VI

Мстислав вернулся в Новгород в каком-то странном возбуждении. Его не покидало предчувствие наступления чего-то радостного, светлого, необычного в жизни. Ему и город казался изменившимся: и дома и терема выше и красочнее, и себя он чувствовал повзрослевшим и более зрелым.

На другой вечер после приезда к нему пришел Ярий.

– Чего в горнице засиделся? Пойдем на луга! Сегодня весь город собирается в честь праздника Чаши Велеса.

– По Дарине своей соскучился? – улыбнулся Мстислав.

– И по ней тоже.

Легкий человек этот Ярий. Кажется, ничем его не проймешь, всегда весел, всегда в настроении. Вот и сейчас стоит возле порога, улыбается во весь рот, а глаза добрые, словно весь мир хочет полюбить. Недаром девчонки к нему ластятся.

– Хорошо, пойдем, – согласился Мстислав. – Все равно спать рано. Да и не хочется.

На берегу Волхова собрались и стар и млад. Степенно ходили под ручку пожилые, бегали детишки, хороводилась молодежь.

– Вон твоя Дарина стоит, – снисходительно проговорил Мстислав.

Дарина была крупной, упитанной девушкой, на полголовы выше Ярия. Мстислав не раз видел, как она командовала им, а тот с удовольствием подчинялся. На недоуменный вопрос друга отвечал:

– Умная и основательная она у меня. С такой не пропадешь!

– Жду, жду тебя, где прохлаждался? – встретила она Ярия строгим голосом.

– За Мстиславом заходил. А у князя всегда есть дела! – заливал Ярий, как видно побаиваясь гнева Дарены.

Мстислав усмехнулся, но промолчал. Какие у него дела? Все государственные вопросы решают за него Скрынь и посадник.

Рядом с Дареной стояла подружка, которую звали Росавой. Он знал ее с детства. Была она обыкновенной, ничем не примечательной девушкой. Тонкая фигурка, негустые волосы, худенькое лицо с небольшим носиком и пухленькими губками. Но на этом ничем не привлекающем внимания лице выделялись глаза – большие, темно-синие, которые из глубоких глазниц смотрели то внимательно и строго, то таинственно и загадочно. Была она всегда сдержанной и серьезной, с ней никто не решался затевать легкомысленных шуток. Мстислав знал, что жила она с тетей, зарабатывали на жизнь шитьем и вязанием кружев.

Они стали прогуливаться по лугу. Впереди шли Ярий и Дарена, за ними Мстислав и Росава. Росава поглядела на Мстислава, удивленно проговорила:

– Как ты вымахал за последнее время. Я даже не уследила.

Мстислав повел широкими плечами, усмехнулся – довольный. Ответил:

– Ты тоже в чем-то изменилась. Какой-то другой стала.

– И какой же? – бросив на него пытливый взгляд, спросила она.

– Не знаю. Загадочной кажешься...

Она ничего не ответила, на губах ее блуждала легкая улыбка.

– Мне много уверенности придало плавание на плоту, – продолжал Мстислав. – Там все от тебя зависит. Все время в деятельности. Все время работаешь, хлопочешь, чем-то занят.

– Интересно было?

– С самого отплытия и до последнего дня. Плот стал родным домом, жаль было расставаться.

– И не страшно было одним по реке среди леса плыть? А вдруг из воды водяной за пятки схватит? Или леший в чащобу затащит?

– Не страшно, – смеялся Мстислав.

Они посмотрели выступления скоморохов. Бесовские увеселения запрещала церковь, но народ представления любил, охотно собирался вокруг бродячих комедиантов. Платили чем могли: и монетами, и яйцами, и пирожками, и разными сладостями. Посмешив народ в одном месте, они переходили на другое, но большинство зрителей шли за ними, восхищенно и восторженно наблюдали за их проделками. А скоморохи и плясали, и пели, и кувыркались через голову, да еще ручной медведь на цепи выделывал невиданное: танцевал, кивал головой, валялся на земле, будто пьяный, с шапкой в лапах обходил людей и собирал подношения.

Молодежь водила хороводы. Это было тоже красочное зрелище, когда наряженные в пестрые одеяния парни и девушки слаженно двигались кругами и пели различные песни.

