Пять мостов были возведены к полудню. Весь остаток дня русское войско переправлялось через Дон. Перетянуты были на другой берег и обозы. Когда последняя обозная телега, преодолев переправу, оказалась на правом донском берегу, плотники принялись разбирать мосты по бревнышку. Таково было распоряжение великого князя.

Пробираясь через дубравы к полю Куликову, русские ратники слышали позади себя перестук топоров и грохот раскатываемых бревен; каждому воину было ясно, что путей для бегства нет.

Дмитрий и Владимир переправились через Дон в числе первых. Понукая коней, они въехали на косогор. Перед ними открылся широкий вид на просторное поле, по которому гулял ветер, пригибая высокие густые травы. Вечернее низкое солнце озаряло эту холмистую равнину золотистым слепящим светом. Вдалеке, по краям Куликова поля, плотной зеленой стеной стоял лес.

Двух князей нагнал на своем резвом скакуне воевода Дмитрий Боброк. Он пожелал осмотреть все поле, где русскому воинству предстояло встретить Мамаеву орду. Три всадника на рысях двинулись вперед, обмениваясь репликами на скаку. У них за спиной священники начали вечернюю службу прямо под открытым небом, певчие стройными высокими голосами запели молитвенное песнопение. Множество ратников подхватили тропарь нестройными голосами, в прохладном воздухе струились волны торжественных звуков.

Несмотря на сгущавшиеся сумерки, великий князь повелел Дмитрию Боброку и Андрею Ольгердовичу выстроить полки в боевой порядок. До глубокой темноты по холмам и увалам с шумом передвигались толпы мужиков-лапотников, вооруженных рогатинами и топорами, пеших и конных дружинников, опоясанных мечами, со щитами и дротиками в руках. Когда в ночи закричали совы, построение боевой линии русских полков было закончено.

В центре Куликова поля встали тридцать тысяч пешцев — Большой полк, которому надлежало стать главным заслоном при натиске татар. Перед Большим полком разместился Сторожевой полк, в составе которого было десять тысяч пешцев и пять тысяч всадников. Полки Правой и Левой руки встали по краям от Большого полка, в каждом из них насчитывалось по пять тысяч пешцев и по столько же конников. Позади Большого полка ближе к левому флангу расположился Окраинный полк, куда вошли шесть тысяч пешцев и такое же число всадников. Три тысячи конных дружинников были укрыты в лесу между Доном и речкой Смолкой — это был Засадный полк.

Владимир возмутился тем, что по воле великого князя его поставили во главе Засадного полка.

— Нехорошо ты поступаешь, брат, — выговаривал Владимир Дмитрию, с трудом разыскав его в темноте возле шатров русского стана. — Сам-то собрался встретить врага в Сторожевом полку, а меня чего же надумал в лес упрятать? Получается, рать наша будет с нехристями биться, а я должен на это со стороны глядеть!

— Пойми, брат, — молвил Дмитрий, — верить надо в лучшее, но готовиться всегда следует к худшему. В рати у нас полным-полно смердов да ремесленников, которые впервые за оружие взялись. Не дай Бог, продавят в каком-нибудь месте татары наш боевой строй, обратив вспять мужичков наших, — и что тогда?..

Дмитрий намеренно сделал паузу.

— На этот случай позади Большого полка Окраинный полк поставлен во главе с Андреем Ольгердовичем, — сказал Владимир.

— А коль и Андрей Ольгердович не сдержит напор вражеский? — Дмитрий взирал на брата с какой-то отеческой прямотой, глядя ему прямо в глаза.

Владимир замешкался с ответом, такое ему просто не приходило в голову. Да Андрей Ольгердович костьми ляжет, но не отступит перед ворогом!

Дмитрий положил свою тяжелую ладонь на плечо Владимиру, произнеся тихо и внушительно:

— Коль самое худшее все же случится, тогда спасать положение придется Засадному полку. Помни, брат, мы можем здесь сложить голову, но потерпеть поражение от Мамая не имеем права! Вместе с Засадным полком я вручаю тебе судьбу всего нашего воинства в грядущей битве с ордынцами!

