Глава 19
Шло время. Вести для княжича Дмитрия приходили все менее и менее радостные. Явно предупрежденный бежавшим Романцом или людьми московского князя, успел удрать из Ржева мятежный Федор, подавшись под защиту сильного северного соседа и его вольницы. Он заручился поддержкой московского князя и новгородской боярской верхушки, с позором выгнал из города всех людей великого князя. Юрий Московский послал в Новгород в качестве наместника своего брата Афанасия. Все более становилось очевидным, что спор смогут разрешить лишь мечи.
Поздней осенью два войска, тверское и новгородское, сошлись по разные стороны Волги-матушки и более месяца простояли без активных действий, ожидая, когда окрепший лед сможет выдержать тяжесть окованной рати и коней. Для Дмитрия это было первое самостоятельное дело, и он явно робел принимать решения сам, советуясь с ближними боярами. А княжьим советникам излишняя активность тем более была ни к чему: неизвестно, как взглянет Михаил на возможную неудачу в сечи?! И это тогда, когда боярин Василий на пару с катом Митрофаном денно и нощно выжигают чью-то измену!.. Нет уж, пусть лучше все идет как идет!! Захочет кто взять все на себя — исполать! Нет — моя хата тоже с краю! Перейдут новогородцы Волгу — рать неизбежна. Не перейдут — можно и далее тешиться с друзьями да наложницами в походных шатрах, с грустью вспоминая домашние перины да разные вкусности своего сокалчего. Дак не вечно, поди? У супротивников грусть тоже не дома осталась!
В итоге до большой стычки дело так и не дошло. Как встал хороший лед, начали обмениваться посыльными. Новгородцы требовали прежних вольностей, Дмитрий настаивал на выдаче беглецов Бориса и Федора и соблюдении установленных его отцом порядков. Начались Никольские морозы, в чистом поле зимовать становилось все тяжелее. И с той, и с другой стороны заболевали ратные, усиливалось ворчание на бездействие старшин.
Тверским боярам, возглавлявшим рать, стало известно от приехавших из Орды гонцов, что мало-помалу Михаил Тверской добился-таки ханской милости. Ценой опустошения собственных кладовых, ценой сотен серебряных гривен, многих десятков соболиных, куньих, лисьих и иных шкурок! Благодаря красноречию своих верных слуг, многие годы проживших в низовьях Волги и прекрасно постигших все тонкости татарской дипломатии. Великий хан Узбек уже почти склонился к тому, чтобы в споре между Юрием и Михаилом отдать великокняжеский ярлык последнему. А это означало, что уже этой зимой с новгородцами будет говорить не какой-то юный тверской княжич, а утвержденный Ордой господин Руси, который мог навести на непокорного непобедимые доселе татарские тумены.
Боярин Василий примкнул к пассивной партии бояр. Розыск закончился, внутренняя угроза была успешно ликвидирована. Теперь пусть сам великий князь решает, кого карать, а кого миловать! Он вместе с княжичем остановил войско вольного города, не допустил большой беды — и слава Богу! Теперь временно замириться, вернуться в дома, отогреться и начинать все по-новому, но уже под рукою великого князя! Он, равно как и прочие бояре, настойчиво советовал Дмитрию поступить именно так, одновременно прося отца привести с собою из Орды степную конницу для окончательного усмирения не желающих исправно платить великоордынский выход.
В итоге все так и свершилось. Стороны подписали перемирие. Никто ничего не заплатил, никто никого не выдал, никто ничего не уступил. Дружины повернулись и отправились на теплые квартиры. Ничья в пользу новгородцев!
Воспользовавшись серьезным успехом в своей извечной которе с Михаилом, Юрий Московский немедля добился, чтобы новгородцы пригласили его на княжение, и вместе с братом Афанасием соколом ринулся на Волхов.
Шестинедельное стояние на Волге Ивана почти не коснулось. Лишь однажды он был вызван Василием для очередных указаний. В лагере десятник пробыл три дня. Без опаски съезжал на тонкий лед, вглядываясь в лица новгородцев в надежде увидеть знакомых. Его окликали, шутливо звали похлебать рыбьей юшки под немецкое крепкое вино. Иван в ответ предлагал погонять на пару верхами волков, этих неизменных спутников любой войны, стаями следовавших за обозами в ожидании стычек и последующих пиршеств. В ту осень серого зверья выло по обеим берегам Волги предостаточно!
