Глава семнадцатая
КРОВАВЫЕ ЗОРИ НА КАЯАЕ-РЕКЕ
Коротка майская ночь.
Игорю показалось, что он только погрузился в тяжёлое забытье, а его уже будят.
Утро русичи встретили голодными, поскольку оставили в топях весь съестной припас вместе с захваченными богатствами.
— Ничего, други, натощак и шагается легче, и сражается злее, — приговаривал Омеля, подбадривая воинов.
Игорь повелел дружинникам спешиться, чтобы в сече и смерды, и горожане, и бояре стояли плечом к плечу. Князь хотел, чтобы ни у кого из гридней не возникло желания спасаться бегством. Пусть все знают, что путь к спасению можно проложить лишь мечом.
Ещё не рассеялся в низинах утренний туман, а русское войско уже оставило негостеприимный берег озера и выступило на север, сохраняя боевой порядок.
С ближних и дальних холмов за идущими полками наблюдали половецкие всадники. Но попыток преградить путь русичам не было: степняки не располагали достаточной силой.
Сначала Игорь вёл войско вдоль речки Каялы. Затем, видя, что река теряется в болотах, он повернул на северо-восток, держа направление на синеющую впереди гряду.
В одном месте пришлось обходить овраг, в другом — поросший колючими зарослями холм.
Когда полки вышли на охваченную солнцем равнину, далеко впереди замаячили конные отряды половцев с треугольными красными знамёнами. Ветер доносил воинственный клич.
Игорь выстроил войско длинными шеренгами, укрыв лучников за щитоносцами. Позади стали охранением конные ковуи, которые одновременно стерегли лошадей и пленных половчанок.
Половецкая конница стремительно накатывалась. Тяжёлые стрелы дождём застучали по червлёным щитам.
Когда передовые сотни половецких конников были уже совсем близко от русских ратников, вдали словно из-под земли выросли новые конные дружины степняков, набиравших разгон для атаки. За этим валом, катившимся с топотом и храпом, уже скапливался другой конный вал, сверкая наконечниками копий и изогнутыми клинками сабель.
Князья тревожно переглянулись.
Куда ни глянь — всюду конные степняки. Хоть и пришли сюда русичи не малым числом, но как совладать с такой несметной силой?
Всеволод негромко чертыхался, озираясь вокруг. Игорь был бледен, то и дело поглаживал шрам над бровью.
— Вся земля Половецкая тут, — с горечью молвил он. — Коль на каждого степняка по стреле — стрел не хватит!
Навалилась первая конница на русский строй, но отхлынула, на копья напоровшись. Подлетели на всём скаку новые отряды, сотрясая воздух воем и визгом, сыпля стрелами. И опять откатились, оставив в траве неподвижные тела.
Видя, что в лоб русичей не взять, ханы стали окружать Игорево войско, норовя рассечь его с флангов.
Рвутся половцы к княжескому стягу. Хватаются руками за русские копья, нацеленные на них, топчут конями своих же раненых.
У русичей перед глазами мелькают скуластые лица, плоские половецкие шлемы, островерхие аварские и хазарские с перьями...
Упадёт с коня один степняк, а на его месте уже два других размахивают саблями либо мечут стрелы. Бьются на земле раненые лошади. Грудами лежат убитые. Иной половец руку в сече потеряет, но продолжает сражаться, истекая кровью. Иному русичу стрелой глаз выбьет, а он не покидает строй, лишь крикнет стоящему сзади, чтоб выдернул стрелу из кровоточащей глазницы.
Весь день бились без роздыху. Половцев, как комаров на болоте, не убывало. Хоть и немало посекли их русичи, но толпы степняков надвигались и надвигались со всех сторон.
Игорю рассекли саблей правую руку до кости. Жужа разорвала на ленты чью-то исподнюю рубаху, перевязала рану. Мадьярка ни на шаг не отходила от Игоря, прикрывая его своим щитом.
Князя оберегала, а сама не убереглась. Прилетела калёная стрела и пробила навылет нежную женскую шею. Упала молодица на траву рядом с другими воинами, поверженными в битве.
