Часть третья Бегство

Часть третья
Бегство

Глава первая
Смерть под татарскими саблями

После того, как пошла на убыль полуденная жара, татарское войско разделилось. Одна его часть устремилась в погоню за отступающими по степи разрозненными русскими полками, а около десяти тысяч татар, чьи лошади были сильно измотаны, приступили к осаде киевлян, засевших на холме над рекой Калкой.

Отступающее русское войско возглавил Мстислав Удатный, но прежней власти у него уже не было. Над всем этим скопищем конных и пеших ратников, уставших и израненных, довлела незримая тяжесть понесенного поражения. Вдобавок люди и лошади изнывали от жажды. Раненые и немощные отставали, на их мольбы о сострадании никто не обращал внимания. Конные княжеские дружины ушли далеко вперед. Близ верховьев Калки полки Олега Святославича и Михаила Всеволодовича повернули резко на восток, к Северскому Донцу. Оба понимали, что татарской погони не избежать, поэтому избрали более верный путь к спасению.

К вечеру над степью повисла тяжелая духота. Беспредельные травянистые дали скрыла опаловая дымка; оранжевый диск солнца катился к закату, утопая в облачной завесе.

Полки остановились на привал возле небольшой полувысохшей речушки, заросшей камышом. Ратники без сил валились на прибрежный песок, окунали в медленные зеленоватые воды реки руки и головы. Тысячи людей и многие сотни лошадей сгрудились в низине, спеша утолить жажду. Мужики в лаптях, имовитые бояре, дружинники и князья — все перемешались у низкого берегового откоса, черпая воду кто шлемом, кто пригоршнями.

Мстислав Удатный сидел в стороне на кочке, слуги поднесли ему воды в медном ковше. Мстислав сдунул с поверхности воды сухую травинку и залпом осушил ковш. Рядом с галицким князем опустился на траву Мстислав Немой. Он был бледен, с глубоко запавшими глазами, из его груди вырывалось хриплое натужное дыхание.

— Полегчало ли тебе, брат? — участливо спросил Мстислав Удатный.

— Немного полегчало, — прошептал в ответ Мстислав Немой. — Сил только нет совсем.

— Полежи, отдышись, брат. Водицы испей. — Мстислав Удатный окликнул слуг. — Эй, воды принесите! Живо!

Не успел Мстислав Немой допить ковш с водой, как дозорные сообщили о приближении татарской конницы.

Князья стали выстраивать полки для битвы, но беда была в том, что многие ратники побросали оружие во время бегства. У кого было оружие, опять же не было щитов. Воеводы с бранью выстраивали всех безоружных пешцев длинными шеренгами позади тех, кто имел хоть какое-то оружие. Издали многочисленное русское воинство имело грозный вид, но только издали.

— Не войско, а стадо баранов! — злился Мстислав Удатный, уже знающий силу мунгалов и понимавший, что в таких условиях разгрома скорее всего не избежать.

Бесстрашный Даниил предложил князьям выйти навстречу татарам и попытаться их остановить одними конными полками.

— Пусть нехристи не думают, что сломили нас! — молвил Даниил, сверкая очами. — У нас мечи еще не притупились и мужества не убавилось! Для сечи мы рождены, братья. И не пристало нам от врага пятиться!

Мстислав Удатный после краткого раздумья поддержал своего зятя.

— Сечи все равно не избежать, — сказал он, — так лучше напасть на врага первыми. Нам бы только до заката выстоять, ночью татары оставят нас в покое.

…Этот грозный гул, зародившийся вдали, ширился, становился явственнее. Там, у линии горизонта, вдруг заклубились облака пыли, словно с юга накатывалась песчаная буря. В клубах пыли сверкали на солнце яркие блики, подобные блесткам в ворсистой ткани. И вот наконец наступает миг, когда неясное становится ясным и отчетливым; в пыльной завесе проступают головы коней, фигуры всадников… Ярким блеском вспыхивают в лучах заходящего солнца металлические островерхие шлемы татар, острия копий и вскинутые кверху изогнутые клинки сабель. Конная лавина мунгалов надвигалась будто шквал.

Пришли в движение и русские дружины, набирая разбег для атаки. В центре боевого строя русичей находились конные полки Мстислава Удатного и Мстислава Немого. Правое крыло составляли волынская дружина, дружина пересопницкого князя Изяслава Ингваревича и конные сотни несвижского князя Юрия Глебовича. На левом крыле сосредоточились конные полки Владимира Рюриковича и Дмитрия Мстиславича, младшего сына черниговского князя.

Никогда прежде Судьба не давала Мстиславу Удатному столь жестокой пощечины, какою являлась для него неудачная битва при Калке. Гибель многих отважных дружинников, постыдное бегство, осознание того, что враг оказался сильнее благодаря череде уловок и хитростей, — все это уязвляло горделивое самолюбие галицкого князя. Мстислав Удатный был полон решимости немедленно расквитаться с татарами за свое поражение. Лицо его обрело выражение свирепого нетерпения, нижняя челюсть упрямо выдвинулась вперед, глаза озарились мстительным блеском. Понукая коня перейти в галоп, Мстислав Удатный с такой яростью выдернул меч из ножен, что тройной закалки сталь издала протяжный грозный лязг.

Этот узкий длинный меч, поднятый кверху, сиял на солнце, как звезда. Венгерский жеребец понесся во весь опор навстречу вражеской лавине. Чуть нагнувшись к гриве скакуна, Мстислав летел как птица впереди своей дружины.

Татары были ошеломлены яростным натиском русских дружин, которые, подобно стальным клиньям, врезались в боевые построения степняков. Татарские конные сотни шли попарно в затылок друг другу, когда первая сотня нападала на неприятеля, вторая тут же совершала обходной маневр или вела стрельбу из луков поверх голов своих соплеменников.

Галицкая дружина вклинилась глубже прочих русских дружин в татарские боевые порядки и оказалась стиснутой врагами с трех сторон. Татары узнавали Мстислава Удатного по его роскошному панцирю с тонкой насечкой и позолоченному шлему. Татары рвались к нему, стремясь взять в плен. Дружинники прикрывали князя как могли и падали один за другим под татарскими саблями и копьями.

Мстислав, взбешенный стойкостью и многочисленностью врагов, отбросил щит и взял второй меч в левую руку. Он был похож на злобного демона, вспотевший и забрызганный кровью; от его сильных ударов мунгалы валились с коней кто без руки, кто без головы, кто разрубленный до пояса… Под Мстиславом убили коня. Князь рухнул боком на груду мертвых тел, но в следующий миг уже вскочил на ноги и, вращаясь на месте как заведенный продолжал рубить мечами направо и налево, рыча словно дикий зверь. Никто из галицких дружинников и воевод прежде не видел Мстислава Удатного в таком озлоблении.

У Мстислава Немого в разгар битвы опять хлынула горлом кровь. Дружинники стащили его с коня и унесли в заросли тальника.

