Глава 28
ГРОЗЯЩАЯ ОПАСНОСТЬ
Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать ее не будет. Никто.
М. А. Булгаков
Опасность для России
Победа Московии над всей Русью-Россией — не только достояние истории. Московия — это образ жизни, система ценностей, представления о должном и о правильном. Одним словом — это культура. Культура, которую Московия положила в основу Российской империи, та — в основу СССР.
И в этом кроется опасность для людей — жителей Российской Федерации. Тех, кто называет себя русскими и кого правильнее было бы называть великороссами.
Трудно отрицать, что бытие в недрах огромной империи, в прочных тисках государства и «коллектива» страшно уродует людей. Мало того, что человек отвыкает (точнее — смолоду не приучивается) жить сам, без подпорок государства и общины, — об этом уже сказано немало. В самом обществе утверждаются самые примитивные формы общежития, даже «вспоминаются», казалось бы, давно умершие. Защищая себя и свой образ жизни, люди придумывают самые несусветные способы идеализировать эту архаику, показать всем (и самим себе), до чего же им хорошо без свободы.
Бывший советский, нынче российский человек так привык быть несвободным, что вообще плохо понимает эту потребность и еще хуже понимает, до какой степени несвободен.
Один невозвращенец рассказывает историю, после которой сбежал из СССР. Сотрудник Внешторга, он долго жил в Дании и завел там роман с местной дамой. От лишних глаз они часто уезжали за город. Как-то рассказчик во время свидания приметил подозрительную машину, решил, что его выследили, и страшно занервничал. К его удивлению, женщина ударилась в слезы.
— Я знала, что вы рабы, — плакала она, — но чтобы до такой степени… Чтобы тебя могли так перепугать этой проверкой…
И предлагала все, что угодно, любые усилия, любые деньги: только, мол, беги, пока не поздно, пока еще можешь, беги изо всех сил, чтобы никто не смел выяснять, с кем проводит время взрослый человек.
А до русского впервые, в общем-то, дошло, как выглядит он сам и его поведение для западного человека. И бежал.
«И сейчас чиновники не понимают — как это кто-то что-то произведет, продаст, купит, зарегистрирует сам, без команды. Как это кто-то получит много денег… Благие желания, искреннее стремление к реформам упираются в непонимание самой их сути — свободы и права» [124].
В системе «московско-советско-российского» мировоззрения (как сейчас модно говорить — «ментальности») так же сильна и непривычка к дисциплине.
Всякий запрет, всякая рекомендация вызывает сильнейшее отторжение: а вдруг это начальство придумало, чтобы нас в очередной раз притеснить? В российской действительности подозрение, прямо скажем, далеко не беспочвенное.
Но если мыть машину — это не необходимость, а блажь инспектора ГАИ, то ведь и соблюдение скоростного режима, и правил обгона — это тоже его вредная выдумка. Что водку вредно пить, придумали врачи, чтобы им больше досталось. А уж что надо вовремя приходить на работу, так это вовсе черное измышление начальства. И «всякий порядочный человек» просто обязан гнать по улицам города под 100 километров, напиваться до бесчувствия, опаздывать на работу и вообще быть максимально расхлюстанным.
Об этом блестяще пишет Марина Влади [125], а Карен Хьюит так объясняет одно из коренных отличий британца от россиянина: «Когда британец обнаруживает знак, запрещающий ему въехать в улочку, он рассуждает примерно так: „Я вместе с другими запретил себе въезд“. Русский же исходит из того, что это „кто-то запретил мне сюда въезжать“ [126].
Но точно так же рассуждает русский, когда ему «запрещают» курить, обжираться, пить крепкие напитки или «заставляют» заниматься своим здоровьем и не употреблять экологически вредных дезодорантов. А! Это какой-то иностранный гад придумал, что я не должен использовать это вещество, когда я его-то и хочу использовать! Так я же ему назло буду делать так, как привык!
Так же и с соблюдением любых правил и законов, правил общежития в любой стране.
Поведение туристов из СССР или Российской Федерации в аэропортах или в гостиницах, конечно, можно и пережить.
Это же не советская оккупация, в конце концов! Самое большее, чем чревата проблема, это просто приступ раздражения… Делов! Но людям, которые не могут управиться с самими собой в элементарной житейской ситуации, особенно-то не доверишься и на борту терпящего аварию самолета или во время наводнения. Если они так пихаются только для того, чтобы попасть к стойке первыми, что будет, если от попадания к стойке будут зависеть и правда серьезные вещи?
Отсутствие дисциплины в поведении взрослых мужчин и женщин не вызывает уважения. А современные русские выпестованы Московией и недисциплинированы, что поделать.
И агрессивны. Невероятно, неприлично агрессивны.
Много раз мне доводилось наблюдать, как иностранцы удивляются этой агрессии российских коллег.
Как он любит, холит, пестует свою агрессивность, средний россиянин! И в малом, и в большом он инстинктивно стремится разделить мир на «их» и «нас». Отделиться, спрятаться от «них», отдалившись на северо-восток или закрывшись за колючей проволокой закрытых городов — комфортабельных и добровольных концлагерей для победителей. А если удастся, то напасть на «них», стукнуть, обидеть, уничтожить!
