Десять долгих лет минуло с той поры, как русские воины, покинув Киев, прибыли в Царьград. Многие из них вернулись в края родные, многие сложили свои буйны головы на полях бранных, служа за серебро и злато ромейскому царю Василию. Те же, что остались в живых на земле чужой, прошли через битвы с мятежниками, болгарами, иверами и воинами Фатимидов. Прошли через болезни, лишения, изнуряющую жару, холод, пронизывающий ветер, преодолевая бурные реки, дремучие леса, непреодолимые горы, минуя разрушенные города и разоренные села, через раны и смерть, теряя в кровавых битвах своих соратников. Погиб под Хрисополем Рагнар, где-то в застенках темниц базилевса пропал Стефан, пал в битве с болгарами славный ярл Карл Сигурдсон, умер от неведомой хвори тысячник Ставр Милутич, насилу спасли от смерти раненного стрелою Орма. Они шли, и было их шесть тысяч, великий киевский князь Владимир постоянно пополнял их число. Вот и сейчас, пройдя город Мелитену, они приблизились к границе Сирии.

– Слыхивал ли? К нам новые воины из Руси прибыли вместо тех, что полегли в последней битве с агарянами, – сказал Злат, обращаясь к Мечеславу.

– Что молвят? Что там у нас деется? – спросил Мечеслав.

– Да что молвят… Киев-град строится, все краше становится, а после того как Перуна в Днепр низвергли да люд киевский окрестили, стали там храмы христианские во множестве возводить. Одно неладно: печенеги покою не дают, города да веси наши разоряют, людей в полон уводят. Только ныне тяжко им стало Русь зорить: Владимир на рубежах валы насыпал, стены поставил, да городцы, острожки построил, а перед ними засеки, заставы, засады да дозоры наши. Но сколь печенегов не бьют, все одно они на Русь нагоном ходят.

– Думу я думаю, а не пора ли нам на родину подаваться? Сестру я так и не отыскал, что мне здесь? Да и ты, чаю, добра скопил немало. А? Кликнем с собою Орма, да и вернемся. Намедни мне во сне привиделось, я в избе нашей за столом сижу и слушаю, как за оконцем девки песни поют. Так поют, что аж сердце сжимается, а возле матушка стоит, меня угощает да приговаривает: «Возьми вот, Мечеславушка, хлебушка, отведай, давно ты его не едывал, давненько нас не проведывал». Взял я хлебец свежеиспеченный, разломил, а от него такой дух добрый пошел, что почуял я, будто явь это, а не сон, вот тут-то я, друже, и проснулся. Эх, на родной сторонушке и помирать легче! – задумчиво промолвил Мечеслав.

Годы потерь, переживаний и тяжкой ратной службы пали на лицо тридцатидвухлетнего Мечеслава первыми морщинами, а на тело – многочисленными шрамами. Южное солнце и ветры задубили кожу, сделали ее более темной, и если б не русая бородка и волосы, то трудно было бы признать в нем северного воина.

– Помирать нам ни к чему, а вот на Русь уходить пора. Серебра и злата мы немало скопили, на земле Царьградской не последними людьми ходим, а на Руси еще бо́льшими станем! А?! – сказал Злат, заглядывая Мечеславу в глаза.

– Да, пора! Утомился я. А как подумаю, что нет у меня там никогошеньки, ни родовичей, ни избы… Эх! – с грустью в голосе произнес Мечеслав.

– Не печалуйся, друже, избу поставишь, девицу себе сыщешь, а коли нет, так Таиську, танцовщицу свою, с собой заберешь, – сказал, посмеиваясь, Злат, но, заметив суровый взгляд соратника, осекся.

Мечеслав не испытывал к Таисии любви, но все же она была желаннее других женщин и во время их нечастых встреч хоть немного согревала грубеющее год от года сердце воина.

– Что-то Орм запропастился. – Мечеслав снял с пояса подаренный Сахаманом небольшой кожаный бурдючок, украшенный медными бляшками, отпил из него глоток воды. Утолив жажду, он с тоскою подумал: «Это все, что осталось у меня от Сахамана, да еще кривой нож и кошель с монетами, оставленные у знакомого купца в Царьграде, кои надобно по возвращении на Русь передать Аяне, если она еще жива». Можно было передать их через купцов, но сердце противилось этому, не мог отдать их чужому человеку, мало ли… Чувствовал, сам должен вручить. Он скажет Аяне, что Сахаман погиб, как воин. Но не скажет, что кто-то из своих убил его подло, в спину. До сих пор Сахаман оставался не отомщенным, от этой мысли сердце Мечеслава постоянно кровоточило. Он вновь вспомнил, как все это было.

