I
В городе Виндобоне, расположенном на самой северной кромке Римской империи, служили с отрядами славянских наемников братья Чех, Лех и Русс. Город стоял на крутом берегу Дуная, за Дунаем — варварский край, населенный племенами германцев, кельтов, сарматов, иллирийцев, славян; позади — провинция Иллирик. По Дунаю на десятки и сотни километров тянулись укрепления, на которых несли службу легионы римской армии.
Но не только посредством укреплений защищалась граница. На противоположном берегу были созданы зависимые от Рима клиентские государства. Они брали на себя обязательства не пропускать через свои земли другие племена, предоставляли свободный проход римским воинам, разрешали им на своей территории строить крепости и дороги. В свою очередь римское правительство выплачивало вождям клиентских государств большие субсидии и поддерживало их в конфликтах с соседями.
Город Виндобона был одним из многих пограничных городов (Регина, Кастра, Кастра Батава, Лауриан, Карнунт, Бригенций, Сиртий, Виминаций и другие), размещенных на Дунае и призванных защитить империю с севера от варварских племен. Построен он был на высоком обрывистом берегу. На земляном валу возвышались деревянные крепостные стены и башни с двумя воротами; из одних дорога вела в Рим и во внутренние провинции, из вторых — на пристань, где стояли корабли из разных концов тогдашнего света. Если переправиться на ту сторону Дуная, то по петлявшей среди лесов и болот дороге можно было попасть на знаменитый «Янтарный путь», который из Италии шел до Прибалтийского побережья. В торговле янтарем принимали участие и римляне, и племена-посредники, через земли которых пролегал этот путь. Он был важен для самих племен в их торговых и хозяйственных связях друг с другом, поэтому по возможности ими поддерживался и не нарушался.
На центральной площади Виндобоны, которая служила рынком, стоял двухэтажный кирпичный дворец, в нем жил начальник гарнизона Аврелий, он же и правитель Иллирика. Дворец был красив, с колоннами, высоким парадным крыльцом и сложной конфигурации железной крышей, в окна были вставлены стекла, редкие в то время.
Рядом с дворцом располагались одно— и двухэтажные здания римских граждан — торговцев, ремесленников, хозяев ремесленных мастерских, ростовщиков, нашедших себе занятие в этом отдаленном крае.
Вдоль крепостной стены были выстроены шесть казарм для воинов центуриев; в них были большие спальные отделения, оружейные и другие подсобные помещения.
Отдельно стояли две термы, так по-римски назывались бани. Общественная терма принадлежала городскому муниципалитету, в ней за небольшую плату мог помыться любой желающий. Вторую воздвиг Аврелий по образцу и подобию римских, но, конечно, уступавшую им по роскоши внешней и внутренней отделки; в ней мылась местная знать и воины центурий.
В городе жили люди многих племен и народов — иллирийцы, германцы, славяне, даки, фракийцы, кельты, франки, евреи, сирийцы… Соответственно были построены и различного вида дома: деревянные с маленькими окошечками, которые закрывались или задвижками, или бычьими пузырями, из природного камня, саманные, тростниковые, полуземлянки и землянки.
Чех и Лех служили в римской армии в звании центурионов. В апреле 278 года центурионом стал и восемнадцатилетний Русс, который был до этого десятником, теперь под его началом стала сотня воинов. Его среди других почетных гостей пригласили во дворец Аврелия на пир.
Русса, видевшего до этого только жалкие славянские хижины да солдатские казармы, поразил великолепный зал с высокими потолками, отделанный белым с небесным оттенком альпийским мрамором, с большими, забранными разноцветными стеклами окнами, мозаичный пол с замысловатым орнаментом, масса светильников в форме птиц и растений, поддерживающих лампы с ароматным маслом. Зал казался ему воздушным, приподнятым над землей. Помещение было уставлено столами из цитрусовых деревьев с резными ножками, а возле них располагались ложи для гостей — по три ложи с трех сторон, так что принять участие в трапезе могли одновременно девять человек; четвертая сторона была свободной, чтобы рабы могли подносить кушанья и убирать грязную посуду.
— Брат, как можно так жить! — с придыханием произнес Русс, оглядываясь вокруг. — У меня дух захватывает от красоты!
— Здесь не живут, а пируют, — с усмешкой ответил Чех, опускаясь на одну из лож. — Располагайся рядом, ты теперь имеешь право на это место.
Когда гости собрались, на помост вышли хозяева — Аврелий с женой Луциллой, рядом с ними — их дети, Тибулл и Флавия. Аврелий был облачен в пурпурную мантию, одетую поверх белой туники, жена в золотистую тунику без рукавов, на которую был накинут белоснежный пеплум. Русс замер, увидев Луциллу. Его нисколько не привлекла ее одежда; он не мог оторвать взгляда от ее лица. В переливающемся свете многочисленных ламп оно, казалось ему, излучало некое сияние, притягивало и завораживало. Он не мог сказать, какие у нее глаза, нос, губы и все остальное, но только прошептал про себя: «Божественная женщина. Она достойна такого мужественного воина, как Аврелий, а он достоин ее».
Луцилла была второй женой Аврелия. Первая, не выдержав скучной и однообразной жизни в Виндобоне, оставила мужу двух детей, сбежала в Рим к отцу-сенатору и бросилась в омут столичных пиров и развлечений. Аврелий вновь женился на местной красавице из семьи торговца, которой не исполнилось и семнадцати лет; у римлян это считалось ранним браком, потому что они старались выдавать своих дочерей в 20–22 года.
Хозяева уселись за стол на помосте, пир начался. На каждом столе стояли кувшины с вином, солонка и уксусник. Рабы разносили блюда с разнообразной едой, гости сами себе накладывали кушанье в тарелки, мелкие и глубокие. Сначала были поданы устрицы разных сортов, морские ежи, улитки, дрозды со спаржей, откормленные куры, обжаренные в муке. Затем принесли рыбные блюда, кабанью голову, свиное вымя, жареных уток, зайцев…
Русс выпил бокал вина и сразу запьянел. Ему вдруг стало легко и радостно, все люди стали казаться приятными и чуть ли не родными. Он сидел и блаженно улыбался.
