ГЛАВА 3
О том, что у семи нянек дитя без глазу

У меня зуб на зуб не попадал то ли от возбуждения, то ли от влажного холода, подло пробирающегося под одежду. И это несмотря на то, что надетые по случаю ночной вылазки мужские порты были туго перетянуты у щиколоток и заправлены в сапожки. Устроившись на ворохе палых листьев прямо в придорожной канавке, я могла наблюдать и за тропинкой, ведущей от деревни, и за ровными холмиками погоста. Жемчужная россыпь звезд над головой и полная глянцевая луна давали достаточно света. Матрена запаздывала. Видимо, для беременной женщины перебраться через реку по шатким мосткам, да еще ночью, было непросто. А что, если ее Лаврентий не выпускает? Ёжкин кот, что тогда делать?

Мои опасения были напрасны. Грузная фигура кузнечихи показалась вдали, переваливаясь, как утица. Вот сейчас как выскочу из своего укрытия — ее точно карачун хватит! Пока я раздумывала о том, как бы поаккуратнее показаться, Матрена поравнялась со мной. Ее лицо было спокойно и сосредоточенно, глаза ничего не выражали.

— Доброго здоровьичка, — пискнула я сдавленно.

Никакой реакции — даже головы не повернула. Размеренное дыхание, пустой взгляд, будто спит на ходу. Слыхала я про таких людей — лунатики называются. Для окружающих безобидны, а вот себе могут беды наделать. Хотя, может, и не в Матрене дело. Помрачение и колдовством навести можно. Если так, то мне сейчас дела не поправить. Эх, была б я хоть вполовину такой сильной ведьмой, как моя бабушка, щелкнула бы пальцами по-особому, и все готово. А так придется соседушку в место силы волочь, да у лешего помощи просить…

От кованой оградки погоста отделилась серая рогатая тень, бесшумно приблизилась к Матрене. Вязкий шепот раздался, казалось, со всех сторон. «Пойдем, пойдем, девонька, давно тебя жду…» Я похолодела и попыталась зарыться поглубже в листья. Соседка молча кивнула и пошла за провожатым. Чуть дальше они свернули с проторенной дорожки. Я кралась следом, пытаясь ничем не выдать своего присутствия. Надеяться приходилось только на помощь лесного хозяина, неведомое рогатое чудовище пугало меня до слабости в коленках. Улесок быстро кончился, мы ступили под кроны деревьев — света сразу стало меньше. Я потерла глаза, пытаясь настроить ночное зрение. Куда они подевались? Странная парочка, которую я преследовала, исчезла, будто корова языком слизала. Прислушалась. Тишина… Обычные звуки ночного леса не нарушались ни человеческим голосом, ни хрустом веток…

— Потерялась, красавица? — раздалось неожиданно над самым ухом.

Тело сработало раньше разума. С разворота я изо всех сил засадила ногой в ночного татя. Огромная фигура грузно осела на землю.

— Arsch! — Зигфрид смотрел укоризненно снизу вверх, держась руками за живот.

— Не знаю таких слов, — покраснела я. — А нечего к одиноким девицам в темноте подкрадываться.

— Да ты бы меня не заметила, даже если б я песни пел… Ходишь по лесу, будто на прогулке.

— Зачем следил за мной? — Грозно сдвинув брови, я склонилась над студентом.

Молниеносная подсечка, перекат, и вот уже я лежу на спине, а надо мной нависает разозленный Зигфрид.

— Во-первых, не следил, а охранял…

— Тьфу, видала я таких охранников… Сами с усами. — Я пыталась вывернуться, уперев руки ему в грудь, и прятала глаза. — Отпусти!

Ладонями я чувствовала гладкую прохладу его кожи, напряжение мышц и то, как часто бьется его сердце. Парень так и не переоделся, под распахнутым камзолом ничего не было надето. Пару мгновений я думала, что он не даст мне подняться. Я твердо встретила внимательный взгляд серых глаз и повторила:

— Отпусти, больно же.

