Глава 16
Дорога к храму
Всю ночь Радмила не отходила от Ворона, то прислушиваясь к его едва различимому дыханию, то с надеждой посматривая на мерцающие звезды, то с тревогой оглядываясь вокруг, словно пытаясь выследить в ночной темноте духов Мораны. Чтобы отпугнуть этих духов, по обе стороны от раненого воина всю ночь горели два костра, а сам он был положен на две волчьи шкуры посреди круга, очерченного вчера ногами воинов заставы во время пляски смерти. Из-под головы его выглядывала оскаленная волчья пасть выделанной таким странным образом шкуры. В ногах его так же матово поблескивали волчьи зубы. Сам же Ворон был заботливо укрыт мятлем, край которого был прошит оберегами из красных восьмиконечных свастик.
Когда Радмиле казалось, что Морана смотрит из ночной тьмы на ее воина, она наклонялась к его лицу низко-низко и тихонько дышала на его губы, словно пытаясь вдохнуть в него силу своей жизни. И при этом ее распущенные волосы падали с обеих сторон вниз длинными золотистыми прядями, образуя непроницаемый для взгляда Мораны шатер. Девушка чувствовала, что какая-то сила холодит ее затылок, пытаясь заставить ее распрямиться и открыть лицо раненого воина, но оттого она еще ниже склонялась и еще горячей дышала в бледные холодные губы Ворона.
Наконец ночная тьма отступила, и Морана, в последний раз пошевелив холодным ветром золотистые пряди девичьих волос, улетела куда-то на запад вслед за исчезающими тенями сумрака. В тот же миг враз зазвенели птичьи голоса, и теплый ветерок, пошевелив травой, ласково и осторожно коснулся девичьих плеч, словно добрая рука хорошо знакомого, родного человека.
Радмила так устала, что уже не смогла сама распрямиться и встать, и лежала рядом с Вороном совершенно обессилев. Батько, следивший всю ночь за тем, чтобы костры не погасли, и оттого спавший вполглаза неподалеку на поваленных бревнах, почувствовал, что нужна его помощь. Закряхтев и тяжко вздохнув, он встал и провел широкой ладонью по лицу, словно умылся, зачерпнув пригоршню утреннего тумана. Оглянувшись на розовеющий край утреннего неба, он тихонько подошел к девушке и поднял ее, бережно обняв за плечи.
Она прижалась к его широкой груди, чуть вздрагивая и все еще продолжая бормотать свои заклинания. Наконец она успокоилась и затихла, а потом слезы ручьями хлынули из ее глаз.
– Ну что ты, дочка, – гладя ее по волосам своей огромной шершавой рукой, приговаривал воевода, – все хорошо, вот сейчас солнышко встанет, и богиня Жива начнет расточать свои ласки, всякого приголубит и от Мораны защитит. Видишь, роса пала – тож ее благодать на землю нисходит.
А с ее благодатью все обязательно будет хорошо, вот увидишь, – продолжал он устало, – пошли, я тебя росой умою, чтобы великая сила Живы к тебе перешла.
Батько посадил Радмилу на краю лужка с зеленой травой, перевитой желтыми и синими цветами с причудливыми резными листьями. Как посреди выжженной степи существовала эта зелень – было загадкой, но, видать, не случайно, ибо и травы, и цветы несли на себе отпечаток заботливой мудрой руки человека, знающего в этом деле толк.
Юная колдунья упала лицом в траву и какое-то время лежала не шевелясь. Воевода меж тем нарвал веничек из трав и цветов, которые он внимательно выискивал среди общего буйного разнотравья, и начал потихоньку хлестать этим веничком по плечам и по волосам измученной девушки, приговаривая странные слова:
– Изыдите, духи Мораны, изыдите, тени духов Мораны. Живою водою смываю ваш последний след, живой травою сметаю песок тьмы и бед. Смерть и болезнь мету, сметаю, силу и жизнь кладу, прибиваю. Отлетайте тени Мораны прочь, заступилась Жива за свою дочь.
Так он говорил и говорил без умолку, пока девушка, глубоко вздохнув, не перевернулась на спину. Батько заулыбался и легонько хлестнул ее по щекам и глазам. Радмила ответила ему виноватой улыбкой, а глаза блеснули чистой синевой, словно и не было за ее плечами бессонной ночи и жестокой борьбы с самой богиней смерти Мораной.