Но вот на помост вышел флейтист и сыграл короткую мелодию, привлекая к себе внимание гостей. Когда шум в зале немного стих, поднялся поэт и стал читать свои стихи. Хотя его слова хорошо были слышны, Русс почти ничего не понял. Все его внимание было сосредоточено на Луцилле. Она стала казаться ему еще краше, почти богиней. Ему доставляло огромное наслаждение смотреть на нее, ни о чем не думая. Смотреть и восхищаться, словно какой-то необыкновенной картиной талантливого художника.
— Ты почему ничего не ешь? — спросил Чех.
Русс удивленно посмотрел на него, будто вернулся из какого-то иного мира. И тут же почувствовал голод в желудке.
— Ешь, а то быстро запьянеешь и не досидишь до конца торжества.
Русс мановением руки позвал к себе раба, с его блюда положил себе жареного дрозда и пару ложек соленых грибочков, отрезал кусок от бока молочного поросенка и принялся за еду, искоса наблюдая за окружающими. К Чеху подошла Флавия, они занялись друг другом. Чех почти не пил, зато подруга часто наливала себе вина, быстро запьянела, лицо ее раскраснелось, она громко хохотала, почти беспрерывно что-то говорила, запрокинув голову. И впервые Руссу почему-то стало жаль брата. Все-то у него было на месте, ничего он никогда не перелишит, ничего не упустит, все по порядку. А вот явилась эта безалаберная Флавия, чего доброго от нее ждать?
Не то Лех, вертопрах и повеса. Вот и сейчас он уже прилично выпил, и, перегнувшись, вел беседу с какой-то молодой особой, сидевшей за соседним столом. Мужчины были явно недовольны таким вниманием к их даме, они кидали на Леха угрожающие взгляды, но это не останавливало его.
Между тем пир шел своим чередом. Один за другим выступали поэты, потом явились философы. Но их уже мало кто слушал, нарастал гул пьяных голосов, просторно прокатывавшийся под высоким потолком.
Скоро философов сменил оркестр из лир, кифар и небольшой арфы треугольной формы. Зазвучавшая музыка прервала разговоры, все стали слушать чарующие звуки мелодии. А потом появились танцовщицы. Нарядно одетые девушки двигались ритмично в такт музыке, распевая обрядовую песню в честь богини Минервы. Их полуголые тела тотчас привлекли внимание мужчин, иные повскакали с мест, притиснулись к проходу между столами.
За девушками вышли парни. Их танец был величавым и мужественным, воспроизводивший движения красивых тел и мужественной души на войне или в тягостных обстоятельствах.
И следом — пляска парней и девушек в честь покровителя виноградарства Бахуса, пляска шуточная, веселая с множеством разных движений, непристойных жестов, показывавших действия захмелевших поклонников бога вина…
Конечно, кое-что из показанного в этом зале Русс видел ранее на площади и улицах города, но там совершалось это примитивно, упрощенно, среди обычной обстановки. А здесь поражало все: и костюмы, и стройная музыка умелых музыкантов, и мастерство исполнителей. Он чувствовал, как затрепетало в нем все внутри, как впитывал его организм каждый ритм музыки, каждое движение танцоров. Да, это был настоящий праздник души!..
И вдруг, когда ушли музыканты и танцоры и в зале воцарился нестройный шум многих десятков голосов, он увидел идущую между рядами Луциллу. Она шла неторопливо, мило улыбалась и перебрасывалась фразами с сидевшими за столами, отдавая должное каждому из них. Русс хотел, но не мог оторвать взгляда от нее, чувствуя, как при ее приближении уходит из-под него пол…
Вот Луцилла подошла к столу, произнесла мягким голосом:
— Приветствую вас, достославные центурионы Чех и Лех. Как вы чувствуете себя в моем дворце? Всем ли довольны, нет ли каких просьб или пожеланий?
— Благодарим тебя, божественная Луцилла, за внимание и доброту, — слегка поклонившись, ответил Чех. — Мы всем довольны и приносим нашу благодарность тебе и твоему супругу.
Тут она взглянула на Русса и спросила:
— А кто с вами третьим будет? Что-то его раньше я не видела в этом зале.
— Это наш брат, Русс. Он недавно назначен центурионом.
Глаза ее вспыхнули, она наградила Русса ослепительной улыбкой и проговорила удивленно:
— Такой юный и уже центурион? И сколько же ему лет?
— Уже восемнадцать, он храбрый воин и умелый военачальник.
— Ну-ну, — покровительственно произнесла она и поплыла дальше.
Провожая ее взглядом, Русс почувствовал, как вспотела у него спина, а перед глазами еще долго стояли ее лучистые глаза и ласковая улыбка. Видно, лицо у него в это время было довольно глупым, потому что Чех дружески хлопнул его ладонью по спине и проговорил со смехом:
— Вернись на землю, братишка!
Время перевалило за полночь, а пир продолжался. Некоторые уснули на ложах, другие нырнули под столы, иным стало совсем плохо, и они опорожнили свои желудки на пол, рабы тотчас убрали за ними. Русс устал, все ему надоело. Он попросил Чеха:
— Пойдем в казарму, я спать хочу.
— Нельзя раньше хозяина покидать пир. Нас остановят на выходе и насильно вернут, а потом Аврелий может при случае наказать за неуважение.
— Он что, самодур?
— Нет. Просто это римская традиция. Она и здесь соблюдается.
В это время к ним подбежал один из гостей, прокричал:
— Братья, вы что сидите? Там Леха бьют!
