Глава девятая
Примирение
О том, насколько силен был натиск ордынцев на русские позиции во время их последней попытки силой прорваться на левый берег Угры, Тимофей смог осознать, только когда своими глазами увидел настоящие завалы из мертвых тел возле защитных частоколов и там, где стояли русские пушки. Тимофей видел, как много полегло русских ратников в лесу, близ самого широкого брода через Угру и на тропе, ведущей к русскому стану. Раненых к тому времени уже отвезли в лагерь, а убитых только начали собирать и подсчитывать, складывая окровавленные тела на земле длинными рядами.
Среди ратников и обозных мужиков, которые перетаскивали павших русичей на широкую лесную поляну, Тимофей вдруг узнал костолома Космыню, с которым ему доводилось встречаться несколько раз в тюремном застенке, куда он приходил вместе с Якушкой Шачебальцевым.
Тимофей окликнул Космыню по имени и подошел к нему, ведя коня в поводу.
Космыня с каким-то бородатым плечистым мужиком грузили мертвецов на телегу, запряженную гнедой кобылой. Увидев Тимофея, Космыня прервал свое занятие.
– Здрав будь, боярич! – произнес Космыня, отвечая на приветствие Тимофея. – Откуда и куда путь держишь?
– Везу из татарского становища ханское письмо к великому князю, – ответил Тимофей. – Но ты-то почто здесь?
– Боярин Ртищев вступил в войско, ну и я вместе с ним, – промолвил Космыня, утирая пот с лица. – Да что я, все тюремные служки и надзиратели взялись за оружие, придя сюда на берег Угры оборонять Русь от татарской напасти.
– Кто же узников стережет? – поинтересовался Тимофей.
– Все узники тоже в войско зачислены, таков был приказ государя, – ответил Космыня.
Оказавшись на лесной прогалине, где шел подсчет павших в сражении русичей, Тимофей увидел стоящих кучкой военачальников и среди них рыжебородого сотника Рутына. Военачальники стояли над телом какого-то погибшего русского воина, который, судя по скорбному виду воевод, был весьма заметной фигурой в русской рати.
Тимофей расслышал горестную реплику одного из воевод.
– Как сказать об этом великому князю, други? – проговорил военачальник.
У Тимофея сердце замерло в груди, а по спине прокатился леденящий холод. «Неужто в сече пал Иван Молодой?» – промелькнуло у него в голове.
Тимофей подбежал к группе военачальников и протолкался в середину их тесного круга. Перед ним на мерзлой притоптанной траве лежал бездыханный Якушка Шачебальцев. Пластинчатый панцирь на убитом носил на себе множество следов от ударов вражеских стрел и копий. Стальные пластины панциря сберегли Якушку от смертельных ран, смерть его настигла после удара саблей по шее. Этот сабельный удар рассек шею Якушки почти наполовину, перерубив важные шейные артерии. Лицо, плечи и грудь мертвого Якушки были покрыты густым слоем засохшей крови.
Упав на колени, Тимофей со стоном склонился над безжизненным телом Якушки Шачебальцева. Горячие слезы потекли из его глаз.
Ладони и пальцы Тимофея чувствовали холод мертвой плоти, но разум его не желал мириться с этой ужасной действительностью. Тимофей стонал и захлебывался слезами, тиская в ладонях холодную руку Якушки, лишь теперь осознав, как ему будет не хватать этого человека и скольким он ему обязан.
– Почто Данила Холмский позволил Якушке участвовать в битве с татарами? – обронил кто-то из воевод. – Придется ему теперь ответ держать перед великим князем.
– Якушка Шачебальцев был весьма важной птицей и подчинялся токмо государю, – прозвучал другой голос, – поэтому Данила Холмский был для него не указчик.
– Сколь ловок и храбр был Якушка в сече с нехристями, просто на диво! – подал голос сотник Рутын. – Немало татар полегло от его меча! Ратники шли за ним, как за архангелом Михаилом, видя его доблесть! Вельми горестно, други, потерять такого удальца.
– Все мы под Богом ходим! – заметил другой сотник. – Сегодня Якушку смерть скосила, а завтра кого-то из нас скосит.
Пришлось Тимофею стать радостным и горестным вестником одновременно. Он обрадовал великого князя вестью о победе над татарами и тут же опечалил его, сообщив о гибели Якушки Шачебальцева.
