Леха и Русса грубо схватили и поставили связанными на ноги, а чтобы они не упали, прислонили к деревьям. Братья осматривались вокруг. Поражало большое количество воинов, их было несколько сотен. Откуда могло взяться такое их число в небольшом селении? Не иначе, как в нем ночевали жители других деревень. Впрочем, на размышления им времени не давали. Один из врагов, как видно предводитель, подступил с допросом к Леху, видя в нем старшего из захваченных:

— Ну-ка рассказывай, куда направлялись и что собирались выведать?

— Да никуда, — решил придуриться Лех. — Вот с братом надумали немного прогуляться по лесу, грибов и ягод пособирать.

— И в полном боевом снаряжении?

— Ну, мало ли кто может встретиться в лесу? Вот вы нечаянно попались. Кстати, мне кажется, я тебя где-то видел…

— Ты мне зубы не заговаривай. Лучше ответь, много ли воинов находится в селении?

— Будто не знаете, — удивился Лех. — Вы сами оттуда идете, а спрашиваете…

— Послушай, Турбид, — обратился один из воинов к старшему, — наш пленник как-то странно говорит. По-моему, он не германец, а славянин.

— Чего мелешь? Откуда здесь быть славянам?

— Я и сам в недоумении. Но вот говор у него не чистый. Ты бы построже их поспрашивал, кто они такие и из каких краев?

— Ты чего, правда не германец? — спросил Турбид Леха.

— Правда. Я славянин из племени бодричей.

— А как здесь оказался?

— Служу в римском войске наемником. Послан с поручением начальником гарнизона Аврелием.

— А я его знаю! — вдруг раздался голос другого воина. — Он центурион, я его видел на стенах Виндобоны.

— Да вы-то кто такие? — удивился Лех.

— Как кто? Мы из племени квадов.

— Так вы не бургунды? — еще не веря своим ушам, переспросил Лех.

— Какие мы бургунды! — захохотал Турбид, а с ним и окружавшие его воины. — Мы самые настоящие квады. Я воевал недавно против вандалов вместе с римскими войсками.

— То-то же лицо мне твое показалось знакомым!

— Я тоже теперь начинаю тебя припоминать, — вглядываясь в лицо Леха, сказал Турбид. — Ты случайно не брат Чеха, под командованием которого я сражался?

— Ну, конечно, я! А это брат Русс!

— Вот так встреча! — радостно проговорил Турбид, и все воины его весело засмеялись. — А мы думали, ценных пленников взяли, допросим и много узнаем о противнике.

Веревки на Лехе и Руссе были тотчас развязаны.

— Но вы-то тут как оказались? — спросил Лех.

— Бургунды напали на наши селения, грабили, убивали. В отместку мы собрали большие силы и идем мстить…

В это время из леса выбежал воин, прокричал:

— В селении все жители собрались на площади, приносят в жертву юношу и девушку!

— Это Чех и Туснельда в лапах бургундов! — взвыл Лех. — Спасать надо!

И первым кинулся в сторону селения, за ним помчались все остальные.

Они ворвались в деревню, когда жрицы подняли над собой Чеха и Туснельду. В любой момент им могли перерезать горла. Лех выхватил лук со стрелой, выстрелил в сторону одетых в белые одеяния женщин. Тотчас свою стрелу послал Русс, а за ним и остальные воины выхватывали на ходу луки и стреляли в толпу.

Внезапное нападение большого числа квадов повергло в панику бургундов. Не оказывая сопротивления, они кинулись в разные стороны, оставляя раненых и убитых. Лех и Русс подбежали к пленникам. Те валялись на земле. Их быстро развязали, поставили на ноги. Туснельда была в полуобморочном состоянии и, как видно, плохо понимала, что происходит. Чех, растягивая бескровные губы в судорожной улыбке, проговорил с хрипотцой в голосе:

— Смерти в глаза смотрел. Жуткое это зрелище.

Разгромив селение, квады пошли дальше, а несколько человек сопроводили братьев и Туснельду до плота. Взяв шесты и весла, они погнали его на ту сторону Дуная. Чех окончательно пришел в себя, рассказывал братьям про свое пребывание в плену. Туснельда с отсутствующим видом лежала на помосте. Один из квадов догадался влить ей в рот вина, после чего она заснула. Чех сидел возле нее, глядел в ее бледное лицо. Иногда ее тело вздрагивало, она всхлипывала, как видно, во сне вновь переживая страшные картины жертвоприношения.

