Раздел II
Всходы

В текстах, написанных раньше конца X века, бесполезно искать выражение какой бы то ни было идеологии, относящейся к milites. Единственный нравственный образец, который им иногда предлагается, — мораль римских солдат, которые пришли к Иоанну Крестителю с вопросом: могут ли они получить статус детей Божьих и тем самым спастись. Они, как известно, получили успокаивающий ответ: чтобы жить согласно Божьим заповедям, не обязательно покидать армию, пусть солдаты остаются солдатами, лишь бы они воздерживались от моральных проступков, обычных для войска в то время — от насилия над безоружными, ведущего к вымогательствам и нравственному разложению. Чтобы следовать путем Господа, им следовало отказаться от этой маленькой прибавки к своему достатку, которую можно получить благодаря военной силе или выполнению полицейских функций. И довольствоваться жалованием. Нужно еще подчеркнуть, что эти евангельские поучения чаще всего используются средневековыми авторами для подъема престижа военной профессии — настолько стойким было представление, что militia saeculi и militia Dei почти несовместимы. То есть когда церковные писатели, истинные создатели идеологии того времени, вспоминают о milites, у них не мелькает и мысли сформулировать для последних некую этику в «рыцарских» терминах. Они видят в этих людях лишь подчиненных, даже слуг, которые должны не следовать какому-то идеалу, а повиноваться. Руководить ими должным образом и устанавливать с их помощью дисциплину и порядок — дело власть имущих.

Идеологию предлагают властителям, в то время — прежде всего королям. Неудивительно и то, что применительно к суверенам в ней встречаются формулы, которые позже станут характерными для рыцарской этики: защита слабых и безоружных, бедняков, вдов, сирот.

Их не придумали специально для королей. Они записаны уже давно, но в разрозненном виде и, главное, без связи с выполнением каких-то властных функций, в главном источнике вдохновения всех идеологов средневековья — Вульгате. Их можно будет встретить и в других источниках, литургических и прочих текстах.

Ветхозаветные пророки тоже адресовались к царям. Достаточно вспомнить Нафана, который облек в форму впечатляющей притчи упрек Давиду в чрезмерном стремлении к утехам в ущерб бедняку, уничтоженному царем. Или Исайю, пришедшего к царю Езекии возвестить тому о приговоре Господнем и о переносе его исполнения на более поздний срок благодаря раскаянию царя. Или же Иеремию, сообщившего царю Иоакиму, что его власти придет конец от руки царя Вавилонского, и причина тому — непослушание.

Но слова пророков предназначались не только царю и вождям. Порой пророк обращался к собранию «вельмож», и книгу древних пророков читали не всегда в узком кругу, но и публично, перед народом. Когда был составлен канон священного писания — между IV и I веками до нашей эры, даже до его окончательного завершения на «соборе» в Ямнии в конце I века христианской эры, — появился обычай в день возврата евреев из изгнания, то есть утром в день Шаббат, читать в синагогах отрывки из священного текста, которые религиозные лидеры, толкователи Торы и книжники, комментировали и адресовали всему народу в форме очень подробных и точных предписаний закона. Значит, моральные призывы оказывать поддержку обездоленным — пришельцу, сироте, вдове, — относились ко всему народу. Их можно встретить уже в первых свитках Закона, в книге Исход:

«Пришельца не притесняй, и не угнетай его; ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской. Ни вдовы, ни сироты не притесняйте <…>».

В тексте Второзакония отсюда выводится более конкретное практическое предписание — не отбирать одежды вдовы, тогда как в Исходе упоминалось только, что другие лица обязаны возвратить эту взятую в залог одежду до захода солнца.

«Ты не посягнешь на право пришельца и сироты, и не возьмешь в залог одежду вдовы».

Впрочем, пророкам приходилось не раз повторять эти старинные предписания морали, обязательные для всего еврейского народа, и сурово упрекать народ в их несоблюдении.

Некоторые пророки формулировали эти нравственные обязанности в выражениях, которые позже почти дословно войдут в этику королей, а потом — рыцарей. Это можно сказать о Захарии — его определение суда некоторым образом предвосхищает формулу, которой позже Аббон Флерийский определит как justicia regis:

«<…> производите суд справедливый и милостивый и оказывайте милость и сострадание каждый к брату своему;

Вдовы и сироты, пришельца и бедного не притесняйте и зла друг против друга не мыслите в сердце вашем».

Конечно, Захария, скорее всего, имеет в виду власть имущих, тех, кто правит и судит. Но уже до него Исайя предложил этот нравственный идеал, на сей раз в позитивной форме, всему Израилю, «великим» и «малым»:

«Научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову».