Иван Васильевич дал волю своему гневу, желая немедленно покарать Данилу Холмского за то, что тот не доглядел за Якушкой, позволив тому оказаться в самой гуще сражения. Однако думные бояре отговорили государя от поспешного решения, резонно заметив ему, что победа над ордынцами прежде всего есть заслуга воеводы Холмского.
«Ныне Данила Холмский столь любим и превозносим в народе, что его опала вызовет бурное негодование черни и войска, – сказал боярин Федор Хромой. – Опять же не нужно забывать, что орда хана Ахмата пока еще не убралась восвояси. Татары могут еще не единожды попытаться взломать нашу оборону на Угре. Пусть уж Данила Холмский и дальше верховодит нашим войском, пусть употребит с пользой для Руси свой полководческий дар!»
Скрепя сердце Иван Васильевич был вынужден согласиться с доводами Федора Хромого. И впрямь Данила Холмский стал для татар карающим мечом! Никто из прочих воевод не сможет сравниться с Данилой Холмским в военном мастерстве.
Гибель Якушки Шачебальцева сильно ударила по великому князю, который лишился своего всевидящего ока и всеслышащих ушей. Как Данила Холмский пребывает на своем месте, руководя войсками, так и Якушка Шачебальцев был незаменим в делах тайного сыска и распутывании заговоров. Оставшись без Якушки Шачебальцева, Иван Васильевич вдруг ощутил подле себя пустоту, грозящую ему тревогами и неведением опасностей, которые со временем могут обступить его жизнь и трон. Для отражения вражеских полчищ у Ивана Васильевича имелось войско и воеводы, а для распознавания изменников среди своих бояр и князей Ивану Васильевичу был нужен кто-то другой, способный заменить Якушку Шачебальцева.
Иван Васильевич долго думал, мысленно перебирая всех своих приближенных, на кого из них можно положиться в делах тайных и не всегда законных. Кому можно доверить свои сокровенные мысли и чаяния? Никто из ближнего круга государевых вельмож и слуг не годился на такую особую должность, не обладая теми достоинствами, которые имел покойный Якушка Шачебальцев. По этой причине Иван Васильевич пребывал в мрачном настроении.
Однажды дьяк Василий Долматов указал Ивану Васильевичу на Тимофея Оплетина, сказав, что в последние три месяца тот исполнял важные поручения Якушки Шачебальцева, являясь его ближайшим помощником. И среди великокняжеских гонцов Тимофей Оплетин был самым аккуратным и исполнительным. Василий Долматов посоветовал Ивану Васильевичу поставить Тимофея Оплетина на должность, которую до него занимал Якушка Шачебальцев.
«Тимофей кое в чем поднаторел, помогая Якушке в тайных делах, – молвил дьяк Василий государю. – У Тимофея имеются все задатки для такого рода дел. Он внимателен, рассудителен, не вспыльчив, не корыстолюбив, не робкого десятка. А то, что Тимофей слишком молод, так ведь и Якушка начинал свою деятельность на этом поприще в столь же юные годы».
Поразмыслив, Иван Васильевич произвел Тимофея Оплетина в дьяки, назначив его дознавателем и порученцем по особо важным делам. Все слуги и помощники Якушки Шачебальцева перешли под начало Тимофея Оплетина, который внезапно обрел власть, позволяющую ему в государственных интересах входить без стука в любую дверь и даже преступать христианские заповеди, если это нужно для дела.
* * *
Избавив Псков от угрозы немецкого вторжения, братья великого князя, вняв совету своей матери, решили бить челом Ивану Васильевичу, дабы примириться с ним окончательно. Андрей Большой был готов сделать шаг к примирению со старшим братом еще в сентябре, но тогда этому противился Борис Волоцкий, ожидавший больших уступок от великого князя. Когда до Бориса Волоцкого дошли слухи о раскрытии заговора в окружении Ивана Васильевича, организованного на деньги Литвы, и о победе русских полков над ордой хана Ахмата у берегов Угры, то это окончательно похоронило его надежды на «чудо», под коим князь Борис подразумевал внезапную смерть великого князя от яда или татарской стрелы.
Смирившись с неизбежным, Борис Волоцкий поехал вместе с Андреем Большим в городок Кременец, куда перебрался из Красного села Иван Васильевич со своей свитой.
Великий князь принял своих мятежных братьев милостиво и радушно. В присутствии московских бояр и своего духовника владыки Вассиана Иван Васильевич подтвердил все прежние права и вольности своих младших братьев, как удельных князей, присоединив к владениям Андрея Большого города Можайск и Рузу. Борису Волоцкому великий князь уступил три деревни под Вереей.