Через два дня на плоту они приплыли в Виндобону, прошли ко дворцу Аврелия. Извещенный слугами, тот выбежал им навстречу, как видно, ожидая увидеть сына. Не узрев Тибула, он с немым вопросом стал смотреть на Чеха, с лица его постепенно сходила краска, оно все больше становилось похожим на белую маску. Видя это, Чех поспешил успокоить его:

— Тибул жив, и я думаю, что скоро вернется домой.

— Заходи и рассказывай, — глухо проговорил Аврелий и первым пошел во дворец.

Рассказ Чеха успокоил его. Он оживился, даже повеселел, охотно пошел навстречу просьбе Чеха не держать пленницу в строгих рамках, а разрешил ей жить свободно у себя во дворце под наблюдением прислуги и позволил гулять по городу. Потом, хитровато прищурившись, он вдруг спросил:

— И что-то ты так усиленно просишь за нее? Уж не имеешь ли какие-то особые виды на княжну?

Чеху неловко было говорить, что он ни разу не вспомнил про Флавию. Но тот сказал:

— Не переживай за Флавию. Только ты отбыл к вандалам, как она схлестнулась с каким-то заезжим купчишкой и сбежала с ним в Рим.

Чех облегченно вздохнул. Он в последнее время думал и переживал, как будет отказываться от помолвки с дочерью правителя Иллирика; бегство ее решило задачу самым лучшим образом.

В тот же день к вождю вандалов был послан гонец с предложением об обмене Тибула и Туснельды.

И потекли спокойные дни встреч Чеха и Туснельды во дворце и долгие их прогулки по улицам города, а потом и в окрестностях. Она постепенно выходила из угнетенного, подавленного состояния, на ее лице все чаще и чаще появлялась улыбка, она стала понимать шутки, отвечала на доброту и участливое отношение. Ее поражал город Виндобона, который не шел ни в какое сравнение с племенной столицей. Ей доставляло удовольствие любоваться дворцом Аврелия с колоннами, капителями, высокими окнами с мозаичными стеклами, строгим порядком кирпичных домов на улицах.

— Виндобона — это настоящая деревня по сравнению с Римом, — как-то сказал ей Чех.

— А ты бывал в Риме? — загорелась она. — Расскажи, какой он?

— Нет, в Риме я не был, — с сожалением ответил он. — Но вот Аврелий родился в нем и хорошо его знает.

— Попроси его как-нибудь, может, не откажет…

Такой случай представился. На одном из ужинов, на который пригласили центурионов, Аврелий много выпил, вдруг расчувствовался и стал говорить, как он скучает по своей родине — Риму.

— Чем красив Рим? Мы бы с удовольствием послушали рассказ о нем, — обратился к нему Чех.

— О Рим! — патетично воскликнул тот и замотал пьяной головой. — Самый красивый город на свете! Видели бы вы блестящий мрамор дворцов, вилл и храмов, пышную зелень садов и парков. На холмах и в долинах теснятся дома желтого, розового, зеленого и синего цветов, многие из них в несколько этажей… А взойдешь на Палатин, и перед тобой открывается прекрасный вид на весь город и реку Тибр… Могучие стены окружают этот великий город, а он настолько разросся, что его прямые улицы, устланные камнем, выходят за пределы… По многочисленным водопроводам из окрестных рек течет к римлянам чистейшая вода, а сложная сеть подземных каналов выводит нечистоты за пределы города…

Он много еще говорил, расписывая дворцы своих родных и знакомых — царство роскоши и комфорта, где стены отделаны цветным мрамором, со своим водопроводом, обогреваемыми полами и маленькими бассейнами. В них всюду мраморные колонны, изящно поддерживающие потолок. На мозаичных полах изображены сцены из римской и греческой мифологии. Подбор изысканной мебели — столы из цитрусовых деревьев на ножках или слоновой кости, ложе из панциря черепахи…

— А здесь я гнию на отшибе, в глубинке, среди варварского населения, не видя блестящих постановок в театрах, выступлений настоящих ораторов и поэтов, рассуждений великих философов. То, что происходит в моем дворце — это бледная копия римской жизни…

И по лицу Аврелия потекли пьяные слезы…

Поразила Туснельду римская баня, выстроенная рядом с дворцом Аврелия. Она знала на своей родине деревянную баню — обыкновенную избу, приспособленную для мытья. В ней в больших котлах кипятили воду, воздух в ней нагревался от печи, там были удобные полки для мытья. Другой бани она не представляла. В ней было широко и просторно, не то что в деревенских мазанках, в которых повернуться негде…

