?
— Я не трус! И не вор!
Гавин срывается на крик. Он понимает, что все почему-то перестало быть похожим на правду, хотя он не произнес ни слова лжи. Но еще слишком мал, чтобы сообразить, в чем же ошибся. И заранее винит себя.
— Не вы ли, убегая, увели с конюшни лошадь, принадлежащую де Монфору, равно как и сбрую? Оружие? Разве это не является воровством? Точно так же нападение на безоружного человека является подлостью.
— Он собирался меня убить!
— Но вы живы. Монфор ударил вас, что естественно для человека, который защищался.
— Он сказал, что выбросит меня из окна, если леди не сделает так, как он хочет!
— Неужели?
Одно слово, но сколько недоверия. И после всего сказанное Гавином выглядит как беспомощная попытка оправдаться. Вор и трус клевещет на бывшего наставника… а Гийома любили, особенно дамы.
— И что же случилось дальше?
— Я… не знаю. Он ударил меня по голове. И я…
— Ударил? Или оттолкнул? А вы упали сами? Но это не важно. Главное, что ваше свидетельство, и без того весьма сомнительное, не представляет ни малейшего интереса. Вы же не видели, как случилось убийство…
— Он плохой, — говорит Майло, прижимаясь к перилам. — Пусть он умрет.
Пусть.
Только наша светлость не знает, каким богам молиться о смерти Кормака.
Страшно было лишь в первый раз. Зал огромен, но сделан так, что малейший звук наполняет его пустоту, словно отражается от синих полотнищ с белыми паладинами. Тисса слышит свои шаги. И шелест юбки. И скрип скамей. И голоса, далекие, сливающиеся в монотонный шум. Не голоса даже — прибой.
— Не бойся, я рядом. — Урфин держит за руку.
Тисса ведь не ребенок, чтобы потеряться, да и теряться здесь негде. Но близость его успокаивает.
Он рядом.
Вечерами, когда возникает безотчетный страх, а из окна тянет холодом, Тисса набрасывает шаль, ту самую, из белых соболей, но все равно не может согреться. Урфин делится своим теплом. И рассказами о мирах, которых бессчетное множество. Почти сказки, только лучше. Тисса позволяет себе верить, что все действительно будет хорошо.
Ненадолго.
Пока он рядом. Урфин остается на ночь, ложится рядом, обнимает и уговаривает заснуть. Но часто сам засыпает первым. И Тисса лежит тихонько, опасаясь разбудить — сон у него чуткий, — смотрит. Запоминает. Они обязательно встретятся, потом, позже, в мире, где нет войны. Иногда Урфин говорит во сне. Отрывисто, зло, и слов не разобрать, но стоит прикоснуться, как он просыпается.
— Что случилось?
— Ничего. Все хорошо.
Кивает и крепче прижимает к себе.
— Тогда спи. — И снова засыпает первым. От усталости.
Когда Урфин уходит, появляется Изольда. Тиссу боятся оставлять одну, и она благодарна за такую заботу. В одиночестве приходит страх — Тисса ведь не героического характера, чтобы совсем не бояться смерти. Изольда приносит бумаги, которые приходится разбирать и переписывать, бухгалтерские книги, счета… Тисса не представляла, сколько всего надо, чтобы открыть лечебницу.
— Мы заказали кровати, столы, шкафы…
…еще посуду — кастрюли, сковороды, тарелки, миски, вилки и ложки…
…перья для подушек…
…солому, которую придется в матрацах менять…
…ткань на белье…
О работе думается легко, и Тисса рада, что ее помощь действительно нужна. Тиссе надо успеть сделать хоть что-то хорошее. И она старается изо всех сил. Времени так мало. И вынужденные перерывы в работе — Тисса должна присутствовать на суде — крадут его.
Вот скамья, выкрашенная в черный цвет, она стоит слева от прохода. Справа — белая, для обвинения. Сегодня лорд-канцлер привел леди Лоу, и Тиссе стыдно смотреть в глаза женщине, у которой она украла мужа. Гийом был… нехорошим человеком, но, возможно, она видела его другим?
— Не верь. — Урфин опять угадывает ее мысли. — Она играет.
Строгое платье и бледная кожа, темные круги под глазами, от которых глаза кажутся вовсе бездонными. Взгляд устремлен на Тиссу. В нем нет гнева, но лишь молчаливый упрек. Неужели можно вот так играть?
Леди Лоу позволяют говорить, и зал молчит, опасаясь упустить хоть слово. Слышен скрип перьев. Тисса знает, что уже к вечеру эта проникновенная речь попадет в газеты, которые охотно следят за происходящим в суде.
Там, за пределами замка, тоже есть люди, которым хочется знать.
…Гийом де Монфор был противоречивым человеком. Его принципиальность, нетерпимость к чужим слабостям, стремление всячески их преодолевать снискали ему дурную славу, хотя всеми его поступками двигали исключительно благие намерения…
— Еще немного, и я сам поверю, что эта сволочь имела прекрасную душу. — Урфин избегает смотреть на леди Лоу, а ее взгляд устремлен на лорда-протектора.
Он выглядит неживым. Живой человек не способен часами сохранять неподвижность. Жутко. И Тисса не в состоянии отделаться от ощущения, что ему тоже плохо. Она помнит Каменный зал и тонкий шнур черной крови, выползающий из уха.
В жизни де Монфор лишь однажды оступился. И совершенная ошибка терзала его совесть, побуждая к признанию…
Трагическая пауза.
…о преступной связи с замужней женщиной, имя которой леди Лоу не смеет назвать. Но предполагает, что раскаяние несчастного ее супруга и стало мотивом для убийства, поскольку…
— Прежде, чем вы продолжите, — голос лорда-протектора глух, — любые домыслы, порочащие честь и репутацию моей жены, произнесенные прилюдно, я буду считать официально выдвинутым обвинением.
Шепот катится от передних рядов к задним. И писец замирает, не зная, следует ли запечатлеть и эти слова.
— Поскольку разум моей жены полностью открыт для меня, то я потребую равного открытия и от того, кто выдвинул обвинение. К сожалению, опыт показывает, что мое вмешательство влечет за собой смерть. Однако закон учитывает возможность, а не последствия. Так что вы хотите нам рассказать?
— Он и вправду может… — Тиссе казалось, что она говорит шепотом, но все вновь повернулись к ней, и, значит, шепот был громким.
— Может. И сделает, если его вынудят. Он бы с удовольствием вывернул Кормака наизнанку. Или припугнул бы, но Кормак потребует ответной меры.
Меры?
— Ребенок, мы все здесь заложники закона. Если Кайя тронет Кормака, или его дочь, или хотя бы кого-то со стороны обвинения, Кормак потребует заглянуть в твой разум.
А это Тиссу убьет.
— Мы ждем, — напомнил лорд-протектор.
— Я… я хочу сказать, что мой муж искал встречи с Тиссой Дохерти. Думаю, желал принести ей свои извинения. Он шел на эту встречу с миром. Но был сначала отравлен, а потом заколот. И она созналась в убийстве! Добровольно. Перед восемью свидетелями. Вот правда, от которой вы не сможете отвернуться.
