В канун Пасхи к Василию прибыл вестник от императора. Молодой честолюбец решил: наконец-то сама Удача протягивает ему руку! Василевс приглашает его в Палатий.

«Все-таки не забыл про меня Мануил, – тешил себя самодовольными мыслями Василий, вступив в ворота Большого Дворца. – Теперь будет чем удивить побратимов!»

Гонец, пришедший от василевса, провел Василия через многие двери мимо стражи и дворцовых чиновников, молчаливо кивавших на его пропуск в виде медальона, висевший на шее.

Комната, в которой оказался Василий, имела два узких окна, блестевших зеленым стеклом, стены комнаты были украшены розетками и всевозможными завитушками, пол был выложен плитками из зеленого камня. Посреди комнаты стоял круглый стол на ножках в виде львиных лап. Подле стола стояли стул и кресло с подлокотниками. Больше никакой мебели не было.

Вестник удалился, оставив Василия одного.

Постояв некоторое время на одном месте, Василий сначала прошелся по узкой комнате из угла в угол, потом сел на стул. Ему не сиделось. Он встал, затем снова сел. Его изводило мучительное любопытство: что скажет ему император, когда войдет сюда?

Шелест ткани, которой был завешен дверной проем, заставил Василия оглянуться. Он надеялся увидеть василевса и вскочил со стула. Однако перед Василием стоял толстый важный господин в длинных, до полу, одеждах шафранного цвета, похожих на балахон. Вельможа был совершенно лыс. Его круглое мясистое лицо лоснилось, лысина у него блестела. В глазах застыло добродушно-лукавое выражение.

– Василий Буслаев, если не ошибаюсь? – удивительно тонким голоском спросил вошедший.

– Да, – ответил новгородец и сел на стул, повинуясь мягкому жесту пухлой руки.

Толстяк устроился в кресле напротив Василия.

– Меня зовут Волумниан, – представился он. – Я помощник паракимомена Диотима, который ночует в спальных покоях императора. Я же имею доступ в опочивальню императрицы.

Василий знал, что паракимомен – высшая придворная должность, которую, впрочем, может занимать только евнух. Это насторожило Василия.

– Боготворимый повелитель ромеев, да продлит Господь его дни, послал меня сказать тебе, Василий, что василевс не забыл о том, как ты пришел к нему на помощь в трудный час. Милость Порфирородного снизойдет на тебя, если ты проявишь благоразумие. – Волумниан сделал паузу, пристально глядя на русича. – Существует мнение, будто непогрешимых людей нет. Наверно, это так. Но также существует и другое мнение, заключающееся в непогрешимости василевса. Ты понимаешь, о чем я говорю, дружок?

– Нет, не понимаю, – ответил Василий.

– В твоем положении надо быть сообразительнее, дружок, – слащаво осклабился Волумниан.

– И снова не понимаю, – повторил Василий.

Улыбка исчезла с круглого лица евнуха.

– Один мой знакомый, случайно подсмотревший, как василевс целует ножки одной знатной женщине, лишился глаз за это, – тихим, но внушительным голосом произнес Волумниан. – А другой мой знакомый, много знавший о василевсе и вздумавший разглагольствовать об этом, лишился и глаз и языка. Вот так-то, дружок!

– Ну и при чем здесь я? – вызывающе спросил Василий.

– То есть как «при чем»? – удивился евнух. – Разве ты не оказывал василевсу услугу в одном, скажем так, щекотливом деле?

Василию надоели эти намеки. Он резко сказал:

– Ты пришел сообщить мне о милости императора, я слушаю тебя.

Волумниан слегка заерзал в своем кресле.

– Я буду краток, – начал он. – Как, по-твоему, я несчастный человек?

– По тебе не скажешь, – ухмыльнулся Василий.

– Верно подмечено, дружок. Пусть я – скопец, зато стою выше многих знатнейших мужей Империи! А почему? Ответ прост – среди придворных должностей самые высшие принадлежат таким, как я. – Волумниан горделиво приподнял подбородок. – Смекаешь, русич? Я вырос в небогатой семье, но сумел получить достойное образование и пробился в дворцовые писцы. С годами я вошел в доверие к главному евнуху, без участия которого не совершается ни одно начинание василевса. В конце концов преславный Диотим сделал меня своей правой рукой, своим всевидящим оком.

Вот эти руки помогали одеваться и раздеваться первой супруге василевса, ныне покойной. Эти глаза видели прекрасную наготу Евпраксии, любимой наложницы василевса, как и наготу других женщин, приводимых в спальню императора не кем-то, а мною. – Волумниан несколько раз ткнул себя в грудь растопыренными пальцами. – Я каждодневно вижу нынешнюю супругу василевса в одежде и без одежд. Я знаю все ее женские тайны, как и тайны всех прочих женщин, живущих под сводами дворца.