– Ну, вот и славно, вот и хорошо, – закряхтев, прогудел воевода. – Так-то оно куда лучше, когда глаза твои сияют, что вешнее солнце.
Юная колдунья протянула бледную тонкую руку, и батько, бережно приняв ее в свою огромную ладонь, тихонько потянул на себя, помогая ей оторваться от земли и сесть. По волосам и лицу ее стекали капли росы, и кое-где пестрели желтые и синие точки прилипших лепестков цветов.
– Батько, – наконец прошептала Радмила, продолжая улыбаться, – со мной ночью Морана говорила… и показывала все.
Воевода нахмурился и посмотрел на девушку тяжелым осуждающим взглядом, который красноречивей любых слов говорил: «Вот я тебя предупреждал, вот я тебе говорил, а ты не послушалась…»
– У него ведь невеста есть, – девушка продолжала улыбаться, – я видела ее, она едет к нему… Русаной ее зовут. Красивая такая. Красивей меня будет. Любовь у них.
Она помолчала, оглядываясь вокруг и поправляя волосы. Вдруг слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась на грудь старого воина с пронзительным криком:
– Батько, батько, что мне делать? Ведь как приедет его невеста, не будет мне больше защиты от Лады! Погубит меня Морана, погубит!
Она захлебывалась слезами, содрогаясь от рыданий.
– Так и сказала мне, что жизнь можно только любовью купить, что жертвенной крови ей мало! Только любовь, батько! Любовь ей нужна! Иначе она меня заберет вместо него.
Воевода крепко-крепко обнял девушку, сердито хмуря брови:
– Так оставь его. Ведь три дня его надо от Мораны отмаливать. Вот и оставь его ей. Зачем он тебе? Не брат, не сват, не жених. Пусть эта Русана отмаливает его, если сможет.
– Не сможет она, батько, – шептала молодая колдунья, – не сможет. Далеко она еще, да и нет у нее этого дара.
– На нет и суда нет, – пробормотал воевода, – значит, не судьба ему.
Он помолчал и, не услышав ответа на свои слова, продолжал мягко, но настойчиво бормотать в золотые волосы:
– А ты жить должна, дочка. Для меня, для этого солнышка, для всей нашей заставы. Для того же Резана. Он как тебя любит. Глаза все проглядел, весь извелся. А ведь и Стрет вчера заезжал свататься. Стрета-то помнишь, вот говорит, никого, кроме Радмилы не надо, одну ее люблю.
Девушка молчала, продолжая тихо плакать. Рыданья больше не сотрясали ее плечи, но слезинки одна за другой продолжали сбегать по бледным щекам застывшего в бесконечной печали лица.
– Любит, – наконец пролепетала она улыбнувшись. – Помню Стрета…
Батько решил, что уговорил-таки свою непутевую дочь, и, погладив ее по голове огромной ладонью, пробубнил с несвойственной его грубому голосу нежностью:
– Пошли в дом, пошли, дочка. Пусть боги сами решают, как с ним быть. Ведь есть у него, поди, и Берегиня своя, и родичей духи. Пусть придут и заступятся за него, а ты свое дело сделала. Отдай его теперь воле божьей.
– Отдать?! – колдунья вдруг отпрянула от его груди. – Отдать его?!
Воевода в недоумении посмотрел в гневные девичьи глаза, моментально просохшие от слез.
– Никогда, ты слышишь меня, никогда!
– Так чего же ты хочешь, глупая?! – вскричал старый воин, начиная сердиться. – Опять с Мораной разговаривать? Мало тебе было? А потом ждать, когда она за тобой явится. Этого ты хочешь?
– Нет! – резко выкрикнула Радмила. – Он мой! Отмолила его у Мораны, так и у Русаны отмолю. Заговор наложу. Мой он будет! Никому не отдам! Никому!
– Зачем? – горестно удивился батько. – Ты же сама говорила, что у них любовь, а значит, Лада их уже благословила, а ты хочешь заговор класть против ее воли. Тебе же наказание будет. От самой Лады. Это же хуже смерти будет. Всю жизнь страдать без любви и мучиться.
– От всех наказание! – в ожесточении выкрикнула колдунья. – Куда ни кинь, везде наказание! Я тогда другой силой заслонюсь от наказания, от Мораны, от Лады, всех них, кому не жалко меня!
– Какой другой силой? – испугался воевода. – Ты что задумала?
