29

Тагулай вскочил с кровати. Рука до белых косточек сжимает кинжал, луч утреннего солнца скользнул по холодной стали искусных мастеров Аравии. Глаза гунна затравленно бегают из стороны в сторону, дыхание вырывается с хрипом, словно из глотки затравленного зверя. Стук в дверь повторился. Тагулай перехватил клинок поудобнее, стараясь ступать бесшумно, он переместился вдоль стены к дверному косяку. Прислушался. По ту сторону двери ему удалось уловить едва различимый звон. «Так звенит только кольчуга!» – про себя отметил Тагулай и еще сильнее сдавил в ладони кинжал восточных мастеров, еще мгновение, и деревянную дверь выбьют, а в комнату ворвутся подосланные убийцы. Советник гуннского хана уже видел их перекошенные злобой лица, холодный блеск ножей, даже почувствовал, как клинки с хрустом пропарывают его плоть…

Тагулай вздрогнул – в дверь вновь постучали, клинок предательски выскользнул из вдруг онемевших рук и бухнулся на пол. Гунн чертыхнулся и схватил с пола кинжал.

– Кто осмелился побеспокоить советника гуннского хана великого Ухтамара? – немного запинаясь, произнес Тагулай.

– Князь Русколани Дажин велел звать вас, – коротко чеканным голосом бросили из-за двери. – Он ждет посланника хана гуннов.

Тагулай хотел было сказать, что в такую рань негоже знатным людям бесед вести о государственных делах, но за дверью раздался звук удаляющихся шагов.

«Собаки эти урусы, – с гневом подумал Тагулай. – Никакого почтения, будят чуть свет и еще требуют идти к этой грязной свинье Дажину, что, как простой мужик, кувыркался в дерьме прошлой ночью!»

Гуннского советника пробила дрожь, остаток ночи он мучился от холодного горного воздуха, пытался несколько раз завесить разбитые створки полотном, но всякимй раз ветер срывал занавесь. Лишь под утро, накрывшись всем, что смог найти в комнате, он забылся сном.

Тагулай накинул на себя шерстяное покрывало и уселся на кровать, в памяти всплывает вчерашнее действо этих собак-урусов. Знатный гунн до сих пор не понял смысла странного обряда, когда соломенную куклу посреди шума и веселья вдруг принялись хоронить. При этом и мужчины, и женщины сокрушались и лили слезы. По-настоящему. С криками «Помер Ярила наш! Помер! Без Ярилушки мы все – сиротинушки!» они принялись закапывать соломенное чучело в землю. Но после вновь стали веселиться, смеяться, петь и играть в свои поганые бубны и дудки. Но больше всего гуннского советника уязвила любовная потеха русов после всех странных обрядов – десятки пар устремились в реку, после чего они совокуплялись кто где мог.

Тагулай зарычал и с силой обрушил кулак на мягкую перину, вверх взметнулось несколько перышек, холодный горный воздух подхватил и понес их вверх, бросая из стороны в сторону.

Гунн громко выдохнул, взгляд обводит гостевую комнату. На деревянных стенах устроились полотна в человеческий рост, на каждом сцены из битв. Советник хана вновь нахмурился, желваки заходили ходуном, крылья носа раздулись – мерзкие урусы даже здесь одерживают победы, дабы гости не забывали о мощи и величии хозяев этих покоев.

Высокие потолки искусно украшены резными дощечками, каждая из них – узор-иллюзия. Тагулай невольно ахнул – ему почудилось, будто это не потолок вовсе, а оплетённая живыми деревьями беседка под открытым небом. Рядом с мягкой кроватью устроился изящный столик с резными ножками, они тоже казались выросшими из земли и опутанными корнями стволами. На столешнице остались так и не тронутые гунном яства: обжаренные в сухарях перепелы, язык в сметане, тут же ютились небольшие блюдца с горками орехов. Один Тагулай знал хорошо, другие видел впервые. Рядом возвышается стопка блинов, на верхушке застыло озерцо меда, несколько сладких струек соскользнули с одной стороны. Завершать вечернюю трапезу должен был невысокий кувшин с вином. Гунн не удержался и вдохнул аромат из сосуда. Ромейское.