Через кого они действуют, когда желают утолить свою похоть? Через меня, дружок. Мне платят и повариха, возжелавшая соединиться на ложе с каким-нибудь стражником, и сам император, когда я привожу к нему очередную красотку. Я несказанно богат, русич. Богаче меня в этом городе, пожалуй, лишь паракимомен и василевс.

– Но ты беден в другом, приятель, – сказал Василий, угрюмо взирая на Волумниана. – Даже за все свои сокровища ты не сможешь опять стать мужчиной.

– А я и не стремлюсь к этому! – воскликнул Волумниан. – Сколько бед и несчастий подстерегает мужей, гордящихся своей мужественностью! Многие ли из них доживают до старости, погибая в сражениях и дворцовых интригах, умирая от яда и петли, причем часто их к этому толкают женщины. Да будет тебе известно, дружок, женщина есть сосуд греха! Это вселенское зло!

Сначала мужчины теряют из-за женщин голову, потом богатства, а затем и свою жизнь. И так будет всегда. Лишь человек с холодным сердцем и разумом способен трезво мыслить и не пленяться женской красотой настолько, чтобы предать друзей и своего покровителя.

– Сожалею, друже Волумниан, но все сказанное тобой мне не интересно, – пожал плечами Василий.

– Что ж, перейду к главному, – после краткой паузы вновь заговорил Волумниан. – Божественный повелитель ромеев восхищен твоим благородством, Василий, а также твоей статью и красотой. Посему он дарует тебе должность помощника протовестиария, благо ты знаешь греческий язык. Протовестиарий – это главный церемониймейстер дворца. Быть его помощником – высокая честь, дружок. Правда, перед этим тебя оскопят, – скороговоркой добавил Волумниан. – Процедура эта хоть и неприятная, но почти безболезненная, поверь мне.

Василий сидел не двигаясь, как пораженный громом. Услышанное не укладывалось у него в голове.

– Это и есть милость императора? – пересохшими губами прошептал Василий.

– О да! – Волумниан улыбнулся, но тут же согнал с лица улыбку, встревоженный выражением глаз новгородца. – Но ты, кажется, не рад этому, дружок?

– Я родился мужчиной и мужчиной умру, – глухо произнес Василий, – так и передай императору, евнух. Такая милость мне не нужна!

– Отказываться нельзя, дружок, – предупредил Волумниан, – это чревато большими неприятностями.

– И все-таки я отказываюсь! – упрямо сказал Василий. – Господь сотворил человека по своему образу и подобию. Оскопление есть осквернение творения Божия и насмешка над Вседержителем!

– Не кощунствуй, дружок. Ты не знаешь всего. Я скажу тебе по секрету, что таким способом василевс желает спасти тебя от смерти, коей добивается для тебя та знатная матрона, в доме у которой ты оставил Божественного.

– Лучше смерть, чем такие почести! – проворчал Василий.

– Вот неразумный! – всплеснул руками Волумниан. – Ты потеряешь маленькую частицу своего тела, а взамен приобретешь власть и богатство! Огромную власть и огромное богатство!

– Мне не нужны власть и богатство, полученные такой ценой! – рявкнул Василий прямо в лицо Волумниану.

В нем закипала ярость.

Волумниан перепугался. Попадать под горячую руку этого могучего русича ему совсем не хотелось.

– Хорошо, хорошо, дружок! – залепетал Волумниан, поднявшись с кресла и пятясь к двери. – Я передам твои слова василевсу. Император милостив, быть может, ты получишь другую должность, коль эта тебе не подходит.

Однако, оказавшись у дверей, евнух заговорил по-другому:

– Ты все равно получишь благо, от которого столь рьяно отказываешься, упрямец! И впоследствии ты будешь благодарить за это Божественного!

Волумниан несколько раз хлопнул в ладоши.

В комнату вбежали четверо темнокожих молодцев в набедренных повязках, с медными браслетами на мускулистых руках. Они в ожидании уставились на Волумниана.

Почуяв недоброе, Василий медленно поднялся со стула и сдернул с себя плащ.

Волумниан небрежно ткнул пальцем в русича:

– Тащите его туда, где у нас из мужей делают евнухов.

Чернокожие гиганты молча бросились на Василия.

На глазах у пораженного Волумниана Василий сильнейшим ударом кулака оглушил одного из нубийцев, затем сломал шею другому, а третьему вывихнул руку в плече. Четвертому нубийцу Василий размозжил голову о стену, забрызгав все вокруг кровью. Это страшное зрелище сопровождалось дикими воплями и стонами несчастных нубийцев, всей мощи которых не хватило даже на то, чтобы разорвать рубаху на новгородце.