На правом фланге столь же храбро бился с татарами Даниил. Волынян было мало, поэтому им труднее было сдерживать натиск врагов. Рядом с Даниилом сражался Изяслав Ингваревич, племянник Мстислава Немого. Молодой и горячий, Изяслав все время норовил оказаться впереди всех. В него втыкались татарские стрелы, он ломал их и снова бросался в сечу. Гридни еле успевали за ним. Внезапно Изяслав напоролся на татарское копье и умер прямо в седле, завалившись на лошадиный круп.

У Даниила вырвался крик отчаяния. Он пришпорил коня и разметал татар, окруживших бездыханное тело Изяслава Ингваревича. Зикора и Овсень не отставали от Даниила, прикрывая ему спину. Даниил с такой силой всадил меч в какого-то мунгала, что проткнул его насквозь. Выдернуть меч обратно Даниил не успел, вражеский дротик впился ему в плечо, а правую руку навылет пробила стрела. Подоспевший Овсень заслонил Даниила щитом.

Волыняне сплотились вокруг своего израненного князя, из последних сил отражая натиск татар. Плечом к плечу с ними стояли в сече дружинники Изяслава Ингваревича. Подоспевшая дружина Юрия Глебовича сильно потеснила татар, повалив их бунчук. Несвижский князь разил татар боевым топором, раскалывая вражеские шлемы, как орехи.

Гридничий Прошута, видя, что Даниил истекает кровью и вот-вот от слабости свалится с седла, повелел Зикоре и Овсеню:

— Вот что, други, тащите Даниила подальше в степь. Укройте его, где только сможете, раны ему перевяжите. Как отлежится Даниил, уходите вместе с ним к Днепру. Скрытно уходите, подальше от Залозного шляха. Как хотите, молодцы, но довезите Даниила живым за Днепр!

Зикора схватил поводья княжеского коня, а Овсень стал придерживать Даниила за руку. Выскочив из гремящей железом сумятицы сражения, три всадника быстрыми тенями нырнули в лощину, поросшую дроком, никто не обратил на них внимания. Еще раз мелькнув среди седых ковылей на склоне дальнего холма, три наездника на вороных лошадях пропали из вида.

* * *

…Солнце скатилось в багряную пелену у горизонта, и мигом померкли все краски дня, словно природа утомилась взирать на зверства людей. Протяжно завыли татарские дудки. Это был сигнал к отступлению. Русичи опустили оружие, стоя среди порубленных тел и глядя на откатывающуюся в степную даль татарскую конницу.

— Ну что, нехристи, взяли?! — торжествующе кричал Юрий Глебович, потрясая над головой окровавленным топором. — Нарвались рылом на кулак! Это вам не половцев по степи гонять!

Мстислав Удатный, шатаясь, брел по полю битвы, перешагивая через трупы и разбросанное оружие. За ним следовал слуга, который нес щит и меч князя.

К Мстиславу приблизился воевода Юрий Домамерич.

— На рассвете мунгалы вернутся, княже, — негромко сказал он. — Эти косоглазые нехристи не успокоятся, пока не истребят все наше войско.

— Порубили мы татар сегодня, порубим и завтра, — мрачно проговорил Мстислав Удатный.

— Провизии у нас нет, ратники изранены и обессилены, многие безоружны, — продолжил Юрий Домамерич. — Глянь на конные полки, княже. Что от них осталось… Завтра мунгалы вновь на нас навалятся. Поляжем мы тут все бесславно.

— Что ты хочешь сказать, воевода? — Мстислав снял с головы шлем и посмотрел в глаза Юрию Домамеричу.

— Уходить надо без промедления, княже, — торопливо заговорил воевода. — Ночь нам в подмогу. За Днепром наше спасение!

— А пешая рать?.. — Мстислав нахмурил брови. — Пешцев предлагаешь бросить на истребление мунгалам?

— Всем не уйти, княже, — пряча глаза, сказал Юрий Домамерич. — Выбор у нас невелик: либо честь, либо жизнь. Можно с честью голову сложить, на радость татарским ханам, а можно спастись бегством, но при этом обречь на погибель пешие полки. Выбирай, княже.

Мстислав Удатный собрал князей на военный совет. Увидев, что нет Даниила и Изяслава Ингваревича, он велел позвать их. Ему ответили, что оба погибли.

Мстислав с угрюмым лицом повторил князьям все сказанное ему Юрием Домамеричем, в конце добавив от себя:

— Что будем решать, братья? Останемся с пешими полками или уйдем к Днепру, покинув пешую рать на погибель.

Первым взял слово Владимир Рюрикович.

— Как ни тяжело это решение, братья, но иного выхода нет, — сказал он с тягостным вздохом. — Коль дружины полягут, а это может случиться уже завтра, татары все едино обрушатся на пешую рать. Нужно спасти хоть часть войска, тут уже не до благородства. Я голосую за немедленное отступление!

Мстислав Немой молчаливым жестом одобрил сказанное смоленским князем. Юрий Глебович после мучительных колебаний тоже высказался за поспешное отступление. И только юный Дмитрий Мстиславич заявил, что останется с пешей ратью.

— Отец мой и старший брат полегли в сече с татарами на Калке, — промолвил он, упрямо наклонив лобастую голову. — Я буду истреблять поганых мунгалов, на сколько сил моих хватит! Бегство не по мне, братья. Не хочу позором себя покрыть.

Мстислав Удатный положил свою тяжелую руку юноше на плечо.

— Ты сам выбрал свою судьбу, Дмитрий. Честь тебе и хвала за это! Принимай главенство над войском. Да поможет тебе Бог!

Без трубных сигналов княжеские дружины собрались в путь и двинулись в ночь длинной нестройной колонной. Пешие ратники недоумевающе переговаривались, не сразу сообразив, что князья оставляют их на произвол судьбы.

Отъехав от русского стана на несколько верст, Мстислав Удатный сошел с коня и побрел по высокой траве в сторону от идущих усталым шагом конных полков. За ним увязался Юрий Домамерич. Мстислав наугад шел по ночной степи, его плечи сотрясались от рыданий. Впервые в жизни храбрый Мстислав бросил войско ради спасения своей жизни. Перед мысленным взором Мстислава стояло юное безбородое лицо князя Дмитрия. Стыд жег галицкого князя, душа его рвалась на части, не желая мириться со столь малодушным поступком. Слезы раскаяния и горького отчаяния неудержимо катились из его воспаленных глаз.

* * *

Едва на востоке зародился новый день, татарские орды вновь замаячили вдали, надвигаясь на пешие русские полки, без всякого порядка бредущие по степи. Дмитрий Мстиславич принялся спешно выстраивать войско для отпора врагу. Ратники нехотя становились в шеренги, были и такие, кто не подчинялся приказам молодого князя, ища спасения в бегстве.

Татары начали обстреливать русичей из луков, заходя с флангов. Тяжелые конники мунгалов плотной колонной протаранили центр русского войска. Не прошло и часа, как битва превратилась в избиение. Мунгалы гнали русичей по степи, рубили без пощады саблями, расстреливали из луков, топтали конями. Отчаянная храбрость дружинников князя Дмитрия и всех тех пешцев, кто примкнул к ним, была подобна островку, заливаемому бурными водами весеннего половодья.

