Часть третья
ИСХОД

Прошагала по земле холодной поступью зима и ушла в Гиперборею — легендарную северную страну греческих мифов. Следом, оседлав теплые ветры, прилетела весна. Она же принесла новые вести. Горд, посланный еще осенью через Ольвию и земли роксолан в стан Евнона, вернулся. Нижние аорсы согласились оказать помощь Котису в случае войны с Митридатом. Кроме приветов от Евнона, Донаги и племянников, Горд привез сообщение, одинаково порадовавшее и опечалившее Умабия. Его жена Торика, дочь царя Фарзоя, родила ему сына, но, слабая здоровьем, слегла. Даже любя Кауну, он не мог безучастно относиться к той, что стала ему женой и дала жизнь наследнику. Кауна понимала его чувства и всячески поддерживала.

Приходили новости и из Рима. Была среди них и особо важная. Нарцисс дождался своего часа. Мессалина воспользовалась тем, что Клавдий отлучился в Остию, чтобы лично наблюдать, как проходит строительство нового порта, сочеталась браком с ранее разведенным Гаем Силием в присутствии высокопоставленных свидетелей, давая понять, кто новый император. Заговорщики, в большинстве своем любовники Мессалины, были готовы к действиям, но и Нарцисс не дремал. Зная о нерешительности Клавдия, он тут же послал гонца в Остию и повелел преторианцам схватить заговорщиков, указанных в свитке Харитона. Узнав об этом, Мессалина поспешила в Остию с надеждой умилостивить императора и повлиять на его решение. Ей не повезло. К тому времени, когда она достигла Остии, Клавдий уже находился в Риме. Мессалину доставили в Вечный город. Последним прибежищем супруги императора стали Сады Лукулла, а утешительницей — ее мать Домиция Лепида. Мать и дочь использовали последнюю возможность добиться милости и написали Клавдию письмо. Будучи пьяным, император отложил решение вопроса на утро. Но мог ли Нарцисс, потративший столько сил на устранение Мессалины, допустить это? Пользуясь тем, что разум императора затуманен вином, он поспешил исполнить задуманное. В Садах Лукулла встретила Мессалина свой последний час. Ее место заняла племянница Клавдия — Агриппина. Этому посодействовал ее бывший любовник и один из главных советников императора вольноотпущенник Паллас.

Новость важная, но она не могла повлиять на то, чему предстояло свершиться.

Весна… Пора цветения и продолжения рода. Для земледельца это время пахоты и сева, для степняка — время перекочевок, а для воина? Воин готов биться в любое время, на то он и воин, но все же легче воевать, когда ноги не вязнут в снегу и грязи, не промокает одежда, ветры не сковывают холодом тело, а кони имеют под ногами молодую сочную траву. Вот и римское войско с наступлением весны стало готовиться к войне с Митридатом.