Свечерело, но сеча продолжалась.
Половцы давили на русичей всей массой. Ханы надеялись, что изнемогут русичи от усталости, жажды и ран, начнут в плен сдаваться. Однако продолжали греметь мечи о шеломы, с треском ломались копья о щиты, со свистом пролетали стрелы...
Таяли половецкие сотни. Всё больше убитых в русских полках. Тяжёлый запах крови витал над полем сражения.
К утру не осталось сил у степняков. Отступили ханы к своим становищам, ужасаясь потерям.
Русским ратникам отступать было некуда. Тут же, где бились, среди тел порубленных, падали, мёртвым сном засыпая. Страшное было зрелище. Живые лежали вперемежку с мёртвыми: и те и другие в крови. И только стоны раненых и умирающих нарушали вдруг наступившую чуткую рассветную тишину.
Вышеслав, шатаясь, брёл среди окровавленных тел, искал, где бы прилечь, и не мог найти ни клочка свободной степной травы. Не имея сил продолжать поиски, он рухнул на мёртвого коня и провалился в сон, как в чёрный глубокий колодец.
Спящего Игоря растолкал Всеволод.
Игорь взглянул на брата ничего не выражающим взглядом и хотел снова заснуть рядом с мёртвой мадьяркой, но Всеволод опять встряхнул его:
— Слышь, брат, поганые зашевелились. Похоже, опять к сече изготовляются. Надо полки поднимать.
Игорь с трудом поднялся на одеревеневшие ноги и охнул от боли, схватившись за раненую руку. Всеволод заботливо поддержал брата.
Перешагивая через тела спящих вповалку дружинников, Игорь отыскал среди них рыжего Ельшу, спавшего в обнимку с медной трубой, изогнутой на манер турьего рога. Однако как ни старался Игорь разбудить трубача, тот никак не просыпался.
Тогда Всеволод, взяв у спящего Ельши трубу, поднёс её к губам — и над полем прокатился звонкий трубный глас.
С другого конца усеянной телами равнины откликнулась другая труба, за нею третья... Подъем!.. Внимание!.. К оружию!.. Гудят сигналы один за другим.
Ратники стали просыпаться, зашевелились живые среди мёртвых.
Тут и там поднялись полотнища знамён, подле которых выстраивались шеренгами русичи, уцелевшие после сечи.
Глядя на отряды своих воинов, Игорь приободрился. Потребовал коня, желая объехать полки, похвалить ратников за стойкость.
Ему подвели чалого жеребца с длинной гривой.
Игорь нахмурился:
— Это не мой конь! Где мой?
Конюх растерянно хлопал глазами. Как сказать князю, что лошади, истомлённые жаждой, ещё вчера вечером вырвались из кольца охранявших их ковуев и умчались к реке. По всей видимости, и княжеский арабский скакун ускакал вместе со всем табуном.
Конюха выручил гридничий Вышата, который донёс Игорю, что сбежал Ольстин со своими дружинниками, захватив лучших лошадей.
Игорь сверкнул глазами:
— Коль ты это видел, почто не задержал изменника?
— Ольстин со своими ковуями погнал поганых, которые норовили отбить своих пленных, — ответил Вышата. — Было это уже ночью. Половцев прогнали. Ковуи вернулись обратно, но Ольстина с ними не было. Начальник ковуев сказал, что Ольстин и его люди потому отстали, что стали ловить наших разбежавшихся лошадей. Дозорные видели вдалеке Ольстиновых конников вскоре после того, только направились они не к войску, а к реке.
— Хитёр Ольстин, — усмехнулся Всеволод. — Знал, в какую сторону податься. Не на север пошёл и не к востоку, а за реку — на юг. За рекой-то поганых нет, ибо не думают ханы, что мы можем обратно двинуть. За рекой сделай петлю по оврагам да увалам, так, чтобы половецкие дозоры миновать, и смело двигай к русским рубежам. Хитрый лис Ольстин!
— Тогда и мы к реке будем пробиваться, — заявил Игорь, почувствовав, что изнемогает от жажды, — но не на юг, а на юго-восток. Там степь посуше и топей нет.
