Глава пятнадцатая
ХАН КУНЯЧУК
Ранней весной ханы донских орд собрались на реке Тор, чтобы сообща решить нелёгкую задачу: отстаивать ли свои зимние пастбища от русичей с оружием в руках или уходить без боя за Дон.
Несмотря на то что верховным ханом донских половцев опять был избран Кончак, ярый сторонник войны с Русью, среди ханов не было полного единодушия. Далеко не все хотели сражаться с русскими князьями, памятуя недавние разгромы лукоморских и днепровских половцев.
Ханы знали, что киевский князь собирает князей для похода к реке Тор. Именно это обстоятельство и собрало ханов вместе.
— Глупо думать, что русские князья оставят нас в покое и за Доном, — говорил Кончак. — По примеру Владимира Мономаха русичи пойдут за нами и к Лукоморью, и к предгорьям Кавказа, ведь ими движет слава недавних побед. Русские князья хотят оставить нас без стад и табунов, лишить возможности кочевать и ходить в набеги. Если бы мы были объединены в единое государство, как волжские булгары или мадьяры, перешедшие к оседлой жизни, то нам было бы легче отражать нашествия русичей, опираясь на крепости и города. Выставив объединённое войско, мы были бы неодолимой силой, как некогда авары и хазары.
— Именно города погубили тех и других, — заметил хан Елдечук, не скрывая своего неудовольствия. — Русичи добрались до хазарских городов и взяли их приступом, истребив всю хазарскую знать. Если из хазар кое-кто смог спастись, загодя покинув города, то из аваров не уцелел никто. Авары тоже полагали, что, держась все вместе, они смогут одолеть любого врага. На деле вышло иначе. Славяне и франки взяли штурмом их гигантский лагерь, окружённый несколькими кольцами из земляных валов. Собственная крепость стала для аваров ловушкой.
Ханы Тайдула и Копти закивали головами, соглашаясь с Елдечуком.
— Города несут гибель любому кочевому народу, — сказал Тайдула. — Елдечук прав.
— Степные просторы защитят нас лучше всяких стен, — заговорил Копти. — Булгары поселились в городах, поскольку переняли от арабов их веру — ислам. Известно, чтобы молиться Аллаху, нужно построить мечеть. Мечеть нельзя перевозить из кочевья в кочевье. Ислам сделал некогда храбрых булгар трусливыми и ленивыми. Куда им теперь кочевать в бедных кибитках, если они живут в домах с фонтанами и каждый день моются в бане.
—Я не призываю вас строить города, — сказал Кончак — Нам нужно объединиться, чтобы дать отпор русичам. Лукоморские и днепровские орды разбиты, теперь наш черёд.
Ханы согласились с каганом, что нужно объединить свои силы.
Однако Елдечук и Тайдула настаивали на том, что лучше всего уйти за Дон и ждать русское войско там.
— Чем дальше от Руси мы заманим русских князей с их дружинами, тем больше вероятность, что никто из них не вернётся обратно, — твердил Елдечук.
Воинственный Гза решительно возражал против этого.
— Не нужно ждать похода русичей, нужно самим идти на Русь, — говорил он. — Пусть мы не одержим полной победы, зато не дадим русским князьям выступить к нашим кочевьям.
Гзу поддержал хан Чилбук. Этого же мнения был и Кончак.
По сути дела, эти трое убеждали остальных ханов и беков проявить решимость, не бегать от опасности, а идти ей навстречу.
— Я послал гонцов к лукоморским ханам, — сказал Кончак. — Уверен, кто-нибудь из них нас поддержит.
— Глеб Тирпеевич уже поддержал тебя однажды, — язвительно промолвил Елдечук, — теперь он томится в плену у русичей.
Кончак с трудом сдержался, чтобы не ответить грубостью.
Тулунбай, настроенный дружелюбнее всех, предложил, чтобы окончательно не перессориться друг с другом, собрать воедино конников и лучников от всех орд и куреней и встретить русских князей близ Северского Донца.
— Если, конечно, киевский князь соберёт рати в это лето, — добавил Тулунбай. — Может статься, что этого не произойдёт, а мы всполошились раньше времени. Дразнить же русичей набегами не стоит, ныне их единство сильнее нашего.
Тулунбай бросил осуждающий взгляд в сторону Елдечука.
Елдечук, дабы не выглядеть самым несговорчивым, согласился с мнением Тулунбая. Глядя на него, это же сделали Копти и Тайдула.
— Самое верное — это держать войско наготове, — заявил Копти. — Но и русичей дразнить не следует. Кто знает, может, киевский князь соберёт полков больше, чем у нас. А ответа от лукоморских ханов мы пока не дождались.