— Кхе-кхе, не помешал? — раздался голос.

Зигфрид ловко вскочил на ноги и поднял меня, ухватив за запястья. Леший смотрел неприветливо, исподлобья.

— Здоров будь, дедушка, — пробормотала я смущенно.

— Виделись, — ответствовал лешак. — Нашли время любиться. Когда тут такие дела творятся. Эх…

— Упустила я твою милку, след потеряла, — повинилась я. — Найдешь?

— Отчего ж не найти… Дело нехитрое.

Студент чинно поклонился:

— Здравствуй, хозяин.

— А это кто у нас тут такой умный? Из каких краев? Какого чина-звания? Ты учти, абы кому мы Лутоню не отдадим. — Дедушка глядел на Зигфрида, как дите малое на масленичный шест, высоко задрав голову.

— Швабский барон фон Кляйнерманн.

— А папеньку у нас часом не Олафом кличут? Слыхал-слыхал…

Студент кивнул. Было видно, что он приятно удивлен.

Видя мое недоумение, леший пояснил:

— Отец твоего милого — главный егермейстер у ихнего кронпринца. Толковый мужик, очень его вальдгайсты — местные лешие уважают. Папеньку, а не правителя… Кронпринц у них как раз… Тьфу, чего это я в политику ударился?

Мне стало понятно, почему Зигфрид с такой легкостью меня выследил. Видимо, с детства с отцом привычный по лесам ходить. А лешак между тем вовсю сворачивал разговор:

— Ну, как говорится, приятно было познакомиться, будете у нас — не проходите мимо. Рубецалю при случае от меня привет передавай. Скажешь, Ляксей Междуречный велел кланяться и про должок напомнить. Лутоня, пошли.

Леший взял меня за руку.

— Нет уж, дорогой хозяин, я здесь не останусь, — ухватился за другую мою руку Зигфрид. — Эта барышня находится под моей охраной и никуда без меня не пойдет.

Я почувствовала себя частью хоровода, ноги сами собой вознамерились пуститься в пляс.

— В нашем деле чужаков не надо, — дернул меня леший.

— А это теперь и мое дело, — потянул на себя студент.

Я мотала головой, как деревянный болванчик. Ёжкин кот! Вот нашла коса на камень, а я посередке на манер пучка травы. Сейчас эти забияки меня напополам разорвут! Вон и рубаха как-то подозрительно трещит.

— Значит, так. — С усилием я выдернула руки. — Успокойтесь!

— А чего он за тебя хватается? — не унимался леший.

— Пока я не выясню, что происходит, никто с места не двинется, — стоял на своем барон.

Переговоры зашли в тупик. Я лихорадочно раздумывала, как поступить. С одной стороны, время не терпит. Матрена, беззащитная и беременная, в руках загадочного рогача. Куда и зачем ее повели, я не выяснила. С другой — использовать студента вслепую как-то не по-людски. Зигфрид кажется мне человеком порядочным и надежным. А поддержка сильного мужчины, к тому же боевого мага, может понадобиться. Я же не знаю, с чем или с кем нам придется столкнуться…

— Дедушка, дай мне пару минут, — решилась я. — Нам с бароном поговорить надо.

Леший обиженно насупился:

— Матрену к Идоловой поляне ведут. Я сразу вас всех засек, как только в лес вошли…

— Ух ты, — прикинула я. — Это ж совсем в другой стороне. Такой крюк делать придется. Нагоним?

— Отчего ж не нагнать… Сейчас, пока ты тут ворковать да любезничать будешь, я лешачью тропу наведу. Вмиг домчимся.

Я повернулась к Зигфриду:

— Ты — хороший огневик?

Парень пожал плечами:

— Неплохой.

— Боевым заклинаниям обучен? Можешь при случае чего-нибудь сотворить?

Барон протянул в мою сторону ладонь, на которой расцветал оранжево-синий огненный цветок. Я завороженно, забыв дышать, глядела на чужое колдовство. В лицо пахнуло раскаленным воздухом.