Кое-где парни затевали соревнования по стрельбе из лука, некоторые принимались бороться. Возле берега издавна лежал большой камень. К нему подходили любители, поднимали над собой столько раз, сколько осиливали. Победителей хвалили, девушки дарили им венки из цветов.

С наступлением темноты во многих местах зажглись костры. Вокруг них собиралось все больше и больше молодежи. Звучали песни, рассказывали диковинные истории, от которых стыла кровь в жилах, а влюбленные перепрыгивали через пламя, стараясь не разрывать тесно сплетенных рук...

Поближе к ночи народ стал расходиться. Мстислав проводил Росаву до ее дома, она медленно удалилась и скрылась за скрипучей дверью. У него всю ночь сладко ныло сердце и снились какие-то неясные, расплывчатые тени...

Утром прибежал Ярий, взъерошенный, возбужденный:

– Ты все спишь? Пойдем купаться!

Он организовал группу парней и девушек, среди них были и Дарена с Росавой, и все отправились на Волхов. Купалась отдельно, границей был небольшой песчаный мысок, вдававшийся в реку, за эту условную линию переходить парням не полагалось. Девушки купались в белых рубашках и издали были похожи на русалок. Но порой кто-то из парней не выдерживал, выныривал среди них. Девушки шарахались в разные стороны, брызгали водой, кричали весело:

– Охальник! Поди прочь, бесстыжие твои зенки!

Возвращались вчетвером. Ярий дурачился, рассказывал небылицы:

– Плывем мы по Волхову. И захотелось мне искупаться. А река в этом месте бездонная, леса вплотную к воде подступают, самое место водяного! Боюсь, а все-таки тянет освежиться. Ну не утерпел, прыгнул с плота, а он как хватит меня за стопу!

– Кто? – замирающим голосом спросила Росава.

– Как кто? Водяной!

– А ты?

– А я его пяткой в нос!

– Да ну!

– Тогда он меня хвать когтями за лодыжку. До сих пор следы когтей остались!

– Покажи!

– Да ладно тебе, Росава. Какая ты доверчивая! Заливает он, – с улыбкой сказала Дарена.

Все засмеялись, и Росава тоже.

– Вечером встретимся? – спросил Ярий.

– А что делать, если не на луга идти? – сказала Дарена.

– Мне что-то не хочется, – произнес Мстислав.

И вдруг увидел исподлобья устремленный на него взгляд Росавы, глубокий, внимательный, и неожиданно для себя сказал:

– Вообще-то верно. Чего дома сидеть? Я тоже приду.

На другой день Росава стала вдруг грустной, все больше жалась к Дарене, не выпуская ее руки. И Мстиславу стало скучно, неинтересно. Он потыкался туда, сюда, а потом побрел домой. Сердце ныло смятенно и тревожно. Наутро не находил себе места, не мог дождаться вечера, чтобы пойти на луга. Там стал искать глазами Росаву. Она стояла и разговаривала с подружками, но беспокойно смотрела по сторонам, словно ища кого-то. Вот взгляды их встретились. Она вздрогнула, глянула на него вопросительно и строго, отвернулась. В его сердце будто что-то ударило, оно забилось гулко и неровно.

Мстислав подошел поближе, стал смотреть куда-то вдаль, а сам краем глаза наблюдал за Росавой. Она взглянула на него, а потом отделилась от подруг и притулилась возле деревца. Тогда он решительно подошел к ней, взял за руку. Она улыбнулась ему, и они пошли рядом.

И вдруг Мстислав почувствовал в себе прилив неудержимого счастья. Он не знал, откуда оно пришло. Но ему хотелось улыбаться, веселиться и громко смеяться. Он не делал ни того, ни другого, он просто беспричинно улыбался. И Росава тоже затаенно улыбалась, глядя себе под ноги.

Они обходили все те же представления скоморохов, те же хороводы и соревнования парней, но их это мало интересовало; им было весело и интересно друг с другом, каждый взгляд, каждое слово приобретали какой-то необыкновенный смысл, особое значение...

