Мечеслав сидел на скамье во дворе дома, тяжкие думы угнетали его, предстоящая разлука с Мануш терзала сердце, но ничего нельзя было изменить. Византия не Русь, у нее свои законы. Боязнь того, что он может навлечь гнев стратига на беззащитных женщин, заставила его собираться в дальнюю дорогу.

Конское ржание, раздавшееся за забором, прервало его мысли.

«Видать, вновь ромей наведался! Не даст мне покоя этот посланец стратига!» – подумал Мечеслав, направляясь к воротам. Выйдя со двора, он увидел двух всадников. Один из них спрыгнул с коня. Воин снял шлем, по его могучим плечам, словно вспыхнувшее пламя, рассыпались длинные, начинающие седеть огненно-рыжие волосы.

– Орм! – воскликнул Мечеслав и бросился обнимать друга.

– Вижу я, ты не только жив, брат, но и здоров, как медведь! – смеясь и хлопая Мечеслава по плечам, сказал Орм. К ним подошел Злат и, поприветствовав Мечеслава, сказал:

– Не худое, как я погляжу, у тебя здесь житье!

– Не жалуюсь, – ответил радостный Мечеслав. – Заходите в дом, браты, заводите коней во двор, я их напою и корма дам. Добрые, погляжу, у вас кони, не иначе сам базилевс вам их даровал.

– А мы и сами с усами, можем коня, а то и пару себе приобресть. Слава базилевсу, мошна наша не пустеет, – ответил Злат.

Друзья сидели за столом, на который Мечеслав поставил кувшин с прохладным вином и нарезанный крупными ломтями свежий сыр. Он счастливо поглядывал на товарищей, радуясь встрече. Орм, держа в руке чашу, вел свой рассказ:

– Многое было, многое, бились мы с агарянами в Сирии, брали Эмису, были в Киликии и Антиохии, а ныне вот мимо этих мест идем. Велено базилевсом захватить владения иверийского правителя Верхнего Тайка. Сам-то Давид Куропалат, сказывают, помер, а земли свои завещал Василию. Вот мы к тебе и отпросились проведать, жив ли, здоров ли? Видим, здоров. Сбирайся в путь-дорогу, рать догонять будем! – закончил Орм свою речь.

– А что же не молвил ты о том, что полутысяча воев теперь под твоей рукой? Скоро Орм у нас патрикием ромейским станет! – сообщил Злат.

– Да угомонись ты, – недовольно сказал Орм.

– Рад за тебя, брат. А где Торопша? – спросил Мечеслав.

– Поранен был агарянами, не ведаем, выжил ли. Лекаря его вместе с другими ранеными в Селевкию отправили, – ответил Злат.

В это время дверь отворилась, и в комнату вошли Минодора и побледневшая при виде гостей Мануш.

– Здравствовать тебе, хозяюшка, долгие лета! Спасибо тебе за брата моего названого, за то, что не дала ты ему помереть! Дай бог тебе всяческих благ! – произнес Орм, вставая из-за стола и кланяясь Минодоре. То же сделал и Злат.

– Вот, прими от нас за доброту твою! – сказал варяг, протягивая женщине кошель с монетами.

– Не надо! – сказала Минодора. – То Господом Богом нашим завещано ближнему помогать, а монеты в храм отдай или больным, калекам да нищим раздай, – и, глянув на Мечеслава, продолжила: – Ты что же гостей так встречаешь, они проголодались, а на столе почти ничего нет! Сейчас я подам.

Мечеслав, подойдя к Минодоре и Мануш, с грустью в голосе сказал:

– Завтра утром я уезжаю. Если останусь жив, то через год обязательно вернусь и возьму в жены Мануш, чего бы мне это ни стоило! – Орм и Злат удивленно переглянулись. – И еще хочу поблагодарить тебя, матушка, за все, что ты для меня сделала! – Мечеслав взял и поцеловал руку Минодоры, Мануш, закрыв лицо ладонями, выбежала во двор.