— Эй, заканчивай! — закричал леший, отвлекаясь от своей волшбы. — Мне только пожара в лесу не хватало!

Парень сжал кулак. Послышалось шипение. На миг я ослепла. Поморгала, привыкая к изменившемуся освещению. Его глаза за стеклышками очков оказались близко-близко, не отвести взгляда, не спрятать. В глубине зрачков бушевало затухающее пламя.

— Ну что, девочка, пришло время посвятить меня в твои загадочные дела?

И я рассказала: и про беременную дуру Матрену, и про свои опыты с волшебным гребнем, и про договор с хозяином леса… Он внимательно слушал, иногда кивая.

— Ты не передумал помогать мне? — спросила я, закончив рассказ.

Зигфрид улыбнулся:

— Фройляйн Ягг так просто от меня не отделается. Только один вопрос. Как ты узнала, что я адепт огня?

Я пожала плечами:

— Догадалась.

— Все готово, — в нетерпении приплясывал на месте леший. — Ну что, пошли или как?

— Барон идет с нами, — проговорила я, ступая в молочный туман лешаковской тропы.

Запахло тиной и болотной сыростью. Сразу стало трудно дышать, сочащийся влагой воздух, казалось, забивал легкие. Я шла первой, положившись на хозяйскую волшбу. Позади негромко переговаривались провожатые. За пределами дороги ничего не было видно, будто движешься внутри белесой пульсирующей кишки.

— А невеста у тебя, добрый молодец, дома имеется? — с места в карьер пустился в расспросы дедушка.

— Кому и кобыла невеста, — отшутился студент.

Леший задумчиво почмокал губами, потом обстоятельно продолжил:

— А откель ты так справно по-нашему научился говорить?

— Матушка моя из этих мест, она и научила. Может, знаете, Магда, урожденная Цурбригген.

— Отчего ж не знать, знаю я Чуркиных, они, почитай, годков тридцать тому корчму на тракте держали. И родительницу твою хорошо помню. Девка — огонь, здоровущая, любой парень ей по плечо был. — Леший мечтательно вздохнул. — Никак не могла себе под стать в наших краях пару найти… Ушла пешком, с котомкой за плечами — лучшую долю искать. Вот ведь как ее жизнь закрутила… А папанька твой аристократический как нарисовался?

— Во время осады Вормса романскими войсками мутер так ловко орудовала отобранным у какого-то солдата двуручником, что отец не устоял. — В голосе Зигфрида послышалась нежность. — Сразу после победы увез ее в свое имение и стал увлеченно заниматься продолжением рода Кляйнерманнов.

А студент-то родителей любит… У меня аж слезы на глаза навернулись, надеюсь, от умиления, а не от зависти. Я-то своих и не помню почти, только бабуля у меня и есть.

Леший хлопнул в ладоши:

— Ну говорю же — бой-девка! А в огневики ты как подался?

— Как все, — ответил Зигфрид. — Поджег случайно замок, местный маг сказал — способности, надо учиться. В нашем княжестве наставника не сыскалось. Отец написал ректору Квадрилиума, меня вызвали на экзамен…

Под ногами приятно поскрипывала галька. Неужто от самой речки окатыши таскал? Да подбирал по цветам — коричневатые, зеленые, бурые… А вот этот плоский стеклянно-прозрачный белый опал я сегодня видела. Да никак ушлый хозяин дорогу закольцевал, чтоб мы подольше шли?! Видимо, любопытство дедушкино разыгралось не на шутку, если вместо того, чтоб к своей любушке спешить, он допросы устраивает.

— Долго еще? — обернулась я к шушукающейся парочке.

— Да нет, почти на месте. — Леший усиленно сигнализировал бровями, чтоб я не перебивала.

Подумаешь, не очень-то и хотелось! Надувшись, я зашагала дальше.

— А невеста у тебя, добрый молодец, дома имеется?