Глава вторая
Алеша Попович

В Ипатьевской летописи сохранилось предание о богатыре Алеше Поповиче, который был родом из суздальской земли. Он был сыном священника, отсюда получил свое прозвище. С младых лет Алеша Попович занимался военным делом, находясь на службе у владимиро-суздальских князей: сначала — у ростовского князя Константина Всеволодовича, потом — у его родного брата Ярослава, затем — у Юрия Всеволодовича, который принял главенство в Суздальском княжестве после смерти старшего брата Константина.

Юрий Всеволодович был спесив и мстителен. Не отличаясь особыми военными дарованиями, он тем не менее постоянно затевал свары со своими родными и двоюродными братьями. Его непримиримая вражда с братом Константином завершилась кровавым побоищем на реке Липице, где в полном блеске проявился полководческий талант Мстислава Удатного, возглавлявшего полки Константина Всеволодовича. Десять тысяч русичей полегло в том сражении.

После этой злополучной битвы Алеша Попович ушел из дружины Юрия Всеволодовича, больше не желая участвовать в братоубийственных склоках князей. Созвав еще семьдесят таких же витязей, Алеша Попович объявил князьям, что его богатырская дружина отныне будет сражаться только с внешними врагами Руси.

В городке Клещине богатыри поставили бревенчатую крепость, насыпали земляные валы, поселившись там со своими слугами, женами и детьми. Приезжал в Клещин Мстислав Удатный перед своим походом на Киев, звал богатырей в свою дружину, но никто из витязей не пошел к нему на службу. «Где бы ты ни появился, княже, там непременно распря начинается, — сказал Мстиславу Удатному Алеша Попович. — От княжеских свар Русь только слабеет. По чужим головам ты вступаешь на столы княжеские, кровь русскую льешь без сожаления. С тобой, княже, нам не по пути!»

Когда киевский князь Мстислав Романович созывал князей на съезд перед походом на татар, он посылал гонца и в Клещин, зовя богатырскую дружину на войну с татарами. Алеша Попович откликнулся на этот призыв, только сборы богатырей в дальнюю дорогу слишком затянулись. Богатырская дружина добралась до излучины Днепра, когда все русские полки уже углубились в степь. Но Алеша Попович не повернул назад, его конный отряд, переправился на ладьях через Днепр и устремился вдогонку за объединенным русским воинством. Случилось так, что к несчастной для русичей битве на Калке отряд богатырей не успел, но Алеше Поповичу и его витязям все же суждено было прославиться в войне с татарами.

Богатырская дружина, вместе со слугами и оруженосцами насчитывавшая сто пятьдесят всадников, столкнулась с разбитым русским войском в тот момент, когда княжеские дружины уже бежали и татары беспощадно преследовали рассеянные пешие полки, никого не беря в плен. Этот момент также нашел отражение в Ипатьевской летописи. Богатыри во главе с Алешей Поповичем храбро набросились на татарские полчища. «И хоть были богатыри в малом числе, но сила и ярость их были таковы, что сей небольшой отряд насквозь проходил через полки татарские, губя врагов во множестве, — записал летописец. — И затрепетали татары, и подались они вспять перед горстью храбрецов, усмотрев в них не живых людей, а неуязвимых демонов…»

Лишь к концу дня одолели татары дружину витязей, окружив их со всех сторон. Вместе с Алешей Поповичем и его богатырями в этом сражении пал молодой трубчевский князь Дмитрий Мстиславич со всеми своими дружинниками. В этой битве татары понесли столь ощутимые потери, что прекратили преследование пеших русских полков и повернули обратно к Калке.

Только военачальник Джебэ с двумя тысячами всадников продолжил погоню, надеясь настичь и пленить Мстислава Удатного.

Глава третья
Смерть Юрия Глебовича

Два дня поредевшие княжеские дружины шли по иссушенной зноем степи, останавливаясь на долгий отдых лишь под покровом ночи. На третий день возроптала дружина несвижского князя. Воины заявили своему князю, что надо бы дать отдых лошадям, да и людям неплохо бы отоспаться.

Юрий Глебович пришел к Мстиславу Удатному и предложил ему не выступать в путь, как обычно, с первым лучом солнца, а растянуть отдых до полудня: мол, татары уже далеко, их можно не опасаться. Мстислав выслушал несвижского князя и сказал, что покуда полки не достигнут Днепра, о долгом отдыхе нужно забыть.

«Наше спасение в непрерывном движении к Днепру, — молвил Мстислав, — ибо от недоедания и жажды и кони, и люди теряют силы день ото дня. Нам не выстоять даже против малого отряда мунгалов. Нужно проявить упорство, брат, ведь и враги наши на упорство горазды. Что, если мунгалы все еще идут по нашему следу?»

Юрия Глебовича задели за живое не эти слова Мстислава Удатного, а его замечание, что не пристало князю идти на поводу у своей дружины. Он дерзко ответил галицкому князю, что больше не намерен ему подчиняться.

«Твое верховодство, брат, довело всю русскую рать до беды, — промолвил Юрий Глебович в сильнейшем раздражении. — Пусть я иду на поводу у своей дружины, с которой я делю и горести, и победы, но ты давно ходишь в зависимости от собственной гордыни, которая ныне привела тебя к поражению от поганых язычников! Беги и дальше к Днепру, брат, сбивай копыта у своих лошадей, а моя дружина будет наслаждаться отдыхом».

Не помогли уговоры и Мстислава Немого. Юрий Глебович наотрез отказался выступать в дальнейший путь ни свет ни заря.

Ранним утром конные полки галичан, волынян, смолян и лучан ушли на север, в сторону Днепра. Несвижская дружина осталась на стоянке у небольшого пресного озерца, воины спали вповалку на примятой траве. Дремали дозорные.

Отряд Джебэ двигался по степи, развернувшись широкой цепью, как при облавной охоте на диких антилоп. Татары неслышно подкрались к спящему стану Юрия Глебовича, окружив его со всех сторон. Дозорные слишком поздно подняли тревогу. Проснувшиеся русичи бросились к оружию, но враги были уже совсем рядом. Началась ожесточенная рукопашная схватка. Юрий Глебович пал в числе первых, пробитый сразу тремя копьями. Из двух сотен его гридней уцелели лишь двое: бросившись в воды озера, они заплыли в камыши и затаились там.

Джебэ еще двое суток шел по следам отступающих русских дружин, но так и не смог их настичь.

* * *

Прозрачные речные струи с журчанием вились вдоль бортов крутобокой ладьи, мерно вздымались длинные весла, вспенивая днепровскую воду.

Мстислав Удатный стоял на корме и глядел на удаляющийся левый днепровский берег. Пока дружины грузились на лодки и насады, пока гридни заводили по дощатым настилам лошадей на грузовые ладьи, в душе Мстислава сидело беспокойство. Появись в этот момент из степи татарская погоня, и ничто не спасло бы остатки измученных дружин от полного истребления, и не было бы путей для бегства. Теперь галицкому князю можно было вздохнуть с облегчением, ему самому удалось спастись от гибели и вызволить из беды еще около тысячи воинов.