После кратких примирительных речей младшие братья целовали крест на верность старшему брату.
Во время этой процедуры всем собравшимся было видно, с каким внутренним усилием произносит Борис Волоцкий слова клятвы перед тем, как поцеловать большой позолоченный крест в руках владыки Вассиана. Если Андрей Большой был доволен примирением со старшим братом, получив во владение два города, то Борис Волоцкий чувствовал себя оскорбленным и униженным, получив от великого князя три жалкие деревни. Однако идти на попятный было уже поздно, поэтому князю Борису приходилось волей-неволей принимать условия великого князя.
Не особо пытался скрывать свои чувства к брату Борису и Иван Васильевич, знавший, кто именно затеял этот мятеж, кто подсылал ему подметные грамоты и ссылался с польским королем Казимиром. Догадывался Иван Васильевич и о том, что его брат Борис, с детства коварный и жадный, желает ему смерти и военных неудач. Будь у князя Бориса много золота, он тогда и сам организовал бы заговор против старшего брата.
«В моей воле и бедности ты жил до мятежа, брат, так же будешь жить и впредь», – было написано на лице у великого князя, когда он обнимался и целовался с братом Борисом во время торжественной присяги.
Примирившись с младшими братьями, Иван Васильевич тем не менее не отправил их к реке Угре, где продолжалось противостояние русских полков и орды хана Ахмата. Великий князь держал младших братьев с их дружинами в Кременце, якобы для собственной безопасности, на деле же опасаясь козней мстительного Бориса Волоцкого.
Сюда же, в Кременец, гонцы доставляли письма от хана Ахмата, который начал с угроз, а закончил приниженными просьбами о мире. Иван Васильевич намеренно не отвечал на послания хана Ахмата, понимая, что военное поражение вкупе с неудачной попыткой переговоров приведут того к полному краху. От хана Ахмата отвернутся многие татарские эмиры и беки, готовые служить лишь сильному и удачливому правителю Большой Орды. Хан Ахмат, не добывший в этом походе ни победы, ни добычи, таковым уже не являлся.
Наконец 26 октября, в Дмитриев день, ударили первые морозы и река Угра покрылась льдом.
Русские воеводы изготовили полки к битве, помня недавние угрозы хана Ахмата: мол, замерзнут реки, тогда для татар откроется много путей для вторжения на Русь. В ожидании нападения ордынцев прошло два томительных дня. Татары не двигались из своих становищ.
На третий день ожидания пришел ошеломляющий приказ от великого князя: всем полкам отступить от Угры на десять верст.
Данила Холмский кое-как утихомирил воевод, возмущенных тем, что великий князь принуждает их отступить перед татарами, до того не единожды разбитых в стычках с русичами на берегах Угры.
Полки свернули свои станы и отошли на десять верст к северу, растянувшись длинной линией от Медыни до Тарусы. Теперь татары могли без помех перейти Угру.
Тридцатого октября в ставку хана Ахмата прибыл посол от московского князя – это был боярин Иван Товарков.
К удивлению и негодованию хана Ахмата, русский посол завел речь не о заключении мира, а передал устное послание московского князя.
«Коль татарский хан силен не на словах, а на деле, то пусть его конница переходит через Угру, где пожелает, – устами посла сказал великий князь. – Русская рать готова встретить татар в чистом поле к северу от Угры».
Это был открытый вызов.
Хан Ахмат не дал послу никакого ответа, велев ему возвращаться к своему государю.
Весь остаток дня и почти всю ночь хан Ахмат провел в тягостных раздумьях, не покидая своего шатра.
На следующее утро хан Ахмат собрал своих военачальников на совет. Вернее, хан Ахмат собирался объявить предводителям туменов о своем решении перейти Угру и напасть на русское войско, где бы оно ни находилось. Однако огласить свое решение хан Ахмат так и не успел, поскольку большинство татарских военачальников, страшась надвигающейся зимней стужи и русских пушек, хором заявили, что пора возвращаться домой. Самым малодушным из эмиров и беков отступление русских полков от Угры казалось некой хитро обставленной ловушкой, в которую московский князь вознамерился заманить все ордынское войско.
Немногочисленные голоса тех военачальников, кто готов был идти до конца в противостоянии с Москвой, тонули в шумной разноголосице трусливых и упавших духом ордынских вождей, которые уважали мурзу Тулунбека и трепетали перед суровым Темир-Газой, не смея оспаривать их мнение, часто совпадавшее с мнением хана Ахмата. Ныне Тулунбек и Темир-Газа были мертвы, лишенного же их поддержки хана Ахмата никто не боялся.