На ночь ратники располагались, не покидая боевого строя. Воины укладывались спать прямо на траве, заворачиваясь в плащи и держа оружие под рукой. Лишь князья и воеводы ночевали в шатрах, разбитых в низине у села Рождественское.

Владимиру не спалось. Он вышел из шатра и поднял глаза к небесам, где мерцали россыпи звезд. Над шатрами и над приземистыми избами деревни висел мрак сентябрьской ночи. Владимир обратил внимание на смутное багрово-розовое сияние, разлившееся на южной стороне ночного неба, словно там догорали огни в каком-то гигантском горниле.

— Что там такое? — спросил Владимир у Дмитрия Боброка, который вышел из палатки, собираясь обойти караулы. — Что это за свет?

— В той стороне находится становище Мамая, княже, — ответил бывалый воин Боброк. — До него меньше десяти верст. Наши дозорные час тому назад прискакали оттуда. На рассвете татары выйдут к Куликову полю. Ложись-ка спать, княже. Силы завтра понадобятся.

Владимир вернулся в шатер и повалился на войлочную лежанку. Завтрашний день станет для него величайшим испытанием! С этой мыслью Владимир погрузился в глубокий сон.

Гридень спустился с развесистой липы на землю, на его шлеме и кольчуге блестели капли росы, пролившейся на него с листвы дерева.

— Ну, что видно, Фома? — нетерпеливо спросил Владимир, стоявший возле липы закутанный в красное корзно, его голова была увенчана островерхим посеребренным шлемом с кольчужной сеткой, ниспадавшей ему на плечи.

— Не видно ни рожна, княже, — ответил Фома, утирая ладонью свои мокрые от росы усы и небольшую бородку. — По всему Куликову полю стоит туман непроглядный. Не разглядеть в таком тумане ни полков, ни стягов.

— Ладно, ступай! — бросил воину Владимир, с хмурым видом принимаясь ходить взад-вперед по сухой прошлогодней листве.

— Присядь, князь. Не суетись! — промолвил Боброк, сидящий на трухлявом стволе древнего вяза, поваленного ветром. Он с невозмутимым видом чистил свой шлем краем плаща.

«Туман заволок все вокруг, даже солнце сквозь него еле проглядывает! — обеспокоенно думал Владимир, пропустив слова Боброка мимо ушей. — А ежели татары в этой туманной мгле уже крадутся, как рыси, к нашей рати? Может, нехристи уже у нас под носом!»

Владимир не мог даже предположительно определить, сколько времени он и Боброк пребывают в этой сырой дубраве вместе с тремя тысячами дружинников с того момента, когда призывные звуки боевых труб подняли на ноги всю русскую рать. Не видя солнца, Владимиру было трудно вести отсчет времени. Сколько часов минуло с начала подъема: два, три, четыре?

Неожиданно с юго-востока задул ветер, закачавший густые кроны лип и дубов, с которых посыпались на шлемы и панцири дружинников, на гривы и седла коней тяжелые холодные капли. Словно дождь вдруг зарядил. Под порывами ветра туман стал рассеиваться, расходясь в стороны и поднимаясь кверху седыми клочьями. В белесой туманной пелене стали проступать длинные ряды копий и плотные шеренги ратников, над которыми колыхались на ветру багряные и черные знамена полков.

Не прошло и часа, как туман растаял, открыв взору огромное скопище пешцев и конников, занявших всю ширь Куликова поля от края и до края. Между полками ходили священники в черных рясах с хоругвями и кадилами в руках, совершая утренний молебен. Тут и там проносились отдельные всадники, исполняя поручения князей и воевод. Топот копыт глушился сырыми полеглыми травами.

Владимир, замерев на месте, вслушивался в хриплое гудение боевых русских труб, в ржание коней. Русская рать, похоже, пришла в движение. «Куда воеводы смещают полки, вперед или назад?» — мелькнуло в голове у Владимира.

Внезапно где-то совсем недалеко от дубовой рощи, где затаился Засадный полк, громко прокричали петухи.