– Иди к ней, – проговорила дрогнувшим голосом Минодора. Мечеслав выбежал следом за Мануш. – Что же вы стоите? Присаживайтесь к столу, – сказала Минодора, обращаясь к Орму и Злату.

Рано утром, лишь только первые солнечные лучи пронзили темное небо, Орм и Злат уже были на конях. Мечеслав осторожно, стараясь не потревожить сон спящей, подошел к Мануш, убрал прядь черных вьющихся волос с ее лица, нежно поцеловал ее висок и вышел из дома. Попрощавшись с Минодорой, вышедшей проводить друзей, Мечеслав вскочил на коня.

Всадники стали медленно отъезжать от дома. Они были уже на окраине селения, когда до них донесся крик Мануш. Мечеслав оглянулся. Мануш, простоволосая, босоногая, бежала за ними. Ком подступил к горлу Мечеслава, повернув коня, он поскакал назад. Мануш остановилась, в глазах ее стояли слезы. Мечеслав спрыгнул с коня и крепко обнял ее. Он был не в силах заставить себя разомкнуть объятия, понимая, что если не уедет сейчас, то не сможет сделать этого никогда. Но зная, что уезжать необходимо ради их будущего счастья, Мечеслав решился. Обхватил лицо девушки ладонями, поцеловал в губы и, отстранив от себя, взлетел на коня.

– Иди домой! Слышишь? Иди! Не мучай меня! Я люблю тебя! Люблю! – Конь под Мечеславом нетерпеливо бил копытом о землю. – Ты жди меня! Я вернусь! Слышишь, вернусь! – крикнул Мечеслав и помчал в сторону ожидающих его друзей. Он скакал все быстрее и быстрее, стараясь хоть как-то заглушить горечь. Ему вспомнилось, как расставались Сахаман и Аяна, и чем кончилось это для них. Тоска еще больше наполнила его сердце мучительной болью.

– Зачем возвращался? Плохая то примета, – сказал Злат.

– Вот язык-то змеиный! Чего балясничаешь! – зло оборвал его Орм.

Всадники, переходя с трусцы на рысь, прибавили ходу и уже вечером нагнали войско базилевса.

День заканчивался, солнце, отдавая людям свое последнее тепло, уходило на покой. Византийское войско, состоявшее из греков, исавров, руссов, армян, варягов, иллирийцев, англов, сирийцев и выходцев из других народов, после трудного и утомительного похода расположилось на отдых недалеко от Феодосиополя. В походном лагере кипела особенная жизнь. Раздавались команды, крики, смех, разноязыкая речь, стук топоров, дымили костры, доставались припасы, готовилась пища, наполняя воздух дразнящими запахами. Мечеслав сидел у костра, когда со стороны реки к нему подошел обнаженный по пояс Орм. Обтерев рубахой покрытые веснушками мощные плечи, фыркая от удовольствия, он начал мотать головой. Мелкие брызги полетели во все стороны, срываясь с его длинных волос.

– Вот водяной! Не тряс бы главою, костер потушишь, – сказал ему Мечеслав.

– А я и есть водяной, на воде в драккаре родился. Ты бы сам окунулся, а то в пыли весь, водица-то ой как хороша.

– И то верно, пойду да заодно и воды принесу, а то Злат запропастился, не иначе как опять пошел чего-нибудь добывать, – сказал Мечеслав, вставая.

– Погоди, брат! – остановил его Орм и, оглянувшись по сторонам, продолжил: – Прав оказался Сахаман. Не зря недолюбливал он Златобора, видать, чуял в нем недоброе. Не друг он нам, а пес ромейский, аспида мы меж собой пригрели. Я и ранее примечал, что часто он ромеев навещает, чуть что, в дело и без дела – у них шляется по стану. Но то не всё! Подошел ко мне недавно старик, невольник ромейский, из славян, уличей, Людимом его кличут, и поведал о том, что служит наш Златобор тайно господину его и за службу ту монетами плату берет.

– Вот переметчик подлый! – возмущенно произнес Мечеслав.