Сойдя на правый днепровский берег, Мстислав с изумлением узнал среди толпящихся неподалеку рыбаков своего зятя Даниила и двух его преданных гридней — Зикору и Овсеня.

Мстислав бросился к Даниилу, не помня себя от радости. Он так сильно сжал Даниила в объятиях, что тот охнул от боли.

— Полегче, княже, — забеспокоился Овсень, — зять твой весь изранен. Ему бы лежать надо, но разве он нас послушает. Как узнал, что русские полки на переправе, так бегом сюда, на берег.

— Да как же ты уцелел, лихая голова? — смеясь от счастья, восклицал Мстислав, держа Даниила за плечи. — Я ведь грешным делом уже оплакал тебя. Все вокруг твердили, что посекли тебя татары.

— Это Прошута-хитрец велел Зикоре и Овсеню укрыть меня от татарских стрел и сабель, перевязать мои раны, а затем скрытно от своих же доставить к Днепру, — сказал Даниил. — Весь этот путь я плохо помню, немочь и забытье одолевали меня. Мы только вчера до Днепра добрались.

— Видать, Прошута не очень-то верил в то, что дружины наши смогут к Днепру выйти, — заметил Мстислав. — Потому-то Прошута и отправил тебя к Днепру другой дорогой. Ах, зять мой, как же я рад, что ты уцелел среди стольких опасностей! А как дочь моя будет этому рада, ты и представить себе не можешь!

Мстислав еще раз обнял Даниила. Затем, повернувшись к Зикоре и Овсеню, галицкий князь произнес:

— А вы, молодцы, получите от меня награду — по кошелю с золотыми монетами каждый! И еще по коню впридачу.

— Где же киевский князь? — негромко спросил у тестя Даниил. — Что с ним сталось?

— О том не ведаю, — хмуро ответил Мстислав, — но молю бога, чтоб обошла стороной Мстислава Романовича смертная чаша. В нашем поражении на Калке он повинен меньше всего.

Глава четвертая
Бродник Плоскиня

Татары, осадившие киевлян в их стане на холме, весь первый день пытались растащить повозки, стоявшие заслоном вокруг русского лагеря. Спешившись, татарские воины карабкались по склонам холма, упираясь коленями и древками копий в жесткий дерн, опаленный солнцем. Мунгалы цепляли крючьями, привязанными к веревкам, тележные колеса, затем скопом тянули веревки вниз. Русичи, стоявшие на сцепленных возах, обрубали эти веревки мечами и кинжалами, а железные крючья забирали себе. К середине дня татары остались без крючьев и без надежд на быструю победу.

Разделившись на отряды, татары принялись штурмовать стан киевлян, сменяя друг друга. Волна за волной мунгалы с криками и воплями накатывались на заслон из повозок, преодолевая крутизну каменистых склонов. Киевляне ударами топоров и копий сталкивали врагов вниз, били по ним из луков. К вечеру подножие холма оказалось заваленным телами убитых мунгалов.

На ночь татары отступили, но на следующий день опять пошли на штурм, соорудив множество лестниц из жердей. Несколько раз татарам удавалось то в одном, то в другом месте взобраться на сцепленные возы, но и только. Пробиться в глубь стана татары не могли, так как русичи встречали их густым частоколом копий. К концу дня татарские отряды снова отступили ни с чем.

На третий день с раннего утра татарские лучники стали засыпать русский стан сотнями зажженных стрел, желая вызвать пожар и переполох. Однако киевляне были готовы и к этому. Они гасили свои вспыхнувшие шатры землей и песком, укладывали на очаги пламени сырые кожи. Ничего не добившись обстрелом из луков, мунгалы решили вручную растащить повозки киевлян и таким образом ворваться в их лагерь. Тысячи татар яростно лезли на холм, передние из них перерубали ножами и топорами оглобли и веревки, скреплявшие возы между собой. Киевляне, поняв тактику мунгалов, высыпали из-за повозок на склон холма, выстроившись плотными шеренгами. Их продолговатые красные щиты опоясали вершину холма, словно два красных забора. Наступая снизу вверх, татары так и не смогли пробиться через этот живой заслон. В вечерних сумерках татары вновь отступили, унося своих убитых и раненых.

На четвертый день от татар прибыли послы для переговоров с киевским князем. Послов было трое: два мунгала и араб-толмач.

Мстислав Романович встретил татарских посланцев в своем шатре, сидя на походном троне, в окружении воевод. Это было третье татарское посольство, отдающее ему низкий земной поклон, за последний месяц. С первыми двумя посольствами великий князь особо не церемонился, ныне он оказался в непростой ситуации, поэтому рубить сплеча не собирался.

Оба мунгала были в длинных дорогих одеяниях, с золотыми поясами, в яловых сапогах с загнутыми носками и голенищами, на головах у них были высокие шапки с опушкой из чернобурых лисиц. Толмач был в красно-желтом полосатом халате, кожаных шнурованных башмаках, с чалмой на голове.

Один из мунгалов, темный от загара, со шрамом на левой щеке, с жидкой седой бородой, обратился к великому князю с такими словами:

— Славные Цыгыр-хан и Тешу-нойон приветствуют храброго киевского князя! Монголы большой кровью заплатили за победу при Калке-реке. Поэтому мы хотим разойтись с киевским князем миром. Пусть русы сложат оружие, им будет позволено вернуться домой, но все добро в вашем стане будет нашей добычей.

Толмач перевел все сказанное послом на русский язык. Мстислав Романович криво усмехнулся:

— Ишь, чего удумали, черти косоглазые! Безоружных-то нас вы живо посечете. С оружием мы сюда пришли, с оружием и уйдем. Так и скажите своим ханам.

Послы с поклоном удалились.

С вершины холма киевляне видели, как к татарскому стану подтягиваются конные отряды мунгалов, возвращающиеся из погони за отступающим русским воинством. Теперь перевес сил стал явно в пользу татар. Киевляне приготовились к отражению нового штурма. Но от татар вновь пожаловали послы.

— Славный Субудай-багатур извещает киевского князя, что помощи ему ждать неоткуда, все русские полки полегли в сече, — проговорил все тот же посол со шрамом на щеке. — Субудай желает воздать должное мужеству киевского князя, потому-то и предлагает ему перемирие. Потери русов и так очень велики, незачем продолжать эту бойню. Субудай говорит киевскому князю: сложи оружие и веди своих воинов домой.

Мстислав Романович выслушал посла с угрюмым лицом. Даже если мунгал лжет и русским полкам удалось прорваться к Днепру, на подмогу действительно нет никаких надежд. Киевлянам придется как-то самим выпутываться из этого труднейшего положения.

— Повторяю, нехристь, оружие мы не сдадим! — промолвил Мстислав Романович, грозно сдвинув брови. — С оружием мы — сила! А веры к вашим клятвам у нас нет. Ступайте!