Прошло несколько дней.
Возвратились гонцы Кончака, привезя радостную весть. Хан Тоглый с братом Бокмишем готовы воевать с русскими князьями.
Ещё через педелю с дальних пастбищ примчались на взмыленных конях дозорные, сообщив, что у реки Оскол стоит станом русская рать!
Куда направляются русские дружины, на Дон или к Лукоморью?
Этот вопрос встревожил всех в донских кочевьях — от кагана до самого бедного пастуха.
— Не важно, куда идёт враг, важно, что он в наших степях, — сказал Гза. — Надо на русских!
Елдечук и Копти, не желая рисковать, предлагали дождаться лукоморских ханов.
— Вёз численного перевеса с русичами сражаться опасно, — молвил Елдечук.
Трусоватый хан Кунячук и вовсе отказался сражаться:
— Коль русские князья уже здесь, значит, войско у них огромно. Нам их не одолеть, даже если все лукоморские ханы придут сюда. Я велю немедленно разбирать юрты, навьючивать верблюдов и собирать стада. Моя орда уходит за Дон!
Кончаку и Гзе немалого труда стоило уговорить Тайдулу не следовать примеру Кунячука.
— Ты уже несчастен, если страшишься несчастья, — говорил Гза.
— Общий котёл и на льду закипит, — вторил ему Кончак. — В единстве наше спасение!
Но, пожалуй, решающим для Тайдулы и других ханов стало слово главного шамана, который предрекал половцам победу над русичами, ссылаясь на недавнее затмение солнца.
«Светило русов — солнце, светило половцев — луна, — сказал шаман. — Луна закрыла солнце, это добрый знак. Степные воины сметут русские дружины!»
Ханы стали вооружаться...
У Кончака накануне умерла старшая жена, поэтому его юрта была в трауре.
Хозалчин не смогла пережить смерть любимого сына. Последнее время Иштуган часто являлся ей во сне, мерещился по вечерам в неверном свете масля пых светильников. Однажды Хозалчин легла спать и не проснулась.
Рабы рыли могилу скончавшейся ханше, когда пришла весть о том, что русское войско стоит на реке Оскол.
Кончак, постаревший от горя, сидел подле тела супруги, обряженной в последний путь. Гнев и скорбь владели ханом. Его брат и старший сын пали в сечах с русичами, два других сына находятся в плену у киевского князя. Теперь вот умерла старшая из жён, не вынеся горечи утраты.
Около тела ханши суетились два мастера-каменотёса. Они лепили из глины лицо умершей, чтобы затем воспроизвести его в камне живым и радостным. Над могилами знатных половчанок тоже ставили каменное изваяние, передающее черты умершей. Так повелось издавна. Этот обычай половцы переняли от кимаков, своих гонителей из приалтайских степей...
Оставаясь невидимыми, лазутчики Кончака вели постоянное наблюдение за войском русичей.
Вскоре стали приходить ободряющие известия. Русская рать направляется на юг, к Лукоморью. Оказывается, это не киевский князь со своими союзниками, а полки северских князей.
Кончак и представить не мог, что черниговский князь и его двоюродный брат Игорь Святославич могут отважиться без ведома киевского князя на столь далёкий поход. Поэтому он уверил ханов, что войско северских князей — это лишь передовой отряд общерусского войска.
— За этим отрядом идут дружины Рюрика и Святослава Всеволодовича, — говорил каган.
Замысел Кончака был прост: заманить в ловушку передовой отряд русичей и уничтожить до подхода главных сил.
Кончак выбрал из своих телохранителей смышлёного воина, знавшего русский язык, и приказал ему сделать так, чтобы попасть в руки дозора русичей.
— Наведёшь их на след орды Кунячука, — сказал воину Кончак в присутствии Гзы. — Если сделаешь всё, как я хочу, получишь хорошего коня и саадак, набитый золотом.
— Два коня получишь, — вставил Гза, подняв два пальца, — и два саадака с золотом.
Воин с поклоном удалился.
Гза понимающе усмехнулся, глядя на Кончака:
— Зверь непременно захочет сожрать такую приманку. Бедняга Кунячук и не ведает, что скоро станет дичью.
— Хоть какая-то польза будет от этого ничтожества, — ответил Кончак. — Сражаться Кунячук не умеет, так пусть хотя бы своим бегством заманит русских в расставленные сети.
* * *
Невелика речка Сюурлий. Зарождаясь в болотистой низине, она несёт свои воды по неприветливой равнине среди каменистых гряд и солончаковых пустошей, прежде чем слиться с широкой рекой Самарой.
Возле этой речки на песчаных дюнах, поросших ломким тростником, расположил на отдых свои курени хан Кунячук.