Волумниан кинулся бежать, сзывая отовсюду дворцовую стражу. Он осмелел только тогда, когда около него собралось полтора десятка рабов-служителей и эскувитов, дворцовых стражников.

В одном из коридоров дворца образовалась свалка – это рабы и стражники пытались скрутить русича. Вокруг бегал Волумниан, крича, чтобы новгородца не убивали, ибо он нужен василевсу живым.

Василий же жаждал смерти, понимая, что иного выхода у него нет. В руке у Василия оказался меч, отнятый им у одного из стражей. Он без пощады наносил удары мечом направо и налево. Кровь убитых и раненых рабов и стражников окрасила мозаичный пол. Эскувиты тоже схватились за оружие, не слушая предостерегающих воплей Волумниана. Рабы в страхе разбегались кто куда. Подбежавшему военачальнику Василий мастерским ударом снес голову с плеч и завладел еще одним мечом.

Орудуя двумя мечами, Василий стал пробиваться туда, где, по его представлению, должен был находиться выход из дворца. Свирепый вид русича в забрызганной кровью рубахе, его безжалостные глаза, сверкающие клинки у него в руках заставляли эскувитов держаться на расстоянии от столь опасного противника. Самые храбрые из стражников приняли смерть от мечей Василия.

Наконец сила одолела отчаянную доблесть одиночки. Израненного, но еще живого Василия проволокли по ступеням в холодный подвал, где содержались узники. Там его оставили лежать на грязной, изъеденной мышами соломе.

Бирюзовые воды Волхова ласково покачивают легкий челн, на корме которого восседает Василий с веслом в руках.

Журчат водяные струи под лопастью короткого весла.

Солнце слепит Василию глаза. Шуршит на ветру камыш.

В небе кувыркаются юркие ласточки.

У самого берега стоит девица по колено в воде, в мокром, прилипшем к телу сарафане. Девица вся в тине, зеленые водоросли запутались в ее распущенных русых волосах. Стоит она лицом к лесу, спиной к реке и не замечает челнок Василия.

Василий перестал грести. Челн замедляет свой бег совсем близко от девицы. Василий знает, что это Борислава. Он негромко окликнул ее.

Девица будто не слышит его.

«Борислава, я хочу забрать тебя в мир живых», – чуть громче повторил Василий.

Девичья фигура медленно обернулась.

Василий невольно вздрогнул – перед ним оказалась Любава!

«Не дождалась я тебя, Вася. Прости! – промолвила Любава со слезами на глазах. – Истомилась я по тебе, исстрадалась!..»

Закричал Василий от отчаяния и… очнулся от тяжкого забытья.

Вокруг мрак и холод. Глухая тишина подземелья.

Василий свернулся калачиком, сгреб на себя побольше соломы. От увиденного им сна веяло родиной и теплом. Вот только Любава… Неужели и она руки на себя наложила? Нет, не может быть! Это бред! Наваждение! Василий гнал от себя дурные мысли.

Сколько времени Василий томится в темнице? День… два… три?

А может, больше?

Василию несколько раз приносили еду. Дважды приходил лекарь с какими-то пахучими снадобьями. Кто-то еще заглядывал сюда…

В голове у Василия путались мысли, видать, сильно его огрели щитом по затылку.

«Прав был Потаня, зря я его не послушал!» – сердито думал Василий, ворочаясь в соломе.

Вдруг рядом прозвучал негромкий язвительный голос Потани:

– Захотелось воробью вровень с коршуном полетать, мол, чем я хуже! Долго опосля вольный ветерок играл перышками воробьиными, а коршун кружил в вышине и ждал, кто еще дерзнет взлететь к нему в поднебесье.

Василий вздрогнул и сел, прижавшись спиной к стене.

– Потаня, ты?.. Где ты, Потаня?..

В ответ ни звука. Молчит подземелье.

Василий обхватил голову руками.

«Брежу иль с ума схожу? – в страхе подумал он. – Господи, помоги, не дай пропасть. Токмо на тебя уповаю, Господи!»

Томительное небытие, в котором пребывал Василий неизвестно какое время, внезапно нарушилось приходом тюремщика и троих стражей. На Василия надели цепи и повели куда-то. От яркого дневного света из глаз узника обильно хлынули слезы, от свежего воздуха у него закружилась голова. Стражи тащили новгородца под руки, видя, что он еле переставляет ноги.

В голове у Василия вертелись обрывки мыслей: «На казнь повели? А может, к императору?.. Или все-таки решили оскопить меня!»