Я навострила ушки. Где-то я уже это слышала… За моей спиной воцарилось многозначительное молчание. Либо студент собирается с духом, либо… Я резко повернулась. Ёжкин кот! На тропинке я стояла одна. Туман молочными струйками растекался по утоптанной траве, прячась под корнями деревьев. Я растерянно завертела головой, пытаясь определить, где нахожусь. Та-а-ак! Вот приметный куст бородавчатого бересклета, а вот одинокая голубая сосенка, неведомо какими ветрами занесенная в наши края, — до Идоловой поляны рукой подать. Я почти у цели, а Зигфрид остался там — на закольцованной лешачьей тропе, где морок, прикинувшийся лесным хозяином, будет бесконечно задавать ему одни и те же вопросы. Что делать? Скандалом ничего не добьешься. Колдовство лесное так устроено, что снять его может только человек, против которого оно направлялось. Так что или Зигфрид сам разберется, или я брошусь в ноги хозяину, чтоб сжалился. А иначе никак.

Дедушка появился, как всегда, неожиданно. Просто вышел из тени и ухватил меня за руку.

— Ты, это, Лутоня, на меня, старого, не серчай. Только очень уж я огневиков не жалую.

— Когда морок с парня снимешь?

— Как только, так сразу. Знаешь, сколько мне ихний брат лесу пожег, когда последняя война была?

— Знаю, ты рассказывал. И про то, как с водяниками объединился, и как пятнадцать боевых магов в болото завел… Ты же у ледзян до сих пор что-то вроде народного антигероя — из байки в байку кочуешь.

Дедушка порозовел и скромно потупил лягушачьи глазенки:

— Не боись, девонька, твоего-то отпущу…

Тут уж моя очередь глазки опускать пришла.

А потом раздался крик. Громкий, давящий, истошный, заставляющий мою кожу покрываться мурашками. Будто вспучилась подо мною матушка-земля, будто небо гулким колоколом качнулось над моей головой, будто… рожала женщина.

Мы с лешим кинулись на звук. На опушке происходили странные вещи. Оранжевый столб пламени поднимался к самому небу — в центре поляны горел костер. Я залегла в кусты, спутник плюхнулся рядом, тихонько охнув. На плоской поверхности валуна, раскорячившись и истошно воя, лежала Матрена. Ее сарафан был задран чуть не до подбородка, огромный живот возвышался над головами окруживших ее рогачей. А тех было уже… Два, четыре, шесть… Размножаются они, что ли? Исчадия сновали по поляне, будто в каком-то недобром танце, передавая друг другу отвратительного вида оружие на длинных шестах, переговариваясь и встряхивая головами, склонялись над роженицей, опираясь руками на камень. У меня просто волосы на голове зашевелились — слопают нашу Матрену, а косточки выплюнут.

— Тужься! Дыши! Тужься!

А голос-то какой — до боли знакомый…

— Ой, что ж теперь с нами будет?! — потрясенно шептал леший.

Я решительно поднялась. Дедушка схватил меня за щиколотку:

— Не лезь, пришибут!

— А вот сейчас и проверим, — дернула я ногой и двинулась в гущу событий.

Мое появление никого не удивило. То есть совсем. Матрене было не до того — живот опускался, ребеночек начал выходить. Голова женщины была запрокинута, бисеринки пота блестели на искаженном от усилий лице, рот раскрывался в гримасе боли.

— Ну, давай, болезная, тужься, вон уже и головка показалась… — кричала ей моя бабушка, поправляя предплечьем постоянно сползающую на глаза рогатую кичку. — Поддайте жару, сестры!

Незнакомые мне бабы в таких же потешных головных уборах принялись подкидывать в костер еловые шишки, палые листья, веточки и все то, до чего дотягивались их квадратные с закраинами лопаты, усаженные на длинные черенки. Несмотря на скудость подкорма, пламя взревело и взметнулось еще выше. Казалось, сейчас молодой серпик луны поджарится на этом огне, как первый блин, который по обычаю нарочно выпекают корявым и кособоким.