– Не знаю, сама пока не знаю, – вдруг обессиленно пролепетала девушка. – Ничего не знаю.
– Как на твое «не знаю» можно полагаться? – батько покачал головой.
– Можно, – сжав губы, отвечала колдунья, – иногда можно.
– Ладно, пошли в дом, попьешь меду, поешь, еще раз обо всем подумаешь, – хитрый воевода повел девушку за собой, бережно придерживая ее за плечи.
День прошел как обычно, как проходит каждый день на боевой русской заставе, с той лишь разницей, что батько неустанно приглядывал за раненым Вороном, а Радмила лишь иногда выходила, чтоб полежать в целительных травах на зеленом лужке, и снова исчезала в маленькой полуземлянке, притаившейся в дальнем углу заставы. Но когда вечернее солнце коснулось края земли, она вышла и села у изголовья раненого.
Воевода сердито посмотрел на нее, но ничего больше не сказал, а только, тяжко вздохнув, зачерпнул себе добрый ковш медовухи.
В сумраке было видно, как молодая колдунья шепчет молитвы и вновь наклоняется к самому лицу Ворона, заслоняя его от взгляда Мораны золотистым пологом своих волос. Но если бы батько подошел поближе, то услышал бы, что теперь с губ Радмилы слетают не только заклинания защиты от Мораны, но и совсем другие слова. Услышь он эти слова, прогневался бы страшно и, несмотря на всю свою любовь, наказал бы колдунью, но он, устав от ее упрямства, предоставил все воле богов и, махнув на все рукой, погрузился в питие меда и созерцание звездного неба.
Отряд воинов во главе с Велегастом довольно быстро продвигался на восток по дороге, несмотря на то, что ночь была безлунной и звезды сеяли на землю свое волшебное сияние мелкими крошками. Два отрока шли впереди, держа зажженные факелы. Следом пара коней тащила легкую повозку, которая была загружена до предела: впереди сидел возница, за ним волхв и его верный Радим, потом связанный висельник с двумя удавками на шее, концы от которых были в руках двух воинов, сидевших позади всех. За повозкой легким шагом шли остальные воины, придерживая у бедра глухо бряцающие клинки. Позади всех, шагах в двадцати, шел бесшумным звериным шагом сотник Орша. Еще когда волхв просил его помочь, опытный воин сердито покрутил ус и, недовольно поморщившись, сказал, что не так все надо было делать, но теперь уж ничего не изменишь. К чему это было сказано, волхв не понял, потому что сотник, не дав ему ничего толком спросить, пообещал, что друга в беде не бросит, но где и когда он присоединится к отряду, решит он сам. После чего, многозначительно стукнув здоровенной рукой по мечу, буркнул свое любимое: «Можешь на него рассчитывать», – и бесцеремонно захлопнул дверь, заявив, что ему нужно отдохнуть и подготовиться. Теперь бывалый вояка шкурой чувствовал опасность и, незаметно следуя за отрядом, пытался исправить то, что было сделано «не так».
Волхв об этом не знал. Он был погружен в состояние забытья и отрешенности, которое лучше всего позволяло уловить малейшие признаки присутствия рядом души недавно убитого человека.
Радим сидел молча, долгое время не произнося ни слова, но потом ум, взбудораженный приключениями минувшего дня, и сознание, утомленное до крайности и возбужденное новой опасностью одновременно, проявили себя неожиданным приступом болтливости. Отрок вдруг стал задавать полусонные бестолковые вопросы сидевшему рядом с ним Велегасту.
– А за мечом нам потом придется идти к этим самым касогам? – прошептал он вначале на ухо волхву.
Велегаст ничего не ответил, и Радим продолжал дальше:
– Вот сейчас за мечом гоняемся мы, халуг и еще кто-то третий, а если об этом узнают касоги, они ведь тоже захотят меч? Он-то ведь как раз на их земле. Интересно, что скажет их князь?
В этот момент волхв что-то почувствовал и приказал остановить повозку.
– Что ты балаболишь? – строго сказал он Радиму. – Ты, верно, забыл, что язык надо держать за зубами? Смотри, так и беду накликаешь.
– Я же тихо, – заплетающимся от усталости языком промямлил отрок, – и то, только тебе на ухо. И никому больше.
– Никому, – недовольно хмыкнул Велегаст, заметив, как напрягся висельник, сидевший недалеко от них.
