Глава 23
Снег был глубок и рыхл. Иван добрался до Волги и с облегчением вздохнул, когда Заграй ступил на укатанную дорогу и сам по себе перешел на рысь. Еще верст десять, и покажутся стены Твери.
Он дважды обогнал небольшие отряды татар, неспешно возвращавшиеся в степи и гнавшие перед собой дрожащих пленных, скот, крестьянских коней, запряженных в набитые различной рухлядью сани. Цепкий взгляд узких глаз жадно шарил по сторонам, готовый прибрать любую, даже самую дешевую мелочь. Что не пригодится в хозяйстве — все равно уйдет за мелкую монету на шумных торжищах Сарая. Так зачем оставлять в снегах эту самую малость, когда есть на кого ее надеть или в чем довезти до далекого и уже манящего дома?
Оба раза Иван провожал эти караваны с болью и душевной жалостью. Война есть война, он сам вернулся в деревню не пустой. Но оставленные отцу пленные все же не оторвались от русской земли! А эти?.. Пополнят ли они невольничий рынок в Кафе, чтобы потом плыть в трюмах или за веслами галер еще дальше к югу? Станут ли новыми татарскими пастухами, сторожами, ремесленниками, наложницами? Или падут вскоре от усталости, холода и голода на обочине, весеннее половодье обмоет их напоследок, звери и птицы расклюют плоть, и лишь черепа Ставра, Грикши или Офросьи будут еще несколько лет смотреть в небеса круглыми глазницами…
Толстый жидкобородый татарин, перехватив взгляд проезжающего мимо русича, широко улыбнулся и оценивающе окинул взором ладные сапоги, полушубок, саблю на поясе, горячего жеребца. Он понял, что парень был явно не смерд, бывший союзник в недавнем удачном набеге. Но война закончилась… значит, и союзников уже не стало. Остались лишь райя, рабы, не вольные никогда жаловаться на своих старых и новых господ!
Если бы Иван хоть немного понимал в татарском, если б он смог угадать смысл тех фраз, что на слуху обменялись оставшиеся позади воины, он бы имел хоть какой-то шанс. Заграй свеж, сабля остра, удар поставлен… Но он неторопливо продолжил свой путь, лишь запоздало обернувшись на ускорившийся перестук конских копыт. И тотчас три волосяные петли пали на плечи, шею, крепко затянулись, вырвали русича из седла и поволокли по дороге. Радостные крики нарушили морозную тишину.
Парню удалось изловчиться, вытащить засапожник и перерезать один из арканов. Но он тотчас получил ослепляющий удар длинной палкой с железным шаром на конце и провалился в небытие. Лишь теплый рысий треух спас Ивана от смерти.
Когда очнулся, увидел себя уже в одной рубахе, брошенным на старую солому саней. Вывернутые назад руки ныли, наброшенная сверху дерюга слегка грела, но беспощадно лезла в ноздри нитями необметанных концов. Услышав чих пленника, толстый татарин, видимо, хозяин семейства, тотчас подъехал:
— Карош мужик, крепкий мужик! Я думал, тибе ворон кормить будешь. Арсен, дурак, совсем не думай, кого как бить нада. Идти нада!!
Ивана вытащили из саней, втолкнули в ряды остальных пленных. Одной веревкой связали его шею с чужой. Гортанный окрик, и уже усвоившие эту команду русичи покорно побрели дальше.
Произошедшее было столь неожиданно и нелепо, столь разительно отличалось от планов княжьего слуги, что Иван замешкался. Кто-то задний ощутимо толкнул его коленом под зад:
— Пошел давай! Сразу плетей ввалят, а то и палкой огреют. Тут о тебе никто жалиться не будет! Тут каждый сам за себя, понял?
Пришлось включиться в общий шаг. К этому, впрочем, принуждал и холод: пока двигался, кровь все же доставляла тепло к рукам, ногам и спине, не давая застыть окончательно. Иван смирился, с надеждой поглядывая по сторонам: вдруг увидит чье-то знакомое лицо, вдруг кто-то из княжьей дружины поскачет навстречу или вдогон?! Один окрик мог бы решить все, в беде бы его не оставили.