Те же задачи будут предложены, одновременно в негативной и позитивной форме, пророком Иеремией, также обращавшимся ко всему народу:

«<…> производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы<…>».

Псалмопевец уже выразил тот же нравственный идеал:

«Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость».

То есть Бог, называющий сам себя «отцом сирот и судией вдов», обращает эти моральные увещевания ко всему еврейскому народу.

Впрочем, их включил в себя и Новый Завет, определив истинное благочестие как выполнение долга милосердия и помощи по отношению ко вдовам и сиротам. Но мало-помалу ответственность за покровительство бедным, вдовам, сиротам, которую библейский текст возлагает на всю общину, взяли на себя, с одной стороны, церковь, а с другой — короли. Тут же происходит разделение функций. Церковь, считая себя дланью Господней на земле, принимает на свой счет строки из псалма 67: 3, называющие Бога естественным защитником вдов, сирот и обездоленных. Из этой божественной миссии, возложенной на церковь, прямо следует необходимость их поддержки. Столь же естественно встречать слова об ответственности за помощь бедным в декларациях соборов. А, ознакомившись с решениями разных соборов, мы увидим, как эта ответственность постепенно, но явно перекладывается на королей.

Одним из старейших свидетельств того, что церковь считала себя по велению Божьему ответственной за защиту вдов и сирот, возложенную на епископов, нам представляется канон 12 постановления собора, состоявшегося в Маконе в 587 году. В нем епископы утверждают, что эту миссию вверило им Священное писание. А меж тем они узнали, что вдов и сирот, которым недостает defensores, порой жестоко притесняют ludices, и за малые вины. Уже несколькими годами раньше, в 567 г., на Турском соборе епископы объявили об отлучении indices и potentes, которые угнетают «бедных» (pauper es), и не желают раскаиваться в этой вине. Итак, именно церковь в лице епископов выполняет миссию их защиты.

Позже, в каролингскую эпоху, этим вопросом в числе прочих занимались другие соборы. Упомянем, например, собор в Асхайме (Бавария), открывшийся в 756 г., который, опираясь на библейские тексты (Исх. 22: 23 и Лук. 1: 52), предписал в канонах 10 и 11: не должно забывать о вдовах и сиротах, дабы не терпели они от произвола сильных, равно как и бедняки. То есть речь здесь идет еще о поддержке, которую церковь должна оказывать слабым против сильных, а последние, судя по перечислению в тексте, — представители королевской власти. В 798 г. епископы, собравшиеся на собор в Рисфаке (тоже в Баварии), заявили, что их долг — уподобляться доброму пастырю, противостоять злым, дабы освобождать угнетенных из рук сильных, и выступать в защиту pauperes, вдов и сирот. Роль защитников слабых здесь еще, похоже, возложена на епископов. Они должны обличать злоупотребления, чинимые властью сильных. Во Фрайзинге, опять в Баварии, епископов призвали защищать не только вдов, воспитанников, сирот, но также обездоленных, хромых и слепых. Характер этой защиты, впрочем, остается неясным.

Он будет уточнен в 813 г. на Майнцском соборе. Непосредственно об этой проблеме речь не идет, но в каноне 14 вскользь говорится, что священнослужители и монахи ни в коем случае не должны заниматься мирскими делами и, следовательно, как-либо соприкасаться с бичами мира сего: стяжательством, беззаконием, насилиями, раздорами, спорами, судебными разбирательствами, — если только речь не идет о защите сирот или вдов. Такое же постановление и в том же году было принято собором в Шалоне-на-Соне, добавившим, что церковь должна также помогать им своим имуществом. Итак, казалось бы, в этих текстах под pauperes понимаются бедняки, неимущие, которых церковь кормит за свой счет. Однако более внимательное изучение решений, например, Майнцского собора, дошедших до нас в наиболее полном виде по сравнению с решениями других упомянутых соборов, приводит нас к выводу, что здесь, как и у Хинкмара во второй половине того же века, pauperes — это скорее «слабые», чем «бедные». Возможно, есть даже социоюридическая коннотация этого слова. Действительно, вступление представляет общество правящих разделенным на три группы (tunnae). Первую образуют епископы, занятые усердным чтением священных текстов и святоотеческих канонов. Вторая объединяет аббатов и монахов, изучающих устав св. Бенедикта. Наконец, третья включает светских властителей, comites и judices, которым ведомы мирские законы. Таким образом, все перечисленные, представители правящих сословий, выполняют функции управления, руководства, суда: они знают законы. Другие, не упомянутые во вступлении, по необходимости подчинены им. В том числе и слабые. Их упоминает канон VI, а еще подробней — канон VII, уточняющий, что задача церкви — защищать pauperes vel minus potentes (бедных и малоимущих) как раз от тех, кто правит, будь то епископы, аббаты или графы, vicarii или iudices.

