Глава восьмая
ВИТОВТ
В тереме Федора Юрьевича стоял запах седельных кож, панцирей из толстой лосиной кожи с наклепанными на них металлическими бляхами, начищенных броней и оружия – шли сборы в дальний поход.
Самовлад Гордеевич, опираясь на посох, вступил в княжеские покои. При виде князя он снял с головы шапку с собольей опушкой и отвесил поклон.
– Здрав будь, княже! – промолвил боярин.
– Присаживайся, друже, – сказал Федор Юрьевич, указав боярину на стул.
Самовлад Гордеевич сел на стул с высокой спинкой, прислонив ясеневый посох к своему плечу. На нем был длинный бордово-фиолетовый опашень из аксамита. Он был немного бледен, отчего его темно-русая борода казалась еще более темной.
Князь стоял у широкого дубового стола, на котором были разложены кинжалы разной длины, прямые и чуть изогнутые, с костяными и деревянными рукоятями.
– Оставляю тебя в Дорогобуже воеводой, друже Самовлад, – проговорил Федор Юрьевич, примеряя в руке то один, то другой кинжал. – Под твоим началом будет семьдесят конников и две сотни пешцев. Всех прочих ратников я забираю с собой на войну с тевтонами. Ты от ран-то оправился иль нет? – Князь взглянул на боярина, поигрывая широким польским ножом. – Что-то ты хмур и невесел.
– Здоров я, княже, – сказал Самовлад Гордеевич. – А печалюсь я по дочери своей. По Анне, ежели ты помнишь ее, княже. Два месяца тому назад снюхалась она с одним лекаришкой безродным немецких кровей и сбежала к нему в Смоленск. Оттуда эти двое в Ригу подались. Я посылал брата вдогонку за ними, но без толку.
– Не ожидал я от Анны вычуды эдакой! – изумился Федор Юрьевич. – Она же умом блистала, как храм куполами. Не печалься, друже. Я твоему горю помогу, верну тебе дочь. Есть у меня верный человек в Риге…
– Благодарю, княже, токмо Анны мне более не видать, – тяжело вздохнул Самовлад Гордеевич. – Один купец ганзейский по моей просьбе ездил в Ригу, искал там дочь мою неразумную. Узнал тот купец следующее: Анна и немчик ее сели на корабль тевтонский и отплыли в Кенигсберг. Туда целый караван судов направлялся. В пути разыгрался шторм. Судно, на котором находились Анна и воздыхатель ее, затонуло. Почти никто с того корабля не спасся. Не спаслась и Анна.
– Сочувствую тебе, боярин, – промолвил Федор Юрьевич. – Какой-то злой рок преследует тебя. Хочешь, я сына твоего дома оставлю, дабы он головой не рисковал в сече с немцами?
– Не дело это, княже, – возразил Самовлад Гордеевич. – Я от опасностей никогда не бегал. И Горяин не должен в стороне отсиживаться, когда его князь в поход выступает. В нашем роду все мужчины воителями были.
* * *
В одной из польских хроник о великом литовском князе Витовте сказано так: «Лжив и порочен был сей князь до глубины души, честолюбив был и злопамятен сверх всякой меры, ибо вырос среди людей, погрязших в алчности и завистливой злобе; такова была вся литовская знать. Измены близких ему людей преследовали Витовта всю жизнь, по этой причине он был недоверчив и подозрителен, на козни отвечал кознями, постоянно менял слуг, поваров и телохранителей.
Он был вынослив и силен телом, но при этом был подвержен малодушным порывам, как капризное дитя. Военные неудачи повергали его в такое глубокое уныние, что он отказывался от еды и питья, зато одерживая победы, Витовт становился хвастлив и самонадеян. Даже приняв христианскую веру, подспудно Витовт оставался закоренелым язычником».