«Пища не для свинского обжорства, а лишь для утоления голода, дабы еда в животе не давила», – отметил про себя Тагулай.

Гунн с трудом проглотил наполнившую рот слюну, живот бунтует, казалось, еще мгновение – и он начнет пожирать самого себя. Но степняк оставался недвижим. Желание полакомиться хотя бы одной птичкой или блинным кругляшом неистово боролось со страхом помереть в корчах прямо возле стола. Тагулай хорошо помнил и знал, в каких муках мрут отравленные, – сам не раз приговаривал обреченных. Усталый вздох вырвался из груди, веки, будто налитые свинцом, опустились. Смотреть по сторонам больше не хотелось.

Голова Тагулая загудела, стала тяжелеть, будто наливается свинцом, слишком много мыслей и страхов наполнили ее за последние часы. Он выдохнул и решительно встал, шерстяное покрывало отлетело в сторону, задело кувшин с ромейским вином, тот опрокинулся, струйка рубиново-красной жидкости скользнула к краю и крохотным водопадом устремилась на пол. Гунн ухмыльнулся и направился к двери, бодрый стук раздался от ступенек.

Дажин ерзает на троне. В руках князя русов берестяной сверток, перехваченный шнуром, указательный палец играет разлохмаченным кончиком. Брови сдвинуты на переносице, губы шлепают в беззвучном шепоте.

Рядом с княжим троном возвышается фигура старца-советника, русые волосы с проседью собраны в аккуратные косички, на лице отчетливо проступает паутина морщин, однако в глазах – голубой задорный огонек. Дажин посмотрел на старца, во взоре едва заметной искоркой скользнула неуверенность. Тот лишь улыбнулся, успокаивающе кивнул, жилистая ладонь тронула плечо князя.

У парадного входа в зал раздались решительные шаги. Дажин скользнул взором и ухмыльнулся – Тагулай хоть и грязный степняк, но ступает уверенно в чужом княжеском тереме – как и подобает знати.

Советник хана уверенно шагает к трону властителя Русколани, начищенный до блеска каменный пол главной палаты терема князя урусов сотнями узоров убегает вперед.

– А, вот и досточтимый Тагулай, – добродушно произнес Дажин. – Мудрый советник друга Русколани – великого хана Ухтамара!

Гунн остановился в десятке шагов от трона и с достоинством поклонился.

– Вот! Письмо от дражайшего сына, – произнес князь, на вытянутой руке картинно выставив сверток бересты со шнуровкой, пальцы легонько побарабанили по краю послания. – Я его отправил по делам государственным за море, а он… удумал завернуть в некий ромейский городок. – Тагулай вдруг вскинул брови, в животе нехорошо похолодело. – И было б дело, а то так, погостить малость. Или как там?

Дажин раскрыл берестяной сверток, глаза забегали по строчкам:

– Ага… Прошу соизволения отбыть попутно в град Никею, дабы своими очами лицезреть людей веры диковинной – христиан… – Дажин оторвался от послания, в глазах вопрос. – Каково?

Тагулай слушает князя вполуха. В голове роятся сотни мыслей. Но больше – вопросов: Как? Почему? Зачем князь отправил его к ромеям? Или действительно наследник засвоевольничал… Наверное, уруские шакалы что-то подозревают? Да нет же, наверное, просто совпадение… или все-таки нет?

Советник хана вдруг содрогнулся – князь Дажин с хитроватой ухмылкой окликнул его:

– А у тебя, досточтимый советник хана Тагулай, есть ли дети?

– Нам, знатным гуннам, не с руки иметь потомство… разве что великий хан…

– Да брось ты, – добродушно махнул рукой в сторону гунна Дажин. – У каждого из вас, поди, по десятку наложниц. Ну, конечно, у того, кто не распростился с… гм, мужским достоинством. – По палате пробежал смешок. Тагулай побагровел, глаза сотнями стрел впились в заносчивого князя. Тот продолжает: – У вас таких, знаю, хватает, хватает. А так – слышал я про ваши любовные нравы-обычаи.