Таким образом, во всех проанализированных текстах решений соборов функция поддержки и защиты слабых, вдов и сирот возлагается на церковь, прежде всего на епископов.

Однако вследствие декретов, упомянутых нами выше и повлекших за собой декрет Николая I, церковь в лице некоторых ее членов сама стала выступать в роли pauper 'а. Не в смысле бедности, а в смысле безоружности. Запретив, не без затруднений, своим клирикам и монахам носить оружие, церковь сделала из них minus potentes, также нуждающихся в поддержке и защите сильных. Поэтому неудивительно встречать с конца VIII в. такие декларации собраний епископов и графов: «прежде всего церкви, сироты и слабые да вкушают мир и покой».

Эта защита, о которой церковь взывает для себя самой, а также для обездоленных, покровительницей которых она все еще объявляет себя, очевидно, ложится на военные власти. В ту эпоху — на короля. Вот почему каролингская церковь, как мы видим, перекладывает на короля задачу поддержки бедных, слабых, обездоленных, которую Библия предписывала каждому, а соборы прежних времен возлагали на епископов.

Конечно, епископы не выпускают из рук судьбы слабых, как, впрочем, и всего королевства. Но они предлагают королю этику, которая постепенно станет специфически королевской: этику защиты бедных, вдов и сирот. Добавив к ней защиту церкви. Лучшим свидетельством этого перехода кажется нам постановление Парижского собора 829 года. Здесь утверждается, что первый долг (ministerium) короля состоит именно в этом: стать защитником церквей, служителей Божьих, вдов и сирот.

До этого в тексте сказано, что власть в христианском мире воплощена в двух людях: in sacerdotalem videlicet et regalem (а именно в священнике и короле). Значит, король, если не хочет стать тираном, должен быть благочестивым и справедливым. Тогда возникает вопрос: в чем состоит королевская справедливость? И собор в лице Ионы Орлеанского уточняет это, дословно цитируя один текст VII века, ошибочно приписываемый святому Киприану и не имеющий точной датировки: «Liber de duodecim abusivis saeculi». Этот текст, пространно цитируемый в документах собора, перечисляет вперемешку разные обязанности, возлагаемые на короля, которые в наше время мы, вероятно, классифицировали бы по нескольким разделам.

— Функция собственно правосудия. Король не должен злоупотреблять своей властью по отношению к кому бы то ни было; пусть он вершит суд, невзирая на лица. Ему также надлежит карать воров, прелюбодеев, нечестивцев и приговаривать к смерти отцеубийц и клятвопреступников. У большинства из этих предписаний есть явные библейские первоисточники. Это относится к наказаниям воров и прелюбодеев, к нелицеприятному суду. Однако библейского текста, предлагающего смертную казнь за упомянутые здесь преступления, нет.

— Религиозная и моральная функция. Как первое лицо государства король должен являть собой пример набожности и достойного поведения. Поэтому ему следует жить в согласии с Богом и католической верой, воспитывать детей, удаляя их от нечестия, благочестиво присутствовать на службах и… не вкушать пищу раньше положенного времени. Наконец, пусть он не кормит у себя бесстыдников и гистрионов, то есть, вероятно, акробатов, музыкантов, танцовщиков и жонглеров, к которым церковь всегда относилась очень плохо.

— Функция управления. Опять же да соблаговолит король править, следуя Божьим заповедям. Да позаботится он вручить дела королевства людям справедливым, спрашивать совета у особ воздержаннных и рассудительных, мудрых, старых и не окружать себя магами и шарлатанами, ворожеями и прочими колдунами.

— Военная и полицейская функция, от которой и произойдет наша рыцарская этика. Эта функция состоит в защите родины от неприятеля, в защите церквей (и кормлении бедных), в исполнении роли защитника пришельцев, сирот и вдов.

В этой последней функции отметим наличие двух элементов разного происхождения. Второй, безусловно, заимствован из Библии. Можно отметить даже архаичную форму предписания, обращающую, как мы видели, внимание на пришельцев, столь же обездоленных, как сироты и вдовы. Эта особенность исчезнет из позднейших текстов, видимо, пришельцы не будут более считаться достойными защиты. Вместо них появятся pauperes — слабые. А первый элемент — это дополнение, с очевидностью не вытекающее из Библии: она нигде не предписывает защищать ни родину, ни даже церкви. Это постановление собора, опираясь на текст VII века, делает короля естественным защитником страны от нападений извне, церквей и слабых — от внутренних опасностей.

Король становится гарантом мира!