Судьбою Витовту было уготовано постоянно метаться из одной крайности в другую. Так, покуда был жив его отец Кейстут, Витовт из года в год воевал с крестоносцами под его началом. Когда Кейстут был убит по приказу его племянника Ягайлы, Витовт нашел прибежище у магистра Тевтонского ордена. Мстя за отца, Витовт затеял войну с Ягайлом в союзе с тевтонскими рыцарями. На стороне Витовта была широкая популярность его покойного отца, которого боготворили жемайты и земгалы. Витовт отрекся от дружбы с крестоносцами, когда Ягайло уступил ему трон великого литовского княжения. Однако это было сделано с одним условием, что Витовт примет вассальную зависимость от Ягайлы, ставшего польским королем. Витовт дал ленную присягу Ягайле, которого люто ненавидел в душе, но, взойдя на трон Литвы, он сразу же нарушил свое вассальное обязательство. Из-за этого между Витовтом и Ягайлом не единожды происходили вооруженные столкновения. Витовт вновь и вновь обращался за помощью к крестоносцам, обещая в случае победы над польским королем уступить Тевтонскому ордену Жемайтию. Поскольку польское войско постоянно одолевало литовскую рать и союзных ей немцев, Витовт беззастенчиво рвал договоры с крестоносцами, поднимая жемайтов на восстания. Такое двуличие Витовта сильно озлобило против него предводителей крестоносцев, которые во время очередных переговоров с литовцами отравили двух сыновей Витовта.
Таким образом, озлобленность Витовта на крестоносцев перевесила его ненависть к Ягайле, с которым он заключил тайный союз против Тевтонского ордена. Поляки ввязались в войну с крестоносцами, стараясь вытеснить их из Померании. Витовт намеренно держался в стороне, скапливая свои отряды под Мемелем, дабы уверить тевтонов, что он собирается воевать с ними на землях жемайтов, объятых восстанием.
Перемирие между поляками и Тевтонским орденом подходило к концу.
По замыслу Ягайлы и Витовта их объединенное войско должно было стремительным броском продвинуться в Пруссию и с ходу взять столицу тевтонов – Мариенбург. Это позволило бы Ягайле и Витовту выиграть войну с крестоносцами одним ударом.
Отправив к Мемелю треть своего воинства, Витовт очень рассчитывал на поддержку русских полков в этой войне с Орденом. Московский князь Василий Дмитриевич, доводившийся зятем Витовту, не пожелал воевать с тевтонами на его стороне, памятуя нашествия литовцев на московские земли двухлетней давности. К тому же Московское княжество еще не оправилось после недавнего вторжения татарской орды Едигея.
По этой причине Витовт дал указание Лингвену Ольгердовичу всеми способами умасливать зависимых от Литвы смоленских князей, дабы вовлечь их в войну с крестоносцами. Потому-то Лингвен не стал цепляться за спорные волости, а уступил их без всяких условий оршанскому и дорогобужскому князьям. Встречаясь со смоленскими князьями, Лингвен как бы невзначай непременно упоминал о богатствах Тевтонского ордена и о том, что пора бы эти богатства литовцам, полякам и русичам поделить между собой.
Старания Лингвена Ольгердовича увенчались успехом. Все смоленские князья исполчили свои дружины и пешие полки, когда до них дошел призыв Витовта собрать объединенную литовско-русскую рать для нанесения сокрушающего удара по Тевтонскому ордену.
Местом сбора полков был выбран город Гродно, что в верховьях Немана.
Столицей Литовского княжества был город Вильно, основанный Гедимином, дедом Витовта и Ягайлы. Витовт не любил этот город, который стоял в самом центре литовских земель. После Гедимина в Вильно княжил Ольгерд, его сын. Затем там вокняжился Ягайло, сын Ольгерда. Вся тамошняя знать горой стояла за Ягайлу и недолюбливала Витовта, поскольку его отец Кейстут попытался лишить Ягайлу литовского трона и поплатился за это головой. То, что в конце концов великим литовским князем стал Витовт, было воспринято столичной знатью с неудовольствием. Многие из литовских вельмож предпочитали видеть на троне Литвы любого из родных братьев Ягайлы, но только не Витовта.
По этой причине Витовт редко появлялся в Вильно. Свой великокняжеский двор он держал в Гродно, где когда-то княжил его отец. Здешние славянские земли назывались Черной Русью, поскольку давно и прочно вошли в состав Литвы. Черная Русь и Жемайтия были княжеским уделом Кейстута.
Это неприятие частью литовской знати Витовта сразу бросалось в глаза русичам и татарам, разбившим свои шатры близ Гродно. С воеводами из Вильно и Ковно Витовт держал совет в предместье Гродно, что раскинулось по обоим берегам реки Городничанки. Там, в тереме боярина Герденя, размещались имовитые литовские мужи, сторонники Ягайлы. С теми из литовских бояр, что были ему преданны, Витовт устраивал совещания в Верхнем Городе, обнесенном прочными дубовыми стенами и башнями. Местные жители называли эту крепость Замковая Гора.
На одно из таких совещаний Витовт пригласил Лингвена Ольгердовича и всех смоленских князей.