Владимир удивленно завертел головой. Прочитав недоумевающий вопрос в его глазах, воевода Боброк спокойно пояснил:

— Деревушка тут недалече за лесом — Куликово. По сему селению и поле сие зовется Куликовым.

Солнце поднялось к полудню, когда издали с юго-восточной стороны раздался зловещий гул надвигающейся Мамаевой орды. Сначала это было нечто смутное, схожее с эхом, отразившимся от крутых склонов холмов. Затем явственно зазвучал боевой ордынский клич, и топот многих тысяч ордынских коней потряс землю. Вскоре рев наступающих татар смешался с грохотом и лязгом начавшейся яростной битвы.

Владимир метался по маленькой лужайке как хищный зверь, учуявший запах добычи. Вновь загнав ловкого гридня Фому на высокое дерево, Владимир кричал ему снизу, вопрошая о ходе битвы. Кто там одолевает на равнине, русичи или татары?

Фома отвечал сверху безрадостным голосом, мол, теснят нехристи русские полки. Татар великое множество и они лезут напролом, не считаясь с потерями!

Услышав от Фомы, что почти весь Сторожевой полк полег в сече с ордынцами, а его жалкие остатки отступили к Большому полку, Владимир почувствовал, как приступ отчаяния заполняет его сердце. Его мысли были о Дмитрии, находившемся в Сторожевом полку. Не лежит ли он бездыханный под грудами мертвых тел? Владимиру вспомнились слова Дмитрия, сказанные ему в ночь перед битвой. «Да, мы можем погибнуть в этой сече, но потерпеть поражение не имеем права!» — мысленно, как заклинание, произнес Владимир.

— Худо дело, князь! — крикнул с дерева Фома. — Татары вовсю теснят Большой полк и почти смяли полк левой руки! Боже, что творится-то!..

Владимир глянул в обеспокоенные лица своих бояр и сотников, стоявших гурьбой под могучим дубом. По их глазам можно было прочесть, что им не терпится выступить на подмогу к Большому полку. Владимир молча отвернулся, до боли стиснув пальцами рукоять своего меча. Сейчас спешить нельзя! Надо еще выждать!

Полк Андрея Ольгердовича на какое-то время выправил положение, поддержав расстроенный полк левой руки, которым командовал его брат Дмитрий Ольгердович.

— Жмут братья Ольгердовичи нехристей! — спустя полчаса радостно сообщил Фома. — Татары откатываются к оврагу. Стяги нехристей так и падают!

Владимир облегченно перевел дух. Вот и славно! Стало быть, Дмитрий и Боброк все верно рассчитали, поставив братьев Ольгердовичей на левом крыле нашего войска.

Между тем треск ломающихся копий и звон сталкивающихся мечей становились все ближе и ближе, топот копыт и вопли умирающих раздаются уже возле опушки леса, под сенью которого затаился Засадный полк. Крики сражающихся бойцов грозной несмолкаемой какофонией висят над полем Куликовым.

В голосе дозорного Фомы опять зазвучали тревожные нотки:

— Полки братьев Ольгердовичей отходят к Непрядве, туда же пятится Большой полк! Пал великокняжеский стяг!

Владимир, закусив губу, топчется на месте. Смятение нарастает в его душе. Однако ему нужно сохранять спокойствие! Теперь уже ясно, что худшее все-таки случилось: татары смяли левое крыло русской рати и теснят к Непрядве Большой полк. Исход битвы сейчас зависит от удара Засадного полка! И удар этот должен быть всесокрушающим и точным!

— Все кончено, князь! — выкрикнул Фома, торопливо спускаясь с дерева. — Давят ордынцы наших ратников на левом крыле, гонят их к Непрядве!

— А стоит ли Большой полк? — обратился к Фоме воевода Боброк, когда дозорный спрыгнул с нижней ветки на землю.

— Большой полк пока еще держится, но вся его середина прогнулась под натиском татар, — ответил Фома, надевая шлем на голову. — Того и гляди, распадется Большой полк надвое.

Боброк бросил взгляд на Владимира:

— Не пришло ли наше время, князь?

Владимир решительно переломил сухую веточку, которую нервно вертел в руках.