– И я про то. Пришел же старик ко мне неспроста, а от обиды горькой. Пнул подлый Златобор его ради забавы, да его же, славянина, и псом обозвал. А старик этот еще с князем Святославом в походы хаживал, под Преславом был ранен, ромеями в полон взят и продан. Пришел ко мне заступу искать, сказал об измене Златобора и просил из неволи его выкупить, чтобы мог он на родной земле помереть. Обещал я ему помочь, а пока указал слушать, о чем недруги будут молвить и что замышлять. Так вот, господина того старика Леонтием величают. – Мечеслав, услыхав знакомое имя, насторожился и глянул на Орма, и варяг, уловив его взгляд, подтвердил: – Вот и я, брат, думаю – не тот ли это Леонтий, что дружен был с купцом Смидом, которого я в Царьграде, если помнишь, зарезал?

– Худо это, Орм, – покачал головой Мечеслав. – Да только думаю я, не мог ли улич оклеветать Злата от обиды и имея от того пользу? Ведь обещал ты ему помочь с откупом. Рабство людей ломает, ты о том ведаешь, сам мне рассказывал.

– Верно молвишь, а потому порешим так; на заре отведем Златобора подалее от стана и дознаемся, что он есть за человек? Ну а коли слова улича правдой окажутся, то для продажной псины кол из осины, – зло сплюнув, сказал Орм.

– Что ж, брат, я с тобой! Ладно, пойду воды наберу.

Искупавшись и набрав воды, Мечеслав медленно побрел в сторону лагеря. Тяжкие мысли о возможном предательстве Злата одолевали его.

– Эй, русс, что за вино у тебя? – окликнул его на плохом греческом языке молодой воин-ивер. Он сидел на земле недалеко от места, где расположились по соседству станы иверийцев и варангов.

– То не вино, то вода, – ответил Мечеслав.

– Э! Разве настоящий мужчина пьет воду, настоящий мужчина должен пить вино. В этой чинчиле, – он нежно огладил небольшой запечатанный глиняный сосуд с узким горлышком, – вино, которое делал мой отец. Такое вино не пьют одиноко, его пьют с хорошими людьми, я сижу и жду хорошего человека, а ты, мне кажется, хороший человек. Прошу тебя, присаживайся, – проговорил ивер.

Мечеслав, принимая приглашение, присел.

– Почему ты один? Разве в твоем стане нет хороших людей? – спросил он.

– Есть. В моем стане много хороших людей, но есть и плохие, как, наверное, и в твоем.

– Ты прав, – согласился Мечеслав, вспомнив о неприятном разговоре с Ормом о Злате.

– Один я, потому что жду своего друга. Мы с ним из одного селения, вот и сговорились посидеть у реки, выпить вина, вспомнить родину. Азнаур послал его за сеном, он скоро придет… А ты хорошо говоришь по-гречески, видно, давно служишь у ромеев. Я тоже был в войске у Варды Склира, там и научился немного говорить, как ромеи, – сказал ивер, наливая вино в рог и подавая его Мечеславу.

– Что ж, выпьем за знакомство. Меня Мечеславом зовут, – сказал русс, взяв рог с вином рубинового цвета.

– А я Коста, – ивериец приложил руку к груди.

Из стана иверийцев послышалась переливающаяся многоголосием песня, летящая к горам, а от них все выше и выше к самому небу.

– Хорошо поют, красиво, – вслушиваясь, сказал Мечеслав.

– Это супрули – застольная песня. Я слышал, как поют руссы, тоже хорошо. Так давай, друг, выпьем за то, чтобы нам приходилось больше петь и меньше воевать, пусть чаще слышатся песни и реже звон мечей. Приносить смерть другому человеку – это плохо, – сказал Коста.

– Что ж, за добрые слова можно поднять чару, – Мечеслав осушил рог до дна. Терпкое, сладковатое вино напомнило ему вкус винограда, который он собирал вместе с Мануш и Минодорой. Приятная пьянящая влага прогнала тревогу, принесла покой, сняла усталость. Песня в лагере иверов затихла, теперь оттуда лилась музыка.

