Рано утром, когда только-только начало светать, Владимир пробудился оттого, что кто-то пощекотал ему щеку. Открыв сонные глаза, Владимир увидел княжну Марию, стоящую на коленях подле его ложа. Княжна была в длинной исподней сорочице из отбеленного льна, ее длинные темно-русые волосы были распущены по плечам. На толстых губах княжны трепетала глуповато-лукавая улыбка, ее бледно-серые, чуть выпуклые глаза светились нескрываемой радостью.

— Утро доброе, любый мой! — прошептала княжна, ласково касаясь кончиками пальцев лица Владимира. — Как тебе спалось-почивалось?

— Спал как убитый, — пробурчал Владимир, отодвинувшись от края постели. — Ты чего поднялась в такую рань?

Мария с виноватым видом пожала плечами, промолвив в ответ:

— Я привыкла вставать рано. Меня к этому матушка приучила. Она всегда говорила мне: мол, кто рано встает — тому Бог подает.

— Что именно подает? — спросил Владимир, приподнявшись на локте.

— Удачу, счастье — что угодно, — с самым серьезным видом ответила Мария, которая была очень набожной. — Господь не любит злых и ленивых, а еще жадных и завистливых. Утренняя молитва самая действенная, поэтому, проснувшись, первым делом нужно преклонить колени перед иконой и помолиться. — Княжна присела на край постели, не спуская с Владимира своего влюбленного взгляда.

До венчания в храме княжна Мария и Владимир ночевали в разных помещениях, поскольку им надлежало соблюдать приличие. Спальня Марии находилась за стенкой, поэтому ей ничего не стоило проникнуть в опочивальню своего жениха хоть ночью, хоть на рассвете. Венчание Владимира и Марии было назначено на осень, ибо так постановила Мария Ивановна, мать Владимира. Невеста ей не приглянулась, поэтому между Марией Ивановной и Марией Александровной из-за этого испортились отношения. Мария Ивановна уже наметила в невесты сыну красавицу Кристину, дочь боярина Федора Воронца. Ее не смущало то, что боярышня Кристина на четыре года старше Владимира. Марию Ивановну пленяла в Кристине ее неотразимая внешняя прелесть.

Марии Александровне пришлось очень постараться, чтобы убедить Марию Ивановну не противиться браку Владимира с тверской княжной. Уступив натиску волевой вдовы Симеона, Мария Ивановна все же сумела настоять на отсрочке свадебных торжеств до осени. Этим она тешила свое самолюбие, желая хоть чем-то досадить Марии Александровне и стоявшему у нее за спиной Дмитрию.

Еще до появления в Серпухове тверской княжны Марии Федор Воронец дважды приезжал сюда с дочерью. Между Федором Воронцом и Марией Ивановной завязались обоюдные взаимоотношения, направленные к совершенно определенной цели — соединить брачными узами Владимира и Кристину. Казалось бы, к этому не было никаких препятствий. И вдруг все разом изменилось. Между Владимиром и Кристиной встала некрасивая тверская княжна.

Владимира все раздражало в навязанной ему постылой невесте: и то, как она разговаривает, и то, как она смеется, и то, как она пытается острить… Фигура у тверской княжны была крепко сбитая и угловатая, ее движения были неловкими, она могла споткнуться на ровном месте или потерять равновесие, спускаясь вниз по лестнице с верхнего теремного яруса на нижний. Влюбившись во Владимира сразу и по уши, Мария взяла себе за привычку, оставаясь с ним наедине, лезть к нему с объятиями и поцелуями, при этом в ее неумелых ласках было больше жеманства, нежели глубокой чувственности. Природа властно влекла Марию к вкушению запретного плода, по этой причине она тайком проникала в опочивальню к Владимиру ночью или на рассвете, являя ему то свою нагую грудь, то обнажая перед ним свои полные ноги… Если бы Владимир захотел, то он мог бы запросто лишить тверскую княжну девственности, ибо она сама забиралась к нему под одеяло. Но в нем не просыпалось плотского влечения к Марии, так как от нее постоянно исходил тяжелый запах пота. Мария быстро возбуждалась, буквально вспыхивая огнем изнутри, при этом ее кожа источала обильный пот с отвратительным запахом.

Одежда, которую носила тверская княжна, тоже смердила неприятным зловонием, поскольку пот впитывался в нее, словно гнилостное испарение. Марии было достаточно один раз надеть на себя новое платье, чтобы сразу же пропитать его своим зловонным потом. Где бы ни появлялась тверская княжна, за ней неизменно тянулся шлейф неприятного запаха, и на это обращали внимание все, кроме нее самой. Крупный нос Марии обладал очень слабой чувствительностью, вернее, он легко различал ароматы благовоний и весенних цветов, но совершенно не чувствовал запаха потной одежды и несвежего белья.

Мария Александровна безвыездно жила в Серпухове, по сути дела став полновластной хозяйкой в княжеском тереме. Она не скрывала от Марии Ивановны того, что намерена отравлять ей жизнь своим присутствием до тех пор, пока княжна Мария не соединится законным браком с Владимиром.

Из Твери между тем приходили неутешительные вести. Василий Михайлович с племянником Еремеем Константиновичем по возвращении из Москвы в Тверь с грамотой митрополита на руках учинили настоящий самосуд над тверским епископом и над сторонниками Михаила Александровича среди тверской знати. Слуги и дружинники двух этих мстительных князей творили дикие бесчинства, грабя дворы неугодных бояр и купцов, насилуя их жен и дочерей, расхищая имущество и даже продав кое-кого в рабство.