На короля возлагается ответственность и за то, что делают его представители. Именно поэтому, цитируя Исидора Севильского («Сентенции» III, 5), собор уточняет, что все сказанное только что о короле относится и к тем, кто правит его именем, «id est duces et comites», а далее сообщает причину, по которой следует вершить именно такое правосудие: заинтересованность! Действительно, участвующим в соборе епископам ясно, что нравственность короля — залог успеха, его неправедность предвещает неудачу. Цитируя пророка Даниила, они заключают: набожность, правосудие и милосердие укрепляют царство, а несправедливость и насилие, особенно по отношению к вдовам, сиротам и бедным, ведут его к гибели.

Эта королевская идеология, столь отчетливо выраженная на Парижском соборе, сохранится в течение всего IX века, даже когда станет ясно, что король, которого со всех сторон обступают проблемы, больше не в состоянии бороться с внешними вторжениями и внутренними смутами, порождающими насилия, от которых слабые, безусловно, терпят ущерб. Так, через два года после смерти Людовика Благочестивого архиепископ Реймса Эббон адресует королю Людовику Немецкому «Апологетику», в которой сетует на царящее всюду насилие: pauperes страдают от угнетения, сироты и вдовы не находят милосердия и даже в церквах нет мира, ибо в них убивают, а их жгут. Иногда страну разоряют сами prindpes.

Выполнение этих функций, названных «рыцарскими», вменяют в обязанность королям не только соборы. Многие епископы, важная политическая роль которых в ту эпоху уже подчеркивалась, также настаивают на этой миссии короля в своих сочинениях, иногда монархам и адресованных.

Старейшие свидетельства, имеющие касательство к нашему предмету, содержат неясные формулировки, даже если общая идея в них уже присутствует. Имеются в виду уже проанализированные выше тексты, предписывающие императорам или королям охранять мир и веру и править по справедливости. Эти идеалы в эскизной форме намечены в конце VI в. у Григория Великого и Исидора Севильского, в более конкретном виде — у псевдо-Киприана в середине VII в. В течение VIII в. миссия королей уточняется одновременно со все более резким отделением духовной власти от светской в церковной идеологии. Первой надлежит направлять руку королей, второй — защищать всех слабых, главным образом церковь и ее имущество.

С воцарением Карла Великого церковные писатели стали расточать императору обильные советы. Это эпоха «зерцал государей», каждое из которых содержит более или менее определенные намеки на королевскую функцию в том аспекте, в каком мы ее рассматриваем.

Уже ок. 793 г. Алкуин пишет, что миряне (читай: власть имущие) — это защитники епископов, а роль короля — оборонять церковь от нападений язычников. В посланиях королям, епископам, графам и другим властителям он развивает идею, что благословение Божье, залог успеха, приобретается справедливостью: пусть же короли будут правосудны и великодушны. Пусть, в частности, Карл неотступно следует своему долгу: защищать внутри страны церкви Христовы от набегов язычников и распространять среди последних истинную веру. Проникнувшись идеей непременно поднять нравственность властителей, он пишет для графа Ги Бретонского трактат, где даже приравнивает тщеславие к порокам. Конечно же, покровительство бедным, вдовам и сиротам он включает в число достойных деяний, которые графам надлежит выполнять.

Эти идеи вновь и в более патетичной форме появляются в трактате, который к концу царствования Карла Великого аббат из Сен Мийеля в Вердене пишет для Людовика, в то время короля Аквитании. Заботясь, прежде всего, о нравственности, Смарагд показывает, что мир, как, впрочем, и все, исходит от Бога. Распространяется мир в обществе через посредство священников и короля. Социальный мир естественным образом следует из нравственного мира. Поэтому он призывает короля к честности в жизни, в суждениях, подчеркивая, что вследствие некой имманентной справедливости прочность его трона зависит от его нравственной безупречности. Если король желает, чтобы Бог укрепил его трон, пусть не прекращает воздавать по справедливости бедным и сиротам, помогать в нужде вдовам и угнетенным, защищать пришельца и одинокого. Как видно, здесь речь идет о моральном долге в гораздо большей степени, чем о политическом, а этические формулировки сильно напоминают библейские заповеди — в частности, в отношении пришельца. Кроме того, призывы касаются юридической защиты обездоленных, а также их поддержки нравственной и «финансовой» (возможность прокормиться). Смарагд обращается здесь больше к человеку, чем к королю, взывая к его великодушию, набожности, к его духовным потребностям, а вовсе не к осознанию долга, неотделимого от королевского сана.