Это случилось через два года после битвы под Авидосом, во время похода базилевса Василия на болгар. Император стремился отомстить им за страх, пережитый в горах Фракии, где болгары в самом начале его царствования нанесли ему тяжкое поражение, и Божественному пришлось спасать свою жизнь позорным бегством. Что ж, тогда он был молод, неопытен и зависим, теперь же, возмужав, одержав несколько побед над мятежниками внутри страны и обретя уверенность, решил расправиться с давними врагами империи. Под его рукой было сильное, опытное и победоносное войско, в Македонии ему удалось разбить болгар и даже взять в плен их царя Романа. Мечеслав видел, как его с поникшей головой привели к византийскому императору. Василий приказал ослепить на глазах Романа сто человек, а сто первому оставить один глаз, чтобы он мог сопроводить слепцов к полководцу болгарскому Самуилу, который, не желая покоряться базилевсу, опять собирал войско против него. Василий повелел передать ему, что в следующий раз он ослепит всех болгар, взятых в плен. Один из христианских священнослужителей попытался воспрепятствовать жестокому наказанию, укорив Василия в том, что среди болгар есть христиане и грешно так обращаться со своими единоверцами. Император ответил, будет ли лучше для ромеев, если болгары перережут их всех, как свиней? После таких слов священник сник, не зная, что ответить. Василий внимательно всмотрелся в лицо того, кто пытался оспорить его приказ, и, грозно сверкнув очами, сказал:

– Я знаю тебя! Ты состоишь в родстве с братьями Мелиссинами, что были с Вардой Фокой. Может, и ты был заодно с ними? Может, и тебя следует ослепить вместе с болгарами?!

Священник вздрогнул и ответил выдающим волнение голосом:

– Нет. Я служу Богу.

– Служить Богу значит служить мне, так как я есть избранный Богом повелитель! Запомни это. Я дарю тебе жизнь. А теперь уберите его с глаз моих! – приказал Василий. Мечеслав и еще двое воинов, подчиняясь приказу, увели слугу божьего подальше от гневных очей императора. Мечеслав до сих пор помнил лицо этого священника, который в слезах молился на коленях, слыша крики ослепляемых.

Тогда ни Мечеслав, ни священник не знали, что Василий сдержит свое слово и через двадцать три года, в 1014 году от Рождества Христова, безжалостно ослепит пятнадцать тысяч плененных болгар. Божественный уйдет в вечность и останется в памяти людской под именем Василия Болгаробойцы.

А вечером после первого ослепления болгар в лагере базилевса шумно праздновали победу. Мечеслав, Орм, Злат и Торопша молча ужинали у костра. К ним подошел молодой ратник из вновь прибывших руссов, сказал:

– Там вас спрашивает какой-то конный воин, говорит, Сахаманом зовут.

– Так приведи его! – горячо воскликнул Орм.

Вскоре, ведя под уздцы коня, появился Сахаман. Друзья обнялись, порадовались встрече, присели у костра, налили в чары вина.

– Здрав будь, брат Сахаман! Давненько мы не виделись. Сказывай, где бывал? Что видывал? Смотрю я, и не катафракт ты уже, – спрашивал Орм.

– Да что молвить? Видывал то же, что и вы, а из катафрактов сам ушел. Вершник я вольный, быстрый, скушно мне в общем строю скакать да таскать на себе и на коне бронь железную. Чую, неповоротлив стал, не по мне это… Ныне я у старого знакомца, что меня под Авидосом от смерти спас, конным лучником служу. К вам же, други, явился, чтобы попрощаться.

– Это что же, видать, опять тебя далече отсылают? – спросил Мечеслав.

– Да нет, погостил я у царя ромейского, хватит… Три года, на которые Аяне зарок давал, истекли, пора на Русь возвращаться. Путь на родину и плату у старшого возыму, соберусь и еще раз наведаюсь к вам, тогда и решим, может, кто и из вас со мной надумает?

– Что ж, друже, пусть будет добрым твой путь, – поднял Орм чашу с вином.

Друзья, дружно выпив за добрую дорогу и здравие Сахамана, продолжили разговор.

– Быть нам с тобою в пути али нет, о том будем думу думать, а пока прими от меня, – сказал Орм, доставая из калиты мешочек с монетами.

– И от меня тоже! – сказал Мечеслав, протягивая свой кошель.

