Глава 9
Боярская дружба
Отрок промчался мимо Велегаста вслед за позвавшей его боярыней, даже не обернувшись на своего учителя.
– Тьфу ты! – сплюнув себе под ноги, выругался Орша. – А я, старый дурак, еще хотел его воином сделать. Этому сопляку только за юбками бегать!
– Ты не прав, – устало вздохнул волхв. – Он не обернулся, потому что знает, что я верю в него, верю так, что мне совсем не нужны ни его слова, ни его взгляды, чтобы знать, что он исполнит свой долг до конца, чего бы ему это ни стоило и что бы с ним ни случилось.
Мудрец проговорил эти слова безучастным, почти равнодушным голосом, и сотник сразу догадался, что мысли его друга бродят где-то далеко отсюда и то, что происходит вокруг, его совсем не волнует. Он покосился на задумчивое лицо волхва и, еще раз, для порядка, ругнув отрока, снова сплюнул в горячую пыль.
– Ругаешься ты как-то скучно, – не выходя из своей задумчивости, проговорил Велегаст. – Слушать тебя неинтересно. Вот монахов ты костерил так, что их аж шатало.
– Так то ж матом, – улыбнулся сотник. – От такой ругани иной человек и зачахнуть может; своих так ругать нельзя.
– А что ж мужичье-то ругается? – удивился волхв.
– По глупости, – презрительно скривив губы, отвечал Орша. – Смерды бестолковые хотят быть похожими на настоящих воинов, подражают нам. Холопы презренные! Думают, слова услышали, и им теперь все можно. То ж им невдомек, что это не просто словечки всякие, а оружие древнее, и пользоваться им надо умеючи, не то себе больше вреда понаделают. Да и толку-то от их ругани никакого, потому как истрепали языками своими всю силу магическую слов священных.
– Я тебе так скажу, – продолжал сотник. – Настоящий воин никогда просто так «лаяться» не будет. А так, между делом, матом говорят только смерды убогие, которые ничего в жизни не смыслят.
Велегаст в это время все вспоминал свое видение смерти и пытался понять, сумел ли он изменить свою судьбу или же костлявая все еще стоит где-то рядом, но слова сотника насчет вреда мата все-таки заинтересовали его.
– То-то, я смотрю, народишко последнее время измельчал что-то, – задумчиво произнес он. – Уж не от матюков ли?
– Всякое может быть. – Орша даже не улыбнулся, хотя вопрос прозвучал почти как шутка. – Старики говаривали, что в слове заключена великая сила. Какая это сила и как с ней обращаться, мы давно уж позабыли по недомыслию, но сила эта есть. Это точно.
Тем временем Радим догнал Карамею и стал что-то возбужденно говорить ей. Женщина взирала на него с высоты седла, глядя вполоборота и улыбаясь уголками тонких чувствительных губ.
– Эх, уведет она твоего отрока! – Сотник с завистью посмотрел на удалявшуюся белую лошадь и фигуру всадницы.
– Что ж, если это случится, то, значит, такова воля богов, – невозмутимо ответил Велегаст, глядя, как вечернее солнце золотит островерхую надвратную башню детинца.
– Воля богов, воля богов, – проворчал Орша. – Взгреть бы его как следует, и никакой воли богов.
– Ты не прав, – волхв почти стряхнул свою отрешенную задумчивость, или неугомонный сотник заставил ее стряхнуть. – Так нельзя, мы же не христиане какие-то. Это у них любовь есть грех, соблазн и путь, ведущий от бога. А в русской вере любовь – это дар богов, их благословение и, если хочешь, промысел божий, от которого нельзя уклоняться, чтобы судьбу свою не испортить.
– Да уж, промысел – это точно, – хохотнул сотник, припоминая приключения своей молодости.