Надо было проверить мозги этого висельника, не услышал ли чего ненароком, но Велегаст не хотел терять еле уловимый след души умершего человека, исходящий из темноты справа от дороги. «Потом, потом проверю, – подумал он, еще больше сосредоточиваясь, – вначале надо найти путь к храму, а потом все остальное». Краем глаза он заприметил едва различимый темный силуэт сухого дерева, отметив про себя, что примета совпадает и что в ладонь несколько раз ткнулись упругие воздушные струи, словно невидимый дух пытался взять его за руку и торопил следовать за ним.
– Да иду же я, иду, – проговорил он кому-то неведомому, ждущему его в темноте.
Вскоре отряд остановился около зарослей рогоза, обозначавшего начало болотных владений. Велегаст, подняв руку с посохом, огляделся вокруг, словно искал место, куда воткнуть острый конец своей магической опоры. В бледном свете звезд было видно, как в сумрак со стороны болота втекали потоки тумана темно-белесыми космами. Вот туда-то и направился волхв, выставив впереди себя острый конец посоха. Так он шел по краю болотца, очерченного темной стеной рогоза, по полосе мягкой и податливой земли, заросшей луговыми травами. Посох, казалось, вел волхва, и с каждым шагом поступь его становилась все уверенней. Наконец он остановился около небольшого, едва приметного холмика, оглядевшись, очертил посохом вокруг него круг и твердо сказал одно только слово: «Здесь».
Висельника развязали, дали ему в руки лопату и указали на холмик. Угрюмый человек с избитым лицом, а его лицо стало видно только сейчас, когда подошли все воины и зажгли еще пару факелов, нерешительно взял в руки лопату и затравленно огляделся по сторонам. Отроку, державшему конец удавки, затянутой на шее висельника, это не понравилось и он ткнул мечом подневольного. Висельник дернулся и нехотя начал копать, вяло отбрасывая в сторону комья земли. Во всех его движениях сквозила немощь и бессилие.
Тем не менее дело потихоньку продвигалось, и вскоре на небольшой глубине лопата выхватила из земли край грубой холщовой ткани. Висельник еще немного поковырял землю лопатой и вытащил из ямы мешок. На людей дыхнуло таким смрадом и гнилью, что все невольно попятились. Вдруг подневольный землекоп нагнулся и, взяв мешок за края, резко поднял его вверх. На землю из мешка посыпались обрубленные ноги, руки и другие части человеческого тела. Волна тяжкого тлетворного запаха так ударила в нос, что некоторые даже зажмурились и, прикрывая лицо руками, стали отворачиваться. В этот момент висельник резко ударил острием лопаты по рукам воина, державшего удавку, потом другого и, освободившись таким образом от пут, тут же круговым махом саданул лопатой сразу по нескольким факелам. Еще выбитые из рук факелы не успели упасть на землю, как лопата, пущенная копьем, устремилась в грудь отрока, стоявшего ближе всех к стене рогоза. В тот же миг висельник перекатом прыгнул под ноги этого воина. На какой-то миг глухие удары, лязг железа и отборная ругань смешались в один клубок. Но когда подняли не потухший при падении факел, висельника уже не было. Только поломанные и примятые стебли рогоза указывали направление, куда мог исчезнуть злодей. Воины, страшно ругаясь и проклиная Чернобога, который несомненно помог этому преступнику скрыться, рванулись было по следу, но волхв, возвысив властный голос, остановил их. Нехотя они повиновались.
– Судя по тому, как двигается этот человек, вы будете ловить его всю ночь и едва ли найдете, а если и найдете, то неизвестно, кто из вас останется в живых, – мрачно рассудил Велегаст. – В конце концов, у нас есть задача поважнее, чем бегать по болоту за этим висельником.
– От князя достанется за то, что упустили, – неуверенно возразил один из воинов.
– Достанется. Но перед князем за все я отвечу сам, – отрезал Велегаст.
Возражать больше никто не стал, потому что мотаться ночью по болоту никому не хотелось, к тому же погоня за висельником была делом не для благородных воинов, к которым отроки, без сомнения, причисляли себя.