Умабий провел не один день в римском военном лагере, расположенном неподалеку от побережья, и ежедневно восхищался порядком, дисциплиной и слаженностью действий в легионе. В этом состояла сила Рима. Все в войске римлян было продумано до мелочей, каждый легионер знал свое место. Вот и сейчас, когда пришел час погрузки, они, четко выполняя команды, без суеты поднимались по сходням на палубы кораблей. Умабий не без зависти созерцал эту мощь. Он наблюдал, как обучались на поле эти воины и на что способны их когорты. Такая сила могла сломать любую другую. И по сию пору ломала. И все же редко, но поражения бывали, а значит, силе этой можно противостоять. Не раз сармат задумывался, что же будет, если такое войско вторгнется в земли аорсов? Смогут ли римляне поработить свободолюбивый народ? И сам себе отвечал: «Нет!» В Великой Степи такому войску успеха не добиться. Уже пытались. Персидский царь Дарий привел в степи семисоттысячное войско, чтобы покорить скифов, но ушел, так и не добившись желаемого, потеряв при этом большую часть своих воинов. Не смогли добиться полной победы и непобедимые фаланги Александра Македонского, решившего поставить на колени степные племена массагетов, а Кир Великий и вовсе поплатился своей головой. И скифы, и массагеты пользовались давно испытанным приемом ведения войны против превосходящих сил. Бескрайняя степь позволяла отступать и наносить противнику урон внезапными наскоками, неся при этом незначительные потери. У степняков имелись выносливые лошади, на которых они могли быстро оставлять врагов далеко позади, а затем — возвращаться и нападать. Разве способен даже самый острый меч разрубить реку? Нет. Римлянам не одолеть сарматов в степи, но кое-чему у них можно поучиться. И учились. Прежние сражения сарматов с римскими когортами побудили степняков к созданию тяжелой конницы. Многое могли перенять от кочевников и римляне. Война принуждала учиться. Только зная слабые и сильные стороны противника и находя способы противодействия, можно побеждать. Но учит не только война. Умабий покинул Рим, терзаемый многими вопросами. Все чаще задумывался он о том, что видел в Вечном городе, прилаживал осмысленное к Степи. Во время пребывания в Риме Умабий завел с Котисом разговор о Клавдии. Царевич поведал о жизни императора, а в конце произнес: «Подумай, чему можно научиться у этого старика. Что можно взять от его мудрости. Кто знает, может, и нам когда-то придется править своими народами». Умабий думал. Как мог болезненный Клавдий управлять империей? Или под его слабосилием и тщедушностью прятался до времени наделенный волей и умом правитель? Не благодаря ли этому ему удалось сохранить жизнь при Августе, Тиберии и Калигуле? Задумывался Умабий и о том, смог бы он, пересиливая свои слабости, править? Слабости не телесные, с такими в Степи вождем не станешь, а иные, спрятанные внутри человека…

Несмотря на порядок и четкость, погрузка войска заняла целый день. Лишь на следующее утро гаулы, перевозящие легионеров и метательные орудия, гиппагины с лошадьми, военные лимбурны, триремы и квадриремы отплыли от берегов Мезии в сторону Пантикапея. Война началась…

Митридат не был готов к вторжению. Немалую роль в этом сыграл боспорский купец Фотий, доверенное лицо Митридата. Верности его хватило ненадолго. После захвата преторианцами его корабля, стоявшего у причала в порту Бурундзия, купца доставили в Рим, и только заступничество Котиса спасло Фотия от смерти. В благодарность купец выложил все, что знал, и поклялся служить царевичу. Недолго раздумывая, он сразу же согласился оказать новому хозяину услугу. Спустя десять дней корабль Фотия отправился в Пантикапей, где купец передал Митридату свиток, якобы полученный от Харитона, в котором тот уведомлял царя, что в действиях и словах посольства и царевича он не увидел ничего, направленного против Боспорского царства и царя лично. В том же свитке Харитон сообщил, что, по его сведениям, Рим относится к Пантикапею благосклонно, и просил царя разрешить ему остаться в столице римлян для дальнейшего наблюдения за послами. Митридат письму поверил, поскольку не сомневался в преданности Фотия и Харитона, о чем позднее немало пожалел. А ведь Ахиллес Непоседа по возвращении из плавания намеком предупредил, что Котис слишком быстро и охотно согласился задержаться в Риме и настойчиво пытался убедить купца в благополучном исходе дела, а это наводило на определенные мысли.

Римляне обрушились внезапно. Несмотря на сигнальные дымы и сообщения, принесенные рыбаками, купеческими и сторожевыми кораблями, предупреждавшие о приближении опасности, Митридат не успел собрать достаточно войск и призвать союзников. Римляне высадились на берег и окружили город, лишив его помощи, ожидаемой от скифов и тавров. Пантикапей был осажден, тревога объяла горожан. Не желая подвергать жителей насилию, а город разрушению, боясь быть отрезанным с моря римскими кораблями, царь с большей частью воинов покинул столицу. Он не хотел повторения участи Митридата Евпатора Понтийского. Его тезка тоже воевал с Римом и оказался в подобном положении; Пантикапей был окружен с суши и моря, ему грозил голод, не получавшие жалованья воины восстали против своего повелителя. Во избежание смерти от их рук он покончил с собой в акрополе. Нынешний правитель решил обмануть судьбу.