Но дорога была пустынна. И купцы, и простолюдины затаились, выжидая, когда окончательно схлынет иноземная волна. А ратные… ратные скорее всего все еще праздновали победу либо в своих домах, либо в княжьих людских. Попадались лишь узкоглазые лица да такие же бедолаги…
На ночь всех пленных загнали в общий сарай. Втащили бадью с теплой водой да кинули пару караваев хлеба, которые были тотчас разделены не по справедливости, а по закону сильного. Ели торопливо, прикрывая ломти от других. Еще не слишком оголодавшему Ивану это показалось страшным и диким, но на его вопрос невольный спутник с веревкой на шее резонно ответил:
— Посмотрим, чего ты завтра запоешь! Бывать, что вообще ничё не дают. А жить-то хотца даже с петлей на шее. Глядишь, пригонят на место, образумится там как-нито!..
Спать легли, тесно сбившись в кучу, грея теплом тел друг друга. И здесь более сильные оказались в середке. Близкое дыхание смерти быстро заменило в людях человеческое на звериное.
Сон не шел. Иванов спутник тоже не спал, посасывая, видимо, специально оставленную для этого случая корку. Иван толкнул напарника локтем в бок.
— Чего? Не дам!! — тотчас огрызнулся мужик.
— Жри, перебьюсь. Слышь, ты откуда сам? Из Торжка?
— На рати взяли. Хотел до ворот городских добежать — не успел. Сам Ховрул там меня и заарканил. Из Рузы я, с ополчением пригнали.
— Ховрул — это кто?
— Десятник ихний, который самый толстый. Тут, кажись, одна родня подобралась, в десятке этом. Старик еще ничего, не шибко лютует. А вот тот, что палкой тебя по башке саданул, — зверюга! Не Ховрул — порубал бы он всех, право слово! У него на рати брата прикончили, вот и лютует, ирод. Остерегайся!
— Так вы все новгородские?
— Пошто? Есть и ваши, ржевские, бабы. В лесу их переняли, волокут вот теперь. А уж кто дойдет — одному Господу известно. Троих уж эти гады прирезали. А ты дураком не будь, жри, когда дают, да спи поболе. Может, еще и дотопаем. Бают, вскоре теплее станет…
Утром Иван попытался обратиться к Ховрулу и предложить за себя выкуп в несколько гривен из тех, что были припрятаны отцом. Но татарин лишь хитро усмехнулся:
— Лучше иметь рядом с собою простого коня, чем вдалеке горячего скакуна! Ты сильный, дойдешь. У моря тепло, подкормлю, потом в Кафу поедем, за сильного раба хорошо заплатят. Отец твой далеко позади, а воин никогда не должен оглядываться и возвращаться. Примета плохая.
Дни и ночи потянулись одной нескончаемой чередой. Иван стал таким же, как все: озлобленным, дерущимся за брошенную подачку, спящим в середке, равнодушно взирающим на замерзших под утро либо оставшихся вдоль дороги. С пленными не церемонились, по дороге вливались новые. Под Рязанью, под Нижним Новгородом… Слабые и больные стоили в степях мало, так зачем переживать, что они сдыхают. Попыток убежать по дороге у пленных даже не возникало.
Да и куда было бежать? Если каким-то чудом вырваться из-под зоркого ока Ховрула, обмануть его злобных псов, уйти в леса — все равно конец! Не найдут утром по следам — замерзнешь. Найдут — зарубят в назидание другим. Или же переймут иные татары, торопливо изучающие днем все свежие лесные следы в надежде наткнуться на не разграбленную деревню или лесной схорон. А когда начались степи, стало еще хуже. Степь — не лес, ее Иван не знал и не понимал. Да и сил к тому времени у бывшего ратника заметно поубавилось, оставалось лишь смириться и молиться.
Не достигнув Сарая, Ховрул повернул на закат солнца и вскоре нашел в донских степях своих жен, молодых детей и рабов, охраняющих несколько небольших стад. Долгий путь завершился, и это была первая радость для достигших Приазовья девятнадцати человек в донельзя оборванной одежде, со спутанными грязными волосами и сбитыми ногами. О том, что для многих это будет лишь временная передышка, не хотел думать никто.