Глядя на своих распоясавшихся вельмож, обвиняющих его во всех неудачах ордынского войска, хан Ахмат с внутренним страхом почувствовал, что власть ускользает из его рук. Если несколько дней тому назад хан Ахмат пытался выискивать среди своих эмиров и темников виновников недавних поражений, то теперь ему самому грозила участь стать козлом отпущения, на которого татарская знать готова свалить все недавние неудачи.
Неизвестно, чем закончился бы этот совет, если бы сторону хана Ахмата не приняли ногайские беки.
Мурза Ямгурчи, шурин Ахмата, брызгая слюнями и размахивая плетью, восстановил относительный порядок в ханском шатре. Этого злобного знатного ногайца побаивались все в окружении хана Ахмата.
Хан Ахмат успокоился и властным голосом объявил, что намерен принять вызов дерзкого князя Ивана и сойтись с московской ратью на левобережье Угры. В передовых туменах должны были двигаться ногайцы, вся прочая татарская орда должна была переходить через Угру, развернувшись широким фронтом, дабы при встрече с русскими полками применить стремительные фланговые охваты.
Распустив совет, хан Ахмат сел завтракать вместе с мурзой Ямгурчи и его братом Чалмаем. Разговор за завтраком шел о том, по каким дорогам татарскому войску наступать на Москву после того, как будет разбита русская рать.
Неожиданно прибежал визирь Карамурза, бесцеремонно прервав беседу хана Ахмата с двумя его шуринами.
– О светлейший, степные беки из родов кемкем, джиргин и алтан сворачивают юрты! – сообщил Карамурза. – Они заявляют, что уходят в донские степи. Они больше не хотят сражаться с урусами.
– Это Бисултан-собака мутит воду! – рассердился мурза Ямгурчи. – Его родичи из рода кемкем никогда не отличались доблестью! Надо казнить Бисултана, светлый хан, тогда все прочие смутьяны подожмут хвосты!
Смелый на язык Бисултан давно мешал хану Ахмату, поэтому он с готовностью ухватился за подвернувшуюся возможность свести с ним счеты. Хан Ахмат повелел начальнику своих нукеров обезглавить Бисултана и насадить его голову на копье.
– Пусть все войско увидит, как я поступаю с трусами! – сказал хан Ахмат.
Ханские нукеры вскочили на коней и помчались туда, где располагались шатры и повозки рода кемкем. Однако схватить и казнить Бисултана ханским нукерам оказалось не под силу, за последнего горой встали его родичи и друзья из других родов. Сотня ханских нукеров оказалась бессильной перед тремя тысячами рассерженных татар, потрясающих саблями и копьями.
– Глядите, братья, – кричал Бисултан, гарцуя на горячем степном скакуне, – хан Ахмат ни во что не ставит наши жизни! Мало того, что нам не выплачено жалованье за прошедшие месяцы и нас посылали на убой под огонь русских пушек, хан Ахмат готов рубить нам головы за то, что кое-кто из нас не желает задаром проливать кровь!
Слова Бисултана услышали многие из татарских вождей, эти слова были подобны искрам пламени, упавшим на сухую солому. В результате к трем степным татарским родам, возымевшим намерение уйти на юг, присоединились еще пять половецких родов, численность всадников которых равнялась целому тумену.
Чтобы воспрепятствовать уходу десяти тысяч половцев, одних ханских нукеров было явно мало. Хан Ахмат хотел было прибегнуть к помощи ногайцев, но вовремя одумался, понимая, что дикие ногайцы устроят кровавую резню, дабы завладеть юртами и лошадьми пяти донских половецких родов. Если на помощь донским половцам бросятся их собратья из прочих половецких племен, тогда спасать придется уже ногайцев, а надежных войск для этого у хана Ахмата не было. Поэтому, несмотря на яростные протесты Ямгурчи, хан Ахмат решил не удерживать силой тех кочевников, которые устали от войны и настроились на возвращение домой.
– Пусть убираются! – сказал хан Ахмат своим ногайским родичам. – Трусливые и слабовольные будут только обузой для нашего войска. Тринадцать тысяч всадников – это небольшая потеря. Эти люди все равно предали бы нас не сегодня, так завтра или во время сражения с русами.