Очень часто россиянин даже не понимает, что он агрессивен, что его поведение прочитывается, как угроза.
— Эти французы какие-то странные! Рявкнешь на них — они улыбаются и отступают! — со смехом рассказывала мне одна дама.
Помнится, я спросил эту даму: а что, по ее мнению, думают французы при этом? И оказалось, что моя собеседница, в ее почти тридцатилетнем возрасте, об этом просто НЕ ЗАДУМЫВАЛАСЬ. Ах, эта прелестнейшая незамутненность совкового сознания! С чем сравнить? Разве что с такой же незамутненностью сознания московита времен Иванушки… Плюнешь в общую миску — эти дураки-шляхтичи из нее перестают есть! Смех с ними, да и только!
Россиянин привык решать все вопросы самым примитивным способом. Он вообще не любит ничего сложного, требующего усилий. Все, для чего нужно учение, квалификация, затраты интеллекта, ему несколько подозрительно.
«Простой» — это у нас до сих пор положительная характеристика человека. «Простейшее решение проблемы!» — радуются люди.
А все, над чем надо еще потрудиться, люди не любят, что поделать…
Интенсивный подход к решению любой проблемы многим россиянам чужд органически, утробно. Ну просто душа не приемлет. И это обеспечивает легчайшую замену разумных, эффективных, но сложных технологий вредными, но зато очень простыми в применении.
Это прекрасно описывает Лев Толстой в «Анне Карениной», когда мужики ломают сложную машину, потому что им не хочется сосредотачиваться, думать во время работы.
Они готовы трудиться, они вовсе не бездельники, но им нужен веселый артельный труд, а не сосредоточенность на том, что они делают [127].
А в политике эта же черта позволяет очень неплохо существовать всем, кто предлагает упрощенные решения разного уровня, от ловли «жидов» под кроватью до омовения сапог в водах Индийского океана. В 1996 году Жириновский имел серьезные шансы стать президентом, и на 90% — усилиями этих любителей простоты.
Столетиями природорасточительная технология отбирала тех, кто работает на рывок, снимает сливки, не задумываясь о последствиях. Веками община и государство отбирали «простых» — тех, кто меньше склонен к размышлению, анализу, сравнению, рефлексии.
А «шибко умные», умеющие и любящие думать, склонные вычленять себя из любой общности и добиваться успеха, истреблялись поколениями, веками.
На государственном уровне господство «московской» культуры уже привело к нескольким катастрофам разного масштаба — от экологических до политических. Назову самую страшную из них: разрушение природной среды.
* * *
Разрушение природной среды — прямое следствие культа расточительности.
Веками никто особенно не заботился о том, чтобы одна и та же земля сохраняла, а тем более преумножала свое плодородие. Для многих в наше время стало своего рода идеалом крестьянское хозяйство. Мол, там заботились о природе, вели себя хорошо, плодородие почв не падало. Эти представления странным образом расходятся со сведениями, полученными основоположником российского (и мирового) почвоведения Василием Васильевичем Докучаевым.
В. В. Докучаев как раз доказал, что плодородие почв при ведении традиционного хозяйства падало, да еще как!
Но никого это особенно не волновало: ни крестьян, ни правительство страны. Подумаешь, истощение почв! Перейти на другое место — и все… Еще при Столыпине идея переселения или идея раздела помещичьей земли была несравненно сильнее идеи рационального использования того, что есть. А тем более идеи интенсификации.
Вроде бы советская власть даже начала с природоохранных мероприятий. В лесах опять появился лось, а в заповедниках — и соболь. Но вот проведение такой масштабнейшей акции, как освоение целины, дает знакомые примеры.
Если хотите: то же переселение избыточного населения на новые территории, на своего рода Новое Заволжье или Казахстанскую Сибирь.
От более ранних актов переселения это отличалось, во-первых, огромной ролью государства, намного большей, чем даже в пору Столыпина. Государство организовывало, везло, отводило, поставляло технику, скупало продукцию, обеспечивало и заставляло. Во-вторых, большая часть целинных и залежных земель просто не подлежала земледельческому освоению. Как правило, это территории, где ураганные ветры мгновенно могут унести плодородный слой. Не случайно русские никогда не селились тут и не заводили своего хозяйства.
Последствия понятны: огромные массивы земель, которые могли использоваться века и тысячелетия, оказались загублены в считанные годы. Масштаб разрушения явился мне во время работы нашей экспедиции в Хакасии. Мы стремились комплексно изучать интересующие нас территории, и среди прочего выяснилось, что хакасской степи, строго говоря, больше не существует. Там, где произрастали ковыльные и разнотравные степи, завели хлебные поля. Два года ходили по уши в зерне, не успевали вывозить. На третий год хлеб не вырос и не вырастал уже никогда, потому что плодородный слой исчез.
Пытались вернуться к скотоводству, но безнадежно: там, где росли степные травы, стал вырастать бурьян и прочие сорняки. На месте прежних степей сейчас лежат так называемые «бэдлэнды» — «дурные земли». Характерно, что в русском языке это явление и не осмысливается никак, приходится переводить с английского. Американцы столкнулись с таким же явлением на Среднем Западе, отследили его и описали. Русские сталкивались с ним множество раз, но не объясняли его, не описывали и не осмысливали. Они просто переселялись на еще пока нетронутые земли.