— Слабеют-то схватки… — пробормотала бабуля себе под нос. — Лутоня, не мешайся под ногами, потом поговорим.

Старая ведьма, полуприкрыв глаза, положила руки на Матренин живот. Теплый желтоватый свет, изливающийся из ее ладоней, покрывал все будто прозрачной маслянистой пленкой. Роженица закричала совсем уж не по-человечески. Я едва успела подхватить окровавленный пищащий комочек, который кузнечиха исторгла из своего тела.

— Ну хоть какой-то толк от тебя. — Яга ловко перерезала пуповину ножом и забрала у меня ребенка, чьи широко распахнутые рысьи глаза лучше всяких слов говорили о его происхождении.

Нестарая еще баба, широкоскулая и большеротая, суетливо подскочила с квадратным куском домотканой материи.

— Хлопчик, — прошептала благоговейно, чуть огубляя звук «л».

И вот уже новорожденный укутан в теплую пеленку и приложен к груди новоиспеченной мамаши. Костер будто сам собой стал затухать, и вдруг стало заметно, что каменный идол светится неярким пульсирующим светом, напоминая ритмом биение огромного сердца. «Триславна будь, Матушка…» — шептали бабы, по очереди подходя к статуе и совершая глубокий поясной поклон. Мне многое стало понятно. Так вот ты какая, Макошь — прародительница мира! Да за одно подозрение в идолопоклонстве — кандалы и острог, а потом на дыбе будешь доказывать вещунам Трехликого, что «я-де не я и лошадь не моя…». Эх, бабуля, во что ты ввязалась? Глаза идола, волшебно глубокие, смотрели на меня с нежностью и легким упреком. «Пряха нити прядет, в клубок сматывает, не обычные нити — чудесные. Из тех нитей сплетается наша судьба — от завязки рождения и до конца, до последней развязки, до смерти…» — слова приходили ниоткуда и слетали с моих губ, будто желтые листья с обессиленных веток дерева.

— Ну чего пялишься, как баран на новые ворота, — растормошила меня родственница. — Думала, меня можно каким-то поганым гребешком с разума свесть?

Бабушка стояла подбоченясь и злобно зыркала в мою сторону, только что не шипела рассерженной кошкой. Я лишь хватала ртом воздух и вытирала рукавом соленые дорожки слез. А Яга между тем входила в раж:

— Думала, заколдую дуру старую и сама дельце проверну. Ан нет, провертелка еще не отросла! Ты против кого пошла, соплячка?!

— Я думала, ты ребеночка погубить хочешь, — рыдала я в голос.

— Ну все, все… Не убивайся так. — Леший появился, как всегда, ниоткуда и ласково гладил мои плечи. — Я ж говорил, Яга — женщина справедливая, не могла она на смертоубийство пойти.

— А ты чего, шишка еловая, девку сюда допустил? — накинулась бабушка на новый объект. — Было договорено, что морочить будешь, пока обряд не проведем.

— Да нешто внучку твою заморочишь, она все мои хитрости как осенний ледок — с наскоку бьет. А вот огневичок ейный до сих пор круги мотает.

— Ну хоть что-то… С паршивой-то овцы хоть шерсти клок, — начала остывать бабуля; было видно, что слова лешего ей приятны. — А с дружком новым я после разберусь, да так, что не обрадуется.

Тут уж я разозлилась:

— К чему было весь этот балаган с потерей памяти разводить?

— А чтоб неповадно… чтобы впредь… — Разноцветные бабушкины глазки воровато забегали. — Теперь семь раз подумаешь, прежде чем незнакомую волшбу городить.

Вот уж припечатала так припечатала! Больше всего мне хотелось орать, ругаться нехорошими словами и бить посуду. Я глубоко вздохнула, набирая воздуха для забористой тирады.

— Варвара, а чего нас с внучкой не знакомишь? — подошла давешняя баба с широким улыбчивым ртом.