Словно услышав его слова, боярыня ударила плетью свою белоснежную лошадь и, гордо вскинув голову, поскакала к воротам детинца, а отрок повернулся и, опустив голову, сделал несколько неуверенных шагов навстречу волхву. Что творилось на сердце у несчастного юноши, можно было только гадать, но сотника это нисколько не волновало; глаза его задорно блеснули, показывая, что старый вояка не упустит случая для своих безжалостных шуток. Он уже было открыл рот, чтобы как следует просмеять юнца и потешить своих товарищей заодно, но так и застыл под грозным и неодобрительным взглядом Велегаста. Через пару шагов друзья поравнялись с Радимом, и сотник, крякнув с досады, молча прошел со своими воинами дальше, а волхв остановился и положил сухую горячую ладонь на плечо юноши. Секунду они стояли, не говоря друг другу ни слова, потом одержимый старик пошел дальше к своей великой цели, а отрок, прошептав молитву в сложенные ладони рук, потянулся следом за ним. Снова за развевающимися белыми одеждами волхва неотступно шагал верный страж и ученик, но теперь голова его не была уныло опущена, как всего лишь пару секунд тому назад после разговора с гордой красавицей, а напротив: он твердо смотрел вперед, и глаза его светились жаждой подвига и отрешенной решимостью, такой же, что и страшные глаза самого Велегаста.
Ворота детинца они миновали без всяких препятствий. Здесь слово сотника имело свою полновесную силу, здесь его приветствовали с почтением и к людям, пришедшим с ним, не было никаких лишних вопросов. Но едва они миновали пещерный сумрак прохода в башне, как навстречу им вышел высокий седовласый воин в красном корзне. Его зоркие цепкие глаза настороженно и быстро скользнули по незнакомым лицам и воинам Орши.
– Ты опять где-то дрался, старый разбойник? – громко захохотав, вскричал седовласый и ударил сотника по плечу.
Велегаста сразу поразило, как мгновенно выражение пристальной холодности этого человека сменилось бесшабашным весельем, в искренности которого никак нельзя было усомниться. Так управлять своими чувствами мог только человек, знакомый с наукой волхвов. Однако он не чувствовал к нему той безотчетной духовной тяги, которую ощущают друг к другу все служители Светлых Богов. То ли волховское искусство седовласого было слишком слабым, то ли оно было повернуто к темным силам и не давало духовного света, но чувство тревоги заставило Велегаста насторожиться.
– Здрав будь, боярин! – Орша ударил своей правой ладонью по протянутой ладони седовласого. – Вот привел тебе волхва знатного, князя желает видеть, говорит, что…
Но Велегаст не дал договорить сотнику, опасаясь, как бы тот не сболтнул чего лишнего, и, сделав шаг вперед, продолжил его речь по своему усмотрению:
– Что послали меня Светлые Боги к самому князю Мстиславу Владимировичу, и дело у меня крайне важное и неотложное.
– Так-таки прямо к самому князю? – насмешливо переспросил боярин.
– Доподлинно, только к князю, – начиная сердиться, спокойно ответил волхв.
Боярин хитро прищурил глаз и скрестил на груди руки, словно желая всем своим видом сказать, что здесь, в детинце, все зависит только от него одного, а не от прихоти какого-то волхва.
– Ты уж, Лют Гориславич, доведи его до князя Мстислава, сделай милость, – вмешался Орша, чувствуя непонятную ему странную неприязнь волхва и боярина. – Друг он мне, так что ты уж посмотри, чтоб его там, у князя, не обидели. Ну, а мой меч всегда тебе пригодится.
– Знаем, знаем твой меч! – снова рассмеялся боярин. – Будь спокоен за своего друга. Твой друг – это мой друг, а для моего друга здесь все открыто.
Боярин договорил свои слова, улыбаясь широкой добродушной улыбкой, но глаза его сквозь щелочки смеха пристально и тревожно обшаривали Велегаста, пытаясь пролезть в его душу. Это мудрец чувствовал всей свой кожей, определив теперь точно, что боярин хорошо знаком с волховским искусством, но душа его или далека от Светлых Сил, или бродит в неверном Сумраке, на границе Света и Тьмы.
– Отдаю тебя под покровительство первого боярина, – долетели до Велегаста слова Орши. – Он тебя до князя доведет скорее меня.
Сотник обнял друга за плечи и хотел было поцеловать его, но глаза его вдруг наткнулись на сердитые, почти гневные глаза волхва. Белый и темный глаз буравили воина, словно пытались вбить в его простодушное сердце потерянную драгоценную мысль. Он отшатнулся и смущенно шагнул в сторону, а волхв и его верный отрок пошли за боярином к княжеским палатам. Орша остался стоять и смотреть им вслед, мучительно соображая, что же он сделал не так.