Он коротко хохотнул и, повернувшись к своему советнику-старцу, шутливо бросил: – Всякий раз, когда слышу про вашу любвеобильность, подумываю, отчего нам, русам, гуннами не стать?

Улыбка, как и тон княжих слов, Тагулаю все больше кажется издевкой. Глаза советника хана машинально сузились, глаза принялись бегать, как стайка жуков.

– Чтобы быть гунном, нужно им родиться, – осторожно произнес Тагулай, глаза неотрывно следят за князем. Тот держится раскованно и добродушно. Как знать, может, и вправду игривое настроение у этого князька, подумал гунн.

– И это верно. Так все же – есть ли дети у досточтимого Тагулая?

– Великая Кобылица пока не наградила меня наследником… А вот наш мудрый вождь имеет или имел… сразу двух наследников. Впрочем, как говорят некоторые злые языки, некто из народа урусов лишил одного из них жизни…

– Да-да, слышал, понимаю, скорблю… – со вздохом произнес Дажин, потом вдруг весело затараторил: – А я вот тоже решил обзавестись еще одним наследником… А что? Пусть будет при мне, пока один где-то в странах заморских. Все одно – помощь! Есть на примете у меня один малец. Хитрющий – до чертиков. Но это в нашем княжьем деле только на пользу. Кстати, могу познакомить тебя с ним. Как знать, может, через пяток-другой лет он сменит меня. Ты ведь не против, досточтимый Тагулай, а?

– Я… мне…

– Ну вот и славно, – с улыбкой произнес Дажин. И тут же повернулся к старцу-советнику и строго бросил: «Веди!» Тот с поклоном удалился.

Тагулай вновь ощутил холодную волну, бусинки холодного пота выступили на лбу. Поведение князя русов казалось очень странным. Ромеи, ненужные и странные расспросы, наследники, дети… В голове советника хана поднимается настоящая буря, однако внутри все больше крепнет ощущение, будто он – знатнейший гунн – становится участником, если не жертвой, какого-то зловещего действа.

Тем временем в княжескую палату вошел невысокий паренек, маленькая ручка до белых косточек сжимает обвитую жилами кисть старца-советника, белокурые волосы аккуратно причесаны, на теле – простая, но белоснежно-чистая льняная рубаха, на рукавах и поясе – красная славянская вязь, стремительно бегающая по кругу.

Но наметанный взгляд Тагулая тут же приметил: шаг неуверенный, глаза бегают, зыркают по сторонам, как будто здесь впервые, да и лицом простоват. Такой не может быть наследником князя урусов. Пусть и приемным.

– Ого, а вот и мой малыш! – радостно воскликнул Дажин. Руки князя заботливо привлекли к себе мальчонка. – Эх, души в нем не чаю…

Дажин наклонился к пареньку и указал на Тагулая.

– А это – досточтимый советник хана Ухтамара, вождя наших доблестных соседей гуннов…

При виде гунна мальчик вдруг замер, широко раскрытые глаза впились в Тагулая, лицо сделалось бледным, нижняя губа затряслась.

– Постой, ты что это задрожал, а? Испугался чего?

Но вместо ответа паренек лишь пролепетал:

– Они… они…

– А что они? – удивленно вскинул брови Дажин. – Обидели кого?

– Наша деревня… Они били… убивали… рвали, топтали нас конями… Тятьку, маму, всех! Мама… Ма-мааа!..

Ребенок весь задрожал, из груди вырвался вопль, слезы ручьем брызнули из глаз.

– Ой, ой, ой… Боги милостивые! – Дажин замотал головой, крепче прижал к себе плачущего ребенка. Ручейки слез срываются с подбородка и шлепают прямо на руки князю. – Горе-то какое неслыханное. И все это они, гунны?

В ответ мальчик лишь еще сильнее зашелся плачем.

– Ой… Ей… Беда-то какая. Эх!

Тагулай сдвинул брови. Что за игрище? Какая деревня? Какие тятьки, мамки? Знатный гунн решительно шагнул вперед.

– Великий князь, я…

И тут же гунн напоролся на недобрый взгляд Дажина. Двое стражников, до этого стоявшие как каменные изваяния, подались вперед, жуткие лезвия секир на длинном древке зловеще покачнулись.

