Добрыня продал свой дом в Переяславле и поселился в небольшом замке под Киевом, который входил в приданое его первой жены. Поскольку его развод с Забавой Путятишной задним числом отменили, никто не мог отобрать у Добрыни этот замок.

Возле замка располагалась деревушка, но Добрыня, сторонившийся даже собственной челяди из опасения, что тем могло стать известно о его позоре, никогда в этой деревушке не появлялся. Целыми днями он скакал на коне по окрестным полям и лесам, а вечером, усталый, возвращался в замок и после трапезы сразу же ложился спать, чтобы утром встать как можно раньше и вновь отправиться на конную прогулку.

Не таким Добрыня представлял свое возвращение из плена. Девять лет он мечтал о пирах с друзьями, о новых битвах с половцами, которым хотел отомстить за то, что они держали его в рабстве, и, конечно же, о ласках потерянной теперь для него Настасьи. И вот сейчас, когда его князь стал повелителем Руси, он, Добрыня, вынужден вести однообразную жизнь, нагонявшую на него глубокую тоску.

Все глубже Добрыня осознавал свою вину перед Мономахом. Он предал князя ради плотских утех, а в итоге и счастья не обрел, и доверие княжеское утратил. Однако и Мономах поступил с ним бесчестно. Князь мог бы откровенно поговорить с ним, прогнать из дружины, а он вместо этого предпочел тихо отправить Добрыню навстречу смерти или плену.

Нельзя сказать, чтобы Добрыня по-прежнему любил Настасью. За девять лет плена не было ни дня, когда бы он не вспоминал о ней, а теперь, спустя несколько месяцев, он почти уже ее забыл. Если и осталось у него в душе какое-то чувство к Настасье, то одна лишь злоба. Не мог Добрыня простить ей того срама, который пережил по ее вине.

Однако желание женских ласк, которых он не знал уже девять лет, так сильно пылало в Добрыне, что иногда он чуть ли не до смерти загонял коня, дабы забыться в бешеной скачке. Тем не менее своих служанок он сторонился, хотя многие из них явно были не прочь согрешить с новым хозяином. Но обычные ласки были ему не нужны, а требовать того, что было ему нужно, после пережитого позора Добрыня не осмелился бы. О новой женитьбе Добрыня и не помышлял – несмотря на всю свою злобу к Настасье, он понимал, что она была несчастна с ним, а значит, несчастной станет и другая. Ласки Марджаны, которых он так опрометчиво пожелал той теплой киевской ночью, легли на его жизнь каким-то страшным проклятьем.

И без того не слишком разговорчивый Добрыня почти не заводил бесед со своими слугами. Те, зная, что Добрыня побывал в половецком плену, объясняли его нелюдимость именно этим.

Однажды Добрыня все-таки решил проехаться по соседней деревне. Большинство крестьян были в поле, дорога, вдоль которой стояли дома, пустовала, и навстречу ему шла какая-то женщина с коромыслом. Это считалось недобрым предзнаменованием, но Добрыня лишь мрачно усмехнулся. Разве может с ним случиться что-то худшее, нежели то, что уже случилось? Даже смерть была бы для него избавлением, хотя, как христианин и воин, он не допускал и мысли о самоубийстве. Сам половецкий плен казался ему лучше нынешней его жизни. В плену у него была мечта о свободе; теперь он получил эту свободу, но не знал, куда себя деть.

Женщина поравнялась с ним, и Добрыня, присмотревшись, заметил, что она похожа на Яну, служанку Марджаны. Конечно, мало было общего у этой взрослой женщины с четырнадцатилетней девочкой, которая чуть не отравила его по приказу своей хозяйки, а потом помогла ему, но ведь Яна и не могла за эти годы не измениться.

Женщина тоже, кажется, узнала его и поставила ведра на землю. Добрыня спешился.

– Яна, это ты? – спросил он неуверенно.

– Да, – еле слышно ответила она.

– Яна! – Впервые за много лет на лице Добрыни появилась счастливая улыбка. – Ну расскажи, как ты, что с тобой было? Ты замужем?

– Нет, не замужем. Я с тех пор, как бежала тогда из Киева, скиталась по разным княжествам, замаливала грехи. Думала в монастырь пойти, да слишком уж волю люблю. Один священник дал мне отпущение грехов, но все равно душа томится. Не все ведь я ему сказала, ох не все. А потом потянуло к родным местам. Я ведь родилась и выросла в этой деревне. Рано осиротела, подалась в Киев и там на беду свою попала в служанки к Марджане. Хорошо, хоть ты вызволил меня из ведьминой кабалы.

Уже пять лет, как я снова живу здесь. В поле не работаю. Держу коров, коз, одежду шью для соседок. Этим и кормлюсь. Одна я, без родных, помочь мне некому.

– Что же ты замуж не вышла? – спросил Добрыня. – Неужто не сватался никто?

– Сватались, – ответила Яна. – И в других краях сватались, да и здесь тоже. Но куда мне замуж? Не девушка ведь я, да и грехи давят. А теперь мне уж двадцать семь, скоро никто и не возьмет.