Хазары совсем ушли от русской заставы в свою дымящуюся от пыли степь, и ничто больше не напоминало о том, что совсем недавно здесь шел жестокий бой и умирали люди. Только запах горелой травы, смешанный с тягучим запахом пролитой крови, все еще разливался в вечернем воздухе, отгоняя от страшного места привычные ароматы степных трав. Воевода вскоре пришел в себя и сердито махнул своим «сынкам» убираться с глаз долой. Двор заставы опустел, и батько, покряхтев и повздыхав над юной колдуньей, которую только что отпоили от последствий ее страшной ворожбы, сам не удержался и тяпнул ковшик-другой медовухи. Но лиха беда начало, и вскоре весь бочонок, предоставленный воеводе для лечения девушки, переместился в богатырское тело батьки.
– Вот так-то оно лучше будет, – прогудел он удовлетворенно, нежно похлопывая бочонок по крутым деревянным бокам, звонко откликавшимся на шлепки здоровенной ладони.
Тем временем два старых воя, давние его товарищи, взялись лечить древними мудреными травяными взварами раненых, чуть живого Ворона, которого вынесли во двор, чтобы «вдохнул солнышка» и «от матушки-земли силу принял», а также юную колдунью. Часа через полтора степному витязю стало малость получше, и он стал спрашивать про своего слугу, «такого чернявого с лошадьми, который вперед меня проскакал», но никто больше не видел этого человека, и никто ничего не мог ему ответить.
«В порубежной крепости, наверное, остался, – подумал Ворон. – А к утру явится».
Но едва он успел провернуть эту мысль в своем еще не до конца окрепшем сознании, как где-то совсем рядом, в степи, за частоколом заставы, загикали молодецкие голоса, дробно застучали по сухой земле подкованные копыта, тяжело забряцало ратное железо. Воевода пошел глянуть, что за шум, и вот уже в распахнутые ворота заставы входила полусотня конных дружинников. Впереди скакал широкоплечий воин в остроконечном шлеме с наносником. Он резко остановил коня прямо перед воеводой и, ловко соскочив на землю, бросился обнимать воеводу.
– Здравствуй, батько! – разжимая свои объятья, проговорил воин.
– Здоров будь и ты, Стрет, – расплываясь в счастливой улыбке, отвечал воевода. – Какими ветрами сюда занесло?
– Какими, какими, ясное дело – хазарскими, – улыбаясь в длинные вислые усы, отшучивался Стрет. – Вот послали из крепости узнать, что у вас тут да как, да не нужна ли вам еще помощь какая.
– Не надо нам помощи, сами отбились! – гордо выпячивая грудь, высунулся конопатый Резан.
Батько показал здоровенный кулак, и белобрысая голова моментально исчезла, а старый воин, придерживая Стрета за плечи, внимательно посмотрел на своего гостя.
– А ты, никак, воеводишь над этими молодцами? – спросил он, поглядывая то на вошедшую полусотню, то на зажатого в тисках его дюжих рук воина.
– С твоего благословения, батько, – немного смущаясь, отвечал Стрет. – Как ты за меня перед князем замолвился, так меня сразу десятником сделали, ну а я уж в деле не оплошал. Теперь вот, старшиной полусотни послали.
– Молодца, ай молодца! – хлопая старшину по плечу, возрадовался воевода. – Всегда я тебе говорил: будет из тебя толк в ратном деле, и воевода справный получится, дай только срок. Ну, а Среча с детских лет за тобой хвостом ходит, недаром же тебя Стретом назвали.
Батько чуть отодвинулся и посмотрел на старшину со стороны, медленно проводя свой взгляд по ладной и статной фигуре, по кольчуге, круглившейся над буграми мускулов, по отлично подогнанному оружию.
– Ах, какой славный воин! – воскликнул он наконец. – Видел бы тебя твой отец, как бы он возрадовался!
– Видит он, батько, видит, – отвечал старшина. – Из прекрасного Ирия, из Священного войска Перунова, взирает он с неба на нас.
– Да, да, – откликнулся воевода, и словно тень пробежала по его лицу.