Хорошей травы поблизости не было, и пастухи перегнали стада коров и отары овец к дальним холмам, где был неплохой травостой, расцвеченный степными цветами в это время года.
Позади были трудные переходы и переправа через Северский Донец.
Хан Кунячук впервые за последние несколько дней снял с себя пояс и прилёг отдохнуть на мягкое ложе, сбросив яловые сапоги. Ему казалось, что он вовремя откочевал к югу. Русские дружины, наверно, уже бьются с донскими ханами у реки Тор.
Если бы половцев возглавлял хан поудачливее Кончака, то Кунячук, пожалуй, остался бы попытать счастья в битве. Но над Кончаком довлел злой рок. Кончак не спас от поражения своего друга хана Кобяка в позапрошлом году, хотя находился неподалёку. А в прошлом году сам Кончак еле ноги унёс от русских князей, разбивших его наголову у реки Хорол. В том сражении он потерял троих сыновей, много храбрых воинов и шамана Есычана, давно и преданно ему служившего.
Кунячук задремал, смежив веки.
Где-то рядом тихонько напевала кормилица, укачивающая младенца. Пофыркивали кони за войлочной стенкой шатра.
Солнце перевалило за полдень. Это было время, когда хорошо спится после сытного обеда.
Внезапно топот копыт у самого шатра и встревоженные голоса батыров разбудили Кунячука. Он, как сурок, чувствовал опасность, поэтому был уже на ногах, когда в юрту вбежал воин, примчавшийся из дозора. Он известил хана о приближении русских дружин.
У Кунячука от страха перехватило дыхание. Ему и в страшном сне не могло привидеться, что он вдруг окажется один против русских. Что, если это наступает сам киевский князь!
— Коня! — взвизгнул Кунячук, переполошив слуг и жён.
Во главе своих батыров хан поскакал через растревоженный стан к берегу реки.
За мелководьем, по которому ветер гнал мелкую рябь, за шелестящими зарослями тростника, на том берегу явственно виднелись густые частоколы поднятых кверху копий, реяли на ветру знамёна с ликом Христа и архангелов. То были русичи, сомнений не было. Их конные полки — числом пять — двигались впереди, держа строй. Перед ними разворачивались широкой цепью лучники.
Вдалеке надвигалась тёмной массой пешая рать.
В ярких лучах солнца далеко были видны червлёные щиты русичей, их красные плащи.
То, что враг многочислен, стало ясно Кунячуку с первого взгляда.
Хан быстро собрал своих беев, приказав им ставить повозки в круг и расположить воинов вдоль берега 0еки, хоть слабой, но преграды на пути русского войска.
Половцы, привыкшие к подобным действиям, быстро и слаженно огородили свой стан заслоном из сцепленных кибиток.
Около восьмисот конников длинной шеренгой вытянулись на узком пространстве между рекой и станом.
Беи ожидали, что Кунячук сам возглавит оборону.
И хан действительно отважно гарцевал у самой воды на виду у русских дружин. Но когда старший сын Кунячука подлетел к нему на коне и передал отцу саблю и лук со стрелами, намерение хана стало всем очевидно.
Кунячук и его сын, подняв луки, выпустили по стреле в сторону русской конницы, спускавшейся к речному броду. И поскакали прочь мимо своих воинов, мимо стана, где женщины и подростки готовились к обороне. Два всадника на резвых скакунах неслись вдаль, словно желали скрыться за кромкой далёкого горизонта раньше клонившегося к закату солнца.
Никто из беев не взял начальство на себя. Половецкие всадники сделали дружный залп из луков по врагу и столь же резво обратились в бегство, нахлёстывая коней. Ханское знамя было брошено под лошадиные копыта.
Такой пример малодушия мужчин вызвал панику в половецком стане.
Половчанки хватали маленьких детей, вскакивали на неосёдланных лошадей и мулов, неслись вдогонку за своими мужьями, отцами и братьями. Плач и жалобные крики заставили многих степняков повернуть к лагерю, чтобы принять к себе на седло ту из женщин, которая первая протянет руки, либо взять с собой ребёнка, а то и двух.
Всё происходило в спешке и смятении, страхом были объяты не только люди, но и животные. Ревели ослы, жалобно ржали жеребята, фыркали верблюды, недовольные грубостью, с какой их поднимали на ноги и заставляли мчаться куда-то.
Те из женщин, которым не хватило ни лошадей, ни верблюдов, со всех ног устремились туда, где паслись табуны. Их обгоняли резвые подростки и девушки.
Лишь старики никуда не спешили. Сидя возле шатров, они без страха смотрели на русских дружинников, которые ворвались с обнажёнными мечами в почти опустевший половецкий стан.