Послы ни с чем вернулись в татарский стан.

В полдень в шатре великого князя состоялся военный совет. На нем присутствовали все воеводы, а также князья Александр Глебович и юный Андрей Владимирович.

— Что будем делать, други? — обратился к собравшимся Мстислав Романович. — Помощи нам ждать неоткуда. Враги превосходят нас втрое числом. Коль выйдем в поле, то все поляжем, как один, в неравной сече. Но и отсидеться здесь, на холме, нам тоже не удастся, ибо вода у нас на исходе.

— На пару деньков воды у нас еще хватит, — с надеждой в голосе проговорил Александр Глебович, — а там татары, быть может, и сами уберутся восвояси. Не век же им тут стоять!

— Вы же видели, други, как воюют татары, как они преследуют уже разбитого врага, — заговорил гридничий киевского князя. — Все их слова — обман. Не пропустят нас татары на Русь ни с оружием, ни тем более безоружных. Пробиваться нужно силой, покуда ратники и кони наши от жажды не ослабели. Сегодня же ночью пробиваться!

Самые решительные из воевод поддержали Ермолая Федосеича. Поддержал его и юный зять великого князя.

— Татары измучены битвой и преследованием, не смогут они остановить наше войско, — сверкая очами, молвил князь Андрей. — Как стемнеет, надо седлать коней! Исполчать пешую рать! Все, может, и не прорвутся, но кто-то обязательно прорвется.

Мстислав Романович хмуро поглаживал бороду, взирая на Андрея Владимировича.

«Огонь-младень! — думал он. — О чести печется больше, чем о жизни. Как истинный князь! А о том не думает, что дочь моя все глаза выплачет, коль его в сече татарская стрела или сабля сразит. К тому же Сбыслава на сносях, ей со спокойным сердцем дитя нужно доносить».

Но вот зазвучали голоса тех бояр, кто уже отчаялся победить татар, на кого произвело самое удручающее впечатление бегство Мстислава Удатного и Даниила Романовича. Эти люди настаивали только на одном: с татарскими ханами нужно договориться, иначе смерть. Благо татары сами предлагают киевскому князю разойтись миром.

В разгар споров от татар опять прибыли послы, но на этот раз с ними был еще один человек, по обличью наполовину русин, наполовину половчин. Это был бродник Плоскиня.

Бродниками на Руси звали смердов и беглых холопов, которые бежали от засилья князей в степи, расселяясь свободными общинами по берегам степных рек. Свои поселения бродники обустраивали обычно на островах или речных мысах, помимо земледелия они занимались еще рыболовством и охотой на водоплавающую птицу. Особенно много бродников было на Дону.

Плоскиня поведал великому князю, что его и еще полсотни бродников татары пленили близ устья Маныча, при его впадении в Дон. Там стояло селение бродников, которое татары сожгли. Прекрасно зная окрестные степи и реки, бродники служили у татар проводниками.

— Не от великой радости пошел я на службу к татарам, княже, а от крайней безысходности, — молвил Плоскиня, кланяясь Мстиславу Романовичу. — Теперь вот ханы татарские поручили мне, горемычному, уговорить тебя, пресветлый князь, сдаться им на милость. Не гневайся на меня за это. Хоть бродники и выбрали меня старшиной в нашей общине, но рядом с любым князем и боярином я все равно человек маленький.

Мстислав Романович с нескрываемой брезгливостью оглядел Плоскиню с головы до ног. О бродниках великий князь слыхал и прежде, но видел такого бродника впервые.

Плоскиня был высок и худощав, как журавль. Его выгоревшие на солнце волосы были белее льна, кожа на лице и руках от загара напоминала потемневший от времени пергамент. У него был тонкий длинный нос, впалые щеки, неухоженная куцая бородка торчала козликом. Голубые глаза Плоскини были полны какого-то глубокомысленного смирения. Он не смотрел великому князю прямо в очи, глядя то вниз, то вбок.

Одет Плоскиня был в половецкие штаны, заправленные в короткие кожаные сапоги, еще на нем была половецкая рубашка с бахромой по нижнему краю и с красными нашивками на рукавах. У степняков такие нашивки являлись признаком старшинства. Рубаха была довольно ветхая, сквозь дыру на груди у Плоскини можно было видеть маленький медный крестик. Расселяясь среди степных языческих племен, бродники тем не менее продолжали придерживаться своей христианской веры.

— Что татары поручили тебе передать мне на словах? — поинтересовался Мстислав Романович у Плоскини.

— Князь ихний Субудай больше не хочет кровопролития, — промолвил Плоскиня, — он готов принять твою покорность, княже. И готов пропустить твое войско домой.

— С оружием или без оружия? — спросил Мстислав Романович.

— Без оружия, — ответил Плоскиня. И тут же добавил: — Субудай и его воеводы готовы поклясться на священном огне, что не обнажат меча на твои безоружные полки, княже. Они хоть и нехристи, но слово держать умеют, ежели перед этим принесут клятвы по своему обычаю. К примеру, мунгалы поклялись отпустить наши семьи в обмен на нашу службу и сдержали обещание. Теперь наши жены и дети в безопасности.

— Ты-то сам, Плоскиня, что нам присоветуешь? — обратился к долговязому броднику Мстислав Романович. — Коль ты татарам служишь, значит, и повадки их знать должен.

— Я советую, княже, сложить оружие, — без колебаний ответил Плоскиня. — Коль твои полки выйдут на битву, все едино будут побеждены татарами, ибо их гораздо больше. И в стане своем вы долго не высидите от безводья. Чем смерть принимать, лучше сдаться, благо плен вам не грозит.

— Зачем Субудай оружие сдать требует? — не выдержав, заговорил с бродником Ермолай Федосеич. — Не потому ли, что безоружных-то нас перебить легче, нежели вооруженных, а?

— Нет, не потому, — спокойно ответил Плоскиня. — Ваше оружие татары хотят забрать с собой, они уже успели высоко оценить качество русских мечей и топоров. Оружие любого побежденного войска татары забирают как военную добычу. И русские князья поступают так же. Чему тут удивляться?

— И все же, княже, я настаиваю, нельзя верить мунгалам! — стоял на своем гридничий. — Они и половцам в дружбе клялись, дабы разрушить их союз с ясами, а когда разбили ясов, то без колебаний напали и на половцев. Язык у мунгалов раздвоенный, как у змеи!

С гридничим начали спорить те из воевод, кто желал поскорее завершить эту столь неудачную войну и без кровопролития возвратиться на Русь. Спорщики кричали и бранились, перебивая друг друга.

Александр Глебович, наклонившись к самому уху великого князя, нашептывал ему о том же: мол, Мстиславу Удатному ныне не было удачи в сражении с татарами, а им удача улыбнулась. «Мы и нехристей посекли за эти три дня, сколь смогли, а теперь еще и домой без потерь вернуться сможем. Нельзя такую возможность упускать, великий княже!»

