Книга: Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью
Назад: ХIV
Дальше: ХVI

ХV

Покой в Суздальской земле всколыхнула весть о смерти великого князя Юрия Долгорукого. Тотчас состоялся собор бояр, который провозгласил князем Андрея. Новый правитель своей волей малолетних сыновей Юрия Долгорукого с матерью отправил в далекую Византийскую империю и стал единолично править Залесской землей, как иногда называли Ростово-Суздальскую Русь.
Федор весь ушел в хозяйство. Яким корпел над летописью, поэтому пришлось разрывать себя между двумя имениями. Подрастали дети, старшие становились помощниками, пора было присматривать им богатых невест. Только с Ефимией становилось все хуже и хуже. Располнела настолько, что с трудом поднималась с кровати, за собой почти не следила, ходила с распущенными волосами, неубранная и неряшливая. И постоянно ела. Особенно любила сдобные булки, блины и пироги. Лекарь наставительно говорил Федору:
– Убеди ее употреблять пищи поменьше. Задавит она свое сердце жиром.
Но едва он начинал такой разговор, как Ефимия пускалась в слезы и начинала причитать:
– Дожила! В своем имении и поесть не дают!
Однажды утром вошли к ней слуги и нашли ее возле кровати бездыханной. Нельзя было сказать, что скорбел он по ней сильно, но прожили вместе много годков, всякое было, поэтому погоревал на похоронах, отметил положенные по трауру дни, а потом стал забывать.
Наведался как-то к нему в имение князь Андрей. Повел он его на конюшни, скотные дворы, в амбары. Сказал с гордостью:
– Помнишь, в юности заезжал в имение? Так вот раза в полтора-два теперь у меня всего прибавилось. Дань плачу исправно, крестьяне в долгах передо мной и князем не ходят. И все потому, что столько лет мирно живем, на военные походы не тратимся.
– Скоро придется, – озабоченно проговорил Андрей. – Булгары вновь зашевелились, нападают на наши пределы, грабят, убивают. Видно, забыли прошлые уроки. Так что приехал предупредить: собирай свое воинство и прибывай с ним во Владимир. Там теперь сбор ополчения.
Скребнуло на душе у Федора, привык он к мирной жизни, но не подал вида, ответил бодро:
– Приведу в полном составе, а сам явлюсь в новом вооружении. Слышал я, в Переяславле оружейник знатный объявился. Из Южной Руси прибыл. Панцири делает красивыми и прочными.
– Это как ему удается?
– Знать, секрет какой-то от отцов и дедов достался. Может, и для тебя заказать?
– Надо ехать на примерку, а со временем сам знаешь как у князей… Подумаю, может, решусь.
Сделав нужные распоряжения по подготовке к походу, Федор отправился в Переяславль. Мастера он застал в кузнице, тот корпел над отделкой меча. По лезвию наносился красивый узор: извиваясь, змея нацеливалась на добычу, которая, как видно, пряталась за пределами острия меча.
– Выбирай, боярин, какой панцирь по душе. Могу сделать крепкий и надежный, но с виду будет не очень красив. Могу предложить такой, что все заглядятся на него, но к бою не очень приспособленный, – в нем под стягом стоять, своих и чужих изумлять. А есть и красивый, и прочный на удар, но только стоить будет дороже.
– Я бы хотел взять именно такой. Как же он делается?
– Из двойного листа. Такие и другие мастера куют. Только листы у них толстые и панцири тяжелые, в бою в них неловко. А я знаю секрет, что будешь сражаться и не почувствуешь гнета.
– Сговорились. О цене не спрашиваю, заплачу любую.
От мастера отправился Федор к воеводе Добрану. Знал он его давно. Выбился человек из простых десятских на видную должность не через содействие знатного человека и не через богатство, а только благодаря способностям своим. Умело управлял городишком Клещино, а потом Юрий Долгорукий перевел его в Переяславль. И здесь воевода оставался на хорошем счету. Не воровал и не мздоимствовал, был в почете у горожан, жил в достатке, но скромно.
Добран принял его приветливо, посадил в передний угол, велел подать угощение. Говорили о делах насущных: урожае, надое коров, поголовье овец.
– Для тебя это родное, кровное, – рассуждал Добран. – А я пекусь о доходах горожан. Надо для них и новые делянки лугов в лесах отыскать и поделить их так, чтобы обиды не было. К тому же люди требуют выжигать лес близ города, а мне не хотелось бы пустоши иметь потом, поля заброшенные. Ведь проходит пять-шесть лет после истребления леса, земля родить перестает, крестьянин на другое место перебирается, заросли кустарника образуются. Ни урожая, ни грибов, ни ягод…
В это время в горницу вошла девушка с блюдом в руках. Федор едва рот не открыл, увидав такую красавицу. Все в ней было очаровательно: и лицо, и стан, и легкие, неуловимые движения. Она поставила перед ними отварную баранину, взглянула ему в глаза и произнесла приветливым голосом:
– Ешь, боярин, на здоровье.