Речка Каяла, извиваясь на бугристой солончаковой равнине, несёт свои воды к реке Самаре. В верховьях Каяла течёт прямиком на северо-запад, затем резко поворачивает к югу, пробив русло в пластах известняка. За известняковым ложем реки, после её поворота на запад, находились броды, через которые Игорь проходил несколько дней тому назад, двигаясь к реке Сюурлий.
Поняв, что путь к Малому Донцу закрыт, Игорь ре1Йил повернуть к Северскому Донцу, до которого было гораздо ближе. Часть пути можно было пройти, прикрывая один из флангов рекой Каялой.
Половцы были изумлены тем напором и решимостью, с какими русские полки ударили на стан хана Тоглыя и его брата Бокмиша. Из-за множества раненых и из-за того, что накануне были израсходованы почти все стрелы, степняки не смогли оказать должного сопротивления. Русичи прошли через их стан, устроив страшную резню.
Затем Игорева рать углубилась в степь, покрытую норами сусликов и жёлтыми цветами весеннего гори цвета.
По совету Вышеслава Игорь отпустил пленных женщин и детей, дабы те не замедляли движения войска. Половчанки, измученные и испуганные, какое-то время стояли на месте, сбившись в кучу, прижимая к себе детей-подростков. Мимо них проходили русские ратники. Когда замыкающий отряд конных ковуев на рысях прошёл стороной вслед за пешими полками, пленницы наконец уверовали в то, что им подарили жизнь и свободу. Плача от радости и от перенесённых страданий, они поспешили к видневшимся невдалеке половецким шатрам.
Донские ханы поздно спохватились и не успели вовремя прийти на помощь своим лукоморским со братьям.
Тоглый, желтолицый, горбоносый, с жидкой рыжей бородкой, встретил Кончака и Гзу, идущих к нему во главе конных дружин, упрёками и бранью.
Кончак, пытаясь успокоить разбушевавшегося Тоглыя, кивал на идущие вдогонку за русичами конные отряды донских половцев.
Вот пролетел мимо, нахлёстывая белого коня, удалец Чилбук. За ним скачут его чауширы: сотни и сотни наездников в чешуйчатых панцирях и шлемах с плоским навершием. Пронёсся, что-то прокричав, хан Копти в чёрном плаще. Его телохранители мчатся за ним в таких же чёрных плащах, похожие на демонов смерти. Вот показался стяг хана Тайдулы. Неподалёку от знаменосца скачет на рыжей лошади с белыми бабками сам Тайдула, аварский шлем с личиной скрывает его лицо. Не отстаёт от супруга храбрая Каскулдуз. Одетая по-мужски, спрятав под шлемом свои длинные косы, ханша неотличима от беев и беков, окружающих её мужа. Узнать Каскулдуз можно только по длинногривой буланой лошадке, которая любит взбрыкивать задом.
Широко растекаясь по степи, несутся конные сотни Тулунбая и Елдечука. Реют на ветру бунчуки из конских хвостов. Скачут орды Токсобичей, Кол бичей, Етебичей и Улашевичей...
Русичи ещё издали увидели облака пыли и блестевшие в буро-серых клубах острия копий и сабель. От гула половецкой конницы дрожала земля.
До реки было уже рукой подать, но пришлось изготовляться к битве, чтобы не быть сметёнными конной лавой.
Восходящее солнце слепило половцам глаза, поэтому ханы норовили ударить с восточной и северной сторон. Орды шли в атаку чередуясь, одна за другой, давая лошадям передышку и пополняя колчаны стрелами.
Русский строй, обрамленный склонёнными копьями и заострёнными книзу червлёными щитами, где-то вдавливался под натиском степной конницы, где-то, наоборот, выгибался дутой. Особенно жаркая сеча была там, где сражался Всеволод, посадивший своих курян на оставшихся лошадей. Он бесстрашно врывался неполной сотней своих гридней в самую гущу врагов. Там, где он рубился, степь была густо усеяна мёртвыми телами и покалеченными лошадьми.