Так продолжалось несколько дней. А потом все вдруг изменилось. Мстислав заметил, что Росава больше внимания уделяет не ему, а Ярию, что она почти все время разговаривает с ним, приглашает в хоровод, а его избегает, и когда оставались наедине, хмурится и замыкается. Он подумал, что чем-нибудь обидел, и спросил ее об этом, но она независимо ответила:

– Нет, не обижаюсь.

– Так в чем дело?

– Что – «в чем дело?»

– Почему ты такая... хмурая?

– Я?.. Я наоборот веселая, – и неестественно засмеялась.

На другой день он взял ее за руку и повел в хоровод (ладонь у нее маленькая, но твердая, мозолистая). Она была какой-то вялой, глаза скучные и тоскливые, на его вопросы отвечала коротко и односложно, и он понял, что она разочаровалась в нем, малоразговорчивом и неинтересном, и, конечно, с Ярием ей намного интересней. Он такой веселый и озорной, каждое слово искрится остроумием, и она предпочла его ему. Мстислав чувствовал себя униженным, оскорбленным и подавленно молчал. Он хотел уйти тотчас, но не мог, скованный какой-то неведомой силой. А Росава в это время уже кружилась в хороводе рядом с Ярием, весело заглядывала ему в глаза, и ему ничего не оставалось делать, как встать рядом с Дареной.

Наконец в нем вспыхнула злость, он решил выяснить отношения с Росавой и направился к ней. Она взглянула на него, поняла его намерение и тотчас ухватила Ярия за локоть:

– Пойдем поиграем в ручеек.

Этого Мстислав вынести не мог. Круто повернулся и ушел домой. В нем все кипело, клокотало, он не мог найти себе места и, обессиленный, ничком бросился на кровать. Хотелось плакать, выть, кричать, – все что угодно, лишь бы забыть про Росаву, про жестокую обиду, которую она нанесла ему. Хотел и не мог, удрученный и подавленный.

На другой день пришел Ярий. Спросил:

– Что с тобой? Почему вчера ушел с луга?

Мстислав боялся поднять на него глаза, понимая, что по ним он сразу поймет его состояние, как оскорблено его самолюбие, как кипит злоба против него, недавнего друга, а теперь самого ненавистного человека, и он глухо ответил:

– Не знаю.

– Заболел?

– Да... Что-то нехорошо...

Тот потоптался, участливо осведомился:

– Сегодня на луга не пойдешь?

– Нет.

Ушел. Мстислав лежал и вспоминал первый вечер после плавания на плоту, когда повстречал Росаву, какой она необыкновенной ему показалась, перебирал в памяти встречи, ее поведение и негодовал, как она могла так легко и просто играть чувствами.

На следующий день был молчалив и как мог избегал встреч с Ярием. Он это чувствовал, но, узнав про его размолвку с Росавой, воспринял как желание побыть одному и только глядел на него сочувственно и понимающе.

Два вечера Мстислав не ходил на луга. Думал забыться в книгах. Взял самую интересную – «Александрию», про походы Александра Македонского, переведенную с греческого. Но мысли путались, строчки сливались, и на страницах возникало лицо Росавы, такое близкое и родное, и он начинал разговаривать с ней. Росава, говорил он, моя Росава, вот ты так поступила со мной, очень жестоко поступила, и я за это ненавижу тебя и не знаю, что бы сделал с тобой. Но, Росава... я люблю тебя. И скажи мне только одно слово, и я забуду все. Понимаешь, Росава, все, все... И мы будем вместе. И тогда отправимся с тобой на Волхов, возьмем лодку и поплывем. Ты наденешь свое серенькое платьице, то самое, в котором я увидел тебя после возвращения из Ладоги, в нем ты такая легкая, воздушная. Мы сядем в лодку и будем плыть молча, пусть говорят за нас наши взгляды... И он так ярко представлял всю картину плавания по Волхову, что готов был поверить, будто она состоялась на самом деле.

Потом встряхивался, проклинал свою слабость, начинал читать, но строчка наползала на строчку, и снова появлялось лицо Росавы.

Это было какое-то наваждение. Мстислав бросал книгу и шел бродить по Новгороду, но непослушные ноги возвращали его на луга, где была она, Росава. Он видел ее в кругу молодежи – то с Ярием, то с другими ребятами, и порывался подойти, и боялся попасться ей на глаза.