Он узнал, что Игнатия среди новгородцев не было. Купец еще до ледостава отправился торговать со шведами, да и застрял надолго — то ли в этой стране, то ли на обратном пути в Псков, преследуя свою и хозяйскую выгоду. А вот сам Онуфрий оказался вместе с сыном на недалеком левом берегу.
Узнал об этом Иван совершенно случайно. В очередной раз горяча коня и высекая подковами крошки из молодого льда, он прорысил вдоль своего берега. С противоположного донеслось:
— Эй, лапотник! Не смерди по ветру, нос воротит от твоей холопьей вони!!
Иван опешил. До этого ему казалось, что грызутся и спорят лишь бояре да посадники, приведшие их сюда. Простому люду, вытащенному из курных изб, эта рать была совсем не нужна. Если и заплатит побежденный откупное, то серебро уйдет в чужой, более глубокий карман. А зипуны в качестве добычи да лишний конь, пойманный за узду после горячей рубки, хоть и имели ценность, но не такую, чтобы ставить против них собственную жизнь. Оттого и перекликались с Иваном доселе весело и с грубоватым мужицким юморком.
Обиды парень не сдержал и в свою очередь отозвался:
— А ты понюхай получше! Может, это сосед твой со страха полные порты уже наклал?! Сунь руку, пошарь!!
Слышавшие это тверичи обидно зарыготали. С новгородской стороны разом свистнули две стрелы. Иван успел прикрыться щитом и поспешил на берег. Донесся довольный хохот теперь и с северной стороны.
— Ну, суки, погодь! Первые начали!
Супротивников разделяло более полусотни саженей. Чувствуя себя в безопасности, бородатые ратники оживленно переговаривались, тыкая пальцами в сторону тверичей. Один, скорее всего тот, что затеял перебранку, бросив на снег лук, задрал тулуп, спустил порты и нагнулся, пошлепывая себя по ядреной голой заднице. Иван стянул со спины арбалет, взвел его, вложил тяжелую стрелу, прицелился и даванул на спуск. Прошло то время, когда он еще только осваивал творение тевтонских оружейников. Теперь что тугой лук, что железная тетива для него были едины. В чем не замедлил через пару мгновений убедиться незадачливый насмешник.
Стрела попала точно в срамное место. Смех сменился воплем боли и возгласами удивления. Раненого подхватили, новгородцы дружно вспятились. Но почти сразу донеслось:
— Эй ты, погодь! Давай съедемся на середке, поболтаем! Не бойсь, стрелять не будем.
Свои тотчас шепнули:
— Ванька, не верь! Арканом могут уволочь!
— Ничто, можно и побаять! А только коли замятня какая приключится, так уж вы поспешайте. Не дайте сгинуть за спасибочко.
Дождавшись, когда от северного берега отъехал конный, Иван направил вперед своего Заграя. И уже через десяток метров признал в приближающемся боярине Семена. Того самого, что взял за себя никак не забываемую тверичем Аленку.
Они съехались почти на середке и остановились. Горячий конь под Семеном затанцевал, звеня дорогой сбруей. Глаза молодых парней встретились.
— Ну, здравствуй… спаситель! Как живется-можется?
— Спаси Христос! Жаловаться вроде не на что.
— По Алене моей не скучаешь?
Вопрос был столь неожиданным, что Иван на какое-то время растерялся. Боярин тем временем продолжал бросать сквозь плотно стиснутые зубы:
— Помнишь, я обещал тебе, что обязательно потолкую с глазу на глаз с ненаглядной моей? А уж потом решу, кому верить: тебе или иным? Так вот: она сама спор этот наш давний разрешила!
— Не понимаю, о чем ты, боярин…
— О чем? — взъярился Семен. — Ты не знаешь, о чем?! А то, что сына моего, ею рожденного, Елена все именем твоим назвать пыталась!! А то, что она в беспамятстве любовном, когда стонет и глаза закрывает, меня уже два раза Ванюшкой назвала?! А то, что после кнута моего мужнего прямо в лицо сказала, что не любит и не любила никогда? Этого тебе мало, хорек вонючий?!