— Да, пора! — бросил он, кинувшись к своему коню.

Истомленные долгим бездействием дружинники без лишних понуканий вскакивали в седла, горя желанием окропить свои мечи кровью татар. По гулу и крикам, долетавшим с Куликова поля, было ясно, что татары далеко оттеснили русские полки от мест их изначального развертывания. Мимо дубравы проносились конные отряды ордынцев, спеша зайти в тыл Большому полку. Сражение откатывалось к лесистым берегам Непрядвы.

Вдруг поднявшийся сильный ветер стал раскачивать дубы, с которых дождем полетели сухие листья. Деревья заскрипели и застонали, словно желая заглушить топот копыт устремившегося в атаку Засадного полка.

— Час настал, братья! — крикнул Владимир своей дружине. — Притопчем нехристей!

Выхватив из ножен меч, Владимир первым вылетел из леса на своем огромном буланом коне. За ним, рассекая вихри крутящейся листвы, мчались сверкающие латами конники с красными щитами и наклоненными копьями.

Опьяненные предвкушением близкой победы татары, получив в спину мощный неожиданный удар русской засадной дружины, заметались из стороны в сторону, как волки, окруженные охотниками. Отборные Мамаевы батыры, теснившие поредевшие полки братьев Ольгердовичей, были смяты и изрублены меньше чем за полчаса. Этот краткий отрезок времени стал переломным моментом в ходе великой битвы.

Воспрянувшие духом ратники Большого полка начали наседать на татар, которые стали все больше подаваться назад. Перешли в наступление полки братьев Ольгердовичей и полк правой руки, повсеместно сминая ордынцев.

Владимир мелькал в самой гуще сражения, круша врагов своим мечом, проносясь насквозь через их расстроенные порядки подобно неуязвимому демону. Серпуховские дружинники следовали за своим князем по пятам, пронзая раз за разом плотную стену ордынцев, напиравшую на Большой полк. Очень скоро боевой строй Мамаевых отрядов, рассеченный во многих местах, утратил свою прочность и монолитность. Началось повальное бегство Мамаева войска.

Преследуя бегущих врагов, Владимир высматривал среди них Мамая, полагая, что тот, как и Бегич, делит опасности вместе со своими воинами. Сразив несколько татарских сотников, Владимир вдруг заметил знатного ордынца на длинноногой саврасой кобылице, укрытой золотисто-желтой попоной. Судя по блестящему дорогому панцирю и по золоченому шлему, этот ордынец явно был птицей высокого полета. «Уж не Мамай ли это?» — промелькнуло в голове у Владимира.

Владимир гнался за убегающим ордынским вельможей, не выпуская из виду его позолоченный шлем. Саврасая кобылица мчалась быстрее ветра, погоняемая плетью своего седока. Буланый жеребец под Владимиром храпел и высоко вскидывал передние ноги, на всем скаку перелетая через груды изрубленных тел, лежащие повсюду на примятой окровавленной траве. Рядом с телами сраженных воинов лежали туши убитых лошадей.

Внезапно саврасая кобылица споткнулась и едва не перевернулась через голову. Сидящий на ней наездник от неожиданности вылетел из седла. Испуганная кобылица умчалась прочь.

Остановив разгоряченного коня, Владимир спрыгнул с седла. Помахивая окровавленным мечом, он двинулся к ордынцу в золотом шлеме, который приподнялся на локте, собираясь встать. Видимо, падение с лошади его слегка оглушило.

— Вставай, чего разлегся! — Владимир пнул ордынца сапогом в бок.

Тот поднял руку, заслоняя глаза от слепящих лучей солнца.

— А, старый знакомый! — насмешливо обронил Владимир, опустив меч.

Перед ним был эмир Сары-Ходжа, когда-то гостивший у Дмитрия в Москве.

— Не убивай меня, князь, — пролепетал Сары-Ходжа, тоже узнавший Владимира. — Я ведь не сделал тебе никакого зла. А сюда я пришел не по своей воле, но по приказу Мамая.

— Где Мамай? — спросил Владимир.