– Зачем вы! Не надобно мне! – проговорил смущенно Сахаман.

– То не тебе, то невесте твоей Аяне в подарок, да и в пути, если что, сгодится. И не перечь! – пресек Орм попытку Сахамана отказаться. – И еще вот, – он снова залез в калиту, достал тряпицу, развернул. Осторожно, словно боясь сломать грубыми пальцами, взял золотую нагрудную подвеску в виде ящерки с зелеными камешками вместо глаз, протянул Сахаману. – Возьми, я ее у булгарского купца купил для своей… – Не желая бередить душевную рану Мечеслава, Орм не произнес имени Рады. – Бери.

Сахаман принял подарок, вынул из-за пояса кожаный шнур и, соединив два конца, привязал к нему подвеску.

– У сердца хранить буду дар твой, чтобы не потерять, – сказал он, надев украшение на шею.

– Пойду я, вина принесу, – сказал, вставая, Злат. Сахаман посмотрел ему вслед, а затем, переведя взгляд на Орма и Мечеслава, взволнованным голосом произнес:

– Благодарствую, други, за доброту вашу, за дружбу верную!

Вынув из-за пояса нож с изогнутым лезвием и рукоятью, сделанной из рога неизвестного Мечеславу степного животного, протянул его Орму, который с благодарностью принял подарок. Затем, встав, Сахаман подошел к стоящему на привязи коню и, покопавшись в торбе, притороченной к седлу, вынул оттуда небольшой бурдючок, искусно изготовленный из кожи. Подойдя к Мечеславу, он преподнес ему свой дар и, глядя на друзей, сказал:

– Дозвольте вручить вам эти вещи, изготовленные в землях, где я родился, на добрую память обо мне! Пусть послужат они вам, как служили мне!

– А вот и вино! – сказал появившийся Злат. Разлив вино и осушив чаши, друзья стали прощаться. Сахаман вскочил на коня, махнул на прощание рукой и, крикнув:

– Свидимся еще, други! – ускакал.

В полдень, на третий день после посещения Сахаманом лагеря, когда войско базилевса после победы над болгарским царем Романом готовилось вернуться в Константинополь, к Мечеславу подбежал встревоженный воин, приводивший к ним Сахамана.

– Там ваш знакомец! Тот, что гостевал у вас! Только не живой он! – выпалил он запыхавшимся голосом.

Его слова не сразу дошли до сознания Мечеслава и присутствующих при этом воинов.

– Где?! – воскликнул Мечеслав, наконец осознавший, какую страшную весть принес ему этот человек.

– Там, у реки.

– Веди! – Мечеслав направился за ним, веря и не веря.

За последнее время он видел множество смертей, но смерть Сахамана оглушила его, лишив на короткое время воли и самообладания. Выйдя из лагеря, Мечеслав и молодой воин направились к протекавшей неподалеку небольшой быстрой речке, на берегу которой уже собралось несколько десятков воинов. Сахаман лежал на прибрежных камнях, куда его вынесло течение. Мечеслав склонился над телом друга, вглядываясь в лицо, которое уже успели обезобразить смерть и вода, он тешил себя надеждой, что это не Сахаман, но это был он. Подошедший Орм внимательно осмотрел рану:

– Его ударили в спину. Мечом!

«Кто это сделал?! Кто так подло лишил Сахамана жизни?! – метались мысли в голове Мечеслава. – Кошель и оружие при нем, выходит, убили не ради наживы. Ужель из-за коня? Но Сахамана не так-то просто свалить с коня и убить. Только увидев знакомого ратника, он мог сам спешиться и в разговоре с ним повернуться незащищенной спиной. Значит, свои? За что? Я должен найти и покарать злодея!» – думал Мечеслав, но понимал, что времени на это у него нет, войско ромеев уже начало покидать лагерь.

Неожиданно толпа, стоявшая вокруг тела Сахамана, расступилась. Четверо мадьяр, находившихся на службе в одном из отрядов базилевса, и русский воин из недавних наемников-варангов подошли к друзьям, ведя в поводу коня Сахамана.

– Насилу изловили, вдоль берега скакал да ржал, как будто звал кого. Видать, сотоварища вашего конь, – сказал русс. Мадьяры, стоявшие за ним, согласно кивали головами. Мечеслав с подозрением глянул на воинов, приведших коня, теперь он всех подозревал. Вдруг конь, вырвав повод из рук державшего его мадьяра, встал на дыбы, а затем рванулся к телу хозяина. От неожиданности воины подались в стороны. Орм, вовремя почувствовавший опасность, успел оттолкнуть растерявшегося Мечеслава. Только быстрота одного из воинов, вцепившегося в повод, спасла друзей, но все же конь успел сбить с ног Злата. С трудом успокоив коня, мадьяры по просьбе Орма увели его. Мечеслав стоял, неотрывно вглядываясь в лицо павшего друга.