Первым на крыльцо выскочил Русс. Увидел, как в неверном свете уличных ламп сгрудилась небольшая кучка людей, взмахивали руки, глухо бухали кулаки. Он кинулся в гущу, схватил первого попавшегося за плечо, развернул к себе и ткнул кулаком в скулу. Тот коротко хрюкнул и полетел на землю. Тотчас повернулся к другому и, не давая опомниться, головой ударил в лицо. В то же время мощный удар в затылок свалил его под ноги дерущимся, но он, вгорячах не чувствуя боли, вскочил и бросился на близстоящего. Мельком видел, как Чех раздавал удары налево и направо, как вскочил ранее поверженный Лех и тоже ввязался в драку…
Братья победили. Четверо дравшихся, среди которых Русс признал купца Галерия, его двух сыновей и зятя, кто на карачках, кто на пузе отползли в сторону, поднялись на ноги, стояли, покачиваясь. Купец, худой, высокий, с длинным горбатым носом, вытирая с лица кровь, проговорил озлобленно:
— Погодите, встретится нам ваш Лех, мы ему все нутро отобьем! Будет знать, как к чужим женам приставать!
— Отбили одни такие! Им морды набок своротили! — тотчас ответил Лех. Правой рукой он держался за грудь, с носа капала кровь. Русс вынул платок, стал заботливо вытирать.
— Вам тоже несдобровать, — не унимался Галерий. — Не научите уму-разуму братца, с краю света достанем!
— Идите, идите, а то еще наложим, — посоветовал Чех.
Наконец разошлись.
— Чего на сей раз натворил? — обратился он к Леху, когда купец со своими ушел во дворец.
— Да ничего особенного. Вышел подышать свежим воздухом, а она сама ко мне подвалила, — оправдывался Лех.
— Кто — она?
— Да сноха этого Галерия. Я виноват, что ей понравился?
— Ну и?..
— Что — и? Поцеловались пару раз, только и всего…
— Тебе что, девок незамужних не хватает? Зачем к чужим женам лезть?
— Они сами ко мне лезут. Я ей за столом пару раз подмигнул, только и всего-то…
— Но ведь это не в первый раз! Скандал за скандалом. Попомни: как-нибудь тебя мужья встретят в темном углу и забьют до смерти!
— Авось не сумеют! — уже весело отшучивался Лех. Был он человеком легкого характера, ничто, казалось, не могло его пронять.
Кроме пиров и торжественных приемов, Аврелий часто приглашал центурионов то на обед, то на ужин, а иногда просто посидеть за столом. Да и они, которым надоела казарменная пища, охотно откликались на эти приглашения. Русс с большим нетерпением ждал, когда вновь окажется во дворце. Нет, он не рассчитывал на взаимную любовь или на какое-то ответное чувство Луциллы; он знал о крепкой семье начальника гарнизона, о ее верности мужу; просто ему хотелось вновь увидеть Луциллу, насладиться ее присутствием — и только.
И такой случай скоро представился. Аврелий пришел на учения, которые проходили на учебном поле, понаблюдал, как ловко бросали воины копья в деревянные круги, остался доволен и позвал с собой центурионов и десятских.
— Охотники принесли мне кабана, — сообщил как бы между прочим. — А уж под кабанчика мы что-то сообразим!
Вино оказалось самого высшего качества, привезенное из Северной Африки, от правителя Намибии, настоящее виноградное. После первых же бокалов за столом стало весело, беседы велись свободно и непринужденно. Рядом с Аврелием сидела Луцилла. Она тоже была в настроении, на правах хозяйки и единственной женщины угощала мужчин сочными кусками мяса, дарила ослепительные улыбки, которые, однако, ни у кого не вызывали никаких надежд.
Русс сидел в самом дальнем от хозяев конце стола, ел и пил, боясь выдать себя, потому что чувствовал, что едва взглянет на нее, то уже не сумеет оторваться, а будет смотреть и смотреть в ее прекрасное лицо, будто испивая какой-то сладостный напиток…
Когда возвращались в казарму, Русс, желая похвалить Луциллу, сказал:
— Вот такую семью я мечтаю создать. Дружную, надежную, на зависть другим!
Братья некоторое время молчали, а потом Лех произнес, кривя тонкие губы:
— Нашел с кого пример брать! Да весь город знает, что Аврелий имеет любовницу, купил ей домик на окраине и проводит с ней ночи напролет. А ты — «дружная, надежная семья». На людях — да, они вместе, что называется, водой не разольешь, а так…
И Лех махнул рукой.
Неожиданно слова брата болезненно задели Русса. Он вскипел:
— Ты сам по бабам гуляешь и думаешь, другие то же самое делают!
— Зато ты у нас амурчик наивный, дальше своего носа не видишь!
— Но-но, — строго прикрикнул на них Чех. — Тоже мне, разошлись, петухи. Главное, было бы из-за чего! Охолонитесь малость.
Странным образом подействовали эти слова на Русса. Он стал думать о том, что если Аврелий изменяет Луцилле, то значит, она просто притворяется на людях и не любит мужа. А раз она его не любит, может, даже ненавидит, то сердце ее свободно, значит, у него, Русса, появляются какие-то возможности на взаимное чувство. Влюбленный надеется даже тогда, когда нет никакой надежды. Так получилось и с Руссом. И чем чаще он об этом думал, тем большая уверенность появлялась у него в том, что Луцилла к нему неравнодушна. Иначе как объяснить, что на пиру она остановилась возле него и поинтересовалась, кто он такой, а потом так ласково, почти любовно посмотрела на него… Может, и потом она дарила ему нежные взгляды, только он по своей наивности и неопытности не заметил, потому что боялся поднять на нее взгляд. Нет, в следующий раз он будет вести себя совсем по-иному!
Когда через неделю Аврелий пригласил центурионов повечерять с ним, Русс уселся недалеко от Луциллы и стал изредка кидать на нее влюбленные взгляды. Ему это нетрудно было сделать, потому что он действительно любил и восхищался ею. Она сначала сделала вид, что ничего не замечает, а потом вдруг строго и даже сердито посмотрела на него, и ему сделалось крайне неловко. Он тотчас заскучал, напустил на себя мрачный вид и остатки вечера провел в молчании, выключившись из общего разговора и веселья.
Потом он некоторое время не ходил во дворец, втайне надеясь, что она заметит его отсутствие и позовет, но ничего этого не произошло. Но его страшно тянуло хоть краешком глаза взглянуть на нее. Наконец он не вытерпел и снова стал посещать застолья, вел себя спокойно, лишь изредка позволял себе глядеть на нее с восторгом и восхищением.
