В Троице-Сергиевой обители, где Данилка и Андрейка наконец появились, воротясь из Новгорода, они подлечились, подкормились, а главное, отошли душой от мук плена, в котором их держали новгородцы. Вскоре в монастырь приехал Симеон Черный со своей дружиной живописцев. Вместе с ней и учениками-иконописцами из мастерской отца Исакия Андрейка и Данилка должны были приступить к росписи новой каменной церкви.

Появление в Троице Рублева и младшего Черного, которые несколько лет помогали создавать и восстанавливать фрески и иконы в дружине Грикши, обрадовало Симеона и отца Исакия. Да и сам преподобный перед отъездом, по просьбе Дмитрия Ивановича, в Рязань благословил их. Как и говорил в Новгороде Епифаний, игумен сразу простил молодцов и больше не держал на них зла.

Для штукатурки стен, купола и барабана требовался левкас. Симеон поручил это молодым иконописцам, которые научились изготавливать раствор, когда трудились в дружине Грикши. Теперь, уже под их началом, ученики, большей частью юные послушники, делали эту нудную и длинную работу и тяготились ею так же, как и те в свое время. Андрейка и Данилка, которые ныне были за главных, не давали спуска отлынивающим. Другие иноки под началом Симеона готовили разноцветные краски от белой до золотой, чтобы было чем рисовать фрески, когда церковь оштукатурят. А тем временем старцы Антоний и Мисаил с остальными изготавливали деревянные рамы и обтягивали их холстом для икон будущего иконостаса.

Сам же отец Исакий почти не принимал участия во всем этом деле. Он был хвор сухоточной болезнью, и Андрей с Даниилом застали его едва ли не на смертном одре. А могли и вовсе не застать. Изможденный болезнью, еще далеко не старый, ему было сорок с небольшим, Исакий выглядел семидесятилетним. Вид учителя огорчил парней. Обросшее седой бородой, сморщенное лицо с красными пятнами на щеках и темными мешками под глазами, лишь светлые глаза по-прежнему светились добротой и умом.

Старец беспрерывно и надрывно кашлял, выплевывая сгустки крови. Но все же порой заставлял себя улыбнуться, чтобы подбодрить расстроенных учеников. Редко, очень редко, однако, выходил теперь отец Исакий из кельи взглянуть, как готовят церковь под роспись.

Изготовление левкаса заняло, как и положено, целый год. После этого уже можно было приступать к штукатурке купола и стен церкви. Едва начали, к скорби всей монастырской братии, тихо скончался Исакий – уснул и умер, не проснувшись. Сергий Радонежский отпел своего верного ученика в церкви, негромко произнес слова восхваления: «Да упокоит Господь раба своего Исакия! Отличен был старец добрым житием. Исправлял всяку добродетель, яко сути сия: послушание, чистота, смирение, молчание, братолюбие, любовь, воздержание, нестяжательство, рукоделие, научание, беззлобие и иные добродетели…» Так же тихо и скромно, как он жил, похоронили отца Исакия в церковной ограде.

Преподобный Сергий тоже никак не мог избавиться от хвори. Простудившись в дальней зимней дороге, больным возвратился в Троице-Сергиеву обитель из Рязани. Он все-таки сумел уговорить гордого князя Олега примириться с Москвой и дать согласие женить своего сына Федора на дочери Дмитрия Ивановича Софье.

Смерть любимого ученика подточила душевные силы игумена. Теперь он тоже почти не выходил из своей кельи, весь час молился и редко вмешивался в монастырские дела, полагаясь на старца Никона, которого поставил благочинным вместо Саввы. Все в обители, как ранее и сам отец Сергий, полагали, что Савва должен будет сменить его и стать игуменом. Но по мере угасания Радонежского, пороки его бывшего любимца – грубость и властолюбие, которые тот тщательно и хитро скрывал, – проявлялись все больше, и это оттолкнуло от него учителя. Между Саввой и Никоном затаились вражда и ревность. Одна часть монахов приняла сторону Никона, но большая осталась приверженцами Саввы. В Троице подспудно копился грядущий разлад…