Кое-как восстановив тишину в шатре, Мстислав Романович объявил свое решение.

— Отправим в стан татарский наших бояр, чтобы мунгалы в их присутствии поклялись своими богами, что не тронут нас безоружных и позволят вернуться на Русь, — сказал он. — Для вящей убедительности разоружим сначала пятьсот наших ратников и поглядим, далеко ли они уйдут безоружные. Как только сей отряд скроется из глаз по пути к Днепру, тогда и прочие полки начнут складывать оружие.

Вечером того же дня шестеро киевских бояр и гридничий Ермолай Федосеич в сопровождении бродника Плоскини пришли в татарский стан. Сначала русские послы встретились с Субудаем, Цыгыр-ханом, Тохучар-нойоном и Тешу-нойоном. Встреча происходила в большой белой юрте. Были обговорены все условия разоружения киевских полков, место их сбора и порядок отступления к Залозному шляху.

Ермолай Федосеич настоял на том, чтобы русичи могли взять с собой полторы сотни лошадей для перевозки раненых, чтобы каждый ратник имел в достатке провизии на дорогу. Долгий спор с татарскими военачальниками развернулся по поводу знамен, киевляне хотели забрать знамена с собой, но татары возражали против этого. Для них вражеские стяги были почетной добычей.

— Ну, коли так, тогда и переговорам конец! — объявил гридничий, которого великий князь снабдил всеми необходимыми полномочиями. — Мы и так немалый позор на себя берем, обещая сложить оружие перед врагом. Но вернуться домой без знамен — это и вовсе стыд и срам! Войско без знамен — не войско, а толпа. Лучше мы все умрем в битве, чем согласимся отдать во вражьи руки наши стяги!

Ермолай Федосеич проворно поднялся с кошмы, на которой он восседал, сложив ноги калачиком, по обычаю степняков. Бояре с кряхтеньем и недовольными вздохами последовали его примеру. У них, по воле великого князя, было право наблюдателей, но права голоса они не имели.

Предводители татарского войска торопливо зашушукались между собой, отчаянно жестикулируя руками перед носом друг у друга. Толмач обратился к русичам, которые гурьбой направились к выходу из юрты:

— Все в порядке. Славные татарские багатуры согласны с вашим условием. Стяги останутся у вас.

Затем толмач рассказал русским послам о том, как татары приносят клятву над священным огнем. Поскольку письменности у татар не было, поэтому не могло быть и письменного договора. Вожди татарского войска должны были поклясться вслух в присутствии русичей, и буквальный смысл сказанного ими и должен был являться тем договором, нарушение которого станет для татар клятвопреступлением.

«По обычаю татар, каждый военачальник приносит клятву и за себя, и за подчиненный ему воинский отряд, — поведал толмач русским послам. — В лице этих четверых багатуров перед вами, по сути дела, находится все татарское войско».

— А где Джебэ? — неожиданно спросил неугомонный гридничий. — Я слышал от половцев, что этот багатур имеет столько же власти, как и Субудай.

Толмач замялся, не зная, что сказать. Слегка растерялись и татарские военачальники. Наконец, одноглазый Субудай что-то быстро проговорил, обращаясь к толмачу.

Тот с натянутой улыбкой обратился к русичам, говоря, что Джебэ и его отряд уже далеко отсюда. Джебэ сопровождает татарский обоз, который уже двинулся обратно к реке Кубань.

— Ну, чего тебе неймется? — ворчали на гридничего бояре. — Не злил бы ты мунгалов понапрасну! Пора договор заключать, а то скоро стемнеет.

Процедура принесения клятвы заключалась у татар в следующем. Русских послов вывели из юрты, усадили на земле в кольце из трех костров, над которыми колдовали татарские шаманы, увешанные погремушками и костяными амулетами. Шаманы били в бубны, приплясывали и завывали, то и дело бросая в пламя костров пучки и коренья каких-то ароматных трав.

Продолжалось все это больше часа. Как потом объяснил послам Плоскиня, татарские жрецы тем самым отгоняли от священных костров злых духов, которые незримо витают над русичами и могут помешать заключению договора.

Затем четверо татарских военачальников, стоя над одним из костров, слово в слово произнесли такую клятву: «Великий Тэнгри, творец земли и неба! Бессмертный покровитель монголов! Тебя берем в свидетели при заключении этого договора с русами. Пред этим чистым пламенем обязуемся и клянемся, что, когда русы сложат оружие, не прольется ни капли княжеской крови, русам будет открыта дорога домой, они могут уйти, взяв с собой свои знамена. Никто из монголов, подчиненных Субудаю-багатуру, Цыгыр-хану, Тохучар-нойону и Тешу-нойону, не обнажит на них саблю».

Уже в сумерках русские послы возвратились в свой стан на холме. От них исходил густой запах можжевелового дыма и ароматов неведомых трав.

Мстислав Романович уединился со своим преданным гридничим.

— Все ли прошло гладко? — допытывался великий князь. — Не было ли со стороны мунгалов какого подвоха?

— На первый взгляд, княже, переговоры прошли мирно и гладко, — отвечал Ермолай Федосеич, — клятву мунгалы принесли по своему обычаю, все честь по чести. Но… неспокойно у меня на сердце.

— Что тебе показалось подозрительным? — Мстислав Романович так и впился глазами в озабоченное уставшее лицо гридничего.

— Видишь ли, княже, не все татарские князья клятву нам приносили, — промолвил Ермолай Федосеич, — не было среди них нойона Джебэ. Субудай сказал, что Джебэ со своими воинами уже выступил к реке Кубань вместе с татарскими обозами, но мне что-то в это не верится. У этого Субудая внешность заклятого злодея. На лице шрам прямо через нос, одного глаза нет, одна рука скрючена и высохла, зубов во рту тоже почти нету… Сам хромоногий, кособокий, такой во сне привидится, так в холодном поту проснешься! По этому Субудаю видно, что он всю жизнь в седле, много где побывал и повидал всякое. Чует мое сердце, этот злыдень одноглазый каверзу какую-то замыслил!

— Какую каверзу? Говори толком! — нервничал великий князь. — Думаешь, Джебэ где-то неподалеку?

— Уверен в этом! — решительно произнес гридничий. — Неспроста Джебэ не было на переговорах. Ох, княже, как пить дать, мунгалы хитрость какую-то затевают!

— Ладно, иди спать, — сказал Мстислав Романович. — Утро вечера мудренее.

* * *

Утром Мстислав Романович пожелал еще раз встретиться с бродником Плоскиней, татары не стали препятствовать этой встрече.

Плоскиня прибыл в русский стан в сопровождении двух мунгалов и араба-толмача. У татар было только одно условие — разговор великого князя со старшиной бродников должен проходить в присутствии татарских послов.

Мстислав Романович напрямик спросил у Плоскини, правда ли, что нойон Джебэ со своим отрядом и татарским обозом ушел к реке Кубань. Плоскиня ответил утвердительно: мол, он своими глазами видел, как татарский обоз выступил в путь, а Джебэ охраняет этот обоз, ведь в том караване находится вся военная добыча мунгалов.