Впрочем, за последние десятилетия погибло и много «старых» земель, которым как будто ничто и не угрожало. Оказывается — очень даже угрожало: использование земель не по назначению. Когда пахотные земли зарастают лесом, кочкарники приходится распахивать. Заливные луга ушли на дно очередного рукотворного моря, а скот приходится пасти то в лесу, то на бывших пахотных землях. Рано или поздно начинается деградация и гибель земель, что поделаешь.
Сельскохозяйственные земли СССР погубили старые стереотипы Московии: неаккуратность, расточительность, привычка к изобилию земли и упорная вера в то, что обязательно должны быть территории для расселения и для ведения привычного хозяйства. Ну никак не может быть так, чтобы таких земель не было…
Точно так же, как пахотные земли, экстенсивно использовались леса и недра. Леса повырублены так, что давно уже нет никакого такого «зеленого моря тайги». В песнях есть, а в реальности — нет. Есть огромные площади старых и новых вырубок, заваленных гниющими деревьями. Площади, по которым можно бродить целый день, не встретив ничего живого.
Мало кто знает, что в Сибири сегодня охотничьи угодья куда более скверные, чем в Германии, Польше или тем более в Канаде. Плотность расселения косули, благородного оленя, лося или медведя несравненно меньше, и дело не в суровом климате (в Канаде он примерно такой же), а в бедности выхлестанных, истребленных, обнищавших угодий.
Почему же «от них» охотники едут к «нам»? А они и не едут, успокойтесь. В одних США зарегистрировано 15 миллионов охотников и охотниц. Ну и многие ли хлынули в Россию, как только представилась возможность? Единицы, верно? Остальным вполне хватает дичи там, у себя. И даже в Германии и чудовищно перенаселенной Чехии охотничье хозяйство поставлено лучше, а дичи на единицу площади больше в 20, в 30 раз.
Так же вычерпаны недра. Никто ведь не думал, что не все можно сразу же хапнуть, что завтра может понадобиться то, что берем сегодня. Все было просто: наши недра неисчерпаемы, только знаем мы еще не все! Будет надо, пойдем и найдем! А когда к 1980-м годам вдруг оказалось: найти ничего нового уже не удается, совки-московиты развели руками. Даже к прилету марсиан они были готовы больше.
Добавим к этому, что многие культурные ландшафты разрушались совершенно сознательно, из высоких идейных соображений. Например, царящие над Русской равниной белокаменные храмы превращались в склады или в магазины. Другие культурные ландшафты — например, Москва — переделывались до неузнаваемости, а третьи (большая часть Петербурга) превращались в натуральные помойки.
Добавим, что все в чудовищной степени загажено: завалено отходами, в том числе токсичными и радиоактивными, загазовано и залито бензином, мазутом, прочей гадостью.
Никто ведь никогда не соблюдал хоть какого-то порядка.
Наивные люди часто не понимают — охранять в России природу, естественные ландшафты поздно. Больше попросту нечего охранять. Те ландшафты, в которых выросли предки, которые были для них родными, исчезли. Не существует ни целинных степей, ни девственных лесов, в которых водились можжевеловые рябчики.
Природная составляющая России погибла, и тут ничего не поделаешь.
Опасность для мира
Жизнь огромной страны по законам экстенсивного развития и заставила европейцев играть с сочетаниями звуков «Татария-Тартария», а Рейгана говорить об «Империи зла». Страшно сознавать, что огромная страна вдруг может непредсказуемо, нежданно навалиться на соседей, как огромная Запорожская Сечь, только с ракетами и бомбами.
Многие в России до сих пор не в состоянии понять, как много людей в разных странах отерли холодный пот, когда в 1989 году ЦК КПСС все-таки снял тезис о неизбежности мировой революции (то есть, называя вещи своими именами, тезис о мировой войне).
И Российская империя, и СССР были невероятно агрессивны на государственном уровне. Развивать и интенсивно использовать то, что было в империи (а было-то невероятно многое), считалось несравненно менее важным, чем завоевание чего-то. СССР задуман и осуществлен был как страна-колония собственного ВПК. А ВПК задумывалось как орудие мирового господства.
Остается только удивляться, как много людей, особенно старшего поколения, готовы буквально на любые жертвы, чтобы «принести им, не ведающим, как надо жить, счастливую жизнь».
И как много людей страдают первобытной нерасчлененностью сознания, мгновенно обнаруживая «нелюбовь к Отечеству», «русофобию» и прочие ужасы там, где развращенные цивилизацией европейцы увидят всего-навсего экологические или социальные лозунги.
«Коварно, как видим, устроен механизм государственного мифа. Апология тирании искусно переплетена в нем с патриотизмом. Оправдание террора — с национальным чувством. И потому, поднимая руку на тиранию, протестуя против террора, можете оскорбить национальное чувство, борясь за ограничение власти — превращаетесь в изменника Родины» [128].