На третий вечер Ярий стал уговаривать Мстислава пойти на гуляние. Ему не надо было тратить много усилий, чтобы получить его согласие. Он хотел видеть Росаву и, как всякий влюбленный, таил надежду на ответное чувство. Влюбленный надеется даже тогда, когда нет никакой надежды.

Гуляние было в самом разгаре. Кружились хороводы, парни и девушки развлекались разными играми, горели костры, слышались песни, звуки рожков, дудочек, барабанов, отовсюду разговоры, смех, веселье...

И вдруг – Росава. Она стояла полубоком к Мстиславу и наблюдала за весельем. Но, видно, почувствовав его взгляд, вздрогнула и повернулась. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза – взгляд ее холодноватый, отчужденный, – и она первой отвернулась.

Подходили парни, приглашали ее в хоровод, на игры, но она всем отказывала. Наконец Мстислав решился и встал перед ней, протянул руку, приглашая с собой. Она смерила его холодным взглядом, немного помедлила и беззвучно, одними губами произнесла: «Пойдем».

Вошли в один из хороводов. Он изредка смотрел в ее усталые, грустные глаза и не знал, что сказать, а она молчала и упорно избегала его взгляда.

Тогда он вывел ее из хоровода, и они пошли вдоль Волхова.

Шум гуляния постепенно стихал за спиной, одурманивающе пахла полынь, цеплялся репейник, а они шли и молчали.

Наконец Мстислав выдавил:

– Ну?

Она как-то обиженно:

– Что – «ну?»

– В чем дело?

– Что – «в чем дело?»

Получалось глупо, но Мстислав не мог придумать нужных слов.

Наконец нашелся:

– За что обижаешься на меня?

– Ни за что...

– Я же вижу.

– И ничего ты не видишь...

Мстислав не знал, что говорить, помолчал и нерешительно взял ее за руку, и вдруг увидел, что грудь ее часто-часто подымается, а на глаза навертываются слезы.

– Росава, – позвал он, – Росава...

Она обернулась, полными слез большими глазами смотрела на него и вдруг упала ему на грудь, и зарыдала, а он в беспамятстве гладил ее по волосам и повторял: «Росава, Росава...», а она смеялась и плакала на его груди радостными слезами. А потом спросила, стеснительно заглядывая в лицо Мстислава:

– И ты больше не будешь ухаживать за Даренкой?

– Я, за Даренкой?

– Да.

– За какой Даренкой?

– За Ярия...

Только тут Мстислав понял все.

– Росава, какие мы глупые, Росава, – говорил он, целуя ее солоноватые от слез щеки, глаза, губы, – какой я глупый, Росава, какие мы оба глупые!..

В ту ночь они до рассвета просидели на скамеечке возле какого-то дома. Сидели, тесно прижавшись друг к другу. Росава полностью доверилась Мстиславу и, обычно замкнутая и сдержанная, рассказала всю свою жизнь. В каком-то сражении, которых на Руси было много за последние годы, потеряла отца, мать вышла за другого, а ее отдала на воспитание тете. Тетя ее обучила многому – и шитью, и кружевоплетению и даже научила читать и писать, но часто попрекала, что «вырастила» и «выкормила» ее.

Однажды Росава сильно заболела, тетя уже не верила, что выздоровеет, попросила мать прийти, но та даже не ответила.

– Я поняла, что должна сама пробивать себе дорогу в жизни, – говорила она, и ее глаза сухо блестели в ночи. – Никто мне в этом не поможет, никто на всем белом свете!

– А я? – возражал ей Мстислав. – Я люблю тебя и буду твоей защитой; что бы ни случилось.

– Ты – князь! Это пока за тебя правят другие, и у тебя полная свобода. А вот пройдет какое-то время, женят тебя на княжне или заморской принцессе, и ты забудешь про меня, – говорила она, прижимаясь теснее к нему.

– Никто на Руси не может притеснить своего дитя к насильственному браку! – уверенно отвечал Мстислав. – На этот счет издан Устав великого князя Ярослава Мудрого, деда моего, не препятствовать воле юноши или девушки.

– Мало ли чего написано...