Однажды вечером, когда некуда было пойти, Русс решил заглянуть к гостеприимным хозяевам. В этом не было ничего особенного, центурионы и другие близкие семье Аврелия люди позволяли себе навещать их в любое время и бывали хорошо приняты. Он вошел в прихожую и остановился перед серебряным зеркалом, висевшим на стене, чтобы привести себя в порядок. И в этот момент услышал сверху громкий разговор, который вели между собой Аврелий и Луцилла. Разговор быстро перешел на крик, дверь одной из комнат настежь распахнулась, из нее выскочила Луцилла и по лестнице скатилась вниз. Лицо ее было все в слезах, волосы растрепаны. Она увидела Русса и кинулась к нему в объятия, прижалась всем телом, рыдая:
— Помоги мне, Русс! Я знаю, что ты любишь меня! А я не знаю, что делать! Он не любит меня! У него другая женщина! Он даже не понимает, как я люблю его! Помоги, помоги мне, Русс! Он так рассвирепел, что убьет меня! Защити и спаси меня, Русс!
Русс был ошарашен происшедшим. Он сначала нежно обнимал трепещущее тело Луциллы, а потом стал целовать ее шею, плечи, бормоча какие-то успокоительные слова. Он верил и не верил в то, что происходило, ему казалось, что это он видит во сне, что скоро проснется и все исчезнет. Но нет, вот она, Луцилла, рядом с ним, он по-прежнему держит ее в руках, ощущает ее тонкий аромат, чувствует на своей щеке влагу ее слез…
Внезапно она высвободилась из его рук, долго глядела ему в лицо большими, полными слез глазами, глядела с надеждой и верой, будто ища опору для себя, потом произнесла, медленно, страдальчески:
— Ты хороший, Русс. Ты очень хороший. Как бы я хотела быть всегда рядом с тобой, Русс…
А потом стала медленно отдаляться, уходя в сумеречную темень помещения, где скрылась за дверью одной из комнат, словно растворилась.
Ночь прошла в полусне. Русс вроде бы спал, но было как наяву. Он постоянно видел ее расплывчатый, в светлом озарении образ, а в душе звучала нежная, сладостная музыка…
А на другой день он ходил в каком-то дурмане, думал и думал только о ней.
Это было необыкновенное, мучительное блаженство. Он обо всем забыл — и о своих воинах, и воинских учениях, которые должен был проводить, и о мелких и крупных делах по устройству центурии… Все мысли были сосредоточены только на том, что скоро наступит вечер, и он пойдет и увидит ее. Как все будет развиваться дальше, его не интересовало, и он об этом даже не помышлял; главное — ему надо было увидеть ее.
Вечером следующего дня у Аврелия собрались центурионы и кое-кто из близких друзей. Больше ели, чем пили, и много разговаривали. О чем шли беседы, Русс даже не понимал. Он следил за Луциллой. Она сидела рядом с мужем, была весела, беззаботна, часто смеялась, иногда шутила, да так удачно, что все смеялись, отмечая ее острый ум и тонкую наблюдательность.
Но она на него ни разу не взглянула! Ему не надо было ее особого внимания, он понимал, что в присутствии мужа это было бы глупостью с ее стороны. Но хотя бы один разок посмотрела в его сторону, тарелочку еды предложила из своих рук, да разве мало каких знаков внимания могла оказать ему. Но — ничего! Будто его и не было за этим столом.
Когда вернулся в свою комнату в казарме, то сразу, не раздеваясь, кинулся в кровать. Ему было душно, и он разорвал на груди тунику. Он был готов рвать и метать, он не знал, куда девать свою страсть, свои силы. Он чувствовал, что теряет рассудок и готов на все. Ему уже мерещилось, как он подкрадывается ко дворцу, влезает на второй этаж, открывает окно и проникает в ее спальню, где его встречают жаркие губы и трепетные объятия… Или подкупает одного из слуг, он вызывает Луциллу на ночное свидание… Или подкарауливает Аврелия и убивает его. Она ненавидит его за измены, стало быть, в ее глазах он будет избавителем от тирана, она полюбит и выйдет замуж…
Может, совершил бы Русс какую-нибудь глупость, а возможно, и перегорел и успокоился, но тут к Аврелию приплыл с той стороны Дуная гонец от вождя иллирийского племени квадов с известием, что на них с севера напало большое германское племя вандалов, разгромило пограничные земли, идет в глубь их территорий, и он просит защитить их.
Аврелий созвал военный совет. На него пришли центурионы: Аттикус, Каприан, Тибул — сын Аврелия, Чех, Лех и Русс. Вкратце передав сообщение гонца, он сказал:
Римская империя в III–IV веках
— У меня мало сил, чтобы оказать помощь немедля. Поэтому я предложил племени перебраться через Дунай под нашу защиту. Думаю, скоро придет нам подмога, потому что Рим никогда не прощал, когда забижали его союзников. Что вы скажете на этот счет, центурионы?
Что можно было сказать? В городе находилось шесть центурий по 100 воинов в каждой: три центурии римские, три — славянские. А вандалы наверняка выдвинут несколько тысяч бойцов. Выходить против них в чистое поле — полное безумие. Это понимал каждый из присутствующих.
После некоторого молчания заговорил Чех, старший из братьев, невысокий, плотного сложения, с вдумчивым, серьезным взглядом:
— Решение тобой принято верное, Аврелий. Ни в коем случае нельзя распылять силы, а надо собрать их в городе и обороняться до последней возможности.
— Известие в Рим ты уже послал, отец? — встрял в разговор нетерпеливый Тибул. Ему было всего девятнадцать лет, но благодаря поддержке отца и своим воинским способностям он достиг высокого звания центуриона. Он был горяч, вспыльчив, но храбр в бою, за что в войсках его уважали.
— Разумеется. Я не только императору Пробу сообщил, но дал знать в Медиолан, где стоит легион под командованием консула Марка.
— За сколько он может дойти до нас? — продолжал наседать Тибул.
— Самое быстрое — за две недели. Это в том случае, если Марк не станет ждать приказа из Рима и сам примет решение прийти к нам на помощь.