— Когда это случилось? — вновь спросил великий князь.

— Еще два дня тому назад, — не моргнув глазом, ответил Плоскиня.

— Тебе придется, друже, поклясться на святом распятии, что слова твои правдивы, — сказал Мстислав Романович и повелел слугам, чтобы те пригласили к нему в шатер священника.

Священник пришел, держа в руках большой бронзовый крест с фигурой распятого Иисуса.

— Клянусь святым распятием, что сказанное мною правда, — спокойно проговорил Плоскиня и приложился устами к бронзовому кресту. Он троекратно перекрестился и добавил: — Да гореть мне в аду, ежели я лгу.

Клятва Плоскини и, главное, его невозмутимый вид успокоили Мстислава Романовича. По его приказу были открыты ворота лагеря, и первые пять сотен киевлян стали спускаться с холма на равнину. Там их уже ожидали татары, чтобы принять у русичей сданное оружие. Ратники шли чередой друг за другом и складывали в одну кучу копья, мечи, топоры и кинжалы, в другую — щиты и шлемы. Кольчуги и панцири татары у русичей не требовали. Разоружившись, отряд киевлян нестройной колонной двинулся по степи на север. Татарская конница расступилась, давая русичам дорогу.

— Уходят! — переговаривались киевляне, остающиеся в стане. С высоты им было далеко видно. — Мунгалы их не преследуют. Стоят на месте.

— А что для мунгалов эти мужики? На кой ляд они им сдались? — ворчал вездесущий Ермолай Федосеич. — Нехристи ожидают, когда наши князья и бояре потянутся к ним со склоненными выями. Вот радость-то будет для нехристей!

Среди киевских воевод продолжались споры и раздоры, далеко не все одобряли затею великого князя. Негодовал и юный князь Андрей Владимирович.

— Отец мой мечом проложил себе дорогу к спасению, а я покупаю спасение в обмен на честь. Позорище! — молвил он.

Долговязый дубровицкий князь возражал ему:

— Стяги при нас останутся, значит, мы свою честь воинскую не уроним. Радуйся, глупец! Скоро дома будешь!

Выждав, когда первый разоружившийся отряд киевских ратников скрылся в знойном мареве бескрайней степи, великий князь повелел всем киевским полкам, конным и пешим, выходить из стана и складывать оружие.

Ермолай Федосеич предпринял последнюю попытку отговорить великого князя от столь рискованного шага. Однако Мстислав Романович даже не стал с ним разговаривать, отмахнувшись, как от назойливой мухи.

— Пойми, воевода, — сказал великий князь, — мне в Киев нужно поспешать, а то ведь Ольговичи или мои двоюродные племянники живо усядутся на киевский стол. Свято место пусто не бывает!

Дружина великого князя, а также конные полки дубровицкого и вяземского князей грозным строем въехали в татарский стан. Князья спешились и передали свои мечи в руки татарских воинов. Знатные мунгалы пригласили русских князей в белую юрту Субудая, чтобы выпить с ними заздравную чашу и подвести итог окончанию военных действий.

— И вам, и нам предстоит дальняя дорога, — молвили мунгалы князьям, — вам предстоит путь домой, а нашему войску нужно двигаться на Кубань и дальше, к Джурджанскому морю.

Пока князья угощались яствами мунгалов, полки киевлян тем временем разоружались, сваливая мечи, щиты и копья в огромные груды. Тысячи русичей длинными колоннами тянулись по степи в сторону Днепра, но перед этим вся киевская рать задержалась у реки Калки, утоляя жажду и набирая воду впрок в поясные фляги и кожаные бурдюки.

Знатные мунгалы и их гости сидели вокруг ковра, поджав под себя ноги. На ковре стояли блюда с жареным мясом, сушеным творогом, сыром, изюмом и курагой. В сосудах было виноградное греческое вино и монгольская водка из овечьего молока — арза.

На хмельное питье налегал один дубровицкий князь, не забывая при этом набивать себе рот жареным мясом и пресными лепешками. Хмурый Андрей Владимирович сидел, потупив очи, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью. Мстислав Романович угостился жарким и сыром, отхлебнул из чаши вина. Ему, собственно, было не до кушаний, так как он едва успевал отвечать на вопросы знатных мунгалов, которые интересовались его родней, оставшейся в Киеве. Спрашивали мунгалы и про родню Мстислава Удатного, из чего Мстислав Романович про себя сделал вывод, что галицкий князь все же ускользнул от татарской погони.

Мстислав Романович незаметно приглядывался к татарским военачальникам, особенно к старику Субудаю, который почти ничего не ел и не пил, говорил меньше всех и как-то излишне пристально разглядывал киевского князя своим единственным раскосым глазом.

Неожиданно Субудай обратился к великому князю. Толмач живо перевел его вопрос на русский язык.

— Что испытывает киевский князь, когда по его слову убивают чужеземных послов? — спросил Субудай.

Повисла долгая пауза. Тохучар-нойон и Тешу-нойон выразительно переглянулись. Мстислав Романович чуть не поперхнулся, жуя курагу. Он смутился и опустил глаза.

— Господь покарал меня за это злодеяние нынешним моим поражением, — не поднимая глаз, промолвил Мстислав Романович.

— Ваш Господь тут ни при чем! — резко сказал Субудай и поднялся с подушек. — За убийство татарских послов тебя, великий князь, ожидает та же участь.

Швырнув на ковер с яствами пиалу с недопитой арзой, Субудай зашагал к выходу из юрты, прихрамывая на правую ногу. Три других знатных мунгала тоже вскочили на ноги и поспешили следом за стариком Субудаем.

Знатные мунгалы вышли из юрты, и в следующий миг в юрту ворвался десяток дюжих татарских воинов с веревками в руках. Татары набросились на князей и после короткой борьбы опутали веревками руки и ноги всем троим.

Старшим дружинникам мунгалы сказали, чтобы те не ждали своих князей и выступали в путь без них, мол, князья попируют и догонят их. Бояре и воеводы двинулись вслед за ушедшими далеко вперед пешими киевскими полками, но два десятка бояр не тронулись с места, заявив, что без князей никуда не пойдут. Среди них был и гридничий великого князя Ермолай Федосеич.

Судя по приготовлениям, в татарском стане намечалось большое пиршество. Татары бегали и суетились, разжигали костры, тащили котлы и вертелы, резали овец и лошадей, ловко орудуя ножами. На стоящих кучкой знатных русичей никто не обращал внимания.

Ермолай Федосеич почувствовал недоброе, когда из белой юрты стремительно вышли с напряженными лицами четверо предводителей татарской орды, после чего туда вбежали гурьбой плечистые татарские батыры.

«Вот и все! — мелькнуло в голове у гридничего. — Не иначе, прикончили мунгалы наших князей прямо за трапезой. А может, перед этим опоили каким-нибудь зельем. Вот беда-то!»

По лицам прочих бояр тоже было видно, что и они уже не надеются увидеть своих князей живыми.