Да уж, рутенский говор давался ей непросто. А из-под рогатой кички на плечи сбегали тонко плетенные светлые косицы. Новая знакомица была ледзянкой. Яга подняла руку в жесте отрицания:

— Погоди, Данута, сейчас ребенка в дорогу снарядим и толковище устроим.

— А мать-то?.. — Тоненькие бровки вопросительно изогнулись.

— Матери он без надобности, — отрезала бабуля. — А в скиту его выучат, вырастят, и будет у Пряхи еще один волхв.

Так, значит, бабушка с самого начала не планировала убивать младенца? Я припоминала формулировки ведьминого договора. Матрене было обещано, что ее «от горя избавят». Только и всего, остальные ужасы я сама придумала. Охохонюшки! Наказать себя, что ли? В угол на горох или вообще розгами по мягкому месту. Представив, под каким углом мне придется извернуться, чтоб это осуществить, я прыснула. Леший пошевелил ушами. А он-то чего как приколоченный тут стоит? Ни полюбовница, ни ребятенок ему уже не интересны? Я оглянулась на камень. Матрена все так же держала младенца у груди. А ведьмы-то хороши — скит у них, общество какое-то сестринское… А бабушка-то — за столько лет ни намека, ни словечка… Тьфу, да что мне за чушь в голову лезет, когда тут такие дела творятся? Я сделала большой шаг вперед и звонко щелкнула лешего по лбу. В кусты бесконечно плавным прыжком сиганул уже слегка поседевший от страха перед приближающимися холодами заяц.

— Бабуль, лесовик Матрену увел, — сказала я, перебирая ворох палых листьев на том месте, где всем виделась роженица.

Яга встрепенулась, повела головой из стороны в сторону, будто прислушиваясь, и закричала:

— Найти!

Остальные жрицы кинулись с поляны, как свора охотничьих собак, послушных слову хозяина.

— Ну ничего… Приведут их сестры, — бормотала бабушка, обессиленно опускаясь на землю возле почти остывшего кострища.

Скупой пасс руками, и вот уже веселые язычки пламени разгоняют ночной сумрак.

— Как же они лешего поймают в его-то владениях? — присела я рядышком.

— Это, девонька, еще неизвестно, чьи тут угодья…

— Одного не понимаю, — поворошила я угольки длинной веткой, — чего ты не разрешила ему ребеночка оставить? И зачем обряд нужен был? Разродилась бы баба тихонько, а там бы уж решали.

— А чего решать? Знаешь, какие из таких полукровок берендеи-перевертыши получаются? Парня обучить надо, к сильной волшбе подготовить. А насчет обряда… Без Матушкиной помощи — никак, обоих могли потерять — и мать и дитя.

Тут меня осенило.

— Получается, что ты свою часть договора так и не исполнила? Что ж теперь будет?

До меня только начал доходить весь ужас положения. Но пострадать вволю не получилось. На поляну ввалился Зигфрид, дрожа от возбуждения и дико поводя глазами. Его раскаленные ладони роняли на землю голубоватые искры. Огневик явно готовился к драке.

— Я опять все интересное пропустил?

— Охолонь, — примирительно сказала бабушка, приглашающе похлопав по траве рядом с собой. — Садись, рассвета ждать будем.

Студент обвел взглядом поляну — идола, алтарный камень, нашу теплую компанию — и устроился неподалеку, потешно свернув ноги калачиком. От остывающих рук шел пар.

— А кровь откуда? — Круглый, с ямочкой, подбородок указал в сторону валуна.

— Матрена рожала, — скупо пояснила я. — Мальчика родила.

— Ну это понятно. — Зигфрид почесал в затылке. — А откуда кровь?

Ёжкин кот! Это в каких университетах таких недалеких студентов держат? Он что, дурак? Меня так и подмывало какую-нибудь похабщину вымолвить.

— Да мужик он, просто мужик, — ответила Яга на мой молчаливый вопрос. — Не перемайся, много будешь знать — скоро состаришься… — Это уже студенту. — Лучше расскажи, зачем тебя ко мне послали? Кто там у вас за главного — мэтр Пеньяте небось?