– Ты мне веришь? Нет, Росава, ни на ком я не женюсь, а только на тебе!

– А Вавула говорит, что нам никогда не быть вместе. Погуляешь и бросишь.

– Почему?

– Потому что ты княжич.

– Ну и что – княжич? Разве мало князей женятся на любимых девушках из простых семей!

– Кто, например?

– Ольга была сельской жительницей. Ее князь Игорь во время прогулок возле Пскова увидел и влюбился. А потом какой она великой княгиней стала! Мудрая управительница, каких бы побольше на Руси!.. Или Малуша, мать князя Владимира Святого!

– И что, я тоже могу стать княгиней?

– Конечно, станешь. Кто нам может помешать?

– А вот Вавула сказал...

– Вечно он недовольный ходит, этот Вавула. У него вид такой, будто все ему чего-то должны. Слова доброго от него не услышишь. А с чего у вас разговор зашел про нас с тобой? Он ухаживает за тобой?

Росава немного помялась, ответила неохотно:

– Есть немного.

– И давно?

– Давно. Года два уже. Скучно мне с ним. Говорить не о чем. Молчит он все больше.

– Ну и пусть молчит. Нам-то с тобой какое дело?

Не прошло и недели после этого разговора, как в Новгород явилось посольство во главе с боярином Яромиром. Мстислав был приглашен в гридницу, где проходил торжественный прием доверенных Владимира Мономаха.

Яромир, большой, пузатый, с ласковыми глазами, обнял князя новгородского, шумно дыша, говорил растроганно:

– Мальцом, малым совсем видел тебя в последнюю встречу. А теперь гляди какой вымахал! И на отца стал похож, ну прямо вылитый Владимир Ярославич! Привык, освоился в Новом Городе? Не скучаешь по Чернигову?

– Иногда вспоминаю, – с запинкой отвечал Мстислав, смущенный таким напором чувств со стороны боярина, которого успел позабыть.

– У тебя и мать, и отец там. А мать как скучает! За крепостные ворота провожала нас, все наказывала хорошенько разглядеть тебя да передать, как теперь выглядишь, как чувствуешь себя, не болен ли?

– Не болел княжич, – удовлетворенно рокотал Скрынь, любовно глядя на своего воспитанника. – Здоровьем Бог не обидел, так и передай матери.

– Но мы теперь не скоро в Чернигове будем, – продолжал Яромир, не отпуская от себя Мстислава. – Сначала посетим Швецию. Туда нас направил князь черниговский Владимир Мономах. И знаешь за чем? Сватать для тебя невесту! У самого шведского короля! Такую принцессу заморскую привезем, все лопнут от зависти!

– Не надо мне заморских невест, – насупившись, ответил Мстислав. – И не следует никуда ехать. На Руси много красавиц.

– Аль уже подыскал себе зазнобу? – с улыбкой отстранил боярин от себя княжича и заглянул ему в глаза. – Ну-ка признавайся, нашел, что ли?

– Нашел. Ну и что? – с вызовом ответил Мстислав.

– А то, что придется забыть о ней. Всегда помни: ты – будущий великий князь Руси, и на первом месте у тебя должны быть государственные интересы. Слышал о династических браках? Ради спокойствия страны ты должен отречься от своих мечтаний. Как поступил твой прадед Владимир Святой? Он женился на византийской принцессе Анне и тем самым обеспечил не только мир на Руси, но и содействие византийского патриархата в крещении нашего народа. Ярослав Мудрый женил своего сына Всеволода на византийской принцессе. Его дочь, Елизавета, была выдана за норвежского короля Гаральда, а другая дочь, Анна – за французского короля Генриха Первого. Кто твоя мать? Твоя мать не кто иная, как английская принцесса. А возьмем сестру отца и твою тетю Евпраксию. Она за германским императором... Ну да ладно перечислять! Без этого все понятно: другой судьбы, как соединить свою жизнь со шведской принцессой, у тебя нет!

– Плевать мне на ваш династический брак! – выкрикнул Мстислав, вырвался из рук Яромира и убежал на улицу.

В тот же вечер он встретился с Росавой.

– Весь Новгород говорит, что тебя будут сватать за шведскую принцессу, – отвернувшись, сказала она.