Многие половецкие храбрецы, пытавшиеся обезоружить Всеволода и взять его в плен, нашли свою смерть от его меча. Один раз Всеволод бился сразу против троих врагов и зарубил всех. Поражённые силой и отвагой русского князя, степняки уже не рвались к нему, но старались поразить его издали из лука либо заарканить петлёй.
Солнце поднялось к зениту. Половцы ослабили натиск.
Пользуясь затишьем, русские полки выбрались наконец к реке.
Ратники вместе с конями гурьбой ринулись к воде, не обращая внимания на стрелы, которые выпускали державшиеся в отдалении степняки.
Видя, что порядок в русских полках нарушен, половцы, конные и пешие, устремились на русичей с ближнего холма и со стороны равнины, решив одним мощным ударом сбросить Игорево войско в реку.
Всеволод, Игорь и Бренк пинками и тумаками принуждали ратников становиться в строй.
Перемешавшиеся дружины были похожи на стадо испуганных овец. Навалившиеся всей массой половцы в первые минуты рассекли Игореву рать на не сколько больших отрядов. Однако русичи сумели вновь сплотиться все вместе, стиснув в своих порядках несколько десятков наиболее зарвавшихся степняков.
Перелома в битве не наступило.
Наоборот, русичам стало легче сражаться, ибо спину им прикрывала река. Теперь уже Игоревы воины бились попеременно, имея возможность напиться воды и перевязать раны.
Ханы, посовещавшись, решили оттеснить Игоревы полки от реки на равнины с тем, чтобы вновь взять их в кольцо.
У могучего Омели сломался меч. Он схватил топор на длинной рукоятке и принялся орудовать им с такой яростью, что вскоре навалил перед собой целую груду из порубленных степняков, убив сгоряча и пару лошадей. В Омелиной сотне уцелело не более сорока человек, и те почти все были изранены стрелами.
На Вышеславе вся кольчуга была изодрана, на теле было множество ран, но ни одной серьёзной. Он сражался поблизости от Омели и слышал у себя за спиной изумлённо-восхищённые возгласы воинов:
— Сотник-то наш весь в кровище, а дерётся как зверь!
— Живого места на нём нету. И откель силы берутся?
— Да, такого храбра поискать!
После полудня половцам удалось-таки оттеснить Игорево войско от реки.
Но русичи, нащупав слабину в половецких отрядах, с неожиданным проворством двинулись вперёд, гоня врага перед собой. Кончак и Гза, сообразив, что те хотят закрепиться на холме, двинули к его подножию лучших своих батыров.
Сошлись половецкие батыры с отважными курянами, коих возглавлял Всеволод Святославич.
Нашла коса на камень! Так и гремят о шлемы аварские харалужные мечи русичей, кладут куряне степных витязей одного за другим. А позолоченной шлем Всеволода сияет, будто звезда, впереди русской дружины. Двух коней под ним убили, а на самом князе ни единой раны нет, так крепка сарацинская бронь, так умела рука и остёр меч.
Шаг за шагом, ведомые Всеволодом, взобрались куряне на вершину холма и установили там жёлто-чёрный стяг своего храброго князя.
Русичи, видя знакомое знамя, воспрянули духом.
— Вот как сражаться надо, вот как! — кричит Кончак на ханов.
Гза слез с седла, когда к нему принесли на скрещённых копьях его самого храброго бея. По степному обычаю Гза сорвал несколько сухих травинок и положил убитому на лицо, прошептав короткую молитву для духов-предков. Став на одно колено подле мертвеца, Гза опустил голову на грудь, чтобы скрыть набежавшие слёзы. Он потерял уже половину войска. И какого войска...
Изнемогают ратники с той и с другой стороны. Медленней становятся удары, тают силы. Кони от жары языки высунули, клонят морды к земле. Дрожит от зноя воздух.
Из русичей многие посбрасывали тяжёлые кольчуги, поснимали рубахи, лоснятся от пота голые спины воинов.
У степняков стрел почти не осталось. Кончак последние сотни в битву бросил — лучших своих чау широв. Вёл их Кончаков зять, Баксу.
