XIV

Не успел Владимир Мономах вернуться из похода против Олега, как из степи пришло известие, что половцы собираются к новому набегу на Русь. Подготовив Переяславль к отпору врага, поспешил в Киев. Великий князь встретил его сообщение спокойно:

– Я уже снарядил ценные подарки своему тестю, хану Тугоркану. Собираюсь попросить его удержать опрометчивых властителей от нападения на наши земли. Думаю, не стоит беспокоиться, на сей раз избежим половецкого нашествия.

Успокоенный, Мономах отправился к своему сыну в Новгород. Но в это время хан Боняк со своей ордой неожиданно вышел к Киеву, разграбил и пожег городки и селения вокруг столицы, овладел богатым селом Берестовом, где издавна был загородный двор великих князей, и с большой добычей скрылся в бескрайних степных просторах.

Одновременно возле Переяславля появился хан Куря, разорил округу и тоже безнаказанно удалился в места своего кочевья.

Мономах срочно покинул Новгород. В Киеве его ждала совершенно неожиданная весть: тесть Святополка, хан Тугоркан, не только не удержал половецких ханов от набега, но сам со всей своей ордой нагрянул на Переяславль и осадил его. Великий князь был вне себя от ярости.

– Ну, дорогой тестюшка, видно, придется как следует проучить тебя! – говорил он, вышагивая из угла в угол своей горницы. – Это же надо такое удумать: против родной дочери воевать! Видно, никогда ничего святого не было у степняков и не будет! Понимают они только одну силу! Коль могуч противник, они уважают его. Коли слабый, нападают, грабят, разоряют. Но я им покажу, на что способен киевский князь!

Святополк собирался совершить быстрый переход к Переяславлю и внезапно напасть на растянувшиеся вокруг крепости половецкие войска. Но у Мономаха оказался более хитрый замысел: отрезать кочевников от степи и нанести удар в спину. Святополк согласился.

Киевская и переяславская дружины стремительным маршем прошлись по правому берегу Днепра, переправились на другую сторону и оказались за спиной половцев. Это случилось ночью. А утром враг пошел на приступ города. И в этот момент на них обрушились русы с двух сторон – из степи и из города. Началась страшная рубка. В этой сечи половецкая орда была уничтожена почти полностью, сам Тугоркан и его сын зарублены. «Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага и, привезя его к Киеву, похоронил его на Берестовом, между путем, ведущим на Берестово, и другим, ведущим к монастырю», – пишет в летописи Нестор.

Только расправились с Тугорканом, как вновь к Киеву подошел хитрый и изворотливый хан Боняк. Он появился ранним утром. Пограничная стража проморгала вторжение орды, а городская охрана приняла орду за один из обозов, которые часто приезжали в столицу с продовольствием. Боняк мог ворваться в город, но он не решился на это, слишком велик и силен был город Киев. Начался повальный грабеж его окрестностей. Половцы запалили предградье, выжгли Стефанов монастырь и окружающие деревни. Затем они ворвались в Печерский монастырь. Монахи в это время почивали в своих кельях после заутрени. Враги пошли по кельям, высекая двери и вынося все, что попадется под руки. Они сожгли дом Святой Богородицы, церковь, хватали иконы и говорили: «Где есть Бог их? Пусть поможет им и спасет их!»

От Печерского монастыря половцы двинулись к Выдубицкому Всеволожскому монастырю и овладели им, пожгли его постройки и церкви, разгромили и в пепел превратили княжеский двор.

Когда Святополк и Мономах примчались под Киев, Боняк, отяжеленный награбленным добром и полоном, ушел в степь. Их взору предстали лишь сожженные деревни и монастыри, перепуганные жители, вылезавшие из своих укрытий, да изрытая колесами телег и копытами лошадей степь…

Жадно слушал Олег Святославич рассказ заезжего купца о тех потерях, которые понесли Святополк и Мономах во время набегов половецких ханов на Русь. Находился он в то время в Смоленске у своего брата.

– Вот самое время ударить по Мономаху! – опередил его мысли такой же горячий и вспыльчивый Давыд. – Сколько войск у Изяслава и Мстислава? Так, пустяки! Да и какие они полководцы? Сосунки! Одним махом можно взять и Ростов с Суздалем, и Новгород!

– Но с какими силами? – возражал для вида Олег. – Привел я с собой свою дружину, кое-кто из стародубцев и черниговцев увязались, – и все! Что можно сделать с таким воинством?

– Я тебе подсоблю. Свою дружину отдам!

– Но ты сам собирался по Новгороду ударить…

– Подожду! У меня в руках Смоленское княжество, а у тебя ничего нет. Ты – князь-изгой! Я о тебе забочусь. Сколько будешь без земли мотаться?

– Это-то так, терять мне нечего…

– Что я и говорю! Думаю, надо тебе на Рязань и Муром идти. Это наши исконные владения, народ там привык считать себя в составе Черниговского княжества. Так что встретят тебя как своего господина.

– И воинов можно набрать…

– Вот-вот! В самую точку метишь!

