Едва оправившись от раны, Владимир по воле великого князя двинулся на Брянск во главе большого войска. Дмитрий Иванович, выражая полное доверие Владимиру, поставил под его начало всех воевод, в том числе опытнейших в ратном деле Дмитрия Боброка и Андрея Ольгердовича.

В Брянске сидел князем родной брат Андрея Ольгердовича — Дмитрий. Он же еще при жизни Ольгерда и отвоевал этот удел у смоленских князей. У Дмитрия Ольгердовича были весьма непростые взаимоотношения со сводным братом Ягайлой, занимавшим литовский трон. Ягайло разными путями отнимал княжеские столы у Ольгердовых сыновей от первого брака, передавая их своим родным братьям. Так, Ягайло изгнал Андрея Ольгердовича из Полоцка и Владимира Ольгердовича — из Киева. А с недавних пор Ягайло стал подбираться и к Брянску. Ратной силы у Ягайлы было намного больше, чем у Дмитрия Ольгердовича. На его стороне была вся старинная виленская знать.

Сознавая, что тягаться с Ягайлой он не может, Дмитрий Ольгердович принял неожиданное решение. Он без боя сдал Брянск Владимиру Андреевичу, а сам попросился на службу к московскому князю. Таким образом, поход Владимира Андреевича на Брянск оказался не только бескровным, но и на редкость удачным.

Московский князь принял милостиво Дмитрия Ольгердовича, его жену и детей, его слуг и бояр. Дмитрий Ольгердович получил в кормление Переяславль-Залесский со всеми селами, промыслами и пошлинами.

На звоннице Троицкого собора гулко ухал тяжелый колокол, призывая ко всенощной. К этому могучему протяжно-тягучему буханью медного гиганта примешивались колокольные перезвоны на соседних церквях — Ильинской и Успенской. Эти колокольные подголоски рождали звуки более тонкие, звонкие и торопливые.

Застывший у окна Владимир невольно заслушался. Наконец-то и в Серпухове колокола звучат так же громко, как и в Москве! Далеко слыхать! А главы белокаменного Троицкого собора видно издалека, аж за десяток верст от Серпухова, поскольку на высоком месте стоит сей дивный храм!

За окном сгущаются голубые сумерки. Близится теплая апрельская ночь.

Задумчивое состояние Владимира было прервано осторожным покашливанием. Это незваный гость из Орды напомнил князю о себе.

Гостя этого звали Некомат Сурожанин. Родом он был из крымского города Сурожа, колонии генуэзцев. Когда-то торговец Некомат проживал в Москве, ходил в друзьях у Василия Вельяминова, получал от него щедрые денежные ссуды для своих торговых сделок. С кончиной Василия Вельяминова дела у Некомата пошли под гору, поскольку он был кругом в долгах. Некомат был закадычным приятелем старшего сына покойного Василия Вельяминова. Когда Иван Вельяминов бежал в Тверь, не добившись от московского князя должности тысяцкого, Некомат последовал за ним. Иван Вельяминов из Твери перебрался к Мамаю, ушел в Орду и Некомат. Эти двое вместе строили планы о низложении Дмитрия Ивановича с московского стола.

Понимая, что тверскому и рязанскому князьям не под силу совладать с Дмитрием Ивановичем, Иван Вельяминов стал подкапываться к его двоюродному брату. Год назад Некомат уже приезжал в Серпухов, но не застал тогда Владимира дома. Письмо от Ивана Вельяминова Некомат передал монаху Ларгию, ободренный его участливым вниманием.

Ответное письмо, полученное Иваном Вельяминовым от имени серпуховского князя, было делом рук того же Ларгия. Иван Вельяминов пребывает в уверенности, что Владимир готов любым способом отнять трон у Дмитрия Ивановича, поэтому он опять прислал Некомата в Серпухов. На этот раз Некомату удалось встретиться с Владимиром.

Отойдя от окна, Владимир опустился на стул с высокой спинкой. Рядом на небольшом круглом столе лежал бумажный свиток с печатью на шнурке. Это было очередное послание Ивана Вельяминова, доставленное Некоматом. Письмо уже было прочитано Владимиром.

— Каков же будет твой ответ, светлый князь? — вкрадчиво спросил Некомат, сидящий в кресле с подлокотниками. — Что мне передать Ивану Вельяминову?