Ударили ханские чауширы на черниговских ковуев. Дрогнули ковуи.
Увидел Игорь с холма — гонят их половцы. Помчался перенять бегущих, но конь, измученный жаждой, не мог скакать быстро. Понял Игорь, что не успеть, и повернул назад. Не было с ним никого из гридней.
Наперерез Игорю устремились несколько половецких всадников, среди них один на белом коне.
До русских дружин оставался всего один перестрел, когда захлестнул Игоря волосяной аркан. Выхватило его из седла и грянуло оземь так, что боль молнией прошла по всему телу. Сверху навалились два степняка, опутали ремнями. От сильной боли в раненой руке Игорь потерял сознание. А когда очнулся, то увидел себя лежащим на траве в окружении половецких воинов. И стоящего Кончака рядом.
На лице хана не было торжества или злорадства, скорее сожаление.
Кончак снял с головы шлем и промолвил, будто прося прощения:
— Не серчай, князь. Не я тебя звал, сам пришёл.
* * *
Бегство ковуев и пленение Игоря угнетающе подействовали па русское войско.
А тут ещё убили Бренка. Рыльская дружина совсем упала духом.
Половцы, надвинувшись со всех сторон, обступили русичей на холме.
— Не посрамим земли Русской! — кричал Всеволод, ободряя воинов. — Мы ещё не прах, и стяги наши стоят! Пусть дети бесовы не радуются, ибо ещё многие из них найдут погибель от мечей наших! Станем крепко, братья, и потягнем!
Но словно что-то надломилось в сердцах ратников, не было в них прежней удали и отваги. Согнулась воля бойцов, и враз не стало сил сдерживать вражеский напор. Лишь куряне были всё так же несгибаемы.
От половцев то и дело подъезжали глашатаи, призывая русичей сдаваться. Выкликали поимённо князей и воевод, утверждая, что, мол, сам Игорь просит их сдаться.
Первым не выдержал Владимир.
— Сложу оружие, коль отец велит, — сказал он.
Всеволод не стал его удерживать, видя, что младень от усталости еле на ногах держится. Вместе с Владимиром добровольно ушли в полон многие раненые и вся дружина сверстных.
Святослав Ольгович изнемогал от раны, но сдаваться не хотел.
Но Всеволод убедил и его отдаться на милость врагов.
— Сражаться ты всё равно не можешь. А будешь нам обузой. Я поведу полки на прорыв к реке, а там как Бог приведёт: кому жить, кому гнить.
Обратился Всеволод к воинам, чтобы те, кто совсем обессилел, шли в полон вместе со Святославом.
Половцы не нападали, видя, что с холма группами и в одиночку спускаются русичи, бросая в степной ковыль мечи, щиты и копья. Иные с трудом шли сами, иных поддерживали под руки.
Всех раненых половцы сажали на лошадей и везли в свой стан. Остальных сдавшихся пересчитывали и вязали одной верёвкой сразу по десять человек. Затем каждый десяток под присмотром одного всадника тоже следовал в становище.
На холме оставалось ещё около трёх тысяч человек.
Намерение русичей стало понятно, когда они, закрывшись щитами, спустились с холма и двинулись к речному берегу, поросшему камышом и ивой.
Враз загудели половецкие трубы. С диким воем степняки двинулись на русичей. Со стороны реки наступали пешие половцы, со стороны степи — конные.
Вышеслав просто оглох от шума, видя вокруг себя кромешный ад из сверкающих сабель, лязгающих мечей, щитов и шлемов, по которым громыхали удары палиц и топоров. Сотни и сотни половецких воинов бесстрашно лезли прямо на русские копья, а за их спинами теснились тысячи других.
Не прошло и часа отчаянной сечи, а русский строй уже рассекли на два отряда, взяв оба в плотное кольцо.
Куряне и остатки Игорева полка, вдохновляемые мужеством Вышаты и Всеволода, которые бились впереди, медленно, но продвигались к реке.