— Вижу, мои наставники недаром говорили о вашем недюжинном уме, фрау Ягг. — Студент ухватился за пояс, щелкнула пряжка, из-под кованой накладки появился мутный кристалл, больше всего похожий на неровный кусок соли.

С поклоном протянул вещицу бабушке:

— Ректор просил передать вам послание.

Ведьма хитро улыбнулась и без замаха бросила друзу в огонь. Когда дым рассеялся, на месте кострища оказался невысокий сухонький старичок. Его полупрозрачная фигура была закутана в бордовую мантию. А всклокоченная пегая копна волос в сочетании с крючковатым носом и ехидными темными глазами указывала, что перед нами настоящий коренной элориец.

— Варвара! — взволнованно вскричал дедок. — Mi mejor amigo!

И затарахтел, выплевывая звуки, как сухие горошины. Этого языка я не знала. Но, судя по довольному лицу бабушки, послание было не лишено приятности.

— Он нас видит? — проговорила я тихонько, обращаясь к Зигфриду.

— Нет, — так же шепотом ответил он. — Односторонняя связь, типа — звуковое письмо.

— Это твой наставник?

— Ага. Мощный маг огня, одним взглядом может…

Ведьма на нас цыкнула, и мы замолкли. А далекий элориец тем временем выхватил откуда-то чудные гусли с длинной деревянной пластиной сбоку. Пристроил на коленях, пробежался пальцами по серебряным струнам. Гулко разнесся первый аккорд, чеканная мелодия выстраивалась подобно кружеву, зазвучала песня. У дедка оказался глубокий приятный голос. Я не понимала ни словечка, но пел он о любви, да так, что сердце мое замирало в предвкушении, а на глаза наворачивались слезы. И представилось, как крепкие, надежные руки обнимают мои плечи, нежно шепчут губы, а синие как омуты глаза… Брр! Чего-то меня не туда заносит! Я тряхнула головой, разгоняя наваждение. Бабушка хлопнула в ладоши — на поляну опустилась тишина.

— Фольклорная практика, значит… — задумчиво пожевала губами ведьма. — Ну-ну…

— Что мне передать мэтру? — подобрался барон.

— Передай, что ежели его из университета выпрут, сможет скоморошить по дорогам, — отрезала Яга.

Потом милостиво добавила:

— Думу думать буду, тебе решение сообщу. Тут семь раз отмерить надо… Ты пока делом занимайся — пословицы там, поговорки… Тосты опять же. Не все ж тебе полезных в хозяйстве муравьедов потрошить.

Тут бабушка гнусно захихикала, я поняла, что дело пахнет пригорелым. Студенту в ближайшее время здоровьем озаботиться придется, особенно если под каждую здравицу чарку опрокидывать.

Из предрассветных теней бесшумно появлялись сестры. Судя по всему, погоня успехом не увенчалась. Я с удивлением заметила, что все жрицы были гораздо моложе моей бабули. И если Данута по возрасту годилась мне в тетки, то остальные были чуть старше меня. Не бабы — девицы. Студент держался гоголем — плечи расправил, поплотнее запахнул сюртук и поправил очки на переносье. Ведьмы едва удостоили его внимания. Молча рассаживались вокруг костра. Одежда жриц, кроме одинаковых головных уборов, отличалась разнообразием. Данута щеголяла подбитой мехом кацавейкой, накинутой поверх длинной вышитой рубахи. Курносые и голубоглазые, похожие друг на друга, как горошины в стручке, рутенки кутались в богатые беличьи шубки. А еще две барышни, чье происхождение вот так с наскоку не определялось, были в диковинных нарядах, плотно облегающих грудь и широко расходящихся от талии. В памяти всплыло непростое слово «кринолин».

— Они по наведенной тропе ушли, — проговорила ледзянка, повинно наклонив голову. — Совсем…

— Не казнись, — ответила бабуля. — Моя в том вина, забыла я о великой силе материнской любви. Передумала Матрена, ради ребенка за Ляксеем пошла.