Зажав носы, поднесли факелы к тому, что было когда-то человеком. Один только Велегаст, словно не замечая ужасного запаха, острием посоха осторожно то отодвигал, то поворачивал какую-нибудь часть тела убитого волхва, постоянно думая о том, где же тут указание на дальнейший путь и для чего Боги послали его сюда. Он уже было совсем отчаялся, когда его взгляд привлекла белая полоска на обуви погибшего. Ступни служителя Велеса, отрубленные от остальной ноги, продолжали покоиться в мягких поршнях, но не это было удивительно. Велегаста поразила белая черта, проведенная от носка к голени. Он нагнулся пониже и поразился еще больше – поршни были сделаны из медвежьей шкуры. Но это было так необычно, что не обратить на это внимание и не задуматься об этом было просто невозможно.
– Медведь – это зверь Велеса, – заговорил Велегаст вслух, – и, умирая, волхв, видимо, хотел попасть к Богу, которому служил всю свою жизнь. Волхв утратил давно связь со своим родом, поэтому у него нет родового зверя. Его родовым зверем стал зверь Велеса.
Велегаст посмотрел рассеянным взглядом на воинов, на Радима и вдруг чуть не подпрыгнул.
– Старый дурень! – закричал он. – Как я не догадался сразу?! Ну конечно же!
– Что, что конечно? – недоуменно спросил отрок.
– Теперь я знаю, что было написано на черепках, хотя сейчас это, в сущности, не имеет никакого значения.
– И что же? – рука Радима невольно потянулась в сумку, где лежали списанные с черепков буквы и буквы, которые шепнули духи земли.
– «ВЕДУЩИЕ В ИРИЙ УКАЖУТ ПУТЬ» – вот что! – торжественно провозгласил Велегаст, поднимая над собой посох, словно знамя победы.
Волхв одет в ритуальную обувь, – пояснил он, видя недоумение отрока, – ее одевают перед смертью, чтобы попасть к родичам, но у волхва нет родичей, потому что он служит Богу, значит, он должен одеть такую ритуальную обувь, чтобы попасть после смерти к своему Богу – Велесу, а это обувь, сделанная из шкуры медведя.
– Так ты думаешь, волхв знал, что его убьют? – задумался Радим.
– Не знаю, – немного смутился Велегаст, – но сейчас это значения не имеет. Сейчас мы должны разглядеть эти поршни со всех сторон и повнимательней. Несомненно, в них спрятано какое-то послание.
Радим достал из сумки чистую тряпицу и осторожно освободил поршни от безжизненных остатков тела, которому они когда-то служили. Едва он заглянул внутрь поршней, как вскрикнул от радости:
– Буквы, вижу буквы!
– Так читай же! – Велегаст приблизил дрожащую от волнения руку с посохом, который засветился голубоватым волшебным светом.
– На лбу медведя рода знак, – неуверенно произнес Радим. – Это все!
Капельки пота выступили у него на лбу от напряжения. Он вывернул наружу поршень, но более не нашел никаких слов.
– Другой бери, скорее, – зашипел Велегаст.
Воины, стоявшие рядом, поглядывали на волхва и его отрока с непониманием и неприязнью. Им эта парочка не внушала никакого доверия, и странноватый приказ князя во всем слушаться волхва казался пьяной выходкой начальника, о которой тот поутру сам же и пожалеет. Велегаст не слышал, о чем перешептываются воины, стоявшие чуть подальше, но спиной чувствовал, что посланные для охраны отроки имеют о нем весьма нелестное мнение, и если он будет и дальше злоупотреблять их терпением, то его в лучшем случае свяжут и отведут к князю, а в худшем – убьют, как черного колдуна, пытающегося через расчлененный труп навести мор или порчу на весь город.
Радим быстро схватил другой поршень и прочитал:
– К стожарам утра Перун Коляда Макоши.
– Все очень просто, – начал Велегаст, когда его сверкающие от возбуждения глаза обнаружили, что недоумение отрока не рассеялось и после чтения второй надписи на поршнях.
Но договорить волхву не дали. Он вдруг ощутил у своего горла леденящий холод отточенной стали клинка и поперхнулся последним словом.
– Все будет просто, если ты сейчас же бросишь свой посох, будешь вести себя тихо и не будешь пытаться колдовать! – волнуясь, прокричал сзади молодой, но сильный и мужественный голос. – Тогда тебя свяжут и отведут на княжеский суд. А если вздумаешь сделать что-нибудь не так, я тут же проткну твое горло.
Велегаст покраснел от стыда. Он же чувствовал, что все идет к этому, торопился, предвидел последствия и так попался, увлекшись, как мальчишка. Но делать было нечего; закусив губу, он разжал пальцы и позволил посоху упасть.