А тут баня стояла на возвышении, двухэтажная, сложенная из кирпича, с мраморными колоннами, увенчанными замысловатыми, ажурными капителями перед входом. К ней от дороги вели широкие ступени, которые постепенно сужались и заканчивались площадкой перед высокой дубовой дверью резной работы. Слуги Аврелия ввели Туснельду сначала в огромный общий зал, потом ей была предоставлена одна из комнат для раздевания с удобной скамеечкой и вешалкой для белья. Из нее она попала в темную комнату с бассейном. Попробовала воду ногой — она была теплой. По маленькой лесенке Туснельда опустилась в воду и долго барахталась в ней, испытывая неизъяснимое наслаждение.

Приятно разогретая, она прошла в парную, там рабыня долго и умело натирала ее кожу мыльной мочалкой, пока кожа на ее теле не стала красной и горела, как от сильного жара.

Не дав остыть, рабыня повела ее в другой бассейн. Вода в нем оказалась такой холодной, что захватывало дух, но она легко справилась с новым ощущением и даже некоторое время поплавала.

Затем она снова вошла в парильню, вновь ее терли мочалкой, смывали мыло теплой водой, снова мыли и смывали. После этого ее провели в теплую комнату с диванами, застеленными белыми простынями, там она долго отдыхала.

Когда Туснельда вышла из бани, ей показалось, что будто снова родилась. Все прошлые заботы и волнения, страхи и ужасы отошли куда-то вдаль, на душе оставались только покой и умиротворение. Она снова хотела жить!

Вечером во дворец Аврелия пришел Чех. Когда он взглянул на нее, в ней все затрепетало, она перестала замечать окружающее; перед собой она видела только его — сильного, спокойного и очень доброго человека, которого она горячо любила и которому могла вверить свою судьбу.

Целый вечер она незаметно, но постоянно следила за ним и ждала, когда он подойдет к ней. И он подошел. Помаргивая голубыми глазами с белесыми ресницами, он спросил, слегка смущаясь:

— Туснельда, не хотелось бы тебе прогуляться вокруг дворца?

О, как бы ей хотелось пройтись не только вокруг дворца, но и уйти далеко-далеко с этим обожаемым ею человеком! Но она ничего не сказала, а только кивнула головой и пошла следом за ним.

Едва они вышли из дверей и оказались в темноте ночи, как, не сговариваясь, повернулись друг к другу и поцеловались. Это был их первый поцелуй, нежный, долгий и сладкий…

А потом они ходили по улицам города до самого рассвета и говорили, не переставая, обо всем и ни о чем. Им все казалось легко и просто, они не представляли своей будущей жизни врозь, не собирались расставаться и не помышляли о разлуке.

Но наутро прискакал гонец, посланный Аврелием к вождю вандалов, и привез весть, что конунг дал согласие на обмен Тибула и Туснельды; обмен он предлагал провести на земле квадов; гарантом надежности сделки выступал вождь племени.

Эта весть моментально распространилась по Виндобоне. Чех, запыхавшись, прибежал во дворец Аврелия. Там уже были закончены сборы, всех торопил Аврелий, не чаявший скорого вызволения сына из неволи. Туснельда сидела в возке. К ней подскочил Чех.

— Туснельда, ты уезжаешь, — только и смог он сказать…

У нее по щекам побежали слезы.

— Чех, я должна… Я бессильна остаться, Чех.

— Я понимаю, я все понимаю, — бормотал он, как в бреду. — Тебе нельзя иначе…

Возок тронулся, он пошел рядом, неотрывно глядя ей в лицо.

— Ты дай мне весточку с каким-нибудь купцом, — попросил он наконец.

— Обязательно передам. Но и ты тоже…

— При первой возможности. Как только представится…

Кони перешли на быстрый шаг, Чех отстал. Туснельда продолжала смотреть на него, пока возок не завернул за угол…

Вот и всё, подумал он, тупо глядя на пустую улицу. Было и прошло. И ничего больше не будет. Не будет ни встреч, ни расставаний. А все эти приветы и ответы через купцов — как эхо большой любви. И останутся в памяти только сладостные воспоминания о том, как плыли на плоту по реке Мораве, как встречались влюбленными взглядами да вчерашняя ночная прогулка по сонному городу и долгие, сладостные поцелуи… И этому уже никогда не вернуться, как не вернется из родного племени к нему Туснельда…