Каждое утро Анфиска упражнялась в стрельбе из лука, пуская стрелы в обитый войлоком деревянный щит, прикрепленный к мачте. Наставниками Анфиски были Василий и Худион, самые лучшие стрелки во всей дружине. Скоро нежные девичьи руки научились ловко управляться с тугой тетивой и метко посылать оперенные стрелы точно в цель, вызывая одобрительные возгласы ратников.

Но Анфиске этого было мало. По вечерам она с упорством метала ножи в тот же самый щит. Этому мастерству ее обучал Фома, одинаково хорошо кидавший ножи в цель и правой и левой рукой. Упорная Чернавка взялась было и за копье, но, как оказалось, ее руке недоставало силы, чтобы метнуть сулицу на нужное расстояние.

Однажды после очередного меткого броска ножом, когда даже Фома восхищенно присвистнул, Анфиска горделиво обратилась к Потане:

– Что, друг Потаня, гожусь ли я в воины?

Потаня помолчал и негромко ответил:

– Вот когда сможешь, Анфиса, лишить жизни человека ножом ли, стрелой ли, копьем ли – все равно как, – тогда и будет видно. Пока же все это удальство, не более. Уметь метать нож и уметь убивать – не одно и то же.

Чернавку такой ответ Потани немного озадачил и настроил на томительные размышления. И впрямь, сумеет ли она своей рукой оборвать чью-то жизнь?

– Коль ты не прикончишь врага, значит, он тебя прикончит, – жестко сказал Анфиске Фома.

– А у тебя самого рука дрожала, когда ты приканчивал своего первого недруга? – спросила Чернавка, пытливо глядя Фоме в глаза.

Фома ответил откровенно, как всегда:

– Сердце дрогнуло слегка, а рука нет. Было мне тогда всего шестнадцать лет, и гнался я за одним очень лихим конокрадом. Догнал и убил его в рукопашной схватке. После несколько дней мне казалось, что чужая кровь у меня на ладонях.

Все купцы в караване знали, что на красной ладье плывут воины Христовы, что с благословения епископа новгородского двинулись они в свой далекий путь. Поэтому, когда караван подошел к порогам, буслаевской дружине уступили место впереди.

Вытянули новгородцы из реки свой корабль, поставили его на катки и поволокли по утоптанному степному шляху. Все пожитки и оружие оставили на судне, поскольку по равнине ладью даже с грузом тащить волоком легче.

Следом за новгородцами тянули волоком свои суда все прочие торговые гости. Волок протянулся без малого на полторы версты. Горячее солнце поднялось к полудню, перевалило за полдень и свалилось в багрово-пурпурную закатную дымку, а люди продолжали без роздыха свой тяжелый труд. К ночи ладьи нужно непременно спустить на воду, а то, не дай Бог, нагрянут в сумерках коварные степняки, беды не оберешься!

Спустив на воду свой корабль, новгородцы стали помогать тянуть идущее следом судно. Это был неписаный закон: выбрался сам, помоги другому. Когда вторая ладья коснулась днищем воды, люди с нее тоже оказали помощь следующей за ними ладье. Так продолжалось, пока все двадцать ладей не преодолели сухой путь.

На речном берегу запылали костры. Запахло жареным мясом и душистым дымком щей. Нет ничего приятнее после тяжких трудов сытно поесть и завалиться спать под высокими августовскими звездами.

Анфиска, наравне со всеми тащившая корабль, всю ночь проспала как убитая между Фомой и Потаней. На следующий день у нее болело все тело, особенно ныли спина и плечи.

– Лоханный и Островной пороги мы миновали, – молвил Яков Залешанин, – впереди еще один опасный порог – Богатырский Забор.

– О! – простонала Анфиска. – Опять начинается маета!

– Нет, милая, – кормчий с усмешкой покрутил смоляной ус, – маета начнется чуть подале, перед Разбойным порогом. Его еще называют Ненасытцем.

Волок у Богатырского Забора протяженностью был меньше версты, его преодолели довольно быстро. Далее следовал порог под названием Звонец; быстротекущая днепровская вода с громким плеском струилась по камням, отсюда и название порога. Возле самого берега имелась узкая глубокая протока, по ней-то караван судов и проскочил звонкий и пенный порог.

И вот взору открылся грозный Ненасытец.

Вода в Ненасытце неслась с огромной скоростью и отвесно падала со скалистой гряды, запиравшей реку от берега до берега. Миновать такой порог можно было только по суше.

После ночевки на днепровском берегу купеческие ватаги опять взялись перекатывать ладьи посуху, благо повсюду валялись во множестве колоды и бревна, отполированные до блеска днищами кораблей. На этот раз насады пришлось тащить по берегу аж две версты.

Буслаевские дружинники уже сталкивали свой корабль на воду, когда раздался протяжный свист дозорного. Сигнал тревоги мигом прокатился по растянувшемуся на волоке каравану. Купцы, кормчие, кмети, гребцы и слуги торопливо облачались в кольчуги, у кого они имелись, подпоясывались мечами, разбирали копья и топоры, снимали с корабельных бортов щиты.

Из знойного марева степи вынырнули всадники.

Мелькали над высоким травостоем конские шеи и головы, фигуры наездников в островерхих шлемах. У некоторых всадников на шлемах трепетали лисьи хвосты.

Анфиска смотрела на Василия и Худиона, облачающихся в кольчуги.

– Кто эти всадники? – спросила она.

– Половцы, – ответил Худион.

– Дождались напасти, – проворчал Василий и быстро глянул на Анфиску: – Чего стоишь, облачайся в кольчугу! Чаю, не обойдется без сечи.