Взгляд ее голубых глаз и ласковая речь совершенно очаровали Федора. Он вдруг почувствовал себя молодым и юным, способным на разные глупости. И едва девушка скрылась за дверью, спросил Добрана:
– Кто эта прелестница?
– Моя дочь, – не без гордости ответил воевода. – Моя Верхуслава.
– И как я ее в прежние приезды не замечал…
– Она всегда была скромницей, людей сторонилась. А теперь вот вымахала в завидную невесту!
– И много женихов к ней сватаются?
– Много, – просто ответил Добран. – Только я не неволю и без ее согласия замуж не отдам.
– Ох, воевода, я бы за нее половину своего имения не пожалел! – Федор и сам не заметил, как его понесло. – Пришлась она по сердцу, ночами теперь спать не буду. Сроду такой красавицы не видел!
– Не ты первый такие слова говоришь, – спокойно ответил Добран. – Я уж привык. Коли по нраву пришлась, скажи ей открыто. Только не забывай про свои годки: в отцы ей годишься! Как она взглянет на это?
– Запамятовал я и про возраст свой, и про жизнь свою прошлую. Поможешь, воевода, уговорить ее замуж за меня пойти, отпишу на твое имя пять деревень по реке Клязьме!
– Не по обычаю получается, – усмехнулся Добран. – Это я тебе приданое с дочерью готовить должен, а не наоборот.
– А мы поступим, как в древние языческие времена, когда жених дарил семье невесты вено. Только не корову или овец обещаю, а деревни вместе с землями и мужиками!
– Мой ответ тот же: будет согласие Верхуславы, я возражать не буду.
Сорвался Федор с места, выбежал из терема, вскочил на коня и понесся галопом в Суздаль. Там на рынке накупил всяких драгоценностей и сладостей заморских и, нигде не задерживаясь, вернулся в Переяславль. «Задарю Верхуславу, всего ей на будущую жизнь наобещаю. Не может она устоять против моих соблазнов. А Добран уже сдался наполовину, деревни мои ему глаза застили. Кому не захочется под старость безбедно и беззаботно пожить? А надо будет, и все десять селений выделю!» – поражаясь своей щедрости, думал он.
В терем Федор решил не входить, а вызвал Верхуславу на крыльцо. Она вышла не спеша, несколько удивленная его появлением, спросила:
– Зачем я тебе понадобилась, боярин?
Он тут же стал совать ей в руки золотые ожерелья, браслеты и обереги-коньки, бормоча страстно:
– Бери, Верхуслава, все бери! Не отказывайся только, ради тебя все траты, тебе хочу угодить!
– Что ты, боярин, зачем мне это? – сопротивлялась она, все более и более удивляясь.
– Не возвращай обратно, хоть выброси, хоть другим отдай. Тебе куплено, тебе должно принадлежать!
– Да ты, как видно, не в себе, боярин, коли такое говоришь!
– С ума ты меня свела, места не нахожу, только о тебе думаю. Выходи за меня замуж!
– Однако какой ты скорый, боярин! Не знавши друг друга, связать судьбы на всю жизнь, как можно?
– Не знаю, ничего не знаю, только не мыслю я существования без тебя!
Пришел он к ней и на другой, и на третий день. Всю неделю ходил Федор в терем воеводы, задаривал Верхуславу подарками, говорил слова о своей безумной любви. Нравились многие ей, но ни к кому не прикипала она сердцем, равнодушно проходила мимо ухажеров, не обращала внимания на ласковые слова. А тут стронулось что-то в ее груди, почувствовала нежность к этому немолодому человеку, готовому на все ради нее…
Между отцом и дочерью происходили иногда короткие, иногда длительные разговоры, касающиеся посещений боярина. Последний был таким:
– Что мне делать, папа? Он приходит и приходит. Украшениями дивными задарил.
– Прогони, коли не по нраву.
– Прогоняла, да он вновь возвертается.
– На порог не пускай.
– Так он часами перед крыльцом стоит. Жалко становится!
– Ишь ты… жалко! Нравится, что ли?
– Не знаю…
– Разве ты не видишь, что в годах человек?
– А мне пожилые больше по нраву. Ходят тут разные сосунки, сватаются, а у самих молоко на губах не обсохло…
– Тебе тоже лет не так много! Всего-то девятнадцать стукнуло.
– Подруги перестаркой дразнят. У всех уж дети народились, а я одна и одна…
– Гляди, девка, тебе жить! Я тебя не неволю, поступай, как сердце подсказывает. Чтобы потом не каяться и меня не винить.
– Не стану, батюшка.
– Ну что, помолвку объявлять?
Помолвка состоялась через неделю, а свадьбу отложили на осень, когда Федор вернется из булгарского похода.
Назад: ХIV
Дальше: ХVI