– Вот так-то будет лучше! – нагло наслаждаясь своей уверенной громкостью, провозгласил все тот же голос.
– Лучше будет, сынок, если ты быстренько уберешь свой меч и тихонько отойдешь в сторону! – загремел, казалось, чуть ли не с неба, грозный рык Орши Бранковича. – Тогда я забуду все, что ты здесь сморозил вопреки приказу князя, а иначе я снесу твою дурацкую голову прежде, чем ты успеешь моргнуть глазом.
Велегаст ощутил, что более ничто не упирается в его горло, и растерянно оглянулся.
– Что я вижу? – продолжал греметь голос сотника. – Великий волхв стоит растерянный, бросив посох, как пастух, потерявший овцу.
– Сейчас ты этим посохом получишь по голове! – сердито пробурчал Велегаст, все еще заливаясь краской стыда.
– И это твоя благодарность за спасение? – насмешливо прогудел Орша. – Вот и имей дело после этого со всякими волхвами.
Велегаст наконец-то совершенно справился с неловкостью и растерянностью и глянул на сотника сквозь сердито насупленные брови:
– А что это у тебя на плече?
– Да, вот, крался за вами, – небрежно ответил воин, сбрасывая на землю связанного по рукам и ногам человека с кляпом во рту. – Но я уверен, что он не один, и у нас могут быть неприятности, если мы отсюда не уберемся в ближайшее время.
– Да я и сам собирался сейчас отправиться в обратный путь, – волхв немного замялся. – Только вот хотел вначале объяснить отрокам, кто я и какая у нас цель, чтобы понимали важность нашего дела.
– Да уж объясни, а то они того и гляди нашинкуют тебя вмелкую, как начинку для пирога, – добродушно хохотнул Орша. – А заодно расскажи мне, что там с Перуном и Колядой Макоши?
– Так, выходит, ты стоишь тут давно и все слышал?! – возмутился Велегаст.
– Ну, в общем, да, – сотник спрятал в усы лукавую улыбку.
– И ты, негодяй, наблюдал спокойно, как меня тут чуть не убили?! – Велегаст едва не задохнулся от возмущения. – Знаешь, кто ты после этого?
– Знаю, я – твой друг и отдам за тебя жизнь, – пробасил Орша. – Но мне очень хотелось понять, кто же сильней, великий волхв или опытный воин.
– Это неудачный пример, – Велегаст хотел что-то показать своим посохом, но потом передумал и, многозначительно погрозив пальцем, пообещал продолжить разговор на эту тему при другом стечении обстоятельств.
– Как скажешь, – ястребиные глаза сотника смеялись, – но мне и так все ясно.
– Так вот, – словно не замечая его ответа, возвысил голос Велегаст. – Многие тысячи лет тому назад славянский князь Колядо, который был послан Светлыми Богами людям, чтобы спасти мир от духовного вырождения, создал первый календарь. Само это слово означало «коляды дар». Но мало кто знает, что он создал не один календарь, а по крайней мере два: один для простых людей, а другой – для волхвов. Сейчас мы знаем только один календарь, потому что второй был священной тайной. По второму календарю каждому дню присвоено определенное священное число, соответствующее одному из Богов. Колядо придумал колесо времени, названное в его честь «колядо», при вращении которого в определенном порядке менялись числа дней, а вместе с ними менялись Боги, которые покровительствовали проходящему дню. При этом одна часть колеса была отдана Светлым Богам, а другая часть – Темным Богам. В середине колеса было число шесть – число богини судьбы Макоши, которое было связано с остальными числами и Богами. От каждого из Богов Макошь брала нить, чтобы сплести единую нить судьбы человека. Всего в колесе времени было три круга, каждый из которых включал десять чисел и делился еще на две половины, потому что вначале колесо вращалось посолонь, а потом – против солнца и неделя, соответственно, была пять дней. Завершив первый круг, колесо начинало вращаться по второму кругу, кругу младших богов. После завершения третьего круга начинался новый месяц. Во втором и третьем круге каждый день был под влиянием и Великих Богов, и младших Богов, поэтому они иногда действовали заодно, а иногда мешали друг другу, делая судьбу человека неустойчивой. Макошь – богиня из первого круга, где десять дней, и это означает, что счет идет десятками. Макоши соответствует число шесть, что означает шесть десятков. На это так же указывает слово Коляда, а именно Коляда Макоши, т. е. круг Макоши, а это шестьдесят дней. Именно круг Макоши делит год на шесть равных долей, перед каждой из которых стоит день одного из главных Светлых Богов, покровительствующего этой доли года. Таких богов немного, единицы, поэтому их имя упоминается первым. Перуну соответствует число пять. Значит, всего шестьдесят пять.