И Олег решился. С небольшими силами вышел он к Рязани. Город на Оке встретил его как родного. Издавна Рязань враждовала с Ростовом и Суздалем и так и не приняла нового князя Изяслава, посаженного Мономахом. Рязанцы охотно пошли в войско Олега, и он двинулся на Муром. Ему верилось, что дело кончится миром. Не может не знать Изяслав, что Муром – его отчина. Он должен открыть ворота и вернуть ему город. Уступить должен крестник своему крестному отцу. И он послал Изяславу письмо: «Иди в волость отца своего Ростов, а эта волость отца моего. Хочу же, сев в Муроме, договор заключить с отцом твоим. Это ведь он меня выгнал из города отца моего. Или и ты мне здесь моего же хлеба не хочешь дать?»

Олег настолько верил в возможность мирного разрешения спора, что даже не поверил, когда ему сообщили о выходе войск Изяслава из Мурома. Первой его мыслью было: «Решил вступить в переговоры, имея за своей спиной сильную рать. Что ж, довод сильный, наверно, и я бы тоже так поступил».

Однако скоро выяснилось, что Изяслав разворачивает свои полки для боя. И тут им овладела злость. «Ах, вон как! Решил испытать судьбу. Щенок мокрогубый, я тебя проучу, как со мной, опытным полководцем, сражаться!»

Впрочем, Изяслав расставил свои силы довольно умело, Олег даже подивился этому, но тут же вспомнил: «С ним воевода Ставка Гордятич. Его ума дело! Надо быть поосторожней, тот не упустит возможности использовать любой мой промах».

Изяслав ударил первым. Олег увидел, как крестник встал во главе дружины и врезался в центр его войск. Там все закипело, перемешалось. Некоторое время сохранялось равновесие, но потом тмутараканцы стали медленно отступать. Изредка Олег видел позолоченный, с большим пером шлем княжича, тот со своими телохранителями глубоко врубился в строй его войск. «Ну, погоди же, щенок. Вот я тебя!» – прошептал Олег и кинул против зарвавшейся молодежи своих бронированных дружинников. Он увидел, как опытные воины легко рассекли толпу суздальцев, ростовцев и муромцев и отрезали княжича от основных сил. «Попалась птичка в сетку! – удовлетворенно подумал князь. – Нашел с кем воевать! У тебя это первый бой, а у меня за спиной не одно сражение, а мое умение руководить полками отмечали великие князья!»

Противник был разгромлен. Олег, объезжая поле боя, наткнулся на крестника. Изяслав лежал среди погибших воинов. Шлем его, смятый ударами, валялся в стороне, позолоченный панцирь разрублен в плече, лицо в крови, а рука еще продолжала сжимать меч. На минуту в сердце Олега шевельнулась жалость. Вспомнилось, как Изяслав, тогда еще семилетний ребенок, сидел у него на коленях, ел подаренный им медовый пряник и говорил, радостно улыбаясь:

– Ты у меня добрый, крестный. Столько подарков привозил! Вкуснее этих пряников я ничего не едал!

Кажется, недавно это было. И вот теперь лежит он бездыханный у его ног и в его смерти повинен и он, Олег, а больше виновата проклятая жизнь, которая наступила на Руси, когда русы идут против русов и родичи воюют против родичей… Он приказал своим воинам забрать тело Изяслава и унести с поля боя. И, уже следуя за телегой, на которой лежал племянник, он подумал, что теперь между ним и родом Мономаха пролегла еще одна кровавая борозда, и ей уже не изгладиться до самой смерти.

Муром открыл ему ворота. Изяслав по его приказу был погребен в муромском монастыре Святого Спаса. А затем, не делая передышки, Олег бросил свои войска на Суздаль, взял его приступом и разграбил. Следом за Суздалем пал Ростов и другие, более мелкие города. Теперь уже весь обширный край от Рязани до Белоозера был под его властью. За него стояли княжества Черниговское, где сидел брат Ярослав, и Смоленское с Глебом Святославичем. Население было обложено высокой данью, словно это были земли какого-то иноземного государства, а не Руси. Олег на вырученные средства поспешно вооружал свои войска; в том, что против него пойдет род Мономахов, он не сомневался ни на мгновение, двоюродный брат был известен ему очень хорошо. Одно не мог определить он точно, с какой стороны по нему ударят: то ли Мономах сам пойдет, то ли пошлет своего старшего сына Мстислава, сидевшего в Новгороде. Владимира он побаивался, потому что тот, кроме Стугны, не знал ни одного поражения; что касается Мстислава, то за противника он его не считал. Такой же неоперившийся птенец, как и Изяслав.

И тут получил он письмо от Мономаха. Содержание потрясло его. Несмотря на гибель сына, предлагал Владимир забыть прошлые обиды, примириться и установить мир. «А что мы такое, люди грешные и худые? Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня и в славе и чести, а завтра в гробу и забыты. Другие собранное нами разделят. Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей… И если будешь каяться Богу и ко мне будешь добр сердцем, послав посла своего или епископа, то напиши грамоту с правдою, тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем, чем прежде: не враг я тебе, не мститель… Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии в Русской земле… Если же кто из нас не хочет добра и мира христианам, пусть тому от Бога мира не видать душе своей на том свете!»