Высокий холм в центре Гродно, именуемый Замковой Горой, по сути дела являлся городом в городе. Там, за дубовыми стенами и мощными валами, возвышался белокаменный княжеский дворец, украшенный полукруглыми арками, резными мраморными колоннами и узорными вставками из желтого и розового кирпича в толще стен. Вокруг теснились деревянные терема приближенных вельмож Витовта, среди которых почти половину составляли знатные русичи. Литовцев проживало в Гродно сравнительно немного, все они со своими семьями жили в Верхнем Городе.
В ожидании Витовта приглашенные князья расположились в верхней трапезной дворца, где специально для них был накрыт длинный стол. Яства были поданы на любой вкус: блюда мясные и рыбные, соленья и копченья, разнообразная сдоба из пшеничной муки со сладкой начинкой, восточные сладости, вино и хмельной русский мед.
Для начала Лингвен Ольгердович предложил собравшимся выпить за победу над крестоносцами. Осушив чаши, гости принялись за кушанья, далеко не всегда пользуясь двузубыми вилками, которые уже повсеместно были в ходу за трапезой в Европе, но на Руси и в Литве еще не стали привычными на застольях.
Витовт появился в пиршественном зале, облаченный в длинную королевскую мантию благородного пурпурного цвета, с серебряным жезлом в руке, усыпанным драгоценными каменьями, с золотой короной на голове. Два юных пажа распахнули перед ним тяжелые закругленные створы высоких дверей. Витовт шел неторопливым шагом с гордо поднятой головой, на его лице с короткой рыжей бородой застыло выражение спокойного величия. Благодаря высокому росту и статному сложению, Витовт смотрелся весьма величаво в длинной мантии и короне. Всем было известно, что Ягайло запретил Витовту короноваться, ссылаясь на свое право сеньора и некую грамоту папы римского, которую никто в глаза не видел. Витовт тяготился своей вассальной зависимостью от Ягайлы, поэтому желал стать литовским королем.
По Кревской унии, Литва и Польша объединились в единое государство Речь Посполитую. Став польским королем, Ягайло обрел власть над обширным государством, но и Литву он не хотел потерять, сделав все возможное, чтобы покрепче привязать свою бывшую вотчину к польскому королевству.
Витовта сопровождала небольшая свита, в нее входили: опахалоносец, старший герольд, дворецкий, сокольничий, секретарь, трое бояр-советников.
Выказывая почтение к великому литовскому князю, находившиеся за столом князья поднялись со своих мест.
Витовт сел во главе стола и объявил, что все сказанное здесь не подлежит разглашению.
– Полагаю, за этим столом собрались мои верные друзья, а посему я буду предельно откровенен, – промолвил Витовт, задерживая свой пристальный взгляд на каждом из гостей. – Каждый из вас знает, что Свидригайло, родной брат Ягайлы, поссорившись с ним, нашел прибежище у крестоносцев. Этот негодяй выдал немцам наши замыслы. Поскольку Свидригайло не робкого десятка, то он наверняка встанет в боевые порядки тевтонских рыцарей, когда дело дойдет до битвы. Ягайло просил меня, чтобы я отдал распоряжение своим воеводам и вассалам не убивать его брата-изменника на поле сражения, но взять его в плен. Ягайло хочет сам судить Свидригайлу. Своим виленским воеводам я отдал такой приказ, но всем присутствующим здесь князьям и боярам я приказываю обратное: Свидригайлу нужно прикончить в сече там, где он будет обнаружен! Плененный Свидригайло может вымолить у Ягайлы прощение и опять начнет мутить воду, благо в Ковно и Вильно у него немало друзей.
Сказанное Витовтом не удивило никого из сидевших на застолье князей. Братьев у Ягайлы было много, и все они имели владения не в Польше, а в Великом Литовском княжестве, которое в правление Витовта расширилось далеко на юг и восток. Из троих родных братьев Витовта в живых оставался самый младший Сигизмунд, который покуда был еще бездетным. Два сына Витовта погибли от рук крестоносцев. Получалось, что род отпрысков Кейстута постепенно чахнет, а родовое древо Ольгердовичей цветет пышным цветом. Это не давало покоя Витовту.
* * *
– Не пойму я, почто Витовт желает смерти Свидригайле и не таит этого от Лингвена, ведь тот родной брат Свидригайлы? – обратился князь Святополк к Федору Юрьевичу, засидевшись допоздна в его шатре.
Федор Юрьевич усмехнулся и подлил вина в чашу Святополка. Оба князя сидели за небольшим столом, стоящим в самом центре шатра прямо под световым отверстием, завешанным тонкой сеткой из конского волоса.