Иона Орлеанский более конкретен. Проделанный анализ канонов Парижского собора избавляет нас от необходимости подробно описывать его точку зрения: известно, что он был составителем актов этого собора и что его трактат непосредственно следует из них. Мы обнаружили там пространное определение «правосудия короля», заимствованное из псевдо-Киприана. К нему мы возвращаться не будем. Однако важно отметить, что из всех обязанностей короля Иона счел нужным выделить именно «рыцарский» аспект: главу о ministerium regis он начинает утверждением, что эта «служба» состоит в справедливом и правосудном управлении народом Божьим, дабы тот вкушал мир. И что для этого король должен, прежде всего, быть защитником церквей и их служителей, оборонять их оружием, а также защищать вдов, сирот и других pauperes, равно как и неимущих. Различие, проведенное здесь между pauperes и бедняками, показывает, если в этом еще была нужда, что два этих понятия в IX веке уже не совпадали. В первой главе Иона определил епископов как естественных советников короля, сделав тем самым этот трактат выражением наивысших притязаний франкского епископата. Поэтому, по мнению Ионы, естественно, чтобы королевское покровительство распространялось, прежде всего, на церковь и на тех, защита которых доселе была ее миссией.

Указание на эту функцию покровительства, как ни удивительно, отсутствует в переписке Лупа Феррьерского, а ведь он с 829 по 862 гг. направлял послания многим королям и князьям, напоминая им об обязанностям, связанных с их саном. Моральные вопросы здесь в изобилии: как и Иона Орлеанский, Луп Феррьерский рекомендует королю Карлу Лысому выбирать хороших советников, не допускать легкомыслия, избегать общества злых, быть скромным и сдержанным, а также — что красноречиво свидетельствует о возвышении «магнатов» и угрозе феодализма — не бояться сильных, «созданных» самим королем; наконец, честно исполнять свою судейскую функцию, невзирая на лица. В этой переписке нет ни единого намека на функцию защиты церкви или слабых, равно как и на военные задачи короля. Возможно, это умолчание объясняется неприязнью, которую сам автор питал к военной службе: он просил епископа Пардуля избавить его от нее, не считая себя к ней способным, так как не получил должной подготовки.

Ирландец Седулий Скот, приближенный Лотаря, немного дальше развивает королевскую идеологию, но лишь по темам, по которым уже высказались Алкуин, Смарагд и Иона. По его, как и по их, мнению, король прежде всего должен показывать пример достойного поведения, потому что он — должностное лицо Бога. Он остается королем, пока хорошо исполняет свою должность, правя благочестиво и в соответствии с указаниями епископов. Но если он не соблюдает этих требований и совершает нравственные проступки, Бог покидает его и отбирает его королевскую должность, состоящую в том, чтобы вести свой народ к вечной жизни. Как и священники. Стало быть, добрый король поддерживает мир в обществе своей добродетелью: ведь социальный мир основан на нравственном. Отсюда естественно следует, что король, чтобы дать королевству стабильность и чтобы фортуна не отвернулась от него, должен будет поддерживать порядок и защищать церкви, предоставляя им льготы. Можно опять-таки констатировать, что и здесь «рыцарский» аспект функций короля едва намечен. Моральный аспект имеет значительный перевес над функциональной моралью. Другими словами, автор гораздо более стремится морально воздействовать на короля как личность, нежели на его функцию.

У Хинкмара Реймсского политический аспект выражен сильнее. Возможно, это связано с тем, что все более явственными становятся грозящие со всех сторон опасности, побуждая классифицировать, разграничивать задачи всех во избежание распада королевства. Конечно, главной его заботой остается мораль. Но уже бросается в глаза, что Хинкмар постоянно стремится дать каждому политикосоциальному уровню конкретную функцию, особую этику ради максимального блага всех. На вершине пирамиды, которая мало-помалу оседает и становится феодальной, — король. Важность его роли обуславливает для него необходимость быть добродетельным.

Его задачи, перечисленные Хинкмаром, разнообразны.

— Первая, по германским воззрениям, заключается в общем покровительстве, которое он обязан оказывать своему народу. Именно для защиты королевства и христиан от грозящих им язычников и неверных король учреждает militia regni ad resistendam malorum (воинство королевства для сопротивления злым), возглавляемую им самим.

— Это покровительство распространяется также на церковь и слабых, давая им защиту от врагов мира внутри королевства. Здесь король действует опять же не сам: для этого у него есть должностные лица Res Publica (государства).

— Королю положено вершить справедливый суд.

Indices в королевских villae пусть стараются не угнетать servi regii. Comites в других местах будут назначаться королем сообразно их способностям и нравственным качествам. Выбирать он будет таких людей, которые бы не угнетали слабых, а следовали советам епископов, дабы церкви, вдовам, сиротам и народу (заменившему здесь pauperes традиционных формул: на смену экономическому подходу идет социальный) воздавалось по справедливости. Ибо здесь взыскуют Справедливости, и графы будут бдительно следить, чтобы эта справедливость не была утеснительной, особенно для слабых. Графы остерегутся сами стать тиранами и проследят, чтобы их подчиненные не превратились в эксплуататоров. Судьи станут судить так, чтобы pauperes не были угнетены, a duces, comites, vicarii воздержатся от всяких злоупотреблений властью и изберут достойных министериалов.