Он зачем-то посмотрел на свою руку, которой брал братину смерти, и вдруг ему показалось, что запястье ноет тупой внутренней болью.
– Ах, какой славный воин, – вновь проговорил он задумчиво.
– Да что ты, батько, все хвалишь меня, как красну девку! – крутя от смущения ус, воскликнул Стрет. – Давай-ка лучше о деле поговорим.
– О деле так о деле, – встрепенулся воевода, стряхивая с себя невидимую тень. – Пошли присядем, побалакаем, – добавил он, увлекая старшину за собой в дальний угол заставы, где лежали заготовленные для починки частокола бревна.
Но едва они сделали пару шагов, как Стрет, понизив голос, спросил:
– А что Радмила, как она?
– А что, как? Да ничего, – щуря пьяный глаз, слукавил батько, – все хорошеет. Такая красавица стала, что просто беда.
– Что беда-то? – заподозрив неладное, нахмурился старшой.
– Да сладу нет с ней никакого, – воевода подхватил Стрета за локоть, разворачивая его так, чтобы тот ненароком не приметил лежащую подле башни девушку. – Упрямая стала, как мать. И все чтоб по ее было. Характер, одним словом, бедовый.
– Так она ж всегда такой была, сызмальства, – молодой воин улыбнулся, – еще когда мы вместе в рубашонках по двору заставы бегали.
– Помню я вас, шалопаев, помню, – пробасил батько, – только я тебе вот что скажу: замуж ей надобно, дури-то враз поубавится.
Стрет остановился и, приложив правую руку к груди, проговорил взволнованно:
– Сам давно мечтаю взять ее в жены, и никакая другая мне не нужна, но только ты же говорил, что срок ей не вышел.
– Говорил, – воевода удивленно поднял брови вверх, – а теперь вот вышел…
– Так я тогда по осени со свадебкой, если не против, – глаза Стрета засияли, – мне как раз в посаде дом сладят.
– Че ж против-то, совсем не против, – вздохнул воевода печально, – все сделаем, как твоему отцу было обещано.
– Так, батько, ты не сомневайся, – торопливо заговорил Стрет, увидев печаль в глазах старого воина, – я ее любить буду, как никто другой.
– Знаю, сынок, знаю, – воевода положил тяжелую руку на плечо старшого, увлекая его за собой, – а то бы я даже говорить с тобой не стал.
– А где ж она? – всполошился Стрет.
– Отдыхает, потом свидитесь, – не моргнув, отвечал воевода, продолжая вести молодого воина в дальний угол заставы к сваленным бревнам. – Давай-ка пока о деле, о нашем воинском деле рассудим.
Важно усевшись на комель самого толстого бревна, батько рассказал про хазарский набег, про то, как он ловко подпалил им задницы, про то, как враги, потоптавшись на том берегу, убрались восвояси.
– Я вот что думаю, – заговорил Стрет, плетью легонько обстукивая пыльный сапог. – Странно все это как-то. Война не война, набег не набег. Ты-то понял, зачем хазары приходили?
– Да, действительно, зачем они приходили-то? – задумался воевода, только теперь почувствовав, что медовухи он явно перебрал и что голова его тяжела от похмелья.
И все-таки батько не был бы батько, если бы любая усталость и любое похмелье не отступали бы прочь, едва он замечал что-то подозрительное, угрожающее безопасности его маленькой заставы, и едва он начинал беспокоиться о жизни каждого из вверенных ему «сынков». Так и сейчас воевода, нахмурив брови и покрутив головой, крикнул своего Резана, велев принесть добрый ушат колодезной воды.
Когда это было исполнено, воевода встал и, коротко приказав: «лей», подставил седеющую голову под струи ледяной воды. Волосы, только что примятые шлемом, жадно черпанули влагу и упали вниз, слепившись в один мокрый и длинный чуб. Но старый вояка тряхнул головой, и они разлетелись задорными кольцами, хвастливо рассказывая, что в молодости их хозяин был весьма красивым парнем.
– Хазары, говоришь, – все еще осоловелые, пьяные глаза посмотрели через мокрые ресницы на старшину.