Покарав своих недругов в Твери, Василий Михайлович и Еремей Константинович отправились наводить свои порядки в Вертязин, который достался им по решению митрополита. И тут-то нашла коса на камень. Ратники Михаила Александровича заперли городские ворота, встретив непрошеных гостей стрелами. Простояв под стенами Вертязина больше недели, Василий Михайлович с племянником Еремеем обратились за военной помощью к Москве.

Московский князь без промедления отправил к Вертязину пять тысяч воинов, которые по пути туда разграбили окрестности Микулина, нагрузив обозы всяким крестьянским добром. В результате московская рать взяла Вертязин приступом, после чего разграбила городок подчистую. Михаила Александровича в Вертязине не оказалось, не было его и в Микулине. Со слов пленных микулинских ратников выходило, что их князь ушел в Литву, к Ольгерду.

В Москве этому нисколько не удивились, ибо Ольгерд Гедеминович вторым браком был женат на Ульяне Александровне, родной сестре Михаила Александровича.

Великий князь Гедемин перед смертью поделил Литовское княжество между старшими сыновьями Ольгердом и Кейстутом. Ольгерду достались восточные земли, Кейстуту — западные, пограничные с поляками и немцами. Братья крепко стояли друг за друга: идет Кейстут против немцев — помогает ему Ольгерд; затевается распря у Ольгерда с кем-то из русских князей — рядом всегда оказывается Кейстут.

Давняя опасность, исходящая от немецких крестоносцев, захвативших Пруссию и земли куршей, объединила разрозненные литовские племена в единое сильное княжество. Непрерывная война с Тевтонским орденом сплотила литовцев и жемайтов, привила им вкус к дальним походам. Литовцы без труда прибрали к рукам юго-западную Русь, опустошенную Батыевым нашествием. Знатные литовцы выучили русский язык, стали одеваться в русские одежды, брать в жены русских женщин, давать своим детям русские имена. Славянская речь звучала во всех уголках Литовского княжества, договоры и духовные завещания князья литовские составляли на русском языке. Сам Ольгерд пятерых сыновей от первой жены назвал православными именами.

В своих грамотах Ольгерд называл свое княжество Литовско-Русским, поскольку большую часть его населения составляли не литовцы, а славяне. Ольгерд любил рядиться в одежды эдакого освободителя русских земель от татарского ига и от засилья немецких крестоносцев. Воюя на юге с татарами, а на северо-западе с немцами, Ольгерд и впрямь добился немалых успехов. Он отвоевал у поляков Волынь, а у ордынцев отнял Киев и Подолию. Было время, когда во Пскове сидел князем Андрей, сын Ольгерда, по просьбе самих же псковичан, изнемогающих под натиском Ливонского ордена. Приглашали и новгородцы к себе на стол кого-нибудь из сыновей Ольгерда, когда у них назревала война с ливонцами.

Прочно утвердившись в Полоцке, Витебске и Торопце, Ольгерд усиливал давление на Смоленское княжество, стоявшее барьером между Литовским княжеством и владениями Москвы. Литовцы упрямо цеплялись за городок Ржеву, расположенный в верховьях Волги. От Ржевы было совсем недалеко до Торжка и Волока Ламского, ключевых городов на большом торговом пути с новгородского севера на приокский юг. Хотелось Ольгерду взять под свой контроль и Волжский речной путь, поэтому ему была выгодна вражда между Москвой и Тверью, поскольку последняя все больше тяготела к Литве, не имея сил одолеть один на один окрепшее Московское княжество.

В ноябре по первому морозцу в Тверь неожиданно нагрянул Михаил Александрович с литовскими полками. Его противники вели себя беспечно. Василий Михайлович пребывал в Кашине, а Еремей Константинович — в Вертязине. При этом их жены и дети находились в Твери, поэтому они сразу угодили в заложники к разозленному Михаилу Александровичу. Растерявшийся Василий Михайлович выслал навстречу литовскому войску, идущему на Кашин, своих бояр с просьбой о мире. Запросил пощады и Еремей Константинович, глядя на дядю. Михаил Александрович замирился с обоими, принудив своего дядю отказаться от прав на тверской стол. Василию Михайловичу был оставлен его прежний удел Кашин. Еремей же лишился княжеского стола в Вертязине и был переведен во Ржеву, которая находилась под властью литовцев.

Разобидевшийся Еремей при первой же возможности ускакал из Ржевы в Москву, пылая ненавистью к Михаилу Александровичу. В Москве советники Дмитрия понимали, что на этот раз победить Михаила Александровича будет очень нелегко, поскольку он опирается на литовскую ратную силу. У него под рукой Тверь, Вертязин, Микулин, Зубцов и Старица. То есть и собственно тверское войско может собраться в немалом числе.

— Война с Тверью нам не нужна, ибо крепостная стена Москвы еще не достроена полностью, — сказал на совете Дмитрий. — Денег из казны на это строительство утекает очень много. Ежели еще и войну затеем, тогда и вовсе без денег останемся.

Митрополит Алексей предложил призвать Михаила Александровича в Москву, дабы рассудить его с обиженными родичами мирным путем, как это было в случае с суздальскими князьями.

Было составлено письмо к Михаилу Александровичу, в котором говорилось, что московский князь не желает враждовать с ним, поэтому приглашает его в свой стольный град для полюбовного разбирательства вновь возникших разногласий. При этом Михаилу Александровичу давались гарантии неприкосновенности.

В Москве мало кто верил, что гордый Михаил Александрович откликнется на это приглашение. Однако тот все-таки решился прибыть в Москву, подкупленный обещанием митрополита провести разбирательство не в узком княжеском кругу, но «на миру и по всей правде». Иными словами, митрополит должен был стать третейским судьей в споре между Михаилом Александровичем и московским князем, и на этом суде должны присутствовать как бояре московские, так и бояре тверские.