Вот наехала на Вышату половецкая богатырша без шлема, с разметавшимися жёлтыми косами и сразила гридничего коротким копьём. Затем, вздыбив своего буланого коня, с торжествующим кличем поскакала прочь.
Место Вышаты заступил Омеля со своим страшным топором в руках. Как орехи лопаются половецкие шлемы от его крепких ударов, летят в разные стороны окровавленные клочья человеческой плоти, отрубленные головы и руки.
Уже совсем близко река.
Дотянулся какой-то степняк копьём до знаменосца Никодима, прямо в сердце угодил тяжёлый наконечник. Охнул дружинник и упал наземь, вместе с ним повалился и стяг Игорев.
К мёртвому Никодиму подскочил Ельша-трубач и вновь поднял знамя.
Суровый лик Всевышнего в обрамлении золотого нимба, колыхаясь на ветру, с печалью взирал на жестокую сечу.
Одолевает бесово племя христианское воинство. Уже пали стяги Владимира и Святослава. Тысяцкий Рагуил, видя, что отряд его тает на глазах, а к курянам не пробиться, повелел своим ратникам сдаваться в плен.
Вот и речной берег.
Русичи и половцы, сойдясь врукопашную топчут и мнут заросли ломкого ольшаника.
Омеля ударом топора сбил с лошади знатного половца. Тот кувыркнулся прямо в воду, и река понесла его безжизненное тело. В одном месте русичи загнали степняков на мелководье, рубят их мечами, навалили грудой, так что на отмели образовался островок из мёртвых тел.
Сразу две стрелы угодили в Ельшу. Из последних сил воткнул он древко знамени в топкий ил и упал рядом.
Толкаясь, русичи устремились в реку, ища спасения на Том берегу. Кто сбрасывал с себя кольчугу, кто шлем, кто сапоги. В спешке и толкучке ратники повалили собственный стяг.
Вышеслав бросился было поднимать знамя, но 0меля удержал его:
— Да куда ж ты, чудак! Нету более дружины, теперь каждый за себя.
Вышеслав в растерянности огляделся вокруг.
Лишь немногие из русичей продолжали биться с половцами. Большинство же, бросив оружие, плыли на другую сторону, борясь с течением. По плывущим били из луков половцы. Стрелы так и чиркали по воде.
Омеля дёрнул Вышеслава за рукав:
— Давай за мной. Чего встал?
Вышеслав тупо подчинился, шаг за шагом погружаясь в мутный речной поток Рядом проплыл чей-то перевёрнутый шлем. Сзади не утихали вопли половцев и звон мечей.
Вышеслав оглянулся и увидел Всеволода на бугре, меч в его руке так и сверкал, отпугивая половцев, которые кружили вокруг него, словно стая волков вокруг вожака-оленя. Дружинников рядом со Всеволодом было совсем немного.
Оступившись, Вышеслав хлебнул воды и закашлялся. Он выронил меч, и тот сразу ушёл на дно. Вышеслав хотел было нырнуть, но Омеля потащил его за собой, ругаясь сквозь зубы.
Единственное, что успел сделать Вышеслав перед тем, как дно ушло у него из-под ног, это сбросить шлем с головы. Цепляясь за Омелю, он старался плыть, но сапоги и кольчуга тянули вниз, на глубину. Вынырнув раза два, Вышеслав опять глотнул воды, постарался перевернуться на спину и не смог — до того обессилел. Он закрыл глаза, чувствуя, что погружается в коричневый мрак, мышцы напряглись до предела. И в этот миг рука Омели выдернула Вышеслава на поверхность.
Загребая одной рукой, Омеля дышал шумно, как бык. Он плыл наперекор течению, вздымая буруны, и тащил за собой обессилевшего Вышеслава.
Лишь немногие из русичей доплыли до спасительных камышей. Доплыл и Омеля.
Таща на себе Вышеслава через камышовые заросли, Омеля добродушно ворчал:
— Плаваешь ты, брат, как топор без топорища. Иль ты половецкого злата себе в сапоги напихал? Коль так, то мы, стало быть, и живы, и богаты!
И Омеля расхохотался, довольный своей шуткой.