– Во как! – в восхищении воскликнул Орша. – Какая голова, сколько знаний в ней о Светлых Богах и их великих делах. А ты, – он устремил грозный взгляд на воина, приставлявшего меч к горлу волхва, – ты чуть было не убил такого человека. Это же великий волхв, может быть, последний из великих волхвов, которого вы, сынки, должны беречь, как зеницу ока!
– Да мы думали… – начал было оправдываться провинившийся.
– Молчать! – взревел сотник. – Этому волхву поручено князем великое дело – найти священный меч. Если бы с ним что-нибудь случилось по вашей вине, то мне даже страшно подумать, что было бы с вами потом. Это святой человек, и ни один волос с его головы не должен упасть. Вы меня поняли?!
– Поняли, – виновато прогудели молодые воины.
– А раз поняли, то давайте-ка побыстрей собираться в обратный путь, – решительно начал командовать Орша.
– Ты, божий человек, – он ткнул пальцем в Радима, – побеспокойся о погибшем служителе Велеса, прикрой его останки землей. Вы, – он многозначительно глянул на отроков, – берите этого, – на этих словах Орша пнул ногой связанного, – и повозку.
– А куда ты так торопишься? – удивился Велегаст.
– Ну, как же, – сотник снисходительно провел ладонью по усам. – Во-первых, мое чутье подсказывает мне, что это только первая ласточка. – Он еще раз пнул связанного. – А во-вторых, нам к утру надо дойти до вершины Медвежьей горы. Ведь знак рода на лбу медведя – это же как раз про эту гору и говорится. Так я понимаю?
– Так, так, – согласился Велегаст, еще раз удивляясь необыкновенной сметливости своего друга. – Только вот князя известить об этом надо.
– Это еще зачем? – сотник недовольно сдвинул брови. – Завтра к обеду вернемся, тогда все и узнает.
– Времени нет, мой друг, совсем нет, – вздохнул волхв. – Иначе, ты думаешь, чего ради я среди ночи брожу во тьме неизвестно где, как заблудившийся призрак. Одним словом, надо, чтобы князь за нами поспевал, а возвращаться нам никак нельзя.
– Нельзя так нельзя, – Орша нахмурился еще сильнее. – Стало быть, мне тогда придется идти к князю.
– Тебе? – удивился волхв.
– Теперь, кроме меня, никто к городу и не пройдет, – совсем помрачнев, пробурчал Орша, нервно сжимая рукоять меча.
Велегаст впервые видел неуверенность в движениях и смущенных глазах опытного воина и недоверчиво спросил:
– Неужели все так серьезно?
– Знал бы ты здешних греков да их помощников, этих христиан, – сотник отвернулся в сторону, пряча от света факела свое лицо, – ты бы так не спрашивал. Что ж, добрый путь вам.
Он быстро шагнул в темноту, и силуэт его, осыпанный звездным светом, мелькнув призрачной тенью, исчез во мраке.
– И тебе удачи! – крикнул Велегаст, но ничего не услышал в ответ.
Казалось, тьма проглотила человека навсегда. Волхв провел ладонью по лбу, пытаясь увидеть, что там ждет сотника. «Не нравится мне его настрой, надо бы вернуть его, как бы беда не случилась», – шевельнулась запоздалая мысль. Но навалившаяся вдруг усталость сделала его мозг равнодушным и пустым. «Будь что будет, – подумал он отрешенно, – и да помогут ему Светлые Боги».
Собрав остаток сил, волхв добрел до дороги, где их послушно ждали понурые кони, запряженные в повозку. На счастье, один из отроков знал дорогу к Медвежьей горе, и Велегасту не надо было, используя свой дар, искать во тьме путь, а потом указывать его вознице. Оставалось только скомандовать «Вперед!» и уронить свое измученное тело в повозку. Воины молча и слаженно повиновались, и маленький отряд двинулся к храму. Храм Велеса, полный тайн и сокровищ, ждал их в конце пути.
notes