Живописцам, занятым своими делами, было недосуг вникать в монастырские распри. С раннего утра до позднего вечера, стоя на деревянных высоких стропилах, левкасили купол, барабан и стены храма. Наконец оштукатурили. Симеон вместе с Андреем и Даниилом принялись за фрески. Храм был небольшой, за лето росписи закончили. Хотя грозный образ Пантократора, нарисованный Феофаном Греком в куполе церкви Спаса на Ильине в Новгороде, в немалой мере довлел над Симеоном Черным, отец Сергий видел Спасителя по-иному – мягче, душевнее. Таким его и пришлось изобразить Симеону в Троицкой церкви. Но в написании «Сил Небесных» под образом Христа-Пантократора Симеон повторил изображение четырех архангелов и четырех шестикрылов, по два херувима и серафима с каждой стороны, подобно церкви Спаса на Ильине.

Кого творить после «Сил Небесных» – в барабане пророков, как это было принято обычно, или праотцов, как сделал Феофан, Симеон никак не мог решить и пришел посоветоваться с отцом Сергием.

– Праотцов пиши, Симеон, – после недолгого раздумья сказал преподобный. – А «Силы Небесные» ты завершил? – поинтересовался он.

– Закончил, святый отче, – смиренно молвил живописец. – Может, самолично поглядишь?

Радонежский с трудом встал с лавки, шаркающей походкой направился к выходу из кельи.

Лето было в разгаре. Жарко. Покачивались на ветру высокие кроны огромных сосен, пахло хвоей и смолой, выступившей на стволах, с луга доносился пряный запах скошенного монахами сена, на разные голоса пели птицы.

«Хорошо-то как! – подумалось старому игумену, и неожиданно в голову прокралась суетная мысль: – Жаль, что все преходяще…»

Когда вошли в церковь, полумрак и прохлада успокоили слезящиеся глаза преподобного, охладили вспотевшее тело. Некоторое время он стоял под куполом, подняв кверху седую голову, потом кивнул удовлетворенно.

– Молодец Симеон, сын мой, и вы, Андрей и Данила, чада мои, – похвалил он и молодых живописцев. – Знатно сотворили росписи архангелов и шестикрылов. Господь водит перстами вашими… – И, помолчав, сказал:

– Пиши праотцов, Симеон. Аще ересь богомильская и павликанская множится, и не только среди болгар, сербов и армян, но и на Руси уже объявилась, надо праотцов писать. Ибо еретиками сими отвергается мир загробный и воскрешение из мертвых – суть веры нашей, коей претит их кощунство. Рисуйте, чада мои, так, как мудрок и филозоф византиец Феофан, коий постиг истину.

– И тех же праотцов Адама, Авеля, Сифа, Еноха, Ноя, Мельхисидека писать? – загибая пальцы, перечислил Симеон. – Может, еще кого, к примеру, Авраама и Иакова?

– Можно их тоже. Но первые главные! В ветхозаветной Книге премудрости Иисуса и в новозаветном Послании апостола Павла хорошо это поясняется. Ученье еретиков, кои отвергают Библию и книги Мойсеевы, глаголит, что праотцы с сатаной договор сотворили. Это рушит устои веры православной и суть богомерзко! – повысил голос преподобный. И неожиданно покачнулся; его подхватили под руки Андрейка с Данилкой.

Еще лето не подошло к концу, как живописцы, к радости монастырской братии и отца Сергия, полностью расписали храм фресками.

Когда выдавался свободный час, обычно в воскресенье, парни уходили в лес на свою любимую полянку, говорили о том о сем. Даниил подбивал Андрея сходить в Радонеж, познакомиться с какими-нибудь девками. Но тот отказывался, он по-прежнему не забывал свою первую любовь. Прошло уже несколько лет, как Вера с матерью и сестрой уехали из Радонежа. Но он думал о ней, надеялся, что встретит, и искал, искал ее… Увы, тщетно. Один раз Андрейка забрел все-таки в Радонеж. Взволновался, увидев Веркин дом, проданный кому-то, и долго стоял возле него. На душе у парня было грустно, а ему все казалось, что вот-вот она появится из-за угла на тропке, как тогда, сияющая, с радостным, озорным блеском в ярко-синих глазах…

Данилка, узнав об этом, удивился очень. Вечером в келье, где они вдвоем жили, не удержался, сказал:

– Людское счастье, Андрейка, что вода в бредне! Неужто до сей поры не запамятовал Верку?