Корабль, покачиваясь на волнах Боспора Киммерийского, увозил Митридата к азиатскому берегу. Царь стоял на корме судна и с тоской смотрел на затянутые легкой дымкой, знакомые с детства очертания Пантикапея. Внутреннее чутье подсказывало ему, что он больше не увидит дворцов и храмов акрополя, некрополя предков, мощеных улиц, белокаменных зданий города, прячущихся по весне в бело-розовом цветенье гранатов, яблонь, груш, смоковниц. Митридат гнал от себя эти мрачные мысли. Не все еще потеряно. Есть верное ему войско, надежные советники, такие, как купец Ахиллес, есть боспорские владения по ту сторону пролива и союзники. Он будет бороться…

Пока же, простояв около двух дней под стенами Пантикапея, римские когорты, печатая шаг, вошли в дружелюбно раскрытые перед ними ворота города, не оказавшего им ни малейшего сопротивления. Горожане радостно встречали войско под предводительством римских полководцев Дидия Галла и Гая Юлия Аквиллы. С не меньшим восторгом приветствовали они и своего нового правителя — молодого царевича Котиса. Но больше всего пантикапейцев радовало то, что их город, основой которого являлась торговля, не будет в очередной раз разрушен, следовательно, жизнь пойдет своим чередом и доходы будут расти. Нашлись и такие, кого устраивала смена власти. Не все были довольны Митридатом, хотя правитель он был неплохой. Многим не нравилось, что царь из-за гордыни и независимого характера хочет вовлечь государство в войну с Римом. Потому и встречали иноземное войско по-доброму. Те, кого не устраивало появление римлян и воцарение Котиса, или скрывали свои чувства, или переправились с Митридатом на другой берег Боспора Киммерийского…

Котис, теперь уже царь Боспорского государства, стоял на верхней площадке сигнальной башни акрополя, осматривая окрестности города, на которые медленно наползал вечерний сумрак. Прошло более тридцати дней, как он вошел с римскими легионерами в Пантикапей и стал его властелином, но до сих пор ему недоставало времени побывать в месте, которое он, будучи отроком, часто посещал, где любил мечтать и, всматриваясь в даль, представлять себя царем. Забот хватало. Надо было принять клятву на верность от вновь набранных и перешедших на его сторону вельмож, разобраться в государственных делах, подготовить войско из боспорцев взамен когорт, уведенных Дидием Галлом в пределы империи. Римский полководец посчитал, что дело сделано; Митридат бежал, Котис на троне, значит, можно возвращать домой основную часть войска, оставив в помощь молодому пантикапейскому царю несколько когорт во главе с Аквиллой. Возможно, это случилось к лучшему. Для Пантикапея кормить столь многочисленное войско римлян было делом нелегким. А римские легионеры, как это часто бывало и еще долго будет в завоеванных городах, позволяли себе вольности, присваивали имущество горожан, что раздражало пантикапейцев. Эти безобразия следовало бы немедленно пресечь, но как? Ни над жизнью, ни над смертью римского воина новый властитель Пантикапея был не властен…

На ступенях послышались шаги. Котис оторвал взгляд от горизонта, обернулся. «Неужели даже здесь мне не дадут покоя?»

На площадке появился Умабий.

— Вижу, ты не забыл того места, куда я привел тебя в первый день твоего пребывания в Пантикапее, — Котис дружески обратился к сармату. Он был единственным человеком, кого царь Боспора был рад увидеть. Умабий искренен и открыт, а этого Котису сейчас ой как не хватало. По большей части его окружали люди льстивые и ждущие личной выгоды от служения ему.

— Разве это можно забыть, — Умабий посмотрел на расстилающийся у моря город. Восторженное чувство накатило на него, как и в первый раз.

— Это так, — подтвердил Котис.