— Значит, нам предстоит продержаться две недели, — раздумчиво проговорил Чех. — Дня три-четыре можно смело вычесть из них на то время, когда вандалы будут переправляться на нашу сторону…
— Десять продержимся, — уверенно произнес Тибул. — К тому же горожане помогут.
— Да, я уже приказал со склада выдать народному ополчению оружие и снаряжение, — сказал Аврелий. — У нас там припасено примерно на двести человек.
— Кое у кого дома оно имеется, — добавил Чех. — Защитить свой очаг от варваров, думаю, выйдут все мужчины.
— Привлечем воинов из племени квадов, — Аврелий встал и прошелся по комнате. — Вам, центурионам, кроме всего прочего, следует в своем секторе поднять все взрослое население, да и детей тоже. Пусть носят к стенам воду для кипятка, побольше дров, смолу. Проверьте состояние котлов. А в первую очередь испытайте в деле метательные машины, отладьте их, чтобы в бою они действовали безотказно.
С совещания Чех прошел на свидание с Флавией, дочерью Аврелия. Они встречались более года и были помолвлены, дело шло к свадьбе. Аврелий иногда говорил:
— Ты, дочь, безалаберна и порой неразумна. Поэтому крепко держись за Чеха. Он выдержан, терпелив. Он для тебя спасение и опора в жизни. Вовремя поправит и наставит. Так что лучшего мужа не найти.
— Мне бы хотелось вернуться в Рим, войти в высший свет. А он всего-навсего центурион, да к тому же еще — варвар…
— Сейчас в армии наступило самое время для варваров, — убеждал ее Аврелий. — Италики служить не хотят, вся надежда на наемников-варваров, они быстро делают карьеру, многие возглавляют легионы и участвуют в возведении на трон императоров. А Чех умен, и у него все впереди.
— Ах, если бы это было так! Но ты ему поможешь по службе?
— Не сомневайся. Сделаю все, что в моих силах.
Флавию он встретил возле дворца. Тонкая, грациозная, с томным взглядом, она долго изучающе смотрела в лицо Чеха, проговорила, растягивая слова:
— И каким подарком ты меня на этот раз удивишь?
— Не до подарков сегодня, — ответил он и сунул ей небольшой букетик полевых цветов. — Зашевелились германцы, ждем нападения со дня на день. Тебе бы поостеречься. Нельзя выходить за пределы крепостной стены, даже по берегу Дуная прогуливаться не следует.
— Опять нравоучения. Какой ты нудный! Скажи что-нибудь душевное, чтобы я порадовалась…
— Я тебя люблю, ты самая лучшая девушка на свете! — ответил он, обнимая ее. — А теперь будь умницей, иди домой, а мне надо бежать к своим воинам и готовиться к отражению врагов.
Они расстались.
Однако Чех не пошел в свой центурий, а решил забежать к младшему брату Руссу. Романтичный, впечатлительный, доверчивый, все-то у него было не так, все куда-то заносило, и это вызывало у Чеха постоянное беспокойство, и он старался его оберегать и опекать.
Русс ходил по крепостной стене, отдавал приказы своим воинам. Высокая, ладная фигура, красивое лицо с румянцем на щеках, льняные волосы до плеч. Одежда выделяла его из всех: короткая желтого цвета туника с красной каймой, шитый золотом пояс, на котором висел короткий меч в нарядных ножнах.
Воины устанавливали на стенах катапульты. Рядом вертелись мальчишки. Один из них спросил Русса:
— Дяденька, а почему это приспособление называется ослом?
Действительно, один вид катапульт у воинов получил прозвище онагр — дикий осел.
— Вот подойдут враги к крепостным стенам, и мы начнем стрелять по ним из онагра, — ответил с улыбкой Росс, — сам увидишь почему.
— Все равно мне непонятно, — не унимался малый. — Я ничего схожего не вижу. Не походит это сооружение на осла!
— Вот ведь какой дотошный! Да потому, что дикий осел, спасаясь от преследователей, бросает копытами камни позади себя. Вот и эта машина швыряет камни во врагов!
Чех обошел орудие со всех сторон, отвел в сторонку брата, сказал озабоченно:
— Неверно ставят твои солдаты катапульту.
— Почему?
— Ты забыл о мощности машины? Нельзя ее устанавливать на твердой почве или камне. Отдача настолько сильна, что основание ее разобьется вдребезги.
— Да, на земле мы помещали онагр на траве или щебне. А тут как быть?
— Подложи кашму или войлок. Или что-то из старой одежды набери.
— Хорошо, сейчас распоряжусь.
На другой день с утра на противоположный берег Дуная стали вываливаться толпы племени квадов. Над речной гладью воды, далеко разносившей звуки, зазвучали людской говор, визжание пил, удары топоров — там стали поспешно строить плоты для переправы. Аврелий приказал всем жителям города, имевшим лодки, плыть на ту сторону и перевозить людей, в первую очередь женщин, стариков и детей. Потом, собрав около сотни плотников, перебросил их к квадам, они тотчас включились в общую работу.
До темноты переправлялось племя. И постоянно на берегу находился Аврелий, руководил людьми, командовал воинами, помогавшими причалить плотам и выйти на берег слабым и немощным, назначал места проживания. Во всей его высокой, крепко сколоченной фигуре проглядывались мужественность и сила. У него было смуглое лицо, овальное и широкое, волосы густые и черные, темно-карие глаза имели миндалевидный разрез. Несмотря на суету вокруг, оно оставалось спокойным и непроницаемым, а взгляд из-под мохнатых бровей, почти сросшихся на переносье, нахмуренным и угрюмым.
Лех и Русс стояли на охране крепостных стен и башен, а Чех со своим центурием находился под рукой у Аврелия, выполнял его отдельные поручения. Самым главным из них был отбор воинов среди квадов и размещение их по домам. Воины были рослые и сильные. Одеты они были, в большинстве своем, в шкуры животных шерстью наружу, в штаны из домотканой материи, на ногах башмаки из кожи. Из оружия у них были длинные мечи и пики, кое у кого — секиры на веревках, во время боя их кидали во врага, а потом возвращали к себе; щиты были деревянные, круглые и прямоугольные. Все они были озлоблены против вандалов, прогнавших их с нажитых мест, и готовы были сражаться с ними до последнего.
