Четыре дня, всего лишь четыре дня оставалось Мечеславу до мгновения, когда, взойдя на корабль, он отправится на родную землю. Часто билось в груди сердце в ожидании отплытия, неимоверно длинными казались эти дни, чувство нетерпения будоражило душу. Мечеслав, чтобы хоть чем-то занять себя, ходил по городу, прощаясь с ним и вспоминая памятные места. Вот и сегодня бродил он по Царьграду в раздумьях, пока ноги сами не привели его к дверям харчевни «Золотой вепрь». Мечеслав постоял перед входом, открыл дверь, вошел внутрь. Здесь почти ничего не изменилось. Все так же шумели посетители, играли музыканты, сновал между столами юноша в грязноватом хитоне. Осмотревшись, русс подошел к свободному столу, за которым сиживал он когда-то со своими друзьями. Окликнул прислужника, заказал вино, еду и попросил позвать танцовщицу Таисию.

Юноша-прислужник удивленно посмотрел на Мечеслава:

– Вы давно не бывали у нас, господин. Таисии здесь нет. После того как хозяин наш отдал богу душу, его жена выгнала всех танцовщиц.

– Ладно, ступай! – промолвил Мечеслав.

– Мечеслав! Ты ли это? – крикнул сидящий за соседним столом курчавобородый мужчина. Встал из-за стола, прихрамывая на левую ногу, направился к Мечеславу. – А где же други наши? Орм, Златобор? – громко спросил он.

Мечеслав поднял голову.

– Торопша! Здрав будь, друже! – воскликнул Мечеслав, вставая. – Жив, брат! – он крепко обнял старого знакомца, с которым пришлось побывать в сражениях и пройти через многие испытания. – А я ведь зашел сюда с надеждой повстречать кого из соратников. Садись, испей со мной чару! – сказал Мечеслав, приглашая друга к столу.

– Правильно зашел, наши нередко сюда ходят, как и в былые времена, да и я часто здесь бываю, оттого мы и свиделись. – Торопша сел напротив. Подбежал юноша, принес вина и два пустых кубка. Мечеслав, разлив вино по кубкам, с грустью в голосе проговорил:

– Хиосское… По нраву было вино это Орму. Нет боле его, и Сахамана нет, и Стефана, и Рагнара! Так-то, Торопша, никого боле не осталось из наших другов верных! Одни мы!

И была в его словах такая боль, что захлестнула она сидящего напротив Торопшу, сжавшего кулаки и опустившего голову. После недолгого молчания Торопша сказал:

– Ну что ж, вспомянем другов наших чарою!

Мечеслав, осушив кубок и утерев тыльной стороной ладони усы и губы, обратился к Торопше:

– Ты-то как?

– Да жив-здоров назло ворогам, – усмехнулся он. – Поранили меня агаряне, насилу выжил. По сию пору хромый хожу. А как излечился да окреп, пытался вновь на службу к базилевсу поступить, а кому калека нужен? Теперь и маюсь. А ты откуда? Куда путь держишь? Давненько я тебя не видывал.

– На Русь возвращаюсь, уже и с купцом, что к Днепру свои ладьи поведет, договор имеется, – ответил Мечеслав.

– Всяка птица свое гнездо любит. Знать, по пути нам с тобой. Я ведь тоже на Русь собрался.

– Думаю, упрошу я Гостяту Лепича, чтобы и тебя с нами взял.

Мечеслав наполнил кубки.

– Ну что, Торопша, будем здравы! – произнес он, поднося кубок к губам.

– Будем, друже Мечеслав! – вторил ему Торопша.

Так и сидели они, подымая кубки с вином, вспоминая сотоварищей своих, живых и павших.

Мечеслав и Дионисий стояли у ладьи, на которой шли последние приготовления к отплытию. Вот-вот должен был появиться Торопша, но он почему-то опаздывал. Мечеслав, тревожась, поглаживал бородку.

– Как быть, отец Дионисий? Вдруг не успеет товарищ мой? Как могу оставить его?

– Эй, ну что вы там? Где сопутник ваш? Вскоре отплываем! – крикнул им с ладьи Гостята Лепич, дородный новгородский купчина.

– Погоди, Лепич, авось объявится, – крикнул в ответ Мечеслав.

– Да годить-то больно некогда. Вона, другие ладьи уже отчаливают, – сказал купец.

Мечеслав в нетерпении смотрел в сторону города и наконец увидел поспешающего к ним Торопшу. С ним шла женщина. Они подошли ближе.

– Здравы будьте, Мечеслав, и вы, святой отец, – сказал Торопша и, обращаясь к Мечеславу, добавил: – Узнаешь? Ты ее отыскать хотел? Вот я и привел. Как узнала, что ты здесь и про нее спрашивал, да о том, что на Русь собрался, увязалась со мной. Мол, отведи меня к Мечеславу, и всё тут.

– Таисия?! – удивленно произнес Мечеслав. Перед ним стояла уже не та молодая веселая танцовщица, которую он знал раньше, а женщина, повидавшая нелегкую жизнь, но не утерявшая былой красоты. Она подошла к Мечеславу, пала перед ним на колени и зарыдала.

– Мечеслав, возьми меня с собой, умоляю тебя! Не могу я здесь больше, измучила меня жизнь грешная. Возьми меня, кем захочешь, буду тебе хоть сестрой, хоть служанкой, хоть рабыней твоей, – промолвила Таисия сквозь рыдания.