– Пора, Мечеслав. Сахамана нам уже не вернуть! Схоронить его надобно, – тихо проговорил Орм и положил руку на плечо Мечеслава.

Злат и Орм при помощи других воинов подняли тело Сахамана и на плаще понесли к лагерю. Похоронив товарища, друзья вместе с остальным войском двинулись в сторону Адрианополя. В пути, на одном из привалов, Орм сказал Мечеславу:

– Ты на мадьяр да на русса подозренья не держи, я с ромеями, кои видели, как мадьяры коня ловили, речи вел, не виновны они. И вот еще, подарка моего на нем не было… Может, река унесла?

– Или убийца, – добавил Мечеслав.

– Верно… – задумчиво произнес Орм, – а кошель с монетами и нож, подаренный мне Сахаманом, надо вручить его невесте.

Мечеслав, на миг представивший Аяну, ожидающую Сахамана, в бессильном гневе сжал кулаки.

С той поры Мечеслав корил себя за то, что так и не разыскал убийцу своего друга. Отпив еще глоток из сосуда, подаренного Сахаманом, он поднял голову, глянул на ярко светившее в небе солнце. «Оно, наверное, знает, кто лишил жизни Сахамана. Эх, если бы могло оно поведать мне о том!» – подумал он.

Солнце знало убийцу. Оно видело, как Сахаман скакал, торопясь повидать своих товарищей перед возвращением на Русь. Решив сократить путь, идущий вдоль излучины реки, на другом берегу которой находился лагерь, он слез с коня и, ведя его за собой, направился через заросли кустарника к броду. Войдя в заросли, он заметил, как вдруг насторожился, запрядал ушами и стал жадно втягивать ноздрями воздух его скакун. Значит, где-то неподалеку был либо зверь, либо человек. Сахаман прислушался и уловил приглушенные голоса. Привязав коня к деревцу, он потихоньку подбирался ближе и вскоре уже стал различать ромейскую речь. Один из голосов показался ему знакомым, и этот голос требовал вознаграждения за услугу, имя которой – измена. Сахаман осторожно раздвинул ветви высокого кустарника, увидел предателя и узнал его. В пылу охватившего его гнева он выскочил из зарослей на небольшую поляну, где стояли говорившие.

– Ты?! – крикнул он обладателю знакомого голоса. – Ты, кто назывался братом, ты, кто был нашим другом, ты подлый шакал, ты умрешь! – срывающимся голосом проговорил Сахаман, хватаясь за рукоять хазарской сабли. Но в это время острая боль в спине помутила его сознание, изо рта пошла густая красная кровь, в глазах потемнело. Пронзенный мечом со спины, он замертво упал на землю.

– В реку его! Быстро! – проговорил тот, кто убил Сахамана.

Солнце о многом могло бы поведать Мечеславу. Светило видело, как душегубы волокли тело его друга к реке, как один из них, не совладав с жадностью, срезал кожаный шнур с украшением в виде ящерки, как спешно, боясь быть увиденными, бросили труп в воду, как бежали, заслышав топот копыт коня Сахамана, оборвавшего повод и мчавшегося к месту гибели хозяина. Солнце видело лица убийц, но оно не умело говорить.

Размышления Мечеслава о прошлом прервал подошедший сзади Орм.

– Видите впереди горы? – сказал он, обращаясь и к Злату. – Нам надо преодолеть их. Тропа через перевал узка, для прохождения тяжела, да и засады на ней могут быть. Решено вперед дружину малую послать, дорогу разведать и закрепиться в сельце, что на той стороне перевала. Там будем оборону держать, пока остальное войско не подойдет. Охотников велено из наших воев набрать. С нами отряд ромеев пойдет и проводники, они путь укажут. Завтра и двинемся.

Утро выдалось пасмурное и ветреное, воины цепочкой взбирались по каменистой тропе. Скалы грозно нависали над ними. Отряд не успел проделать и половины пути, когда начал моросить мелкий дождь. Тропа стала скользкой и еще более опасной.