– Ты слышал про первую жену Лингвена, которая была родом из Пскова? – Федор Юрьевич взглянул на собеседника. – Не помню, как ее звали, но была она красоты неписаной! Мне довелось как-то встретиться с ней.
– Припоминаю эту историю. – Святополк покивал головой. – Эта женщина сбежала от Лингвена к его же брату Минигайле. Ефросиньей ее звали. Ну и при чем здесь она?
– Дело в том, что Лингвен, желая вернуть сбежавшую жену, обратился за помощью к Ягайле, – ответил Федор Юрьевич. – Ягайло же принял сторону Минигайлы, велев Лингвену отступиться от супруги. Лингвен нашел себе со временем другую жену, но с той поры имеет зуб на Ягайлу. Минигайло вскорости умер от болезни, а Ефросинью взял себе в наложницы Свидригайло. Улавливаешь суть, брат?
Федор Юрьевич подмигнул Святополку.
– А я слышал, что Ефросинья была наложницей у Ягайлы, – сказал Святополк, чуть пригубив вина из чаши.
– Верно, – вновь усмехнулся Федор Юрьевич. – Когда Свидригайло женился, Ягайло отнял у него Ефросинью и открыто жил с ней. Уезжая в Польшу, Ягайло и Ефросинью взял с собой.
– Где же теперь Ефросинья? – поинтересовался Святополк.
– Сказывают, умерла она при родах, – ответил Федор Юрьевич. – Рожала все время мертвых младенцев и сама в конце концов загнулась, мир ее праху.
– Это Господь наказал Ефросинью за ее распутство, – проговорил Святополк и поднял свою чашу. – Давай, брат, выпьем за верность наших жен!
Когда Святополк удалился в свой шатер, Федор Юрьевич окликнул гридня, стоящего на страже у дверного полога. Гридень заглянул в шатер. Это был Горяин.
– Принеси-ка огня, дружок, – повелел дружиннику Федор Юрьевич. – Хочу почитать перед сном.
Горяин сбегал к ближайшему костру, возле которого ужинали кашей дорогобужские ратники, и вернулся обратно в шатер с горящей веткой в руке.
Горяин поставил возле княжеского походного ложа невысокую подставку на трех ножках, водрузив на нее медный масляный светильник с двумя фитилями.
Глядя на то, как Горяин поджигает фитили, Федор Юрьевич заговорил с ним:
– Чем озабочен, младень? Какие думы тебя терзают?
Горяин затушил сапогом горящую лучину и досадливо махнул рукой, мол, не стоит его печаль княжеского внимания.
Но Федор Юрьевич был настойчив:
– Присядь! И рассказывай все толком.
– Прохожу я сегодня мимо обоза мстиславльского полка, гляжу, а там возле повозки с голубым верхом стоит княгиня Серафима Изяславна, да не одна, а с моей Дашуткой! – промолвил Горяин, опустившись на раскладной стул. – Я бегом к Дашутке. Мол, ты почто здесь? Не место тебе на войне! – Горяин вновь сокрушенно махнул рукой. – Оказывается, Юрий Глебович не пожелал терпеть разлуку с женой и взял ее с собой в поход. Ну а Дашутка от княгини Серафимы ни на шаг, ведь они с ней, как иголка с ниткой. Куда одна, туда и другая.
– Что же в этом плохого? – улыбнулся Федор Юрьевич, сидя на постели с толстой книгой в руках.
– А что хорошего? – Горяин взглянул на князя. – Говорят, у тевтонов силища несметная! Тяжкие испытания ждут наше воинство, чем завершится наш поход, одному Богу ведомо. Неразумно поступает Юрий Глебович, беря жену-красавицу в пекло войны!
– Ступай, Горяша, – зевая, проговорил Федор Юрьевич. – И запомни, суть человеческой природы в том, что слабый уповает на Бога или на могущественного государя, а сильный уповает на себя. Кто-то храбро бьется с врагом, дорожа стягом боевым, а для Юрия Глебовича его прекрасная жена ценнее любого стяга. Присутствие княгини Серафимы в нашем обозе лишь добавит доблести дружине Юрия Глебовича и, конечно же, ему самому! Да и ты, дружок, полагаю, станешь теперь чуток храбрее, зная, что зазноба твоя достанется тевтонам в случае нашего поражения.
Поклонившись князю, Горяин вышел из шатра и вновь встал на страже у входа.