– Что удумала, вставай! – сказал Мечеслав, поднимая ее с колен. – Как же я возьму, ведь договорено у меня с Гостятой Лепичем, что троих мужей он с собой берет. Но я не забыл, я искал тебя. Это – тебе!

Он достал кошель с монетами. Таисия отпрянула:

– Не надо мне этого! Уехать хочу! Здесь погибну я! Ты же обещал помочь, если тяжело мне будет. А мне тяжко, господин мой Мечеслав!

– Вспомни заповеди Божьи, сын мой. Ближнего – возлюби, неимущему – помоги, – сказал отец Дионисий.

– Прав монах. Что ж, где три мужа поместилось, там и женке место найдется, хоть и не к добру баба в ладье. Ну да ладно, быть по сему, беру тебя, – сказал сошедший с ладьи Гостята Лепич, слышавший разговор.

Отчалившие ладьи покинули бухту Золотой Рог, вышли в Босфор, оставляя позади город Константина, гордо стоявший на европейском берегу и охранявший проход по Босфору в море Русское и в море Мраморное.

– Варяги плывут! – воскликнул один из гребцов, завидев несколько скандинавских кнорров и драккаров, идущих в Константинополь со стороны Мраморного моря.

– Видать, к царю ромейскому на службу будут наниматься, – сказал сидевший на веслах впереди Мечеслава гот, арианин из тех, что проживают в Таврии. Чуть позже Гостята рассказал, что гота этого он спас, будучи в Херсонесе, когда его преследовали по обвинению в ереси. После чего Мечеслава уже перестали удивлять настороженно-недовольные взгляды, которые он бросал в сторону отца Дионисия.

– Сказывал мне один старец, мол, ранее варягами нарекали племена славянского языка, что по морю Варяжскому жили около свеев, данов да мурманов, от них и Рюрик явился, от них вроде бы и племя русь на земли наши пришло. А ныне вот все народы тамошние варягами нарекли. Чудно! – сказал Гостята Лепич, а затем, задрав нос, словно охотничья собака, почуявшая добычу, крикнул: – Ставь парус! Суши весла! Лови ветер! Эй, тимоня! – обратился он к широкоплечему мужику, стоявшему у кормила. – Держись подале от ладьи киевской, а то ненароком потопим Сувора с его товаром!

Быстро и сноровисто сработали умелые ладьяры. Ветер, оживив и наполнив паруса, погнал судно вперед.

– Ой! – отпрянув от борта, неожиданно вскрикнула Таисия, любовавшаяся морем.

– Что ты? – спросил Мечеслав.

– Испугалась, – сказала она.

По обе стороны ладьи мчались, разрезая плавниками волны, большие рыбы со сверкающими на солнце черными спинами.

– То дельфины! Так этих рыб греки нарекли, – сказал новгородец. – Молвят, будто давным-давно жил на острове в море-окияне народ великий, и было ему имя дельфины. Богато жили дельфины. Остров их был весь в садах чудесных, земля родила там круглый год, и жили они в белокаменных дворцах, ели из золотой посуды. Кораблей же было у них видимо-невидимо, ходили они по морям бесстрашно и покоряли чужие земли и племена. Оттого и возгордились неимоверно, стали себя за богов почитать и властелинами мира себя нарекли. Разгневались боги, наказали их за гордыню. Остров их чудесный пучина морская поглотила вместе с градами и богатствами. Говорят, что по сию пору города те под водой стоят, и люди их видели. Народ же тот, лишив речи, боги обратили в рыб, кои так и зовутся – дельфинами. Скучают они по земле да по людям, потому и тянутся к человеку. Поняли вину свою, да поздно уже. Так и живет этот морской народ под водой.

Мечеслав стоял у конька и, слушая рассказ купца, разглядывал проплывающую мимо одинокую скалу, словно черный перст, торчащую из воды. Упрямые волны, пытаясь смести ее со своего пути, одна за другой наскакивали на каменный остров, но, разбиваясь о его твердь, превращались в белопенные фонтаны. Радимич вспомнил скалу, мимо которой проплывал двенадцать лет назад. Только тогда он был молод и плыл в другую сторону, полный надежд и ожиданий. Бросив взгляд на вершину скалы, Мечеслав увидел стоящих на ее вершине людей. Это были Орм, Сахаман, Стефан и Рагнар, они прощались, махая ему руками. Мечеслав зажмурился, потряс головой; когда он открыл глаза, людей на скале не было, видение исчезло. Подошел Торопша, спросил встревоженно:

– Что с тобою, друже? Раны щемят?

– Да так, почудилось, – ответил Мечеслав.

– Со мной то же бывало, когда шли мы по пустынным землям агарян. От зноя великого мнились мне озера, грады и леса наши русские, – сказал Торопша. Улыбнулся, слегка покачиваясь, отошел в сторону. Скала удалялась, превращаясь в маленькую, едва различимую точку у берега, а Мечеслав стоял и смотрел, как попутный ветер уносит ладью все дальше от ромейской земли. Земли, где оставил он могилку своей Мануш, сына Дементия, где пропали навсегда его верные други. Земли, где оставалась часть его жизни в шеститысячном войске руссов, покрывшем себя славой. Войске, которому Стефан дал громкое имя – Русский легион.