– Ну, будет тебе, досточтимый Тагулай, будет. – Князь попытался шутливо отмахнуться, но глаза по-прежнему в недобром прищуре. – Я знаю, что это всего лишь недоразумение. В деревне той никто никакой разбой не чинил, мужчин, женщин и даже немощных стариков с детьми малыми никто не убивал. Да и была ли та деревня? Я понимаю – как верить мальчонке, который от горшка – вершок и щепотка?

Дажин отстранил от себя бьющегося в истерике ребенка и бережно передал его в руки старца-советника. Босые ножки звонко зашлепали по маленьким соленым лужицам.

«Деревня… деревня… разграбленная деревня», – в голове Тагулая уже бушует целый ураган. Слова о поруганном урусском поселении огромным валуном, катящимся со скалы, бьет в самое темя. Вдруг Тагулай содрогнулся, пот струйками заскользил со лба и висков, тысячи игл вонзились в сердце.

Все-таки не удержались, собаки, и принялись грабить, а этого мелкого шакаленка упустили, с обреченной яростью подумал Тагулай. Велено же было – всех перебить! Руки гунна до хруста сжались в кулаки.

Князь Дажин поерзал на троне, устраиваясь поудобнее, на губах еле заметная ухмылка.

– Вот такое неказистое знакомство вышло, – произнес Дажин, глаза внимательно следят за Тагулаем. Тот стоит немного растерянный, но держится с достоинством. – М-да. Все недруги, недруги нас рассорить хотят, чтобы мы с ненавистью друг на дружку наш союз разорвали. Тебе так не кажется, досточтимый Тагулай?

Советник хана выдержал паузу, поклонился и отчетливо проговорил:

– Враги наши не знают границ и меры, дабы не дать нашей дружбе крепнуть…

– Ай и верно говоришь, – вдруг радостно воскликнул Дажин. – Есть у меня приятель один – заморский купец. Так тот все время какие-то небылицы про гуннов сказывает. Дескать, поборы они ему устраивают грабительские. Того и гляди брошу, грит, торговлишку в твоих городах и весях, князюшко. Шибко обдирают твои друзья хунны нас…

В покои входит старец-волхв. Горящим серебряным ободом перехвачены аккуратно стриженные седые волосы, бороду украшает вплетенный золотистый шнур, в руках старца серебряный поднос с двумя кубками. Вслед за старцем неуверенно шагает, переваливаясь, тучная фигура, облаченная в восточный шелк.

Брови степняка вновь поползли к переносице. Что на этот раз?

Дажин шумно отхлебнул из поданного на подносе кубка. Тагулай от освежающего угощения отказался.

– М-да, это Чун ли или Чан Ли, а может, Чен Ли… а бес разберет их имена! – Дажин обреченно махнул в сторону купца, тут же хохотнул, вновь обнажив крепкие зубы. – Но купец знатнейший, да и уважением пользуется у меня. Не раз доставлял из Синьского царства – своей родины – редчайшие товары. Ну, конечно, рвет втридорога, но это у них в крови. Порода, знаешь ли, у купчины такая.

Купец трусливо жмется к трону, глаза-паучки бегают по сторонам. Дажин окинул мелко дрожащего заморского торговца. Желтая кожа, казалось, сделалась белее молока, а щелки-глаза от страха раскрылись, словно цветочный бутон на летнем солнышке. Князь хмыкнул и продолжил:

– Он говорит – два коня золотом требовали гунны. Целых два коня… Пуще того – грозились расправу учинить. И это на моей-то земле – в дне пути от Треполя. – Дажин повернулся к заморскому купцу. – Так, говорю, заморская купчина?

Тот в ответ часто закивал, жирный подбородок затрясся, как разбухшее тесто в руках неумелой кухарки.

– Но, конечно, веры тому мало. Как поверить в то, что друзья грабят уважаемый и нужный государству люд? Теперь вот думой озабочен – как наказать за такой наговор? Может, подскажешь, Тагулай, какую строгую кару мне избрать для него? Говорят, вы там по части попытать да наказать – мастера великие.