Итак, королевское покровительство в случае, который нас интересует, осуществляется через представителей короля, главным образом тех, кому поручено вершить суд его именем. Оно принимает форму некой судебной помощи, наподобие той, с какой мы уже встречались в отношении клириков: его задача — не допустить, чтобы слабые стали жертвами пристрастного суда, злоупотреблений властью. Короче говоря, королю напоминают, что его правосудие должно быть… правым и не склоняться на сторону сильных в ущерб слабым. Подчеркнем, что по Хинкмару слабых надо защищать именно от судей, duces, comites, vicarii и других представителей королевской власти на местах, а прежде всего — от представителей судебной власти. Это можно считать следствием укрепления этих местных властей в ущерб королевской, а короче (и для упрощения) — следствием феодализации. Возможно, именно тревога, вызванная этой социальной эволюцией, и побудила Хинкмара немного изменить свои формулировки: если в «De ordine Palatii» он приравнял графов к властителям, имеющим право судить, то в сочинении, адресованном епископам королевства, он не использует подобного уподобления, упоминая как единственного вершителя судебной власти лишь короля.

В своей редакции актов собора в Сент-Макре 881 года Хинкмар снова возвращается к необходимости защищать воспитанников, вдов и других «бедных», напоминая королю, что тот — их естественный защитник и не должен позволять сильным их эксплуатировать. Немного дальше в том же тексте эта миссия помощи возлагается также на священников и епископов, словно бы обе власти (о которых Хинкмар в другом месте сказал, что они правят миром) имеют по сути одни и те же прерогативы и функции — во всяком случае, в этой сфере. Различается лишь форма их деятельности: у короля она отныне предполагает судебную и даже вооруженную помощь, у епископов и священников — материальную, финансовую и тоже судебную.

В конечном счете Хинкмар с грустью констатирует, что короли, похоже, больше не считают свою функцию священной: «магнаты» забирают все больше и больше власти, а слабые от этого страдают. Вот почему церкви приходится прибегать к помощи покровителей, защитников, набранных под ее знамя, advocati.

Церковные авторы, во всяком случае те, кто занимается этим вопросом, почти все — епископы, высказывают взгляды, очень близкие к точке зрения соборов. В этом, конечно, нет ничего странного: ведь они зачастую и составляли тексты канонов этих соборов, в которых принимали активное участие. Однако сходство не полное. Обращаясь здесь к королям, либо развивая свои мысли свободнее и конкретней, они предназначают то, что мы назвали рыцарской этикой, королю, но не ему одному: какая-то часть определена и церкви — то, что касается помощи нуждающимся. Исключительно на короля возлагается лишь военная функция защиты страны и обороны церквей; что же до поддержки вдов, сирот, «бедных», то она теперь относится скорее к судебной функции короля, выполняемой им лично или поручаемой другим, нежели к военной функции. Именно здесь порой принимает участие церковь. Наконец, эта функция покровительства и помощи сирым чаще всего преподносится как воздаяние по справедливости, которое входит в большей мере в обязанность короля, чем любого другого христианина. То есть авторы скорее взывают к нравственности человека, чем напоминают королю о конкретных обязанностях, связанных с его саном.

Однако постоянное повторение этих заповедей не могло не сделать эту этику присущей именно королевской должности. Короли воспримут ее в этом качестве, как мы сейчас увидим, рассмотрев их собственные решения.

Капитулярии представляются нам еще более показательными, чем каноны соборов или трактаты моралистов: ведь они, будучи отголосками тех и других, уже отражают идеологию, усвоенную самими королями, а не просто предложения церкви.

Самые старые документы сообщают об озабоченности королей положением слабых; но здесь забота о последних возлагается на епископов. Так, в начале VI века король Хлодвиг пишет епископам своего королевства: пусть не допускают, чтобы клирики, вдовы и монахини подвергались какому-либо насилию. Правда, сразу после его обращения в христианство это решение может играть роль доброй вести, переданной королем епископам — они были все еще неспокойны, и к тому же только они могли предоставить королю управленческие кадры, в которых нуждался Хлодвиг.

Кроме того, меровингские короли предписывали в своих законах, чтобы спорное имущество церквей, священников и слабых (pauperes) отдавали под защиту суда до вынесения судебного решения, — это подтверждает впечатление, что такая защита изначально имела судебный характер и оказывалась тем, кто не мог защитить себя сам.