Ближе к полудню отряд достиг вершины, оставалось только обогнуть скалу, напоминающую контурами голову орла, задранную вверх. Огромная глыба нависала над тропой, проходившей по самому краю пропасти, за этой глыбой был спуск в долину, где, по словам проводников, находилось селение, в котором они должны были закрепиться. Мечеслав неторопливо, сберегая силы и стараясь не смотреть в пропасть, шел по тропе, цепляясь одной рукой за выступы скалы. Впереди, отдуваясь, шагал Злат. Вдруг он качнулся, вниз покатились камни. Мечеслав, падая на тропу, успел ухватить его за руку, другой рукой Злат чудом уцепился за каменистый край обрыва, его погрузневшее за прошедшие годы тело висело над пропастью.

– Держись! – крикнул Мечеслав, чувствуя, что пальцы ослабевают, а сил остается все меньше. Орм, шедший впереди Злата, вовремя успел вернуться и прийти на помощь.

– Стопами! Стопами найди опору! – прокричал варяг, хватая Злата за руку.

Злат с трудом нащупал ногами выступ, оперся на него.

– Тянем! – сказал Орм Мечеславу. Потащили одновременно, но в какой-то миг тяжелое тело товарища их самих потянуло в пропасть. Мечеслав уперся коленями в каменную твердь и начал вставать, пытаясь вытащить Злата. Неожиданно ноги скользнули на влажных камнях; уже падая, он из последних сил рванул Злата на себя. Через мгновение все трое обессиленно сидели на тропе, прислонившись спинами к холодной каменной плоти скалы.

– Ввек не забуду, браты! – прохрипел Злат. – Покаяться должон я пред вами.

– В чем каяться-то? В том, что злата у тебя в мошне да дерьма в брюхе изрядно? То мы чуяли, покуда тебя из пропасти тянули. Подымайся, пора далее следовать, – сказал Орм, вставая.

– Ну что ж, коли так… – промолвил Злат, и они двинулись дальше.

К вечеру передовой отряд, в котором были Орм, Мечеслав, Злат и Торопша, спустился в долину и был сразу же замечен вражеским охранением, расположившимся в одиноко стоящей на краю селения каменной башне. Дюжина всадников, выехавшая навстречу им, пустив несколько стрел, спешно ускакала прочь, не дав боя. В селении остались только жители. Их, беззащитных, начали грабить воины базилевса. Мечеслав, пробегая мимо одного из домов, услышал крик женщины.

– Что вы делаете! Вы же христиане, как и мы! Оставьте ее! Помогите! – донеслись до него слова, произнесенные на греческом языке. Мечеслав вбежал через распахнутые ворота в небольшой дворик и рывком отворил дверь жилища. В тускло освещенной комнате он увидел трех ромейских воинов, двое из которых, повалив на пол юную черноволосую девушку, срывали с нее одежду. Третий удерживал в углу кричащую женщину, приставив к ее горлу лезвие меча.

– Замолчи, или я перережу тебе горло, – шипел ромей.

Мечеслав, бросив на пол щит и меч, подбежал к воинам, пытавшимся изнасиловать девушку. Схватив одного из них за ворот, он отшвырнул его в сторону, тот ошалело, ничего не соображая, с удивлением поглядел на неизвестно откуда взявшегося варанга. Кулак, как таран, врезался в лицо насильника, он со стоном свалился на пол. Второй насильник, вскочив на ноги, пытался напасть на Мечеслава, но, получив удар ногой в живот, отлетел к стене. Их товарищ, оставив женщину, которую стерег, бросился на Мечеслава с мечом. Мечеслав, перехватив его руку на взмахе, чуть присел, взял в захват колено, распрямился и перебросил через себя. Лежавший у стены воин, получивший удар ногой в живот, поднялся и шагнул к Мечеславу, пытаясь продолжить борьбу. Мечеслав быстрым движением поднял с пола свой меч и, приставив острие к его груди, сказал:

– Забирай приятелей и забудь сюда дорогу.

Ромей со словами: «Пойдем, пойдем отсюда, чего связываться с безумными варварами!» – помог подняться своим товарищам. Все трое, постанывая и ворча, покинули жилище.