Огромная батькина ладонь медленно проползла по его лицу сверху вниз, словно сгребая остатки хмеля в кулак, зажатый на конце бороды, и через секунду воевода уже смотрел ясным и твердым взглядом. Еще разок он то ли кашлянул, то ли прорычал, прочищая свою богатырскую грудь от застоявшегося пьяного воздуха, и воины принялись обсуждать странное нападение хазар. Стрет полагал, что степняки к штурму заставы были не готовы и что только с перепоя или сдуру можно было лезть на рогатки под градом стрел.
– Да нет, не сдуру, – прокряхтел воевода. – Я так думаю, что они за гонцом нашим охотились, а мы им эту охоту и подгадили.
– Каким таким гонцом? – удивился старшой полусотни.
– Да вот, тут лежит у меня один красавец, живого места на нем нет, а все никак не помрет, – мрачновато пошутил батько.
Вскоре они стояли у бледного как полотно Ворона, который все еще лежал во дворе заставы, но уже не на волчьей шкуре, а на добротной рогоже, и был заботливо укрыт мятлем, словно вовсе и не ранен, а просто лег воин отдохнуть после долгой дороги. Так, по древним поверьям, можно было обмануть злых духов, которых посылала Морана, чтобы забрать к себе тех, кто после боя все еще был между жизнью и смертью.
Старшина с любопытством наклонился и немного приподнял край мятля. Бывалый воин даже негромко присвистнул, увидев многочисленные окровавленные бинты, которые скрывали раны, оставленные хазарским поединщиком.
– Эка тебя, милок, разукрасили… – сочувственно вздохнул он.
Ворон ничего не ответил; хотел было отвернуться, но не было сил, и он просто скосил глаза в сторону, на розовую полоску вечернего неба. Внезапно его поразила вся красота раскинутого над степью огромного небесного шатра, где лиловые и золотистые облака то тонкими распушенными нитями переплетались в вышине, позволяя сквозь себя чуть просвечивать бледно-голубым или бледно-зеленым воздушным шелкам, то рыхлым и пушистым бархатным ковром сбегали к самому горизонту, растворяясь там в пепельно-багряной дымке. Мир был безумно прекрасен, и он мучительно ощутил всем своим существом, как дорога каждая секунда его жизни, каждое мгновение, отпущенное ему, чтобы напитаться этой красотой, вдохнуть ее в себя вместе с настоянным на травах степным воздухом. Зачем этот незнакомый воин мешает ему слушать небо и дышать струящимся светом? Что этим людям вообще нужно от него? Почему все воруют его драгоценное время, когда он еще не успел как следует насладиться удивительной и вечно меняющейся тайной по имени Жизнь.
– Кто ты? Откуда будешь? – долетели до Ворона вопросы упрямого старшины и гулким эхом заколотились в его воспаленном мозгу: «Кто ты? Кто ты? Кто ты? Откуда? Откуда? Откуда?»
«Боже мой, когда же все это кончится?» – подумал разведчик.
И едва он успел это подумать, как в его голове возник, именно возник, чужой и насмешливый голос:
– А тебе нужно, чтобы все это кончилось?
Ворон не удивился этому голосу, словно он всегда звучал где-то внутри него, но и отвечать ему ничего не стал. Все вдруг сразу поменялось вокруг; небо стало далеким и призрачным, а люди, стоявшие рядом, страшно приблизились. Глаза в глаза, с одним и тем же вопросом, назойливо сверлящим его мозг. Что ж, надо было жить дальше и исполнять свой долг – подумал он и стал рассказывать старшине, для чего ему пришлось преодолеть хазарскую степь от самой Белой Вежи.
Старшина дослушал последние тихие слова и, припав на одно колено, склонился к раненому, словно, заглянув поближе в измученные глаза, можно б<>ыло увидеть и хазарскую степь, через которую мчался гонец, и то, как бился со своими преследователями этот удивительный воин.
– Как звать-то тебя, браток? – вместо громких возгласов восхищения наконец-то проговорил Стрет. – Что я могу для тебя сделать?
Простые слова, но неповторимые интонации русской речи вложили в них такую бездну смысла и сердечного тепла, что ни одна хвалебная ода не звучала бы слаще для слуха русского воина, и не было бы слов лучшей похвалы его ратному труду и слов большего уважения и восхищения его подвигом.