Иван был поставлен вместе с другими двумя пленными пасти табун пригнанных и здешних лошадей. Ховрул уже явно выделил людей для последующей продажи и перевел их на отдельный котел, в котором помимо крупы нет-нет, да и оказывались бараньи потроха, очищенные кости. За два месяца парень отмылся, окреп, несколько заглушил постоянное чувство голода. Хозяин частенько довольно посматривал на живой товар, прицокивая языком:
— Кушай, кушай! Ховрул добрый, Ховрул щедрый! Ховрул тибе жирный сиделает. Не будем Сарай кочевать, прямо в Кафу скоро поедем. В Кафе цена будет вище! За такой крепкий урус моя много получит. Кушай, Ванья, кушай. Скоро целый баран вам забить прикажу.
Но действительно зарезанный и скормленный пленным баран означал лишь начало нового витка неизвестности. Ховрул посадил полтора десятка пленных в большую крытую арбу, взял с собою в качестве охраны трех сыновей, запряг откормленных быков и отправился вниз по Дону. Его конечной целью была генуэзская колония Кафа, славящаяся своими рынками и расположенная в неведомом русичам Крыму. Кормили сытно, работой не изнуряли: хозяин явно заботился о внешнем виде своего будущего товара.
Пленные вновь насупились, сделались неразговорчивыми и хмурыми. Если из Орды еще существовала хоть и призрачная, но возможность вернуться в родные северные леса, увидеть милые сердцу избы и лица, то Кафа перечеркивала все. Ибо оттуда путь вел еще дальше к югу, за моря, которые обратно уже не переплыть…
Когда у человека не остается никакой земной надежды, он поневоле обращается к небесной — Богу. И христианин, и мусульманин, и буддист. Не миновала чаша сия и Ивана. Пожалуй, так страстно, как он взывал к небу, он молился лишь раз в своей жизни: в сельской церквушке, когда приносил обет разделаться с убийцами брата. Теперь же, последние два месяца, воин молился часто и истово. Однажды, когда они лежали ночью у затухающего костра, он прочитал «Богородицу» сорок раз, и вдруг показалось, что воздух рядом заструился и рядом с арбой из ниоткуда появилась красивая молодая женщина. Светом и теплом дохнуло от нее. Она пристально глянула на Ивана, улыбнулась и растаяла во мраке вновь.
Ошеломленный пленник несколько минут молчал. Потом толкнул локтем безучастно глядящего в звездное небо соседа:
— Слышь, Стёпка! Ты видел?
— Чего?
— Только что Богородица нам явилась!
Степан презрительно хмыкнул:
— Говорили тебе: накрывай днем голову! Напекло, поди. Так и до удара недалеко. Откуда она тут возьмется, в краю нехристей поганых?
— Да была она, была!! Вот как тебя видел!
Ховрул уловил часть разговора.
— Степь горячий, воздух туда-сюда ходи, мираж делай. Степка прав, голова закрывай нада. Ты мне здоровый нужен, Иван!
До самого утра не мог понять тверич, привиделось ли ему или чудо действительно состоялось. Но в душе все сильнее крепла вера, что в его судьбе вскоре неминуемо произойдет поворот к лучшему. Так и случилось!
На следующий вечер они остановились в заросшей сочной травой балке, распрягли быков, расседлали лошадей. Ивана отправили собирать для костра сухой кизяк, траву, бурьян.
Он сделал две ходки и вновь удалился от стана, посматривая по сторонам. На дороге показался небольшой отряд конных, идущий хорошей рысью под бунчуком на длинном древке. Ехал явно не простой кочевник. На всякий случай пленник чуть отошел в сторону.
Его зоркие глаза уже начали видеть черты людей. Внимание привлек ехавший в числе первых молодой татарин в легкой дорожной кольчуге, отделанной золотом и серебром. Что-то знакомое увиделось в этих безбородых скулах, широкой довольной улыбке, орлином носе. Еще пятьдесят метров… И тут Иван узнал!!! Это же был Торгул, молодой хан Торгул, что ходил с Камилем в русские земли! Тот самый человек, что пытался переманить лихого рубаку к себе на службу и который на прощание преподнес в качестве кровавого дара голову не желавшего подчиниться ханской воле нойона. Но ведь Торгул — это не Ховрул! Он воин до мозга костей и знает цену стоявшего сейчас с сухими навозными лепешками в руках ратника! Он уж точно не потащит Ивана на невольничий рынок! Может быть, это и есть тот подарок судьбы, что приготовила ему Богородица?!