– Нет! – коротко бросил тот.

– Гляди-ка! – Данилка даже дернул себя за бородку. – Сколько годков минуло! А я о Параське уже не вспоминаю, хоть до чего была сладка девка! Натешились мы всласть.

– Тебе только плоть тешить. А я по-другому, – задумчиво произнес Андрей.

– Вишь, ты! – удивленно буркнул тот.

Больше они об этом не говорили. Но однажды, когда Андрейка снова пошел в Радонеж и ноги сами привели его к заветному двору, он увидел обросшего полуседой бородой незнакомца, который стоял у еще не успевшего потемнеть от времени нового забора. Он был одет в длинный поношенный армяк с заплатами, за спиной небольшая котомка. В руке пришлый держал тяжелую сучковатую палку, которой то и дело негромко постукивал в калитку, вызывая за оградой неумолчный собачий лай.

«Должно, паломник! – подумал Андрей. – Да я что-то не видел его в обители…»

Наконец калитка приоткрылась, из нее вышел дородный мужик в посконной, перепоясанной кушаком рубахе. Парень сразу признал – это был хозяин, купивший когда-то Веркин дом.

Невольно подошел ближе и вдруг услышал, как незнакомец, поздоровавшись с тем, сказал:

– Прости, что потревожил, хозяин. Надеялся я сродников своих проведать – женку братову и дочек его.

Тот что-то ответил, но Андрейка не разобрал, зато хорошо расслышал слова паломника:

– Сам-то брат на Куликовом поле сгинул, а они сюда отъехали – я только случаем недавно узнал. Десять годов не видел. Да не привел Господь!

– Заходи, коли так, добрый человек, а то не место тут говорить, – бросив подозрительный взгляд на стоявшего неподалеку Андрейку, которого пару раз примечал возле своего дома, молвил хозяин. Прикрикнув на рванувшегося к незнакомцу кобеля, впустил его во двор. Лязгнул засов, и оба скрылись за оградой.

«Может, это брат Веркиного тяти, о котором она рассказывала, что он пошел служить кметем к Ивану Василичу Вельяминову, сыну московского тысяцкого, и пропал?» – мелькнула догадка в голове у еще пуще разволновавшегося парня.

Некоторое время Андрейка расхаживал взад и вперед, надеясь, что незнакомец выйдет из дома, но так и не дождался. Памятуя прежний разговор с Данилкой, не стал ему рассказывать о незнакомце. Впрочем, вскоре пришло время о другом думать – как сотворить иконостас?

Симеон снова засомневался, советовался со своими молодыми помощниками, но и те не знали, на чем остановиться. Деисусный чин должен был строиться не менее чем из одиннадцати икон – пять в центре, по три за восточными столбами с написанными на них фресками. Так намеревались делать и в Троицкой церкви, но допустили промашку – забыли промерить ширину между столбами, а когда определились, ахнули. Центральные, самые главные, иконы получались чересчур узкими, как писать на них Спасителя, Богородицу и святых? Уж очень удлиненными они были бы! Никакого вида! Одним словом, срам!

Не хотелось Симеону тревожить преподобного, а пришлось. И снова отец Сергий нашел выход из положения:

– Не бойся, сын мой, не будет греха, иже сотворишь иконостас сплошным.

– Закрыть столбы с фресками? – удивился Симеон. – Никогда не видел такого, хоть во многих храмах бывал и сам творил.

– Ничего, делай так! – решил игумен.

Главные пять икон – Спасителя, Богородицы, Иоанна Предтечи, архангелов Михаила и Гавриила – расписывал Симеон. Иконы апостолов Петра и Павла, а также лик Василия Великого творил Даниил. Андрею достались менее важные образа – Иоанна Златоуста и великомучеников Дмитрия и Георгия.

Над иконами живописцы трудились почти год. Наконец церковь освятил преподобный, и монастырь обрел храм, достойный своего игумена и своей славы.