– Это звучат чонгури, пандури и чанги. О, если бы ты приехал ко мне в гости, в мое селение, расположенное недалеко от города Тбилиси, который основал царь Вахтанг Горгасал, то я бы познакомил тебя с человеком, лучше которого никто не может играть на чанги. Его завут Габо. Как он играет! – зацокав языком, сказал восторженно Коста, вспомнив свой дом.

– За твою родину и за мою! Пусть не знают они войн, неурожаев и мора! Пусть мирно, по-доброму живут люди в наших землях! – произнес Мечеслав, взяв снова наполненный ивером рог. Они выпили. Потекла меж ними беседа, тихая, дружеская и ничего, что говорили они по-ромейски и не всегда правильно произносили слова, это не мешало им. Хорошие люди всегда найдут общий язык, всегда поймут друг друга. Но не знали они, что над ними необратимо сгущаются черные тучи несчастья. Пока собеседники мирно разговаривали, недалече от них, в станах иверов и варангов, уже назревали кровавые события… Причиной их стал стожок сена, стоявший между иверийским лагерем и станом варангов.

Злат, увидев щуплого иверийского воина, тащившего охапку сена, подбежал к нему со словами:

– Эй ты, а ну отдай наше сено!

Ивер попытался объяснить, что это повеление азнаура, его господина, но Злат вырвал охапку и, бросив ее на землю, с силой оттолкнул противника, тот попятился, споткнулся о камень, упал на спину. Тут же вскочив на ноги, он начал что-то кричать в сторону своего лагеря. Из стана иверов прибежал богато одетый молодой воин с закрученными вверх усами, он и был тем самым азнауром, приказавшим принести сено. Его сопровождал коренастый ивер с бычьей шеей. За ним подоспели еще несколько воинов. Поигрывая плетью с красиво отделанной рукоятью, азнаур подошел к Злату, презрительно глянул на него и обернулся к воину, поднявшему шум. Спросив его что-то на своем языке и получив ответ, азнаур вновь повернулся к Злату, но теперь на его лице читалась неприкрытая злость. Завидев неладное, к ним подошел Орм. Встав между предводителем иверов и Златом, он примирительно поднял вверх руки.

– Остановитесь! Мы союзники, и раздоры нам не нужны! Решим все миром, забирайте сено, и покончим с этим! – дружелюбно улыбаясь, сказал Орм.

К месту ссоры, настороженно поглядывая на иверов, подошли несколько варангов.

– Кто ты такой, чтобы вмешиваться?! Поди прочь, наглец! – кинул в лицо Орму азнаур и попытался его оттолкнуть, чтобы подойти ближе к Злату, стоящему за спиной варяга. Взгляд светло-голубых глаз Орма стал ледяным. Воинов с той и другой стороны собиралось все больше, а взгляды их становились все более недружелюбными.

– Не делай этого! – сказал Орм, заступая дорогу иверу.

Лицо азнаура покраснело от гнева.

– Ах ты, упрямый осел! – крикнул он, его плеть рассекла свистом воздух, готовая обрушиться на голову Орма. Варяг перехватил руку противника и уже начал выкручивать ее, чтобы вырвать плеть, когда стоявший рядом с азнауром коренастый ивер ударил его кинжалом в грудь. Посмотрев на убийцу помутневшим взором, Орм стал оседать на землю. Стоящие за его спиной варанги подхватили падающее тело товарища. Азнаур с растерянно-непонимающим видом отшатнулся от скандинава. Орма бережно, поддерживая за плечи и голову, опустили на редкую молодую траву.

– Убили! Орма иверы убили! – разнесся над лагерем крик Злата. На минуту все затихло, лишь издалека доносился шум устраивавшегося на отдых войска. Услышав крик, Мечеслав на миг замер, недоуменно глянул на Косту, тот тоже ничего не понимал, вслушиваясь во внезапные крики. В лагере руссов снова прокричали, что убили Орма. Мечеслав, рывком поднявшись на ноги, помчался в сторону, откуда доносился нарастающий гул голосов. Подбежав к месту разыгравшейся трагедии, он увидел лежащего на траве Орма, упал перед ним на колени.