Поднявшись на ноги, Сары-Ходжа указал рукой на холм, высившийся в полуверсте к югу от Куликова поля. На широкой вершине холма виднелись татарские шатры с круглым верхом. Шатры были разноцветные, поэтому были далеко заметны на фоне зеленой травы.

— Ставка Мамая там, — сказал Сары-Ходжа.

Велев двум своим гридням доставить Сары-Ходжу в русский стан, Владимир вскочил на коня и повел свою дружину к Мамаевой ставке.

Хотя степняков было еще очень много, однако, утратив дисциплину и растеряв свой боевой пыл, они уже не представляли собой войска. Не помышляя о битве, татары гнали коней в степную даль, бросая свои кибитки, табуны и отары. Русская конница преследовала разбитого врага по пятам.

Добравшись до Мамаевой ставки на Красном холме, Владимир обнаружил там лишь пустые юрты со следами поспешного бегства. Мамай и его слуги успели вскочить на коней и уйти в степь.

Как ни увлекала Владимира мысль настичь в степи Мамая, но тревога за Дмитрия заставила его вложить меч в ножны и повернуть коня к месту побоища.

Русские трубы победно гудели, скликая всех уцелевших в сече ратников. Поле битвы, усеянное множеством убитых и раненых, уже скрадывали тени близившихся сумерек.

Владимир торопил дружинников и воевод, веля им до темноты вынести с Куликова поля всех покалеченных воинов и поскорее отыскать великого князя, живого или мертвого. Поиски Дмитрия Ивановича затруднялись тем, что он перед битвой отдал свои княжеские доспехи и шлем боярину Бренку, а сам облачился в одежду простого воина. Бренка нашли мертвым в том месте, где Сторожевой полк встретил первый натиск ордынцев. Великого князя долго не могли отыскать, хотя его поисками были заняты многие сотни людей.

Когда все раненые были собраны, а великого князя среди них не оказалось, то Владимир стал умолять ратников, знатных и незнатных, еще раз обыскать поле битвы, невзирая на опустившийся вечер. Всякому, кто найдет великого князя живым или бездыханным, Владимир обещал вручить щедрую награду.

Наконец в дубраве близ того места, где сражался полк правой руки, два коломенских ратника наткнулись на бесчувственное тело Дмитрия Ивановича. Он лежал под свежесрубленной молодой березкой, укрытый ее пожелтевшей листвой. Видимо, кто-то помог израненному великому князю выбраться из кровавой сечи, уложил его в роще, подрубив над ним тонкую березку.

Владимир не смог сдержать слез радости, увидев Дмитрия в иссеченных доспехах, но живого. Воины привели великого князя в чувство и, уложив его на носилки, понесли к шатрам русского стана.

— Победа, брат! Слышишь меня? — молвил Владимир, шагая рядом с носилками и держа Дмитрия за руку. — Мамай разбит!

— Свершилось-таки возмездие Мамаю! — негромко проговорил Дмитрий, разлепив сухие запекшиеся губы. Он вдруг прислушался и спросил: — А кого это дружинники и воевода Боброк храбрым величают? Не тебя ли, брат?

Носилки с раненым великим князем в этот миг оказались близ костров, возле которых собрались воины из Засадного полка, которые шумно загалдели при виде Владимира. А воевода Боброк, окликнув Владимира, назвал его отчаянным храбрецом.

— Не обращай внимания, брат, — сказал Владимир, досадливо отмахнувшись от Боброка, который звал его выпить хмельного меда за столь громкую победу. — Лежи спокойно. Зачем ты встаешь?

Дмитрий Иванович нашел в себе силы подняться с носилок и, опираясь на руку Владимира, приблизился к шумной ватаге дружинников, сидевших у костра.

— Услышанное из ваших уст очень порадовало меня, други мои, — обратился великий князь к дружинникам, которые враз притихли, внимая ему. — Коль вы величаете Владимира храбрым, стало быть он покрыл себя славой ратной в сем сражении с Мамаем. И пусть отныне прозвище это будет неразрывно с именем его.

Владимир Андреевич, князь серпуховской, после Куликовской битвы прошел еще через многие сражения, с честью пронеся свое прозвище Храбрый.