На этих словах купец из Синьского царства затрясся еще сильнее, пот градом заструился со лба.

Тагулай молчит. В голове молотом бьется лишь один вопрос: чего хочет добиться этот паршивый Дажин всей этой сценой? Шутки ради? Но шутка ли обвинять советника хана – его правую и верную руку – в таких злодеяниях. Тем более что обвинения не без оснований. Сейчас советник хана горько жалеет, что когда-то тайно распорядился обдирать до нитки заезжих на урусскую землю купцов. Награбленное делить с шайкой, в обход ханской казны. «Теперь, – горько думал Тагулай, – если про это узнает хан Ухтамар – головы ему точно не сносить. А что до урусов – так от них откупиться можно. Не раз уже приходилось. И чтобы не случилось беды – надо всего лишь замять, перевести разговор в другое русло…»

– Позволь, великий князь, это, конечно же, досадная ошибка, но я готов…

– Ну ладно, ладно – мы, русы, тоже не лыком шиты. Можем и на кол, а можем и вздернуть. Но это после… – Дажин зловеще улыбнулся, похлопал сотрясающегося всем телом купца по плечу, заморский торговец едва не подсел под могучей ладонью князя.

Вдруг Дажин подмигнул ему и добродушно бросил: «Ладно, иди пока». Он кивнул старцу-волхву с подносом. Тот медленно поклонился, взял под руку трясущегося заморского купца и медленно повлек к выходу из княжьих покоев.

Дажин проводил их насмешливым взглядом, потом повернулся к Тагулаю, взгляд вдруг стал серьезным, два голубых огонька буровят лицо гуннского советника.

– Кстати, та деревушка-то должна была сгинуть под копытами степняков-налетчиков не одна. Так говорят мои верные советники, – не отрывая взгляда от гунна, произнес властелин Русколани.

Тагулай попытался отмахнуться:

– Прости, князь, я не могу ответ держать за всех гуннов, кои ради собственной наживы могут…

– Странные слова глаголешь, Тагулай, – перебил советника князь. – А я вот слышал, ты и хан твой собираются меня винить в ужасной смерти одного наследника. А заодно и за второго, младшего, желаете спросить. Мол, тоже мерзкие урусы виноваты.

В покоях нависла напряженная тишина. Слышно, как где-то вдали бухает молот, вжикает пила, а одна из певчих птиц запоздало затянула полуденную песню-трель.

Дажин встал с трона, могучие руки устроились за спиной, князь зашагал к Тагулаю, потом круто развернулся и направился к одному из балкончиков, полукругом примыкавших к покоям, мягкие сапожки отзывались едва различимым поскрипыванием дорогой кожи. Князь устремил взор вперед – с высоты твердыни Кияра зеленеющие поля казались островками мха среди скал, а люди – тельцами каких-то диковинных насекомых, живыми ручейками наполняющих проторенные ходы.

Дажин глубоко вдохнул чистый горный воздух, веки в блаженстве опустились. Он шумно выдохнул и бросил через плечо:

– Хотя, может, то были тати озверевшие? Хотя нет, тать не будет бросаться на войско в несколько сот копий, да еще и при конях.

Дажин повернул голову в сторону Тагулая. Тот по-прежнему стоит молча, но на лице уже нет той высокомерной уверенности, скорее осторожность – что дальше? Князь Русколани снова хмыкнул, легкая насмешка скользнула по губам. Он уверенным шагом вернулся к трону, руки ухватили отполированную древесину ручек, устало выдохнув, Дажин опустился на престол.

– Поговаривают, там засада была… – с хитрой улыбкой проговорил Дажин и тут же хлопнул в ладоши.

Ошарашенный последними словами князя, Тагулай содрогнулся. Капелька пота скользнула за шиворот, противно защекотала, на спине зашевелились мурашки толщиной с муху. Гунн ощутил, что разговор с князем окончательно вышел из-под контроля. Не на такой прием рассчитывал советник хана… Как теперь выкрутиться?

Тяжело бухнул засов, до этого неприметная дверь в дальнем углу зала подалась вперед. В тронный зал властителя Русколани входят двое стражников, искусно связанные шнуровкой железные пластины горят ярко начищенным металлом, головы покрывает кольчужный капюшон в мелкое кольцо – с такого сабля обязательно соскользнет.