Это отступление малой части ордынского войска породило в умах всего Ахматова воинства то же самое стремление избежать чреватой большими потерями битвы с русской ратью и уйти на юг, пока еще нет сильных холодов и степь не занесло глубоким снегом. Среди татар ходил слух, будто к русскому войску присоединились отряды из далеких северных земель: из Заонежья, Кубены, Заозерья, Важской и Двинской земель… Пришедшие оттуда ратники будто бы ростом выше воина, сидящего на коне, могучи, как лоси, и свирепы, как голодные медведи. Войско из этих северных светловолосых великанов хитрый московский князь берег до поры до времени, зная, что холодное время года эти неприхотливые витязи переносят лучше, чем жару и дождь. И вот князь Иван предпринял попытку заманить татарское войско на левобережье Угры, чтобы окружить ордынцев среди заснеженных лесов своими полками, расстрелять их из пушек и раздавить страшными северными великанами, которых не берет ни стрела, ни копье.
Вечер еще не наступил, а к хану Ахмату уже потянулись эмиры и беки из оставшихся ордынских туменов с одной и той же просьбой отпустить их домой. Кто-то из военачальников ссылался на то, что у воинов нет зимней одежды; кто-то сетовал на скудное питание, становившееся все хуже день ото дня; кто-то указывал хану Ахмату на большое количество раненых, за которыми нет должного ухода; кто-то говорил про всеобщее уныние в войске после гибели Тулунбека и Темир-Газы…
Хан Ахмат бранился и кричал на своих вельмож, гнал их прочь от себя, загораживая двери юрты своими нукерами. Эмиры и темники уходили к своим отрядам, но через какое-то время они вновь возвращались к белой ханской юрте, толкаясь у входа и прося хана Ахмата выслушать их.
Наступила ночь. По всему татарскому стану загорелись костры.
У костров кучками собирались воины, обсуждая уход донских половцев и трех татарских родов. Воины нарочито разговаривали громко, чтобы их могли услышать военачальники в своих шатрах. Большинство воинов тоже высказывались за прекращение этой бессмысленной войны, которая уже унесла жизни нескольких тысяч ордынцев и не принесла никакой добычи. Степняки не привыкли воевать таким образом.
Несколько дней хан Ахмат упрямо отказывался пойти навстречу своим эмирам и бекам, не желая бесславно уходить с берегов Угры. Между тем по ночам и даже при свете дня от ордынского войска откалывались отряды всадников и спешно уходили в южные привольные степи. Маленькие отряды ордынцев, по тридцать-пятьдесят воинов, старались ускользнуть из становища ночью или в рассветных сумерках, опасаясь злобных ногайцев и ханских нукеров. Большие курени, числом до тысячи воинов, уходили открыто днем, ни от кого не таясь.
Войско рассыпалось на глазах у хана Ахмата. Волей-неволей властелину Большой Орды пришлось отдать приказ об отходе на юг. Это случилось 9 ноября.
Снявшиеся с лагеря татарские тумены двинулись не прямиком на юг, а выбрав юго-западное направление. Такова была воля хана Ахмата, решившего напоследок отыграться на своем ненадежном союзнике – польско-литовском короле Казимире, войско которого так и не подошло к татарам на помощь. К юго-западу от Угры лежали Верховские княжества, входившие во владения Казимира. Все эти княжества располагались в верховьях заворачивающей к югу Оки, отсюда и назывались Верховскими. Правившие в этих княжествах русские князья признавали над собой власть Казимира, хотя больше тяготели к Руси, с которой у них были родственные и торговые связи.
Обозленные своими неудачами на реке Угре, ордынцы предали разорению верхнеокские города: Мещевск, Козельск, Мценск и Новосиль. Здесь татары наконец-то взяли кое-какую добычу, пригнали к своим обозам толпы русских невольников.
Король Казимир никак не ответил на этот подлый выпад хана Ахмата, то ли не успев отправить войско к верховьям Оки, то ли не пожелав ввязываться в распрю с ордынцами.
Покуда основное татарское войско грабило и жгло верхнеокские города, нукеры хана Ахмата, отряды его сыновей и союзники-ногайцы еще какое-то время продолжали стоять станом на правом берегу Угры. Было непонятно, на что еще рассчитывает хан Ахмат, какими надеждами себя тешит, глядя на заснеженные берега и на покрытое льдом русло Угры, возле которого так бесславно завершилась долгая эпоха ордынского ига над Русью.
Наконец 11 ноября откочевали на юг последние отряды татар во главе с самим Ахматом.