Девушка, подбежав к женщине, испуганно прижалась к ней, прикрывая разорванной одеждой обнаженное тело. Они так и стояли, обнявшись, настороженно поглядывая на светловолосого воина, не зная, чего от него ожидать. Только теперь Мечеслав обратил внимание на красоту девушки. Из-под тонких черных бровей на него смотрели большие миндалевидные глаза, обрамленные длинными ресницами. С легкой горбинкой нос и красиво очерченные губы придавали благородство ее слегка смугловатому лицу, а черные, цвета воронова крыла, волосы волнами ниспадали на ее плечи. Это была другая, доселе невиданная Мечеславом красота, иная, чем красота не забытой им до сих пор Рады. Немало женщин встречалось на его пути за последние десять лет, но ни к одной из них не испытывал он любви, даже к танцовщице Таисии, которую посещал всякий раз будучи в Константинополе и которая с нетерпением ждала их встреч. Мечеслав не мог объяснить себе всех чувств, нахлынувших на него, не мог разобраться, он лишь стоял и, как завороженный, глядел на девушку. Во дворе послышались шаги. Мечеслав, опомнившись, смущенно отвернулся. Дверь отворилась, в комнату один за другим вошли два варяга.

– Этот дом моя добыча! – сказал строгим голосом Мечеслав. Воины согласно кивнули головами. Один из них, глянув на женщин, ухмыльнулся и с иронией в голосе сказал:

– Что ж, хороша добыча!

Мечеслав сурово глянул на них из-под нахмуренных бровей:

– Увидите Орма, передайте ему, что он найдет меня в этом доме.

– Конечно, скажем, тебе одному с двоими не совладать, – сказал ухмылявшийся воин, и варяги, посмеиваясь, покинули жилище.

– Не бойтесь, вас никто не тронет, – сказал Мечеслав женщинам и вышел из дома, прикрыв за собой дверь. Он сел на скамью, стоящую у стены, устало привалился спиной к прохладным камням строения.

Стемнело. Мечеслав глядел на появившиеся в небе звезды, а перед его глазами вновь и вновь всплывал образ девушки, находившейся в доме. Где-то вдалеке раздавались голоса подвыпивших воинов. Звезды в глазах Мечеслава постепенно стали мутнеть, расплываться, отяжелевшие веки сомкнулись.

Проснулся он оттого, что чья-то рука коснулась его плеча. Мечеслав, чуть приоткрыв глаза, увидел стоящую над ним девушку из дома. «Какой ладный сон!» – подумал он и снова закрыл глаза, но, поняв, что это не сон, вскочил на ноги. С удивлением и восхищением смотрел он на нее, успевшую переодеться в новую одежду.

– Здесь холодно, – тихо сказала она. – Мы разожгли очаг и приготовили еду. Проходите, просим вас.

Они вошли в дом. Женщина, по всей видимости, мать девушки, пригласила его к столу. Мечеслав сел на скамью, положив руки на колени. На столе горела маленькая лампадка и огарок свечи, освещавшие кувшин с вином, чашу и широкое, в половину Мечеславова щита, блюдо, на котором лежали лепешки, две золотистые луковицы, сыр, несколько яблок, кусок ветчины величиной с кулак. На стол была поставлена и глубокая посудина с дымящейся густой похлебкой, от которой исходил дразнящий аромат специй.

– Угощайтесь, – проговорила мать девушки. Мечеслав спросил:

– А почему вы не садитесь?

– Нет, нет, мы сыты! – ответила женщина. Мечеслав, глотая слюну, смотрел на стол голодными глазами, но что-то мешало ему приступить к еде. Его выручил ввалившийся в жилище Орм.

– Вот ты где! Вижу, не худо устроился, – пробасил варяг и, увидев женщин, поздоровался.

– Присаживайтесь к столу, угощайтесь, – пригласила хозяйка.

Орм перекрестился, сел.

– Кушайте! Кушайте! – засуетилась женщина, ставя на стол еще одну чашу и пододвигая еду поближе к воинам.

– Ты, хозяйка, не беспокойся, мы быстро, – сказал Орм по-ромейски и, повернувшись к Мечеславу, добавил на славянском: – Недосуг нам, друже, пиры пировать, поутру далее последуем. Вона, и светать уже начало.

Перекусив, друзья засобирались. Женщина, подойдя к Орму, протянула ему небольшую плетеную из виноградной лозы корзину со съестными припасами. Орм принял, поблагодарил женщину и вышел из дома. Мечеслав пошел за ним, но, не выдержав, остановился у двери и, обернувшись, посмотрел на девушку, пытаясь запечатлеть в памяти каждую черточку лица и понимая, что никогда больше не увидит ее.

Отряд руссов и варягов в составе перешедшего через перевал ромейского войска покинул селение. Вскоре оно осталось далеко позади, и чем дальше войско удалялось от него, тем крепче в душе Мечеслава зрело чувство, что он оставил там что-то такое, без чего больше не сможет спокойно жить.