Стражники за собой волочат какие-то тела. Они кажутся обессиленными, но одному из них хватает силы сипеть на трескучем наречии крепкое словцо.

Князь Русколани вновь отхлебнул из поднесенного кубка. Тагулай облизнул вдруг пересохшие губы. На этот раз он с превеликим удовольствием приложился бы к живительной влаге. Но ему не предложили. Обида и гнев жгучей волной стали подниматься внутри.

Пленников бросили прямо перед ногами Тагулая. Тяжелым смрадом ударило в нос советнику хана.

– Ух, ну и вонь… – произнес Дажин, воротит нос от пленных, лицо сморщено как печеное яблоко, он недовольно обратился к своему советнику: хоть бы водицей их окатили, что ли… а то теперь дух в княжьем тереме как в хлеву!

Дажин повернулся к Тагулаю, на губах вновь блестит улыбка.

– Впрочем, когда их давеча приволокли ко мне – было во сто крат хуже. С ними вообще весьма интересная история приключилась. Как-то ратнички мои совершали конный объезд владений и напоролись на три валяющихся в степной пыли тела. Думали, разбойнички пошалили. Ан нет! Живехоньки оказались, хоть и без чуйств!

Князь вновь отпил из кубка, обтер мокрые губы и продолжил:

– Но самое странное было то, что среди них один оказался славянин, с огромным таким шрамом через всю морду и глаз, помнится, всего один целый у него был. Мда, бугай тот еще, но, видно, рану в недавнем бою получил знатную, вот и рухнул без сил… Да, а вот эти двое лежали рядышком, тоже едва живехонькие. Ну, мы их отходили, поспрошали как следует, – на этих словах по залу пробежался едкий смешок, – и тут оказалось: одноглазый славянин со шрамом, будучи тяжко раненным, тащил этих степняков к их хану! Вот дела-то!.. В общем, как в бабкиных ночных сказаниях – «Хочешь верь – хочешь не верь»!

Тагулай слушает князя вполуха. Его больше привлекают пленные гунны. Один из них оказался почти старцем – местами обожжённая седая борода свисает клоками, пряди обильно измазаны запекшейся кровью, узкие щелки глаза затекли, на одном пламенеет огромный кровоподтек, голова обмотана чумазой тряпицей – сбоку вперемешку с грязью проступает пятно крови. Со лба градом сыплют крупинки пота. Он бредит. «Емшан?» – острой пикой вонзилась страшная догадка в голову Тагулая.

Другой, напротив, молод. Выдающиеся вперед скулы, орлиный нос, брови вразлет – нетипичные признаки гунна. Но при этом были до боли знакомы Тагулаю. Они скорее выдавали… одного из сыновей хана Ухтамара!

Внутри Тагулая все похолодело, по жилам мгновенно заструились мириады льдинок, ноги сделались ватными.

– Святая Кобылица!.. – вырвалось из уст Тагулая. Он отшатнулся от них как от чумных, широко раскрытые глаза уставились на Дажина. – Вогул! Это… Это и есть один из убитых сыновей хана!..

– Как видишь – живой. И даже в силах костерить своих спасителей – мерзких урусов. А ведь если бы не моя дружина – останками вашего наследника закусывали бы сейчас стервятники.

Дажин вдруг громко засмеялся. Смех со звоном отражается от каменных стен княжьей палаты.

– Дружина? Какая дружина? – пролепетал Тагулай, его взгляд не отрывается от сгрудившихся на каменном полу соплеменников. Глаза бегают попеременно от одного к другому. Мысли окончательно сбились в кучу и понеслись вихрем в голове советника.

– Самая что ни на есть княжеская, сиречь лучшая из лучших. – Дажин вновь расхохотался, потом резко посерьезнел. – А вот ваши горе-вояки не ждали такого горячего приема, не ждали.

Тагулай вдруг понял – войско гуннов, посланное в набег, дабы запугать урусских шакалов, напоролось на засаду. Но ведь все было продумано, взвешено, решено. Значит, предали, но кто?