Прочитав письмо, долго ходил Олег по горнице. Был поздний вечер, но свет не зажигали, ничто не отвлекало, думалось легко. Первым его побуждением было отправить письмо двоюродному брату со словами примирения. Действительно, сколько можно испытывать друг друга бранью и ненавистью, сколько можно терзать землю грабежами и насилием? Не лучше ли спокойно договориться и жить в мире, как предлагает Мономах?..

Но тут же удушающей волной навалилась прежняя обида, как, пользуясь смертью отца, великого князя Святослава, отобрали у него, Олега, все владения и сделали из него князя-изгоя. И ведь не остановились тогда Всеволод с Мономахом, а отхватили себе пол-Руси! Потому что сила была у них, а не у него! А вот сегодня все наоборот! Нынче в его руках большая часть русских княжеств. Он сегодня могущественен, как никогда. Поэтому-то Мономах и залебезил перед ним, поэтому-то и запросил мира. Но он не поддастся на уговоры, не заглотит приманку. Он знает, что Мономах, выждав время, снова ударит по нему и вновь сделает князем-изгоем. Нет, он, Олег, подтянет силы из Тмутаракани, Чернигова, Смоленска, наберет воинов в Рязани, Муроме, Ростове, Суздале и нанесет удар по Новгороду, а потом и Киеву. Спор пойдет не за какие-то земли, а за великокняжеский престол! Лучшего случая, чем сегодня, больше никогда не представится, и надо использовать его в полную меру!

И Олег ничего не ответил на послание Мономаха, а стал собирать войско со всех своих необъятных владений. Но тут произошло то, чего он никак не ожидал. Этот сосунок, этот, как он считал, неоперившийся птенец Мстислав с новгородской дружиной неожиданно вышел к Ростову и Суздалю и оба города взял без боя: население их всегда признавало только власть Мономаха и с радостью открыло ворота его сыну. Не задерживаясь, Мстислав двинулся на Муром.

Решительные действия княжича спутали все замыслы Олега. Он не успел подтянуть силы и не был готов к сражению с превосходящими силами противника. И тогда он пошел на хитрость и предложил мир. Он обещал забыть все обиды и уйти в свою волость. «Мстислав же, поверив обману, распустил дружину по селам… и, когда Мстислав обедал, пришла весть ему, что Олег на Клязьме, подошел тайком. Мстислав же, доверившись ему, не расставил сторожей», – писал летописец.

Своим неожиданным выходом Олег намеревался напугать Мстислава, рассчитывая, что тот побежит к Новгороду. Однако княжич проявил поистине отцовскую хватку, он быстро собрал своих воинов и заступил своему крестному пути.

Тут пришлось смутиться Олегу. Не ожидал он такой твердости и непреклонности от своего племянника. Четыре дня стоял, не решаясь начать бой. А в это время к Мстиславу подошло подкрепление, посланное Мономахом: переяславское войско во главе с сыном Вячеславом и половецким ханом Кунуем. И Мстислав первым ударил по противнику.

Бой с самого начала стал развертываться не так, как хотелось бы Олегу. Его войско сразу прогнулось и стало отступать. Напрасно он метался на коне, подбадривая своих бойцов; слишком был силен напор новгородской дружины. К тому же стала заходить в бок половецкая конница. Против нее он бросил свою дружину, сумел отогнать, но лишился запасных войск, которыми мог бы повлиять на окончательный исход сражения. Тревожно вглядывался он в картину боя, надеясь найти какой-нибудь изъян в действиях Мстислава и использовать его, но племянник действовал безукоризненно. С досадой приходилось признать, что сын наследовал полководческие способности своего отца, Мономаха. Олегу оставалось лишь ждать, чем закончится сражение, и полагаться на какое-то чудо.

Но чуда не свершилось. Наоборот, все складывалось как нельзя хуже. В разгар сражения, когда еще не было ясно, чья возьмет, из леса вышла рать под стягом Владимира Мономаха. Это был полк Вячеслава. Однако воины Олегова войска подумали, что сам непобедимый Мономах явился перед ними, испугались и побежали. Олег тоже был смущен таким поворотом дела. «И увидел Олег, что двинулся стяг Владимиров и стал заходить в тыл ему, – писал летописец, – и, убоявшись, бежал Олег, и одолел Мстислав».

Олег бежал сначала в Муром, потом в Рязань, а потом в леса, только сведущие люди знали, где он скрывается. И тогда послал ему письмо Мстислав: «Не убегай никуда, но пошли к братии своей с мольбой не лишать тебя Русской земли. И я пошлю к отцу просить за тебя».

И Олег покорился. Ему уже шел пятый десяток лет, голова седела, силы были на исходе. Он поцеловал крест в знак примирения и стал ждать решения своей участи.