Воинов-квадов распределили по центуриям. Чеху достался отряд под командованием сына старейшины племени по имени Турбид. Они были одногодками, поэтому быстро сдружились. На голову выше Чеха, Турбид обладал редкой силой и, как это часто бывает со здоровенными людьми, обладал спокойным и миролюбивым характером. Видя старания Чеха и его искреннее желание помочь обездоленному племени, он тотчас проникся доверием к нему, при случае стараясь показать свою привязанность: то клал руку на плечо Чеха, то по-братски обнимал, часто повторяя: «Ничего, вместе мы им, этим вандалам, дадим жару, небо с овчинку покажется!»
Через три дня появились вандалы. Сначала это были разведчики, осторожно исследовавшие побережье. А ближе к вечеру вдоль реки стали растекаться отряды воинов. Они деловито располагались на новом месте, ставили палатки и шалаши, разжигали костры, готовили пищу. Ветер с той стороны доносил вкусный запах жарящегося мяса, говор и шум многих сотен людей. Воины и горожане с крепостной стены молча наблюдали за этой оравой.
А затем противник начал переправляться через реку. Места для переправы были выбраны вдали от города, где простирались широкие песчаные отмели. Аврелий, не желая распылять силы, ограничился посылкой разъездов, которые следили за передвижениями противника и немедленно докладывали ему о них.
Скоро вражеские войска начали обтекать город с трех сторон, готовясь к приступу.
Чех, прислонившись к заборалу, — ограждению из толстых досок, предохранявшему от неприятельских стрел, — с высоты крепостной стены следил за действиями вандалов. Он дождался, когда их до тысячи человек обосновались шагах в двухстах от него; враги чувствовали себя в полной безопасности, потому что стрелы не долетали до них. И тогда он приказал начать обстрел из всех видов оружия дальнего боя: гастрафетов — вид арбалета, лук которых натягивался с помощью живота, онагров и палинтонов, где рычаги приводились в боевое положение при помощи ворота; все они били на расстояние до пятисот шагов.
Стреляли залпами. В гущу вражеских воинов полетел град из камней и длинных, тяжелых стрел, которые разили наповал. Сразу появились десятки убитых и раненых. В толпе противника началась паника. Побросав топоры, пилы, веревки и лестницы, вандалы кинулись бежать на безопасное место.
За действиями воинов следили десятки глаз защитников крепости. Успех обстрела противника привел их в неописуемый восторг. Вслед убегающей толпе раздались крики, свист, бряцание оружия.
— Струсили, лохматые!
— Скорее уносите ноги!
— Пятки смажьте для скорости!
Чех поглядел в сторону Русса. Там тоже работали машины, там тоже царило ликование, а брат поднял кверху большой палец: все идет как нельзя лучше!
Неожиданные большие потери и на таком дальнем расстоянии от крепости отрезвили вандалов. Они отошли подальше к лесу, затихли. Воины на стенах крепости ухмылялись: впервые почувствовали варвары мощь римской армии. Но то ли еще будет! Куда этим полудиким толпам, одетым в шкуры, против закованных в железо, обученных, дисциплинированных, укрытых за мощными стенами отрядов великой империи!
Три дня враг не проявлял активности. На четвертый, едва солнце поднялось над горизонтом, пошел на приступ. Сначала волна за волной вандалы подбегали ко рву и засыпали его хворостом и другим подсобным материалом, а затем кинулись с лестницами к стенам и башням. Много их стояло внизу, они непрерывно обстреливали защитников стрелами, кидали дротики. Началось горячее сражение.
Чех ходил по площадке крепостной стены, следя за действиями воинов и горожан, помогавших им. Мимо него то и дело пролетали стрелы и дротики, с фырканьем проносились стрелы с зажженной просмоленной паклей, кое-где вспыхивало пламя, к нему тотчас бросались женщины и дети, водой, вениками, тряпьем тушили. Все громче раздавались крики входивших в раж сражающихся людей, звон оружия, буханье тяжелых предметов о щиты. Появились первые убитые и раненые, их оттаскивали и спускали на землю; женщины перевязывали раненых, укладывали в сторонку убитых, чтобы потом похоронить. Все это Чех видел мельком, краем глаза, внимание его было сосредоточено на стене, там решалась судьба города. Умело, привычно работали воины короткими мечами, поражая слабо защищенного противника, кололи его железными пиками, баграми отталкивали лестницы, и тогда внизу раздавались дикие крики, а потом глухой звук падающих на землю тел… Если где-то создавалось опасное положение и враг мог прорваться на площадку крепостной стены, он направлял подмогу… Иногда он оглядывался и смотрел, как идут дела у братьев. Справа от него сражался Русс, слева — Лех. Воины их держались стойко; трудную мужскую работу делали остальные центурии.
Чех прошел по стене, которую обороняли квады. Воины стояли насмерть. Турбид крушил нападающих здоровенной палицей, которая была игрушкой в его руках. Едва кто-то из вандалов появлялся наверху, как на него обрушивался удар такой силы, что враг тотчас сверзался вниз. Богатырь перебегал с места на место, помогая своим бойцам в трудные мгновения. В какое-то время он увидел Чеха, сверкнул белозубой улыбкой, выкрикнул:
— Держимся, брат! Ничем им нас не сломить!
И снова кинулся в схватку.
Внезапно Чех почувствовал, что в сражении что-то изменилось, вроде не столь громко раздавались крики, ослаб шум, реже раздавались удары мечей. Он подошел к краю крепостной стены, выглянул наружу. Действительно, во многих местах вандалы стали отступать, на лестницах остались только самые упорные, которые никак не могли смириться с неудачей. Он взглянул на солнце и удивился: оно стояло в зените. Полдня пролетели незаметно, как всегда бывает в битвах.