Это впечатление превращается почти в уверенность, когда на заре каролингской эпохи тексты, касающиеся этого вопроса, становятся менее редкими. Так, в 742 г. один из капитуляриев Карломана, в то время dux et princeps francorum (вождя и государя франков), велит клирикам не вмешиваться в мирские дела, кроме как ради защиты дела церкви, вдов или сирот и по приказу своего епископа. В 782 г. в акте, которым Пипин, король Италии, устанавливает справедливые законы в защиту вдов и опекунов сирот, еще преобладает тот же смысл.

По мере того, как разделение духовных и светских властей становится более явственным, все больший упор делается на функцию военной защиты слабых, возложенную на королей. Напомним, что это разделение ввел в 747 г. папа Захария в письме к Пипину, вменив в обязанность клирикам — молитву, а государям и их воинам — защиту страны. Отсюда следует, что клирики не должны носить оружия и что к миссии государя добавляется защита церквей и служителей Божьих. Тем более что в 772 г. папа Адриан уточнил этот долг королей: они — defensores церкви, особенно римской, и всех, кто с ней связан. То есть король отвечает за безопасность и защиту церкви, а клир за это молится за него. Секуляризация имуществ духовенства, произведенная Пипинидами, представляется необходимым следствием этой концепции; на графов, получивших от этого выгоду, возложена задача содержания militia для защиты одновременно и людей короля, и людей церкви… что не избавляет духовенство от военной службы, как мы видели на примере Лупа Феррьерского.

Во времена Карла Великого «рыцарская» миссия короля упоминается во многих капитуляриях. Саксонский капитулярий 797 г., к примеру, в первом своем декрете предписывает, чтобы церкви, вдовы, сироты и minus potentes — таким образом занявшие место, которое Библия отводила pauperes — пребывали в мире. Те же слова и в том же порядке, включая упоминание о minus potentes, появляются в капитуляриях, относящихся к Италии (за 801 г.) и к Баварии (несколькими годами позже); на насильников накладывается штраф в 60 солидов, как и за все нарушения королевского бана в то время.

Во многих капитулярных актах Карл Великий напоминает графам, епископам, missi, что их поведение должно быть благочестивым: пусть они прощают долги своим должникам, выкупают пленных, помогают угнетенным, защищают вдов и сирот. Здесь бросается в глаза библейский тон: эти предписания, конечно, имеют моральный характер. Но юридический аспект защиты слабых также просматривается — в капитулярии, адресованном missi, на которых в 802 г. возлагается задача воздавать по справедливости церквям, вдовам, сиротам и воспитанникам, а равно всем, кто будет об этом взывать. Статья 14 этого капитулярия распространяет защиту со стороны missi на паломников. Статья 5 уточняет основания для этой защиты: сам император объявил себя их защитником и покровителем, после Бога и его святых. Таким образом, речь идет о королевской миссии, которую уполномочены выполнять missi. Карл еще раз напоминает об этом в 810 г. в одном капитулярии для Баварии: вдовы, сироты, minus potentes должны жить в мире и справедливости благодаря покровительству Бога и попечению (mainbour) императора. Этих примеров достаточно, чтобы можно было утверждать: Карл Великий считает, что на него возложена божественная миссия — именем Бога поддерживать мир в королевстве и охранять всех, кто может опасаться бесчинств со стороны сильных. Это обязательство религиозного характера приобретает у него специфический вид. Он настойчиво утверждает, что эта миссия причитается ему, что он — гарант спокойствия слабых и что задача его посланцев, графов и епископов — воплощать от его имени эту миссию практически.

При Людовике Благочестивом этот вопрос также рассматривается во многих капитуляриях. Там встречаются те же выражения, без особых изменений. Притом епископы уже почти не упоминаются. Их сменили графы, которые должны будут, согласно, например, капитулярию 823 г., поддерживать и защищать сирот, вдов и других pauperes (из чего хорошо видно, что эта категория имеет скорее социальный, чем экономический характер), почитать церковь и ее служителей. В 829 г. Людовик поручает missi расследовать, какие графы не соблюдают этих предписаний, и пусть тех за это покарает Бог. Опять-таки, графы, именем короля, выполняют его защитную функцию. Но сама миссия остается королевской.

После Людовика Благочестивого власть короля приходит в упадок, и теперь уже папство выдвигает идею мира, попечитель и гарант которого — папа. В таком духе составлены подложные капитулярии, появившиеся между 847 и 852 годами: в них используются выражения, встречавшиеся нам так много раз, и уже выделяются совместные усилия графов, но также и епископов по защите слабых и воздаянии по справедливости церквам Божьим, вдовам, сиротам и воспитанникам. Роль епископов здесь значительно усиливается. Ведь графы, представители власти императора, должны будут подчиняться мнениям епископов, представляющих власть первосвященника, и быть для них помощниками. Таким образом, полномочия церкви в деле защиты слабых здесь выглядят гораздо более широкими, чем у светской власти, которая становится «мирской рукой» власти духовной.