Отшвырнув кизяк далеко в сторону, Иван опрометью бросился к отряду:
— Торгу-у-ул!! Хан Торгу-ул!! Эй, вы, стойте! Это я, Иван! Узнаешь меня, хан?!
Странное поведение русича не могло не привлечь внимания как проезжающих, так и его временного хозяина. Ховрул с сыном схватили сабли и бросились к нечестивцу-тверичу. А от конного отряда отделились несколько верховых и взяли наглеца в кольцо.
Хан неторопливо подъехал и уставился на Ивана.
— Откуда ты меня знаешь? Кто ты такой?
— Ванька я, тверской дружинник! Зубцов помнишь? Камиля помнишь? Я с ним дрался тогда, а после ты меня еще к себе служить позвал, помнишь? Ванька я, Ванька Федоров, двумя руками биться могу!
Забыв про всякую осторожность, тверич замахал обеими руками, изображая своеобразный танец с саблями. Нукеры насторожились, двое обнажили сабли, но хан повелительным жестом поднял руку вверх.
— Иван?.. — явно припоминая, произнес он. — А-а-а, Михайлов посыльный! Письмо бедному Камилю, да? Дайте ему две сабли! Нури, проверь, что может этот русич! Не убивать!
Рослый нукер, на голову превосходящий Ивана, лениво слез с коня и снял с торок щит. Тверич же жадно схватил рукояти брошенных ему сабель и вновь почувствовал себя свободным. В неописуемом восторге он несколько раз рассек воздух над головой, словно проверяя, слушаются ли его руки. Парень даже не заметил, как трое на всякий случай вложили стрелы в луки.
Подбежавший Ховрул, узрев ханский бунчук, конским длинным волосом реявший над всадником, словно подрезанный пал на колени. Сын немедленно последовал за отцом, коснувшись лбом земли.
— О, великий… — начал было хозяин Ивана, но Торгул нетерпеливым жестом ладони заставил кочевника замолчать. Его внимание уже было приковано к двум изготовившимся к поединку противникам.
Громадный Нури как-то снисходительно сделал первый выпад и едва успел прикрыться щитом, отражая ответный удар лишь слегка отшагнувшего в сторону русича. А дальше завертелось!..
Со стороны казалось, что бились насмерть. А впрочем, так оно могло и быть! Иван вновь стал самим собой, забыв про месяцы унижения и позора. Пасть в честном бою было гораздо лучше того, что ожидало впереди. Нури же, поняв, что перед ним не зеленый юнец, пустил в ход все свое умение багатура, но достать острием юркого и удивительного поединщика никак не мог.
Развязка наступила через минуту. Татарин, прикрывшись щитом, на какой-то миг потерял из виду левую руку Ивана. И тот хорошо поставленным приемом закрутил своим лезвием чужое, вырывая саблю из рук гиганта. Отлетев на добрый десяток шагов, она вонзилась в землю, упруго покачиваясь из стороны в сторону.
Вздох удивления одновременно вырвался у всех зрителей. Нури отскочил назад, протянул руку, требуя нового оружия. Но тотчас осекся после короткой фразы Торгула.
По его знаку двое подбежали к победителю и одновременно отобрали у него сабли. Хан тронул коня и вплотную подъехал к тяжело дышавшему тверичу.
— Теперь вижу, что это действительно ты. Почему здесь? Почему в таком виде?
Иван без слов глазами указал на Ховрула. Легкая усмешка легла на губы знатного татарина. Он что-то спросил кочевника, тот угодливо ответил. Еще несколько фраз. И без перевода было ясно, что шел торг, причем Ховрул явно робко вел свою линию. Торгул хлопнул в ладони, к нему подвели коня с вьюками. Несколько серебряных монет полетели в траву. Поднимая их, Ховрул одарил Ивана таким бешеным взглядом, что тверич невольно сжал кулаки. Да, столь понравившийся татарину на зимней дороге всадник в конечном итоге ожидаемой выручки так и не принес! Но изменить что-то было уже не в силах жадного нукера.
Новая фраза на незнакомом языке. Те двое, что обезоруживали Ивана, быстро и ловко связали ему запястья сыромятным ремешком. Подвели свободного коня, посадили в седло. Отряд тронулся, увозя русича в сторону, обратную той, по которой он ехал еще сегодня.