Врага проводили стрелами и выстрелами из метательных машин, но больше для вида, еще в горячке боя. А потом воины опустились на помост, поснимали шлемы, вытирали обильно лившийся по лицам пот, расстегивали и клали рядом панцири и кольчуги, многие сняли рубашки и отирались ими, подставляя тело прохладному ветерку.
— А что, центурион, — спросил один из воинов, — не полезут вандалы во второй раз?
Чех вспомнил только что виденные горы трупов под стеной, ковылявших и понуро бредущих вандалов, свез толстые губы в презрительной ухмылке, ответил:
— Мы им задали такого жару, что не скоро очухаются…
И, действительно, враг целых два дня не проявлял активности, а на третий пошел на приступ. Причем не с утра, а почему-то с обеда. Сказать, что его нападение было неожиданным и внесло какое-то расстройство в оборону крепости, было нельзя; противник был встречен во всеоружии. Но какое-то время недоумение испытали, пожалуй, все защитники: стояла жара, сражаться было неимоверно трудно, особенно вандалам, проживавшим на севере и к ней не имевшим привычки, да еще вдобавок им приходилось карабкаться по крутым лестницам, имея на себе защитное вооружение…
Впрочем, приступ был непродолжительным, хотя и яростным. Не сумев прорвать линии обороны, вандалы отступили. Аврелий тотчас собрал центурионов, сказал озабоченно:
— Враг что-то замышляет. Поэтому будьте настороже.
— А что он может предпринять? Новый штурм? — спросил Тибул.
— Не исключаю. Дескать, противник, то есть мы, подумает: повоевали — и хватит на сегодня, во второй раз не пойдут, можно расслабиться, отдохнуть. А мы тут как тут!
— Возможен ночной приступ? — спросил Чех.
— Вполне. Будьте особенно бдительны!
Аврелий оказался прав. Ночь выдалась темная, небо было затянуто низкими облаками, ничего не видно в нескольких шагах. Воины жгли факелы, но они освещали лишь верхнюю часть стены, а дальше — мгла, жуть.
Врага не увидели, а услышали, хотя вандалы и подкрадывались очень тихо. Тотчас часовые ударили в железки, спавшие рядом на земле воины вскочили и быстро взбежали на площадку крепостной стены. От того, что увидели они, даже у самых храбрых по спине пробежала дрожь. Все пространство перед ними было заполнено внезапно вспыхнувшими факелами, которые двигались, перемещались; врагов была тьма-тьмущая, они разом издали воинственные крики и бросились на приступ.
По ярости и ожесточению прежний штурм не шел ни в какое сравнение. Казалось, врагов не страшило ничто, они буквально наседали друг на друга, стараясь дотянуться до римских воинов, бились до конца, пока их не низвергали вниз. Чех метался от одного места к другому, подбадривал, помогал свежими воинами, порой вмешивался в схватки сам. А враг напирал и напирал, и, казалось, не будет этому конца…
Внезапно он увидел, как на противоположной стороне крепостной стены, там, где, как он знал, оборонялся центурий Тибула, словно в каком-то бурном потоке, заметались, закрутились факелы, оттуда донеслись бешеные исступленные крики, которые переросли в какой-то протяжный, жуткий, стонущий рев. «Вандалы прорвались», — холодея внутри, понял Чех, но он ничем помочь не мог, ему самому лишь бы отбить нападение врагов. Там должен быть Аврелий, у него запасной отряд, он должен исправить положение.
Теперь внимание Чеха было раздвоено: он по-прежнему следил за линией своей обороны, но постоянно оглядывался, стараясь понять, что творится на участке Тибула. Долгое время невозможно было ничего понять, скопище факелов колебалось то в одну, то в другую сторону. Но вот наконец стало видно, как они потекли по стене. Значит, воины Аврелия стали одолевать варваров; вот они поднялись наверх, и Чех понял, что положение на этом участке обороны выправлено, враг сброшен со стены.
Начало светать. Противник ослабил натиск, а потом стал отступать. Ожесточенный ночной приступ был отбит. Чех вытер пот со лба, не торопясь, стал обходить свой участок обороны. Воины валились там, где стояли. Ни шуток, ни разговоров, смертельная усталость одолела их, некоторые тут же засыпали, не успев раздеться. И внезапно им овладела огромная нежность к этим мужественным людям, не жалевшим ни сил, ни жизни для защиты города. Ему хотелось что-то сделать для них хорошее, но он не знал что, и только шептал про себя: «Братцы, какие вы молодцы. Какие молодцы, братцы…»
Позвали на военный совет к Аврелию. Чех думал, что увидит военачальников хотя и усталыми, но веселыми, в настроении. Но все сидели угрюмые, подавленные.
— В чем дело? — присаживаясь рядом с Руссом, тихо спросил он.
— Тибула вандалы захватили в плен и утащили с собой….
— Да ты что? — ужаснулся Чех и невольно посмотрел на Аврелия; тот сидел, опустив плечи и свесив с колен тяжелые руки, но лицо было непроницаемо и не выдавало никаких переживаний. — Как могло случиться такое?
— Не видел заварухи? Тибул погорячился, кинулся в самую гущу свалки…
В это время раздался глухой голос Аврелия:
— Все собрались? Доложите о потерях.
Потери были значительными, но о них центурионы сообщали как-то отстраненно, как не о самом главном; у всех на уме в голове было пленение Тибула.
Выслушав всех, Аврелий, не поднимая головы, подвел итог:
— Крепость еще в состоянии сопротивляться. И долго сопротивляться. В третий центурий командиром назначаю Марка. У кого есть вопросы ко мне?
— А как с Тибулом? — тут же спросил Русс. — Надо выручать центуриона.
— Пошлем сегодня парламентеров. Попробуем выкупить. Еще вопросы?
Больше вопросов не было, все разошлись по своим подразделениям.
Чех вернулся на стену, достал сверток с едой, стал завтракать. Настроение было угнетенным, не выходил из головы Тибул, оказавшийся в стане врагов, было тяжело думать об Аврелии, как терзается он пленением сына и в то же время старается не показать этого. Настоящий воин, он являет пример всем, как надо переносить мучительную потерю.