– Вороном, – машинально прошептали бледные губы, но глаза, горя лихорадочным блеском, жили другой, мучительной и неотвязной мыслью, совершенно удаленной от всего, что было рядом и окружало их плотным и тесным кольцом навязчивых образов.
– Слышал я про такого удальца, – тихо откликнулся старшина. – Вот ты, значит, каков!
Он еще чуть помедлил и уже собирался встать и идти к своей полусотне, как глаза его наткнулись на зовущий и умоляющий взгляд раненого витязя.
– Что, браток? – сообразил Стрет. – Говори, любую просьбу исполню, как свою!
Губы Ворона беззвучно шевельнулись, видно, силы совсем мало осталось. И Стрет, быстро сообразив это, припал ухом к самой его груди и только тогда расслышал рвущееся из обессиленной груди слово.
– Из крепости я, старшина полусотни, – отвечал он. – Сюда, на заставу, для разведки и подмоги послан.
Глаза раненого вновь поманили, и старшина снова припал к груди Ворона.
– Нет, твоего слуги не видели. Гонец с заставы был, а чернявого касога о семи конях не было, – простодушно отвечал Стрет. – Не видел такого нигде.
Взгляд Ворона потемнел, и даже телесная слабость не в силах была заглушить пылающий в нем гнев.
– Не печалься, браток, – мигом сообразил старшина. – Сыщем мы твоего касога, хоть из-под земли, а достанем. И ежели он, гад, предал тебя – будет ему славная размычка.
– Так, может, его хазары словили? – задумчиво произнес воевода.
– Какие хазары? – продолжая смотреть в глаза Ворону, отвечал Стрет. – Ты же говорил, что ушли они восвояси.
– Да ушли, – батько чуть смутился, что упустил такую важную составляющую хазарского набега и вспомнил об этом только сейчас, – но пока мы первую сотню отстреливали, вторая мимо нас и проскочила. Может, за гонцом, а может, и за касогом вдогон. Кто же их знает…
Губы воина сжались, и он разогнул свою спину. Рука его невольно легла на рукоять меча, красноречиво говоря, что этот человек хорошо знает, что ему делать, и нисколько не сомневается в своей правоте. Лицо его слегка нахмурилось, и он, чуть поведя плечами, повернувшись к воеводе, тихо сказал:
– Что ж, батько, видно, нам пока рановато сиживать за разговорами.
– И то правда, Стрет, – устало откликнулся батько. – Иди, повоюй маленько, и пусть Среча, как всегда, улыбнется тебе.
Воин не обернулся, делая быстрые шаги к своему коню, и только, с разбегу взлетев в седло и пришпоривая еще неостывшего коня, полуобернувшись, крикнул:
– Спасибо, батько, на добром слове!
– Да на здоровье, – проворчал воевода, плюхаясь на сваленные бревна.
Глаза его еще какое-то время следили, как полусотня уходит в ворота заставы и, пыля по степи, тянется вдаль, а потом опустились в зеленое кружево травинок, спрятавшихся от зноя в добротную бревенчатую тень.
– Да и вам всем, ребятки, удачи, – проворчал он себе под нос. – Ох, как она вам всем теперь пригодится. Мало вас, соколики, а этой черноты из степей вон сколько надуло. Ох, затопчут они вас, ребятки, да и Стрета моего тоже.
Глаза его горестными думами поползли по сплетению тонких стеблей, словно там, в неповторимом природном узоре, можно было отыскать что-то свое, сокровенное. Но что можно найти в простой охапке перепутанных трав? И все-таки, продолжая глядеть туда затуманенным взглядом, он улыбнулся какому-то непонятному, странному чувству совершенной уверенности, что все будет хорошо.
«Вот ведь трава, она как человек, – вдруг подумалось ему. – Топчут ее и так и сяк, и косят ее, и скотина ее всякая стрижет, а дай ей хоть какую защиту малую – и она тут как тут, сразу же зазеленеет. И словно и не было с ней горя никакого».
– Ничего, – проворчал он снова самому себе под нос. – Стрет, он парень не промах. Побьет хазар, да и ребят своих в обиду не даст.
Батько встал и, хлопнув себя по бокам, взялся снова за свое воеводское дело.