– Орм, что с тобой? Кто тебя? Не умирай, брат!

– Внемли, о чем говорить буду, – донесся до сознания Мечеслава, будто издалека, хриплый шепот Орма. – Умираю я. Мне бы покаяться… за грехи мои, за души, мною погубленные в битвах… За Руну с Эйнаром и Смида… Там кошель с монетами… раздели… в храм отдай, старика Людима из неволи вызволи… остальное передай родовичам моим… через Рулава-купца, что конем одарил, помнишь? Пусть камень рунный поставят. – Орм вдруг заговорил на родном языке, глядя в небо помутневшим взором. Мечеслав, подняв голову, вопросительно посмотрел на склонившихся над Ормом воинов.

– Он прощается, он готовится умереть, – сказал пожилой варяг.

Орм дернулся, стиснув зубы. Разорвав на себе рубаху, Мечеслав приложил ее к ране, от потери крови лицо скандинава стало почти белым. Мечеслав, имеющий познания в исцелении людей, понял, что он бессилен и ничем не сможет помочь другу. Орм, глянув на Мечеслава, тихо произнес:

– Уххожу – кх – своим – пре… – и вытянувшись всем телом, затих. Мечеслав осознал: Орм ушел, ушел навсегда! В голове русса зашумело, застучало, сознание помутилось.

– А-а-а-а! – закричал он не своим голосом. Выхватив из ножен дар Орма, нож, с которым никогда не расставался, бросился на ивера с закрученными вверх усами.

– А-а-а-а! – раздались голоса, и все русское воинство, все шесть тысяч, оружно и без, поднялись против иверов. Дрались ножами и тем, что попадалось под руку, но вскоре в дело пошли мечи, копья, секиры. Иверы, не ожидая такого натиска, отважно сопротивлялись, но вскоре побежали, покидая свой лагерь. Теперь их преследовали и ромейские воины, присоединившиеся к варангам. Мечеслав бежал с ножом в руке, с обезумевшим выражением лица, по пояс обнаженный, перепачканный кровью, он настигал одного за другим убегавших людей, ломал их сопротивление и убивал, убивал, убивал, нанося колющие и режущие удары, поражая человеческую плоть ножом, пуская в ход ноги и кулаки. Убивал, пока вдруг не остановился, наткнувшись на распростертое тело. Перед ним лежал Коста, голова его была пробита, остекленевшие, не видящие белого света глаза будто с упреком глядели прямо на Мечеслава; около него лежала чинчила, из которой тонкой струйкой вытекало вино. Как оказался здесь ивер, Мечеславу узнать было не суждено, но вид человека, с которым совсем недавно он пил вино, мирно разговаривая, отрезвил помутившийся разум русса. «Это вино делал мой отец, я взял его с собой в поход, чтобы выпить с хорошим человеком», – раздались в голове Мечеслава слова Косты. Он пал на колени у тела молодого ивера, горестные рыдания вырвались из его груди. В припадке ярости стал со злобой втыкать нож в землю, будто она была виновата в том, что случилось. Нет, это себя, себя он пронзал ножом, это по его, по его вине погибли люди!

– Будь ты проклят бог войны! Сколько? Сколько тебе надобно крови человеческой?! – неистово повторял Мечеслав но вскоре, обессилев, затих. Перед его глазами всплыли воспоминания давно прошедшей битвы, когда два войска сошлись и сраженье закипело по обеим берегам мелководной реки. Мечеслав до сих пор помнил эту ставшую красной от крови воду, обезображенные трупы и части тел, плывущие по течению.

Мечеслав очнулся, поднялся на ноги и побрел к лагерю, отрешенно глядя перед собой.

Вдруг он увидел Злата, собирающего монеты и драгоценные изделия, рассыпавшиеся из его кошеля во время схватки. Взгляд Мечеслава остановился на золотой ящерке с зелеными камешками вместо глаз. Это была та самая ящерка, что Орм подарил Сахаману. Теперь все встало на свои места, Мечеслав знал, кто предатель, кто выдал Стефана и убил Сахамана. Злат поднял голову, заметил, куда смотрит Мечеслав, схватил украшение и быстро сунул в кошель:

– Вот, чуть богатства свои не растерял.