Внезапно его привлек шум, раздававшийся с внешней стороны крепости. Чех поднялся и выглянул наружу. То, что увидел, поразило его. В разные стороны от города разбегались вандалы, бежали что есть силы, на ходу бросая оружие, щиты, а некоторые — даже защитную одежду. Среди них царила явная паника, каждый думал о себе и нисколько не заботился об обороне. «Неужели Аврелий совершил вылазку, чтобы спасти сына? — подумал Чех. — Большей глупости нельзя придумать! Вандалы быстро разгромят небольшой отряд, но даже если удастся воспользоваться паникой и разогнать варваров, они успеют увезти и спрятать Тибула. Слишком большие деньги за него можно получить! И почему он меня не предупредил об операции?»
Чех взглянул на ворота, через которые могли выйти в поле отряды Аврелия. Ворота были плотно закрыты. Значит, не Аврелий гонит вандалов. Тогда кто же? Легиону из Медиолана прийти еще рановато. Может, кто-то из соседних городов решил помочь?
И тут из-за крепостной башни выскочили всадники. Они мчались во весь опор, на ходу делая короткие взмахи мечами, от этих ударов наземь падали вражеские воины. Конечно, это римские кавалеристы, легко определить по одежде и вооружению. Только вот откуда они?
Чех дал команду. Тотчас воины подняли лестницы, установили их с противоположной стены и один за другим стали спускаться, чтобы помочь в добивании врага…
Вандалы были рассеяны. Победители возвращались в город, встречаемые ликующей толпой горожан. Впереди ехал центурион Агрон. Он-то и рассказал, что консул Марк не стал посылать весь легион, а кинул только пять центуриев конницы, всего около пятисот всадников. Они прибыли вовремя.
Аврелий был обрадован помощи, но в то же время огорчен и расстроен, что не удалось вызволить Тибула; вандалы успели его увезти с собой. Лучше бы помощь пришла немного позднее, даже на полдня! Тогда бы он успел выкупить сына, вернуть его в город, а потом можно было бить и добивать проклятых варваров…
Но что произошло, то произошло, обратно не повернешь. Теперь придется ждать, пока старейшины вандалов не пришлют гонца для переговоров о выкупе сына. Если его не убили во время поспешного бегства в отместку за разгром. Вандалы среди германцев слыли самым жестоким племенем.
Минул месяц. Проводили конницу в Медиолан, жизнь в городе стала входить в нормальное русло. И тут прибыл купец из прибалтийских краев, привез с собой много янтаря. Пока распрягали телегу, прошел он к Аврелию, стал говорить:
— Проезжал я через племя вандалов, останавливался в столице племени, видел Тибула… Даже удалось поговорить с ним…
— Как он там? Как его кормят, где содержат? Рассказывай, не томи…
— Сначала было плохо. Посадили в яму, несколько дней не кормили. Дикари приставали с насмешками, совали копья, заставляли перебегать с места на место и хохотали. Бывало, обливали грязью и прочими нечистотами. Но потом вдруг вытащили на вольный воздух, помыли и представили вождю племени Хариовальду. Тот поговорил с ним некоторое время, а потом распорядился назначить Тибула учителем его двух детей. Цепи с ног снял и даже обещал, что отпустит на волю после того, как научит его сына и дочь латинскому языку и грамоте. А до этого ни о каком выкупе не может быть и речи. Хариовальд сам неграмотный, но хочет, чтобы его дети стали грамотными людьми, и сделает это твой сын, Аврелий.
— Значит, зря я послал к вождю вандалов своего гонца с предложением о выкупе, — медленно проговорил Аврелий, и голос его дрогнул. — Чтобы выучить детей, нужны годы. А потом неизвестно, что еще придет в голову самодура…
Аврелий позвал к себе военачальников, проговорил, не поднимая измученных глаз:
— Это не военный совет. Мне нужна помощь друзей. У меня единственный сын — Тибул, он попал в беду, надо его выручать.
И пересказал то, что ему сообщил купец.
— Не могу я ждать много лет, пока возвратится мой сын из рабства, — добавил он с надрывом. — Душа обливается кровью при одной мысли об этом. Боюсь, не вынесу такого испытания, наделаю глупостей… Давайте подумаем вместе, что делать, что предпринять.
Повисло долгое, тягостное молчание. Наконец Аттикус произнес неуверенно:
— А что, если создать подвижной отряд из двадцати-тридцати воинов, лесами пробраться в становище вандалов и выкрасть Тибула?
— Квады нас пропустят беспрепятственно да еще проводников дадут, — тотчас ответил Аврелий. — Но вот как в земле вандалов, можно ли прокрасться незаметно? Густые ли там леса, удастся ли пройти в них, избежав встреч с населением?
Тут заговорил Чех уверенно, настойчиво:
— Я из славянского племени бодричей. Рядом с нами соседствуют германские племена саксов и лангобардов. Я хорошо знаю их образ жизни, выучил язык. Могу сказать одно. Как и славяне, германцы в основном занимаются охотой, они прирожденные охотники, прекрасно знают свои леса. От них и от нас в лесу не скрыться. Нет ни одной самой глухой чащи, перепутанных буреломом дебрей или какой-то глухомани, даже непроходимых болот, где бы не ступала нога охотников. Мы только войдем в пределы племени вандалов, как о нас доложат вождю.
— Но, даже если допустить невозможное и нам удастся добраться до становища вождя, — вмешался Киприан, — малому числу не освободить пленника. Там и личная охрана вождя, там и постоянно войсковые отряды, рядом проживают соплеменники, из которых каждый житель — это воин, под рукой у которого всегда лежит меч и копье. Да нас перебьют раньше, чем мы попытаемся приблизиться к шатру правителя!
Разошлись, так ничего не придумав.
А вечером во дворец к Аврелию пришел Чех и, плотно закрыв за собой дверь, произнес негромко:
— Я, кажется, придумал, как можно вызволить из плена Тибула. И немного народа потребуется…
Через три дня Чех, переодетый в купца, Лех и Русс в одеждах охранников на плоту переправились через Дунай и на телеге, запряженной тремя конями, двинулись в сторону «Янтарного пути».
Назад: Римская Империя
Дальше: II