Анфиска бросилась к своему походному мешку и дрожащими от волнения руками принялась облачаться в воинский наряд. Фома и Пересмета помогали ей.

– На каждого лучника по щитоносцу, – командовал Василий. – Живее, други! Стрелы все берите. Копейщикам держаться купно. Анфиска, отдай свой щит деду Пахому. Он и Яков останутся на ладье, остальные ратники за мной. Живо!

Василий первым спрыгнул с кормы в мелководье у берега. За ним посыпались дружинники, поднимая высокие брызги. Гремели, сталкиваясь, щиты. Чавкала грязь под ногами.

Новгородцы, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами, устремились туда, где уже завязывалась битва. Несколько сотен половецких конников с гиканьем неслись на малочисленный отряд вооруженных людей, стоявших заслоном перед конной лавиной.

Между тем гребцы и слуги, не имевшие никакого оружия, продолжали толкать к реке установленные на колодах суда. Еще три ладьи соскользнули в прозрачное лоно реки, их торопливо отводили подальше от берега. Однако большинству насадов грозила печальная участь, как и теснившимся возле корабельных бортов людям.

Появление Василия и всей ватаги крестоносцев было встречено защитниками каравана с воодушевлением. Купцы безоговорочно признали главенство Василия Буслаева, видя грозный блеск у него в очах и спокойную решимость на лицах его удалых дружинников.

Василий быстро перестроил отряд в две шеренги. Впереди он поставил щитоносцев, позади лучников. Двоим воинам Василий велел поджигать траву позади отряда.

Половецкая конница накатывалась с топотом и храпом, с оглушительным визгом наездников. По щитам русичей застучали половецкие стрелы.

Василий отдал команду лучникам и сам поднял свой тугой лук.

Первый же залп оперенных стрел угодил в самую гущу степняков. Заржали раненые лошади. Около десятка половцев свалились с седел в густую траву. Василий вновь отдал команду. Полсотни стрел снова со свистом рассекли воздух.

Степная конница смешалась. Вместе с убитыми всадниками наземь попадали несколько тяжко раненных лошадей, о них спотыкались кони, мчавшиеся следом. Сумятицы добавляли лошади, оставшиеся без седоков и носившиеся взад-вперед.

После третьего залпа лучников Василий сместил свой отряд немного в сторону, открыв взору нападающих степняков полыхающую траву. Пламя быстро расползалось, набирая силу. От струившегося кверху жара плыли очертания людей, лошадей и установленных на катках кораблей.

Половцы повернули назад. В этот миг их накрыл четвертый залп.

Анфиска, выглядывая из-за щита великана Пересметы, приметила одного сердитого степняка, что-то оравшего во все горло и хлеставшего плетью своих же соратников по спинам и головам. Под степняком был очень красивый серый в яблоках конь, который, как и его хозяин, скалил белые зубы и дыбился, сердясь, что прервали его стремительную скачку.

Анфиска подняла лук и прицелилась.

Тонко пропела спущенная тетива. Стрела насквозь пробила шею степняку. Он кувыркнулся из седла, а его горячий жеребец понесся с развевающейся гривой прямо в степь, обгоняя конных половцев и лошадей, оставшихся без наездников.

Сердце Анфиски забилось сильнее от дикой радости. Четыре стрелы она выпустила, но так и не заметила, угодила ли какая-нибудь из них в цель. И лишь пятая стрела у нее на глазах сразила того врага, в какого она и целилась.

Ноги сами понесли Анфиску к тому месту, где свалился с коня сраженный ею половчин.

Он лежал на спине, неловко подвернув под себя левую ногу, его правая рука по-прежнему сжимала плеть. Мертвые раскосые глаза глядели в небо, из открытого рта выбежала тонкая струйка крови.

Вот он – враг, убитый ею! Но вместо торжества в душу Анфиски закралась жалость.

К Чернавке подбежал Фома, схватил ее за руку и потащил за собой.

– Нашла чем любоваться! – процедил он сквозь зубы. – Поганые вон опять разворачиваются для нового натиска. Эти нехристи стреляют метко. Охнуть не успеешь, как получишь стрелу в глаз!

– Это я… я убила его! – запинаясь, лепетала Анфиска. – Пятой стрелой убила!

– Теперь плакать над ним, что ли! – ворчал Фома. – Не дело это, Анфиса, военный строй покидать.

Половецкая орда еще дважды накатывалась на караван и всякий раз с потерями отступала в степь. В промежутках между нападениями половцев еще десяток ладей смогли добраться до спасительной воды. Оставшиеся на катках насады защищать было уже гораздо легче.

Однако у степняков вдруг пропала охота к нападению. Они стали подбирать своих убитых и раненых, к которым уже подбиралось пламя разошедшегося по ковылям пожара. Половцы сели на коней и дружно поскакали к дальним холмам, возле которых Днепр делает излучину. Там тоже были пороги.

– Те пороги неопасные, – успокаивал ратников Яков Залешанин, – их и по воде миновать можно. Надо только глядеть в оба!

Насады шли быстро, держась цепочкой один за другим, и все повторяли маневры головной красной ладьи.

С греческих и генуэзских ладей доносились громкие песни. Купцы радовались удачному избавлению от половецкой опасности. Дальнейший путь уже не казался торговцам столь опасным. Совсем скоро должен был показаться остров Хортица, а через три дня пути от него будет днепровский лиман. Последняя долгая стоянка перед переходом через Русское море.

– Эй, молодцы! – крикнул своим ратникам Василий. – Чего скисли! Ну-ка, запевайте, чтоб иноземцы не думали, будто мы токмо из луков стрелять горазды! – И первым затянул разудалую песню.