Затем продолжила, обращаясь уже ко всем присутствующим:

— Благодарствую, сестры, что по первому зову ко мне на помощь прилетели. Больше нет у меня права вас созывать — ведьмину клятву я нарушила. Теперь вот Данута пусть промеж вас главной будет, пока Макошь свою волю не явит.

И, отметая возражения, пружинно поднялась с земли:

— Лутоня, хватай студента.

— Пусть твоя внучка останется, — проговорила ледзянка, задорно мне подмигнув.

— Не наша она, — сомневалась родственница. — Не успела я в младенчестве ее обратить, а потом уже поздно было…

— Она — женщина, значит, наша. Дай девчонке немножко свободы, чай, не заблудится, дорогу найдет.

— Уболтала, — сварливо согласилась бабушка. — Но чтоб до полудня дома была.

— А я? — начал притихший было Зигфрид.

— А ты, барон, как человек благородный, проводишь пожилую женщину. — Яга картинно схватилась за поясницу. — И забудешь обо всем, что видел сегодняшней ночью.

— О, фрау, забыть о вокальных упражнениях начальства, боюсь, будет выше моих сил. — Студент вскочил и галантно поклонился.

Рука об руку они покинули поляну. А как только их спины скрылись за деревьями, до нас донеслась исполняемая в два голоса песня, в припеве которой повторялось «эль амор».

— Нареченный твой? — брезгливо кривя рот, спросила одна из кринолиновых девиц.

— Друг, — ответила я как могла твердо.

— Глупые вопросы, Тереза, — вступилась за меня ледзянка. — Ночь на исходе. За дело, сестры! Ведьмин круг!

Все взялись за руки. Мою левую ладонь холодила рука высокомерной Терезы, а правая досталась круглолицей и круглобокой рутенке. Не совсем понимая, чего от меня хотят, я исподтишка осматривалась. Закрытые глаза, сосредоточенные лица, напряженные рты. Я тоже зажмурилась. А потом я почувствовала себя так, будто в мое темечко попала молния. Ослепительная вспышка света сменилась угольной чернотой, из которой стали вырисовываться разноцветные ломаные линии. Они бежали, переплетались, путались, сбивались в колтуны. И я понимала, что обязана расчесать, выпрямить эту волшебную кудель, распутать все нити судьбы. Своим новым внутренним зрением я видела каждую из сестер, причем как снаружи — до последней веснушки, до каждой крохотной реснички, так и изнутри — с их чаяниями, обидами, мечтами. Тереза была романской княжной, и самым большим ее желанием было выйти замуж за двоюродного брата. Как я поняла, близкородственные браки в их краях были запрещены, и девушка страдала. Близняшки Дарья и Марья были дочерьми стольноградского купчика, и в миру их заботило только то, что батюшка на новый сарафан денежку не отсыпал. Данута обреталась под Вавелем, занимаясь ведовством в небольшой деревеньке. А пятая сестра — Йохана, оказалась наперсницей Терезы. Причем про себя она думала противным словом «приживалка». И несмотря на то, что все они были разными, та крошечная капелька крови племени ягг, которая текла в их жилах, позволяла им объединенными силами продолжать традицию — служить Матушке. И еще я понимала, что мне в действе отводилась скромная роль источника силы — всех сестер здорово потрепала погоня. И видела, какой смешной чумазой деревенщиной выгляжу в их глазах. И ничуточки, ничуточки не обижалась. Мне было так невероятно хорошо, что я хотела всю себя отдать на служение, выдавить, выплеснуть до донышка, чтоб пустой оболочкой лечь под ноги богине. И она отвечала мне благодарной лучистой улыбкой, в которой я растворялась, как соль в кипятке.

«Эх, иссушили девку», — донеслось издалека, будто сквозь подушку. «Поспешаем, сестры, уже рассвет… не поминай лихом…»

Пришла в себя я ближе к полудню, лежа на холодной земле возле мертвого кострища.