Мечеслав, сдержав гнев, молча пошел дальше, туда, где лежал его побратим Орм. Его надо было похоронить.

Орма не стало, в сырой земле покоилось его тело, похороненное по христианскому обычаю, но не содеяно еще было дело, задуманное им при жизни. Теперь это должен был свершить один Мечеслав.

– Ну что, друже Злат, проводишь ли ты меня? – спросил Мечеслав.

– Отчего же не проводить друга доброго! Только зачем ты собрался войско покинуть? Ведь отдавали под твою руку дружину Ормову. Али по невесте своей затосковал?

– Дружина Ормова теперь твоя будет, ты же давно желал большим человеком стать. Войско же покидаю оттого, что невмоготу более проливать кровушку людскую! Нетопырь, и тот крови напивается. Все, наратился вдосталь! – промолвил Мечеслав. – Собирайся, Злат, пора, – добавил он.

Солнце поднялось высоко над землею, когда всадники, отъехав от лагеря, свернули с дороги в заросшую низкорослыми деревцами и кустарником ложбину.

– Ты это куда, далее дороги нет?! – спросил Злат Мечеслава. – Надобно было другим путем ехать! Али так короче?

– А потому я так поехал, чтобы не смогли меня вернуть назад в войско по твоему извету! – произнес гневно Мечеслав.

– Да ты что такое молвишь! – возмутился Злат, но, получив удар в лицо, упал с коня наземь. – Ах ты, пес! – крикнул он, вставая. Утерев разбитый нос, выхватил из ножен клинок. Мечеслав спрыгнул со своего вороного, обнажив меч, изготовился к бою.

– Нет, это не я пес, это ты пес, но даже псом назвать тебя не можно, оттого что псы верностью отличны, а ты змей подлый – гад! Изменил и другам своим, и братству воинскому, и Руси! Все продал ты за монеты и сам продался ромеям, дабы доносить о братьях своих по оружию. Это ты предал Стефана, это ты лишил живота Сахамана! Ящерка-то золотая, Ормом Сахаману даренная, выдала тебя. Сгубила жадность.

– Увидел, значит. Востроглаз ты больно, Мечеслав, оттого быть тебе, радимич, посечену, последуешь ты за сотоварищами своими, а почто сгубил я их, скажу. Не люб я вам был, за то и вас невзлюбил. Али позабыл ты, как Орм чуть не зарубил меня из-за булгарыни? А как Стефан осрамил меня перед всем людом Киевским, в грязь лицом бросая, ты тоже запамятовал? Не Сахаман ли надо мной надсмехался, как по морю плыли, не ты ли завладел танцовщицей Таисией? А она ведь люба мне была! – с ненавистью посмотрев на Мечеслава, сказал Злат. – Да, и ромеям я продал себя. А продал – и задорого! – потому что купцу варяжскому Смидке кун должен был немало, еще в Киеве. Повстречал он меня в Царьграде и о том напомнил. Мол, простит долг мой, да еще наградит монетой, коли окажу я ему помощь. Он свел меня с патрикием, тот и ныне здесь, в войске.

– Про патрикия твоего я ведаю, Леонтием его кличут. Я так думаю, это тот, что в Царьграде за нами призирал и коего видел я с тобою под Авидосом. Сказывай далее.

– Много же ты ведаешь, Мечеслав. Знать, не стоит тебе более на свете жить, – ответил Злат. – И не будешь! Но все было бы по-доброму, да прознал про мои дела Стефан через своих высокородных друзей. Тебе он тоже сказать пытался, я помешал разговору вашему, а потом битва за битвой, не до таких разговоров нам стало. Но патрикия Леонтия сразу же уведомил, кто есть Стефан и откуда он. А сам решил посечь его в бою под Авидосом, боялся, что он вернется к разговору обо мне. Но случилось так, что вместо него зарубил я мятежного воина и вроде как спас Стефана, потому, наверное, он и смолчал обо мне.