Знала я, что ты здесь, в замке. Ты ведь человек известный – все о тебе говорят. Но не решилась к тебе пойти. Боялась, что забыл ты меня.

– Как я мог тебя забыть? А что еще ты обо мне знаешь?

– Что был ты много лет в плену у половцев, а теперь попал в опалу к великому князю Владимиру Всеволодовичу. Что жена твоя безбожная при живом муже вышла замуж за твоего друга, которого ты тогда спас. Неужто это все правда?

– Правда. Еще мать моя умерла. Хорошо, хоть успела меня дождаться, умерла у меня на руках. Один я теперь на свете, совсем один. Хотя… тебя вот встретил, так, может, и не один теперь.

Он неожиданно обнял Яну и горячо зашептал ей на ухо:

– Помоги мне, Яна! Одна ты можешь мне помочь. Околдовала меня твоя хозяйка своими шальными ласками. Не мог я уже без них жить и решил завести молодую жену, чтобы обучить ее этому. Прежнюю жену я не любил, и давно у нас с ней ничего не было. Тут покойный князь Святополк объявил награду тому, кто докажет ему смерть Марджаны. Я и рассказал ему все, а он в благодарность помог мне с разводом. Женился на юной девушке, пытался приохотить ее к Марджаниной любви, да ничего у Настасьи не получалось, и невзлюбила она меня крепко, а полюбила друга моего бывшего, Алешу. Тут и Мономах смекнул, что оказал я услугу врагу его закадычному. Послал меня проверять заставы, и угодил я в плен к половцам. А когда вернулся, жена моя уж обвенчана была с Алешей, митрополит же, готовый, как Марджана, все для князя сделать (прости меня, Господи, но правда ведь это!), признал наш брак недействительным, хотя сам ведь дал мне развод. Просто великий князь тогда был другой, а теперь сменился. Вот откуда все мои беды. Но по-прежнему не могу я прожить без этих ласк. Ты, помню, говорила мне тогда, что Марджана обучила тебя всему.

– Обучила, – кивнула Яна, краснея. – Не сказала я тебе тогда, постыдилась, но не всегда мне было у нее плохо. Нет, ее ласкать мне всегда было противно, не терплю я этот грех содомский. Но вот с мужчинами… часто мне было хорошо. Сначала все делала по принуждению, а потом во вкус начала входить. Вот о чем не сказала я тому священнику, тоже постыдилась. Большая это радость – когда от похоти саму себя забываешь. И потом часто я все это вспоминала. И гонишь от себя эти мысли, а никуда от них не денешься. Но только не былое я вспоминала (те мужчины и в памяти у меня стерлись – все были как на одно лицо), а представляла, что делаю это с тобой. Люблю я тебя, Добрыня, своего избавителя, – вот почему еще я замуж не вышла. Потому и в замок не ходила; боялась пуще смерти, что забыл ты меня и прогонишь. Все надеялась, что сам ты у нас в деревне появишься и меня узнаешь, молилась Богу об этом – и дождалась-таки. Так что могла бы я тебе помочь (и себе тоже), все бы тебе разрешила. Но это ведь блуд, грех… да нет, хуже блуда. Ни одна гулящая девка себе такого бесстыдства не позволит. Вижу, не избавиться нам с тобой от этих грешных мыслей, никогда не избавиться. Но надо молиться – и Господь простит нас. Может быть, простит.

– Зачем же быть нам несчастными?! – воскликнул Добрыня. – Не для того Господь позволил нам встретиться, чтобы мы были несчастны. Можем мы друг другу любовь и радость великую подарить, так неужто вместо этого станем жить в тоске? Разве угодно это Господу? И какой может быть блуд, какой грех, если любят друг друга двое, если повенчаны они перед Богом и людьми?

– Повенчаны? – переспросила Яна. – Да разве ты можешь обвенчаться со мной? Не ровня я тебе.

– Говорят, – произнес Добрыня, – что Мстислав Новгородский, сын Мономаха (лучший человек, которого я встречал), всю жизнь – а уж тридцать семь ему, на три года только моложе меня, – всю жизнь несчастлив из-за того, что расстался с простой девушкой, которую любил в юности. Так велел ему отец, и он послушался. А я, как уж сказал тебе, один на свете. И кто вправе мне указывать, ровня ты мне или не ровня?

Яна не верила своему счастью. Да и Добрыня тоже.

На следующий день они обвенчались в местной церкви, и в тот же вечер состоялась свадьба.

Были только челядь из замка и крестьяне из Яниной деревни. Никого из своих прежних друзей и товарищей Добрыня не пригласил.

Слуги не скрывали своей радости. Хозяин женится, в замке появится хозяйка, причем из простых, и жизнь должна пойти веселая.

«Горько! Подсластить бы надо!» – кричали гости, отхлебывая брагу, и Добрыня всласть целовал Яну в предвкушении ночных половецких ласк.

Но снова, как и тринадцать лет назад (он вспомнил вдруг: Яна моложе его именно на тринадцать лет), Добрыне показалось, что его целует Марджана.