Он выхватил саблю и бросил коня вперед. Иван вырвал из ножен свой булат и успел отразить удар. Еще мгновение, и двое завертелись бы в жаркой круговерти на тонком льду. Исходом была б чья-то смерть или увечье. Но не судьба была еще обоим пролить из-за Алены кровь…
— Семен! Стой, сукин сын! Запорю, мать твою!.. Отрызь!!!
Боярчук бешено оглянулся. С левого берега, яростно нахлестывая плетьми коней, уже летели пятеро, и в переднем любой сразу бы признал богатого новгородского боярина. Это был Онуфрий.
Накануне через посыльных новгородская верхушка и Дмитрий с советниками начали вести мирные переговоры, столь устраивавшие северян. Нежелательная сшибка на льду вполне могла перейти из поединка одиночек в свалку многочисленных воев. А пролитая кровь остывает не скоро, даже на декабрьском снегу, обжигая гордость и сердце. И переступить через нее без новой, еще большей, порой становится уже невозможно…
— Везет тебе, выблядок! Отца принесла нелегкая. Не резон мне с ним лаяться пока, не отделил еще как следует от себя.
— Это тебе повезло, белоручка!! — забыв, что перед ним боярский сын, столь же запальчиво ответил Иван. — Двоих бы ноне боярчат из тебя сделал!
— Рати не избежать, сердцем чую. Сойдешься ль один на один тогда?
— Сойдусь, коли жив буду и зад твой раньше времени не увижу.
— А Елене я, как возвернусь, привет жаркий от тебя передам, ей-ей! Кнутом да с размаху разов двадцать! Ниче, мальца и кормилица вскормит. А эта сучка сама вскорости в монастырь запросится грехи свои замаливать!!
Не дожидаясь отца, Семен гикнул и наметом полетел к своим.
Когда Ивана увидели вблизи тверские ратные, они опешили.
— На тебе лица ж нет, о Господи! Об чем баяли, что случилось? — градом посыпались вопросы.
Не отвечая, он проследовал дальше. Лишь достигнув боярского шатра, спешился и спросил стражника позволения увидеться с Василием.
Отец Алены выслушал монолог десятника не перебивая. Тяжелая морщина легла меж его лохматых бровей. Повернувшись к иконам, несколько раз перекрестился, неслышно читая молитву. Затем вновь явил Ивану грозное лицо:
— Так между вами и впрямь что-то было?
— Не было ничего, боярин, Богом клянусь!
И совершенно неожиданно для обоих добавил:
— Не успели ничего сделать! А оба хотели в ноги тебе пасть тогда еще, после охоты княжьей. Люба мне Алена, и я ей люб! А теперь хошь казни, хошь прочь гони, мне все едино! Не могу более на сердце своем это носить. Ты знаешь, что плохо ей там, в Новом Городе, и это главное. Дозволь мне немедля туда поспешить, пока муж ее здесь, да выкрасть дочь твою из теремов боярских?! Он ведь ее либо до смерти забьет, либо силком постриг принять заставит, лиходей!
Стоя на коленях, Иван ждал удара. Василий вытянул из ножен саблю, но замаха не последовало.
— А пошто? — глухо произнес отец. — Она ему Богом дана, пусть к Богу и уходит, коль так все повернулось. А ты пошел с глаз долой, пока цел.
— Совсем, боярин? Из дружины тоже гонишь? Не жить мне без княжей службы верной, не могу снова в леса вертаться! Уж лучше вели гридням, чтоб прямо здесь голову мне смахнули…
Василий покосился на согнувшегося в земном поклоне парня. Вспомнил о той пользе, что успел принести Иван и великому князю, и ему за время своей недолгой службы. Едва заметно отмяк:
— Пшел на Волок Ламский! Без моего приказа оттуда ни ногой, понял? Десяток передай Юрию, в простых ратных походишь.
Когда молодой воин уже выходил из шатра, боярин добавил:
— И деревню у отца, как замиримся, отберу! Неча таким волю давать. Можешь заехать и сказать, пусть к передаче готовится.
Когда же скрип снега под ногами Ивана затих, Василий, не в силах подавить новую волну отеческой ярости, с размаху рубанул клинком по легкому походному столику.