Василий пытался узнать что-либо от стражей, но воины угрюмо отмалчивались.

Василия провели по гулким залам дворца, через мощенный каменными плитами двор, завели в дворцовую пристройку с башенками. Щуря слезящиеся глаза, Василий озирал высокие золоченые двери, створы которых медленно раскрылись, когда один из сопровождающих его стражников постучал в них кулаком.

Из дверей вышел евнух в бордовом одеянии и негромко произнес, обращаясь к Василию:

– Тебя привели на придворный суд, русич. Сейчас ты предстанешь пред очами протовестиария Феоктиста, которому василевс поручил решить твою судьбу. Будь же благоразумен и не гневи светлейшего Феоктиста.

Евнух сделал знак воинам. И Василия ввели в судебный зал.

Вдоль стен зала стояло много стражи. На высоком кресле восседал вельможа с квадратным злым лицом, в лиловой тунике-далматике и красных башмаках. Вокруг него и перед ним, чуть пониже, сидели за столами судебные чиновники и писцы с бегающими глазами и угодливыми лицами.

Василия поставили посреди зала на самом видном месте.

Разом стихли перешептывания и шуршание бумаг. Взоры всех устремились на закованного в цепи узника.

– Лукиан, спроси у обвиняемого, в достаточной ли мере он владеет греческой речью и не нужен ли ему толмач, – обратился протовестиарий к евнуху в бордовом одеянии.

Евнух спросил об этом Василия, тихо добавив:

– Если тебе нужен толмач, то заседание будет перенесено на завтра.

Василий отказался от толмача. Пусть все решится поскорее. Он так устал от того положения, в какое угодил по своей же вине, что и смертному приговору был бы рад.

Покладистость русича и его смиренный вид пришлись по душе протовестиарию. Судья начал задавать вопросы, старательно выговаривая слова:

– Твое имя и откуда ты родом?

– Василий, сын Буслаев. Новгородец.

– По какой надобности прибыл в Константинополь?

– Здесь я задержался в ожидании прихода крестоносных ратей из западных королевств, ибо дал обет поклониться Гробу Господню.

– Что побудило тебя отказаться от милости василевса и устроить во дворце кровавое буйство?

– Гнев и ничего более.

– Зачем ты убил евнуха Волумниана, ведь он не нападал на тебя?

– Я не убивал его. Кто-то из стражей попал в него дротиком, хотя целился в меня.

– Но ты зарубил троих стражников и начальника караула. Еще от твоих рук погибли два сильных раба и пятеро получили увечья. Ты не станешь отрицать этого?

– Не стану.

– В таком случае ты обвиняешься в дерзкой неблагодарности и бессмысленной жестокости, русич, – повысил голос протовестиарий. – Ты признаешь свою вину?

– Признаю.

– Неблагодарность и жестокость в тебе, по-видимому, из-за того, что ты возрос в варварской стране, где царит беззаконие и попираются христианские заповеди. Василевс готов помиловать тебя, неразумного, если ты согласишься заменить убитого Волумниана в его должности спальничего василиссы. Каков будет твой ответ?

– Я отказываюсь от этой должности.

– Это грозит тебе смертью. Подумай, русич!

– Я выбираю смерть, – твердо произнес Василий.

Среди чиновников прокатился сдержанный гул не то восхищения, не то осуждения.

– Секретарь, запиши. Обвиняемый сам вынес себе смертный приговор, – с громкой торжественностью промолвил протовестиарий. Его глаза с холодным любопытством изучали Василия. – Тебе сообщат позднее, какой смертью ты умрешь, русич. Это будет решать василевс. Уведите осужденного.

Из темного и холодного подвала Василия перевели в тесный каменный мешок с оконцем под самым потолком. В его новом обиталище было гораздо теплее, и спал он теперь на узкой каменной лежанке у стены. Постелью Василию служил матрац, набитый сухим камышом, и шерстяной плащ.

Если на людях Василий держался бесстрашно, то одиночество повергало его в бездну уныния и самого безысходного отчаяния. Не сама казнь страшила молодецкое сердце, но столь бесславный конец жизни. Если каким-то образом дойдет до Новгорода весть о том, что окончил свой век Василий Буслаев не в сече, не среди бурных волн, но как тать, на плахе или в петле, то-то порадуются недруги его и как горько будет узнать такое матери и Любаве! Что подумает о Василии иеромонах Кирилл. Мол, дал Василий обет святой, а сам опять за старое принялся и поплатился головой!

Обращались мысли узника и к друзьям, дружинникам своим. Ведают ли они, какие тучи собрались над головой Василия? Неужто растеряются новгородцы и не вызволят своего вожака из беды! О чем там думает смышленая головушка Потани?..