— Уже прошло более тридцати дней, как мы в Пантикапее. Прости, царь, но я и мои люди должны оставить тебя. Нам пора возвращаться.

— Я знаю, тебя ждет сын и жена твоя больна, но хочу попросить тебя остаться до осени. Ты же сам говорил, что племя Евнона возвращается к Танаису, когда начинают желтеть листья, а мне нужны помощники, такие, как ты и Горд. Дидий оставил мне всего лишь семь когорт легионеров, несколько метательных орудий и оружие, которым я должен вооружить часть своих воинов и обучить их римскому строю с помощью Аквиллы. Остальных обучу я и мои военачальники, но кто лучше вас обучит мою, пусть и немногочисленную пока конницу? Сарматская конница лучшая. Это признают даже римляне. Прошу тебя.

Умабий молчал. Желание поскорее вернуться в родные степи было велико, но мог ли он отречься от слова, данного Котису в Риме?

— Мы останемся. До осени.

Отправиться в земли аорсов Умабию пришлось гораздо раньше наступления осени. Не прошло и сорока дней, как Котис вызвал его к себе во дворец. Новый царь восседал на троне, что недавно принадлежал его брату Митридату. Не дойдя двух шагов до трона, Умабий остановился. Котис, до того сидевший в раздумье, обратил взор на Умабия:

— Извини, что отвлек тебя от обучения моих всадников. Появилось более важное дело, и оно требует твоего незамедлительного участия. Митридату стало известно, что Дидий увел большую часть римских легионов. Он захватил Созы и сел на трон царя дандариев. А ведь тот склонялся в мою сторону… Брат собрал большое войско. Он прибавил к ушедшим с ним воинам дандариев, синдов, досхов и, что более всего опасно, к нему присоединился царь сираков Зорсин со своей конницей. Митридат занял те немногие города по ту сторону пролива, которые мне удалось подчинить. Теперь он готовится к переправе через Боспор, — Котис нервно потеребил мочку уха. — Он надеется на помощь тавров и скифов. Если это произойдет, Пантикапей обречен.

— А как же Рим?

— Боюсь, помощь не успеет. Аквилла настаивает на исполнении Евноном союзнических обязанностей. — Котис посмотрел в глаза Умабию. — Мне нужно твое содействие. На том берегу только Танаис сохранил мне верность. Не зря в свое время я заручился поддержкой пресбевта, эллинарха греков и архонта танаитов. Но опора эта слабая. Стоит войску Митридата подойти к городу, он падет. Танаис единственная возможность пробраться в земли аорсов. Я прошу тебя воспользоваться этой возможностью и донести мои слова до Евнона. Не сомневаюсь в твоем согласии, ведь ты стремился вернуться на родину.

— Да, царь. Я согласен.

— Передай царю Евнону, что нам нужна его конница. Мы в силах дать отпор войску Митридата и брать приступом непокорные города, но нам нечего противопоставить всадникам сираков. Обученных тобою конных воинов слишком мало. Если Евнон поведет войско через земли сираков к месту впадения Панда в Меотийское озеро, то мы можем там соединиться и, став вдвойне сильнее, разбить войско брата.

— Я передам твои слова царю аорсов.

— Собирайся, мой друг, корабль ждет тебя.

На рассвете Умабий, Горд и все те, кто сопровождал его во время их длительного путешествия в Рим и обратно, стояли на причале, готовые к погрузке на корабль. Котис, в окружении свиты, тоже явился на причал. Он не счел для себя зазорным проводить посланцев к Евнону. Расставаясь с Умабием и Гордом, он напомнил, что от того, насколько быстро они достигнут стана царя аорсов, зависит пребывание его на троне. Пожелав удачного пути, царь Боспора покинул причал, на котором кроме отплывающих остался только Квинт. Римлянин отпросился у центуриона в связи со столь важным событием. Он попрощался со всеми, с кем ему пришлось перенести тяготы путешествия и с кем его связала крепкая дружба, последней оказалась Кауна:

— Прощай и прости за все, прекрасная амазонка.