В памяти тут же всплыли герульский волхв и его приспешники – те, кто бесстыдно зовут себя злейшим из врагов урусов. «Все-таки они – подлые шакалы!» Ярость вновь сдавила сердце советника. Он забегал глазами по сторонам, и только теперь стало ясно, что он – правая рука гуннского хана Ухтамара, будучи уверенный в своей неприкосновенности, пришел говорить к коварным урусам без охраны.

Но еще не все потеряно. Главное выкрутиться и покинуть этот чертов Кияр! А уж после можно и настигнуть Буса. Все одно – не уйдет он от меня. Кстати, не мешало бы вызнать у этого увальня Дажина, куда именно мог отправиться его сын…

Тагулай шагнул вперед, на лице читаются твердость и полная уверенность в своих силах. Да и не посмеют эти шакалы тронуть меня, подумал Тагулай и громко обратился к князю Русколани:

– Великий князь великой земли, случилась чудовищная ошибка – кто-то из наших общих врагов обманом пытается стравить нас, чтобы мы как стая голодных собак перегрызли друг другу глотки. Кто-то напал на ваши поселения, грабил и убивал, а заодно и наших лучших воинов перебил. А потом и вовсе подбросил пленных, дабы больше не было сомнений – все бесчинства учинили гунны.

Однако князь не обратил на реплику внимания. Вместо этого он повернулся к своему старцу-советнику.

– Говорят, многие из умирающих твердили о своем желании посидеть на троне русов. Может, уважим? Тем более двое – самые ярые из них – тут. Правда, телом немощны, но это ничего – пособим!

Дажин быстро поднялся с престола, шагнул к тихо стонущему и бредящему Вогулу. Одной рукой он ухватил его за шиворот и дернул в сторону трона, по каменному полу потянулся грязный след.

Тагулай остолбенело наблюдает, как советника Вогула, в котором жизни на мгновение, словно тряпичную куклу Дажин швырнул на трон Русколани. Тот буквально впечатался в престол, голова треснулась об угол и повисла как игрушечная, изо рта гунна вырвался сдавленный стон. Чуть помедлив, тело стало оседать, пока совсем не скатилось на каменный пол, попутно голова еще раз шарахнулась об угол трона.

– Ну что, Тагулай? Ты все еще веришь, что нас стравливают враги нерадивые? – спросил Дажин гунна, в словах послышались железные нотки.

– Да, о, великий князь!

– Тогда я должен тебе еще кое-что показать, – сказал Дажин и шагнул к гунну. Тагулай остался недвижим, но глаза следят за могучей фигурой князя русов. В них лишь немой вопрос.

Проходя мимо Тагулая, князь вдруг засмеялся и шлепнул ладонью по плечу гунна. Советник хана едва не пробил каменный пол.

– Да не робей, дело-то плевое!

Дажин вновь залился смехом, который будто осколками острого стекла разнесся в голове Тагулая. Его ноги окаменели, он лишь ничего не понимающим взглядом провожает князя к одному из балкончиков, ведущих во внутреннюю часть двора.

Дажин выставил лицо полуденному солнцу и зажмурился, грудь с шумом наполнилась воздухом с гор.

– Только подумать – здесь дышим вместе с могучими орлами. Сие – благодать! – восторженно произнес князь. Он вновь с шумом наполнил легкие. Потом повернулся к гунну и вопросительно бросил:

– Ну, чего же ты ждешь, досточтимый Тагулай – советник Ухтамара?

Знатный гунн наконец нашел в себе силы двигаться и с трудом ковыляет к Дажину. Краем глаза он приметил, как вслед за ним двинулась княжеская охрана с секирами наперевес, однако тут же замерла. Тагулай догадался – Дажин за ними идти не позволяет.

Прохлада каменного зала сменилась струящимся по телу теплом. Маленькие птички, весело щебеча, крохотной стайкой устроились было на дальней стороне балкона, но тут же прыснули в стороны – незнакомая человеческая фигура переступила через порог.