На вид сурожанину было около сорока лет. У него было приятное смуглое лицо с блестящими большими глазами, тонким прямым носом и властным ртом. Тщательно подстриженные черные усы и маленькая бородка добавляли облику Некомата благородной мужественности. Довольно длинные темные волосы на голове сурожанина живописно обрамляли его широкий лоб, закрывая уши. На нем были черные облегающие штаны из мягкой шерстяной ткани и короткая темная куртка с пышными рукавами малинового цвета. На груди гостя лежало тяжелое золотое ожерелье. Его толстые пальцы были унизаны перстнями с драгоценными каменьями.

— Я полностью разделяю желания и чаяния Ивана Вельяминова, — ответил Владимир. — Ежели он поможет мне сесть на московский стол, я сделаю его тысяцким. У него будут полномочия и доходы, какими владел его покойный отец. Тебя, друже, я тоже не оставлю своими милостями.

Видя, что Некомат смотрит на него испытующе, Владимир придал своему лицу вид суровой надменности. За своим каменным спокойствием Владимир прятал внутреннее волнение. Ему непременно нужно перехитрить Некомата, чтобы через него заманить в сети Ивана Вельяминова!

— О князь, Иван Вельяминов и я сделаем все, чтобы ты вокняжился в Москве! — Некомат улыбнулся и радостно заерзал в кресле. — С таким союзником, как Мамай, нам это дело по плечу!

Намеренно хмуря брови и нагоняя на себя некоторую озабоченность, Владимир заговорил с Некоматом о том, что лично у него есть большие сомнения в могуществе Мамая. Ведь Мамай с большим трудом одолел Араб-Шаха. И хотя Мамай захватил Сарай, тот же Араб-Шах, засевший в мордовских землях, ему не подвластен. Также не подчиняются Мамаю ордынские удельные правители в Ас-Тархане и Булгаре. В этой связи Владимир дал понять Некомату, что он со своей стороны предпринял шаги для тайного сговора с Ягайлой в надежде на его помощь.

— Моя жена доводится родной сестрой Ягайле, — заметил Владимир с горделивой улыбкой. — Думаю, Ягайло будет рад помочь своему родственнику сесть князем в Москве.

Некомат закивал головой, одобряя намерение Владимира искать опору и в Ягайле. «Все средства хороши, коль речь идет о захвате власти!» — обронил он.

Светильник, горевший на столе, бросал рыжие отсветы на черные волосы Некомата, на его загорелое лицо с отвагой во взоре. Сурожанин мало походил на торговца, он, скорее, смахивал на воина.

По взгляду Некомата и по его отрывистым движениям Владимир понимал, что это человек действия. Именно эта черта характера Некомата и сблизила его с Иваном Вельяминовым. Ненавязчиво расспрашивая сурожанина об изменнике Вельяминове, Владимир выяснил, что тот изнывает от тоски, живя в Орде. Все помыслы и устремления Ивана Вельяминова сосредоточены на том, как бы ему поскорее вернуться на Русь.

Со слов Некомата выходило, что Иван Вельяминов готов сам зарезать Дмитрия Ивановича, если Владимиру не хватает духу на это. Надо только заманить Дмитрия в Серпухов под каким-нибудь предлогом. Ведь Дмитрий приезжает же время от времени в гости к своему двоюродному брату с небольшой свитой.

Владимир изобразил досадливое смущение, говоря Некомату, что ему и впрямь трудно заставить себя поднять нож на Дмитрия.

— Если за это возьмется Иван Вельяминов, тогда решение этого затруднения налицо! — тут же оживленно добавил Владимир. — Я смогу заманить Дмитрия к себе в гости уже этой весной. Ивану Вельяминову надо поскорее приехать ко мне и быть наготове!

Некомат уже на другой день отбыл из Серпухова в Орду.

Расставляя ловушку для Ивана Вельяминова, Владимир ничего не сказал об этом Дмитрию. Он страшился даже малейшей огласки, поэтому решил действовать сам и втайне от великого князя. Даже своих ближних бояр и свою супругу Владимир не посвятил в свою затею. Лишь Ларгий был сообщником Владимира в этом деле.

Жена Владимира ходила беременной, ей уже подходил срок, чтобы разродиться. Владимир хотел пригласить Дмитрия на крестины младенца. Все это Владимир через Некомата передал Ивану Вельяминову. Некомат своими глазами видел беременную Альдону, поэтому он мог засвидетельствовать это Ивану Вельяминову.