— Мне не за что прощать тебя, Квинт. Ты хороший друг.

К ним подошли Умабий и Горд. Прочитав в глазах римлянина печаль, Умабий полушутя предложил:

— Может, с нами? Не соскучился еще по степям?

— Центурион, отпуская меня, спросил, не собираюсь ли я вновь бежать?

— И что же ты ответил?

— Нет… Теперь у меня другая дорога. Не знаю, доведется ли нам еще встретиться.

Горд приобнял римлянина за плечи:

— Не падай духом, легионер. Думается мне, что в скором времени нам придется воевать против общего врага…

Корабль миновал Меотийское озеро и благополучно достиг Танаиса, откуда посланцы Котиса немедля направились в стан Евнона на реке Ра.

Как радостно было вновь очутиться в близких сердцу, знакомых местах. Степные просторы ласкали глаз, веселили душу, заставляли скакать быстрее. И даже не скакать, лететь, словно птицы, стремящиеся поскорее достигнуть родного гнезда, с каждым мгновением приближая долгожданный миг встречи.

В степи мало что менялось. Из века в век она оставалось такая же, как и прежде; необъятная, местами бугрящаяся и разрезанная руслами рек, а в эту пору покрытая зрелыми, сочными травами. Все так же парили в небе орлы, время от времени появлялись из-за горизонта сопровождаемые пастухами стада, изредка и тонко тянулись к небу дымки от очагов, указывая на стоянку кочевников. Так было до них, так еще долго будет после.

Чем меньше оставалось до мест, где кочевало племя Евнона, тем больше светилось радостью лицо Умабия и сильнее колотилось его сердце в ожидание встречи с отцом, матерью и новорожденным сыном. Глядя на возлюбленного, мрачнела Кауна, ее опасения, что их близкие отношения изменятся, могли быть не напрасными.

Временный стан Евнона они обнаружили у одного из притоков реки Ра. Когда их небольшой отряд подъехал к первым повозкам, кочевье огласилось восторженными криками; кто-то уже успел принести весть об их появлении. Аорсы с искренней радостью встречали одноплеменников, вернувшихся из дальнего и долгого путешествия. Но не все испытывали восторг от возвращения Умабия. Дарган и жрица Зимегана предпочли бы, чтобы он навеки сгинул в чужедальней стороне.

Евнону уже доложили о прибытии послов, а потому предводитель нижних аорсов, его жена и их внуки-сироты Удур и Росмик ожидали вновь прибывших у повозки вождя. Умабий подошел, поклонился Евнону и Донаге. Евнон притянул Умабия к себе, с волнением в голосе вымолвил:

— Рад видеть тебя, сын.

От этих слов ком подкатил к горлу Умабия, на глаза навернулись слезы. Евнон разомкнул объятья, давая Донаге возможность прижать сына к сердцу, подошел к Горду, горячо, по-дружески обнял:

— Благодарю вас за труды. Сейчас перекусим, расскажете, какие вести привезли…

Евнон хотел сказать что-то еще, но появление Торики прервало его речь. Евнон и Донага, переживая за здоровье дочери Фарзоя и ее маленького сына Радабанта, поселили их у себя. Умабий зря тревожился за жизнь жены, хрупкая и болезненная, она смогла одолеть недуг. Не без помощи знахарки Газнаи она осталась жить. Жить ради сына, ради того, чтобы дождаться и увидеть человека, которого любила больше этой самой жизни. Она протянула ребенка мужу. Умабий принял первенца. Малыш беззубо улыбнулся. Сердце Умабия-отца наполнилось нежностью. Чувство безмерного счастья отразилось на его лице.

Кауна стояла с телохранителями в пяти шагах от повозки вождя. Ее голова была опущена, слеза медленно ползла по смуглой щеке. Имеет ли она право мешать чужому счастью? В последующие дни она пыталась решить это для себя, но ответа не нашла.

Умабий тоже метался между Торикой, сыном и Кауной. Благо его душевные мучения длились недолго. Через десять дней войско Евнона было готово к походу.