У Тагулая сжалось сердце, голова пошла кругом, ноги едва держат вдруг отяжелевшее тело. Балкон, нависающий над внутренним двором княжеского терема, оканчивается… обрывом! У гунна сводит желудок, дурнота подступает к горлу.

Но Дажина огромная высота не пугает, он спокойно стоит у самого края, взгляд устремлен вниз, носок сапога деловито постукивает по белому отполированному до блеска камню.

– Знаешь, Тагулай, я всегда силился понять восточную душу, – вдруг серьезным тоном заговорил князь. – Сколько себя помню, меня всегда удивляли, а порой и просто обескураживали некоторые ваши поступки. Меня – человека, который всю жизнь и сам прожил по соседству с такими, как вы. Но чудная вещь – всякий раз вы удивляли и удивляли… Вот и сегодня продолжаю думать, силюсь понять – зачем? Какова цена таких хитросплетений?

Тагулай насупился. «Каких еще хитросплетений? Опять этот шакал пытается задурить голову! Ну все – пора завершать эту никчемную аудиенцию…»

– Прости, великий князь, я не понимаю, о чем ты. Но я думаю…

– Это не страшно. – Дажин не дает ему договорить, вдруг губы князя тронула грустная улыбка. – Иногда так страшно и тяжело терять верных друзей. Тем более тех, кто вся наша надежда…

Тагулай чувствует, что закипает, раскаленная волна раздражения пронеслась по всему телу.

– Великий Дажин! Я совершенно не понимаю, о чем вы. Ваши речи слишком замысловаты для вашего покорнейшего слуги.

Но Дажин все так же безучастно смотрит вниз, его взгляд что-то внимательно разглядывает. Или кого-то.

Тагулай силится рассмотреть, что же могло так привлечь внимание князя русов, но тщетно – балкон закрывал большую часть внутреннего дворика. Даже привстать на цыпочки и сильно выгнуть, будто страус, шею вперед не поможет. Советник хана вздохнул и сделал шаг вперед, одеревеневшие ноги едва слушаются, край балкона подался назад, далеко внизу постепенно открывается устланная ровными досками площадка, людей почти нет, лишь двое стражников в полном доспехе, в руках по длинному – в два человеческих роста – копью. Чуть позади от них в деревянной стене проступает высокая арка, деревянный настил убегает в нее и после змеится вниз к городским постройкам. И тут Тагулай обомлел. Прямо возле арки раскачивается вздернутая фигура, облаченная в серый плащ, длинные рукава свисают уродливыми лохмотьями. Лицо повешенного скорее походит на огромный кровоподтек, нос опух и сильно напоминает лопнувшую переспелую сливу, фиолетовый язык распух. Несколько ворон облепили повешенного, некоторые с остервенением принялись выколупывать самое лакомое – глаза.

– Тильх?! – вырвалось у Тагулая. Он шарахнулся в сторону, узкие щелки глаз расширились и стали как блюдца. – Как же это?!

– Когда вершилось правосудие, твой… друг был немногословен, но кое-что все-таки успел сказать.

Дажин замолчал и повернулся к нему. В глазах неподдельная печаль. У Тагулая затрясся подбородок, перед глазами все плывет, в голове поднялся настоящий ураган и взорвался сотнями искр.

«Все потеряно».

Руки гунна затряслись, ноги сделались ватными. Вдруг ярость, гнев и отчаяние десятками вулканов разрываются внутри, глаза накрывает пелена, ледяная рука перехватывает горло, дыхание с шумом вырывается из груди. Перед глазами стоит лишь надменное лицо Дажина, глаза зловеще насмехаются.

Тагулай взорвался криком. Он почувствовал, как собственные пальцы выхватили искусно скрытый в поясе кинжал. Блестящий клинок восточных мастеров рыбкой устремляется к ненавистному князю русов. Дажин стремительно отклоняется от выпада степняка и боковым замахом парирует смертоносный удар.

Тагулай содрогнулся и ощутил, как каменный пол уходит из-под ног. Внезапно земля подпрыгнула, закрутилась и смешалась с небом, порыв ветра ударил в лицо.

Ветер разрывает уши, дыхание перехватывает, громогласный возглас князя Дажина огромным молотом бьет в голову: «Быть войне!»