Итак, во второй половине IX века защитниками слабых предстанут епископы в их епархиях. Графы, совместно с которыми они составляют капитулярии, станут их помощниками в деле защиты мира и спокойствия масс. Однако приоритет духовного над светским, заметный при Карле Лысом, не отменяет специфической функции королевской власти по защите клира, монахов, вдов, сирот и других бедных, а также церковного имущества. На графов вместе с епископами возложена задача воплощать эти решения в жизнь.

Известно, что после Карла Лысого воцарившийся в королевстве хаос не позволил этого сделать. Хинкмара это приводило в отчаяние. Сколько он ни взывал к королям, ему пришлось констатировать их неспособность или нежелание выполнять их священную миссию. Защиты со стороны короля не стало. И тогда функция помощи и поддержки слабых перешла к церкви, единственной наставнице душ.

С помощью голосов епископов, собравшихся на собор, с помощью перьев церковных писателей, дающих королям моральные наставления, церковь попробовала сделать королевскую функцию «нравственной». Она, в частности, попыталась возложить на них специфическую задачу, которую некогда Библия считала задачей каждого: поддержку обездоленных.

Впрочем, у этой функции поддержки есть разные аспекты.

— Прежде всего — аспект материальной помощи. К королю чаще всего обращаются не за ней. Она иногда упоминается в ордонансах, составляемых королями для их посланцев, но похоже, что чаще всего эта задача выпадает на долю епископов и священников.

— Далее — аспект юридической поддержки. Это преобладающий (и даже единственный) аспект в текстах до IX века, и он сохраняется до конца этого века. У короля просят, а короли приказывают своим графам, judices или missi обеспечить неимущим правосудие, которое бы не наносило им ущерба, и временную охрану их имущества в ожидании суда. Короче, их ставят под защиту закона во избежание злоупотреблений, умножение и повторение идентичных формул показывают, что авторитетным было лишь слово короля, а запись использовалась только ради его обнародования, и вместе с тем — что эти приказы быстро забывались, мало применялись, что их приходилось повторять и повторять, прямо-таки вдалбливать. Здесь происходит обращение к мечу короля, символу его правосудия. Меч-защитник имеет, прежде всего, юридический смысл.

— Наконец, аспект вооруженной защиты. На этот раз к королевскому мечу обращаются еще и как к символу его вооруженной силы. Притом церковь сама ставит себя в первый ряд среди подзащитных короля, что относится как к людям, так и к имуществу, тем более что запрет духовенству носить оружие постепенно делается все строже. Конечно, церковь обеспечивает себе defensores, содержит milites, находит людей, которые бы выполняли те из ее материальных задач, которые она не может взять на себя — в первую очередь несли военную службу, чего король требовал от церквей, как и от всех крупных земельных собственников. Но оказалось, что лучше объединить защиту церквей и священнослужителей с защитой pauperes, которые тоже неспособны (хотя бы временно) по экономическим причинам защитить себя сами, равно как вдовы и сироты — по причинам физическим.

Итак, церковь призвала на помощь королевский меч. И монархи, наставляемые епископами, канонами соборов, их морализаторскими сочинениями, всеми этими «зерцалами государей», для того и написанными, чтобы пробудить в них совесть человека и короля, усвоили привычку — считать эту функцию защиты церквей, вдов, сирот и других pauperes королевской прерогативой. Можно было бы сказать — всех inermes, если бы, как мы видели, аспекты материальной и юридической защиты не были столь же важны, как и военной. Отметим, что в Библии, источнике этой королевской этики, функция вооруженной защиты не упоминалась. В ней можно было найти лишь два первых аспекта, что позволяло, конечно, вменять их в обязанность королям, но одновременно относило их и ко всем, кто занимает какой-либо пост. Еще отметим, что там нет речи и о церквах — ни о служителях, ни об имуществе. Во всяком случае, как о нуждающихся в поддержке — разве что, напротив, среди тех, кто сам должен обеспечивать защиту и содержание неимущих и слабых. Отметим, наконец, исчезновение пришельцев из этой последней категории и изменение смысла слова pauper, выражающее теперь скорее социальную потребность в вооруженной защите, чем экономическую несостоятельность.

Все эти перемены побудили приложить старую библейскую этику к особе короля — преимущественно как поборника справедливости и гаранта общественного порядка. А символом двух этих функций как раз мог быть меч. Поэтому понятно, что с тех пор выражение этой идеологии часто встречается в литургических источниках, точнее — в тех, которые связаны с благословением или с передачей меча суверенам или светским властителям.