– Вот оно, значит, как было… – проговорил Мечеслав.

– Леонтий же брать его под стражу не стал, – продолжил Злат, не обращая внимания на слова Мечеслава, – страшился потревожить рать русскую, что победу базилевсу добыла, но в Царьграде выведал, кого Стефан навещает и с кем совет держит. Ну а как время настало, Леонтий донес обо всем базилевсу, принял Стефан кару по делам своим.

– Ах, ты…! – подался в его сторону Мечеслав.

– Охолонь, радимич, не все еще молвил! Сахамана тоже не я жизни лишил. Он сам на свою смерть наскочил. Стояли мы с Леонтием недалече от стана у самого брода, дела наши обговаривали, а тут он невесть откуда явился, знать, к вам путь покороче изыскивал. Меня признав, за оружие взялся, кинуться хотел, тогда Леонтий в спину мечом его ударил да в реку сбросил, – закончил Злат свой рассказ. – А теперь уходи прочь, покуда жив, иначе за другами своими последуешь! Иди, мешать не стану! – вдруг вскричал Злат.

– Мыслю, неспроста ты меня отпускаешь, не иначе опять подлость задумал. Эх, Златобор, зависть, злоба и жадность помутили твой разум, оттого позабыл ты, сколь раз спасали мы тебя от гибели неминучей, – сказал с укором Мечеслав.

– Ежели бы не помнил я добра, то давно бы вас со свету изжил! Плату за ваши жизни я от Смидки-варяга получил, не зря он мне столько лет снился, требовал обещание выполнить. А покаяться я хотел пред вами, когда вы меня из пропасти вызволили, да посмеялся надо мною Орм! За то, видать, и поплатился жизнью! И ты поплатишься, ежели не уйдешь, меня ведь искать будут, – произнес Злат, лицо его побледнело от злости.

– Не будут; перед тем как покинуть стан, молвил я всем, что ты со мной на Русь подался! Так что не будет тебе прощения! Настало твое время за все ответ держать и за измену: и за смерть другов моих, – сказал спокойным голосом Мечеслав, приближаясь к Злату. Злат с проворством, которого не ожидал от него Мечеслав, бросился на радимича. Мечеслав едва успевал уворачиваться и отбивать сыпавшиеся один за другим удары. А рука у киевлянина была крепкая, но и Мечеслав был не юнец безусый, и вскоре Злат, тяжело дыша, отскочил от Мечеслава. Радимич шагнул к нему. Злат попытался нанести колющий удар. Как молния сверкнул в воздухе меч Мечеслава, длань Златобора с зажатым в ней мечом упала на траву, орошая ее красными сгустками крови. Злат вскрикнул, посмотрел безумными глазами на кровоточащий обрубок, стал пятиться, споткнулся о корень дерева, торчавший из земли, упал. Полный спокойствия, к нему неторопливым шагом подошел Мечеслав с окровавленным мечом.

– Это за Сахамана! – промолвил он.

– Пощади! Пощади меня, Мечеслав, не лишай живота, я отдам тебе все, что имею! Прости! Прости меня! – кричал Злат.

– Ты даже умереть не можешь, как воин, а ведь в тебе русская кровь течет, и в битвах ты средь первых был, смерти не боялся, али богатства нажитого тебе жаль! Будь до конца воем. Встань!

Злат поднялся на ноги и, глядя на Мечеслава горящими глазами, растягивая слова, сказал:

– Верши свой суд, Мечеслав! – его голова склонилась. Меч взлетел вверх, на миг рука Мечеслава дрогнула, но затем карающее железо стремительно стало опускаться вниз.

– Это за Стефана! – прошептал радимич.

«Опять кровь! Это последняя!» – глядя на свой окровавленный меч, подумал Мечеслав. Взобравшись на вороного, взяв за повод коня Злата, Мечеслав выехал на дорогу, ощущая в душе пустоту и холод.