– Не огорчайся, – взяв ее за руку, просто сказал Мстислав. – Я все продумал. Мы с тобой обвенчаемся. А церковный брак никто разрушить не в состоянии. Знаешь, как написано в Священном Писании: «Кого Бог соединил, человек да не разделит».

Она с надеждой взглянула на него повлажневшими глазами.

– Нас никто не станет венчать без разрешения родителей. Тем более твоих.

– А мы не в Новгороде обвенчаемся. У меня есть на примете одна церквушка в глухой лесной деревне, я туда с охотниками забредал. Там батюшка добрый служит. Он нам поможет.

– А он не побоится тайно венчать нас?

– А кого ему бояться? Я – князь новгородский! Притом он не за так обвенчает. Я уже приготовил сорок гривен. На них можно целых двадцать коней купить!

– А когда мы к нему поедем?

– Завтра. Я сегодня же прикажу приготовить возок для тебя.

– Я могу и верхом!

– Невесте не пристало верхом. Только надо какой-нибудь предлог придумать, за чем мы поедем в глухие леса?..

– По грибы!

– Пусть будет так – по грибы! – охотно согласился Мстислав.

– Завтра будешь готова?

– Конечно!

– Только нужны свидетели. От меня Ярий...

– Я могу пригласить Вавулу...

– Только не его!.. Давай так: у тебя свидетелем будет Ярий, а я попрошу Вячеслава. Он меня ни разу нигде не предал, не выдаст и на сей раз. Только о нашем сговоре, кроме свидетелей, никому!

От Росавы Мстислав направился к Вячеславу. Выслушав его, дядька стал говорить сокрушенно:

– И чего же ты задумал, ну? Отец твой, Владимир Мономах, только что в Швецию посольство отправил, чтобы сосватать тебе принцессу, а ты решил по-своему поступить? Это же международный скандал! Король шведский может оскорбиться и объявить нам войну...

– Пусть объявляет! Впервой, что ли, отбивать ворогов от границ русских? Отобьемся и на этот раз!

– Глупенькие мысли! Глупенькие разговоры! Когда ты повзрослеешь и станешь рассуждать по-государственному? Ну?

– Я и решаю и поступаю, как настоящий князь! Мне уже семнадцать лет! В моем княжестве не будет места бракам по расчету, никакого насилия не допущу! Так ответь мне прямо, будешь моим свидетелем при венчании или откажешься?

– Куда я от тебя денусь? Конечно, согласен. Ох, попадет мне, ох попадет! Ну?

В конюшне Мстислав приказал приготовить к поездке возок: проверить, все ли исправно, смазать оси, да и коня чтобы выделили лучшего.

– Головой отвечаешь, Клуд! – наказал он старшему конюху. – Завтра утром сам лично все проверю!

– Исполню, как ты сказал, князь, – заверил его тот.

Ложился спать Мстислав с чувством выполненного долга. А под утро его разбудил Вячеслав:

– Вставай, беда, князь!

– Что, уже возок подогнали?

– Какой возок! Князь смоленский Давыд Святославич с войсками ворвался в Новгород, крушит все подряд! Спасаться надо!

– А Росава где?

– Не до Росавы! Потом заберем! Самим ноги уносить надо! Садимся на коней и скорее на Ростовскую дорогу, пока она свободна!

– Без Росавы я никуда не поеду!

– Хочешь, чтобы тебя убили? Святославичи ненавидят ваш род! Не приведи Господь попасться им на глаза, приколют и не моргнут!

– Но как же Росава?

– Беру на себя твою Росаву! Мои люди найдут и привезут ее к тебе!

– Обещаешь?

– Обещаю, ну?

Они выскочили из княжеского дворца. По улицам мчались конники, бежали пешие воины, кое-где происходили схватки вооруженных людей, в ряде мест вспыхнули пожары, черный дым поднимался в небо, застилая белесое предутреннее небо. А над городом плыл тягучий звон вечевого колокола...

Возле дворца стояли запряженные кони. Мстислав и дядька вскочили на них и помчались к восточной башне, через нее дорога вела на Ростов, где сидел младший брат Мстислава Язяслав.