Уловка Владимира сработала: в начале мая Иван Вельяминов тайно приехал в Серпухов. Вместе с ним прибыл Некомат Сурожанин.

Оба немедленно были схвачены дружинниками Владимира и связанными доставлены в Москву.

Дмитрий Иванович не стал даже разговаривать с Иваном Вельяминовым. Великий князь созвал всех его родственников и велел им самим судить изменника.

Боярский клан Вельяминовых очень дорожил своим высоким положением, которое слегка пошатнулось после измены Ивана и Полиевкта Вельяминовых. Желая доказать великому князю свою преданность, бояре Вельяминовы единодушно вынесли смертный приговор изменнику Ивану. Голосование было открытым. На этом суде присутствовала и мать изменника боярыня Мария Михайловна. Она первая проголосовала за смертную казнь.

Иван Вельяминов держался на суде с завидным присутствием духа. Глядя в глаза своим родным дядьям и двоюродным братьям, он презрительно усмехался и называл их «покорными безмозглыми овцами в загоне у Дмитрия». Когда до Микулы Вельяминова дошла очередь выносить смертный приговор, то он произнес его, не смея поднять глаз на родного брата-изменника. «Жаль, отец тебя сейчас не слышит, брат», — с горечью сказал Иван. Услышав это, Микула Вельяминов побледнел как полотно. И до окончания судебного заседания он больше не проронил ни слова.

Выслушав смертный приговор из уст матери, Иван Вельяминов с удивительным спокойствием бросил ей: «Мне будет очень лестно, матушка, коль ты придешь взглянуть, как я буду умирать».

Ни на допросах, ни на суде Иван Вельяминов ни словом не обмолвился о замыслах Мамая и о том, как на того подействовало поражение мурзы Бегича на реке Воже. Применять пытки к Ивану Вельяминову великий князь запретил, понимая, что человек с такой твердостью духа и под пытками ничего не расскажет о том, что замышляет Мамай.

Иван Вельяминов проговорился лишь о печальной судьбе своего брата Полиевкта, отвечая на вопросы матери, поинтересовавшейся о нем. Выяснилось, что Полиевкт стал доносить на Мамая хану Мухаммеду-Булаку, не догадываясь о том, что тот является куклой, посаженной на ханский трон тем же Мамаем. Сразу после того, как мурза Бегич ушел в набег на Русь, Мамай приказал своим улусным эмирам зарезать Мухаммеда-Булака. Вместе с ханом были убиты его слуги, среди которых находился и Полиевкт.

Иван Вельяминов нисколько не сожалел о смерти Полиевкта, считая его тряпкой и обузой в любом деле.

Некомат Сурожанин, в отличие от Ивана Вельяминова, грозил боярам, которые допрашивали его, скорой и страшной карой.

«Пусть я умру, но и Москве осталось недолго стоять, — злобно кривя рот, молвил Некомат. — Мамай уже сговорился с Ягайлой и с рязанским князем о совместном походе на Москву. В ставке Мамая собраны несметные полчища! Воинские становища раскинулись вдоль Дона на целый дневной переход. Двадцать улусных эмиров и сорок кипчакских беев привели к Мамаю свою конницу. И немало куреней еще на подходе…»

Местом казни было выбрано Кучково поле, расположенное за великим посадом, при слиянии Москвы-реки и Неглинки. Толпы людей пришли посмотреть на вынесение жестокого приговора изменнику и его пособнику. Ивана Вельяминова и Некомата Сурожанина казнили в один день и час. Обоим отсекли голову мечом. Многие из московлян не ожидали, что великий князь будет столь беспощаден к Ивану Вельяминову, который доводился ему двоюродным братом.

Дмитрий Иванович распорядился, чтобы голову Ивана Вельяминова насадили на шест и установили на торговой площади всем на обозрение. «Глядите, — молвил великий князь своим боярам, — восхотел Ванька Вельяминов стать выше меня и действительно возвысился! Токмо велика ли ему честь от этого?»

Летописец, описывая это событие, замечает в своем труде: «…С горестью смотрел люд московский на казнь несчастного сего мужа, прекрасного лицом, отважного сердцем и благородного видом».