Глава пятая
Пиршество мунгалов

Когда исчезли последние сомнения в том, что мунгалы не намерены отпускать русских князей живыми, малодушная натура дубровицкого князя прорвалась наружу вместе с потоком нелицеприятных отзывов о великом князе.

— Ах ты старый хрыч! Ведь говорено тебе было, что нельзя верить мунгалам! — катаясь по ковру среди раскиданных яств и посуды, в бешенстве выкрикивал Александр Глебович. Он изо всех сил пытался разорвать опутавшие его веревки, но сил не хватало, и это только добавляло ему бешенства. — Пень трухлявый! Безмозглая скотина! О господи, из-за твоей тупости придется теперь подыхать здесь! И зачем только я отправился в этот поход?! Наскреб смерть неминучую на свою голову!

— Ты же сам, недоумок, нашептывал мне, чтоб я заключил мир с мунгалами, — гневно отвечал Мстислав Романович, весь раскрасневшийся от натуги. Ему тоже не терпелось порвать путы, но все его усилия были тщетны. — Сам же подталкивал меня к тому, что свершилось, а теперь валишь всю вину на меня, негодяй! Ты и в поход-то отправился из корысти, а не по доброй воле. Восхотел моими руками Пинск себе взять, пройдоха! А вот шиш тебе, а не Пинск!

— Ну и тебе больше не видать Киева, безмозглый мерин! — не оставался в долгу Александр Глебович. — Сейчас мунгалы выпотрошат тебя, как барана! И поделом тебе, мерзавец! Бороду отпустил, а ума не нажил!

— Заткнись, лживая душа! — извиваясь, как уж на сковородке, рычал Мстислав Романович. — Я-то хоть славно прожил жизнь свою, златого стола киевского добился, а ты как родился в ничтожестве, так в ничтожестве и подохнешь!

— Сам ты — дерьмо собачье! — Александр Глебович изловчился и плюнул в великого князя, но не попал.

— Ах ты, песий сын! — рявкнул Мстислав Романович. — Погоди! Вот порву веревки, задушу тебя, сукина сына, своими руками!..

Молодой князь Андрей, лежа в стороне, заливался истеричным смехом, слушая эту перепалку. Он даже не пытался разорвать волосяные веревки.

Мстислав Романович и Александр Глебович разом примолкли, когда в юрту вошли татарские воины в красных замшевых куртках и желтых сапогах — это были ханские нукеры. Татары подхватили связанных князей, будто скатанные ковры, и вынесли из юрты на солнцепек. Пленников уложили рядком на траву.

Александр Глебович, приподнявшись, увидел неподалеку плотную кучку бояр и воевод, окруженную вооруженной татарской стражей. Он узнал среди них Ермолая Федосеича и крикнул ему:

— Ермолай, на тебя вся надежа! Выручай, брат! Иначе убьют нас мунгалы!

Гридничий не успел ничего ответить, а может, татары не дали ему и рта раскрыть. Подле связанных князей оказалась целая толпа богато одетых мунгалов, которые оживленно что-то обсуждали, явно предвкушая интересное зрелище.

— Ну все, борода, сейчас нехристи зажарят нас живьем! — злобно процедил сквозь зубы Александр Глебович, обращаясь к великому князю. — Вон и костер уже полыхает.

Босоногие татарские слуги, пропахшие сухим конским навозом и дымом костров, приволокли груду коротких широких досок и свалили их рядом со связанными пленниками.

Александр Глебович беспокойно завертел головой. Внезапно его взгляд уперся в бродника Плоскиню, который стоял бок о бок с арабом-толмачом и о чем-то беседовал с ним.

— Эй ты, иудина душа! — окликнул бродника Александр Глебович. — Подойди-ка сюда!

Плоскиня неспешно приблизился и присел на корточки рядом со связанными князьями.

— Скажи прямо, мунгалы нас убьют? — громким шепотом спросил Александр Глебович. — Неужели убьют?

Плоскиня молча покивал головой, не скрывая злорадной усмешки.

— А как же данная мунгалами клятва? — опять спросил Александр Глебович.

— Не беспокойся, княже, мунгалы клятву не нарушат, — негромко проговорил Плоскиня. — Они же поклялись не проливать кровь княжескую. Поэтому мунгалы прикончат вас без пролития крови.

— Неужели сожгут живьем? — ужаснулся Александр Глебович.

— Огонь для мунгалов — божество, — пояснил Плоскиня. — Вы — иноверцы. Вас на огне жечь нельзя, это осквернит бога огня.

— Ну, успокоил так успокоил, — невесело усмехнулся Александр Глебович. — Значит, нехристи разорвут нас лошадями. Половцы часто так поступают с пленниками.

— Почему ты предал меня, Плоскиня? — с укоризной в голосе промолвил великий князь. — Ведь ты же знал, что мунгалы готовят нам западню, что верить их клятвам нельзя. Ты же русич, как и мы, а служишь мунгалам! Ты же крест целовал, безбожник!

— Да, я намеренно помогаю мунгалам, великий князь, — с нескрываемой злобой заговорил Плоскиня. — Может, ты не помнишь, как пятнадцать лет тому назад брат твоего отца Рюрик Ростиславич отдал Киев на разграбление половцам. А я этого вовек не забуду! Мне тогда было шестнадцать лет, мы жили в Витичеве, близ Киева. Отца моего половцы убили, мою мать, меня и моего младшего брата угнали в полон. Брат мой вскорости умер от побоев и недоедания. С матерью меня разлучили. Долго я мыкался в рабстве у степняков, покуда не сбежал от них и не прибился к бродникам на Дону.

Я хоть и русич по крови, но на всю родню Рюрика Ростиславича зуб имею. Все вы, смоленские Мономашичи, подлое племя! Кровь христианская для вас как вода. За гривну готовы глотку друг другу рвать. Рюрик не смог удержаться в Киеве, так оставил после себя пепелище, чтобы и другому князю ничего не досталось. Даже с храмов позолоту содрал!

— Но я-то тут при чем?! — возмутился Мстислав Романович. — Я же в этом злодеянии не участвовал.

— Ты, княже, доводишься родным племянником Рюрику Ростиславичу, — сказал Плоскиня. — Рюрик уже десять лет, как помер. А ты жив, тебе и мщу. Вот рядом с тобой лежит Андрей Владимирович, твой зять, который доводится внуком покойному Рюрику. И он тоже не избег моей мести.

— Ах ты злодей! — в отчаянии простонал Мстислав Романович. — Отольются тебе наши страдания перед Божьим судом.

Плоскиня ничего не ответил на это великому князю. Подошедшие ханские нукеры оттеснили его в сторону. Нукеры деловито принялись укладывать доски на лежащих на спине князей, выравнивая одну к другой. Получился небольшой дощатый помост, из-под которого с одной стороны торчали красные сафьяновые сапоги князей, а с другой — три головы, две бородатые и одна безбородая. Нукеры расстелили поверх досок цветастый ковер и подали знак слугам.

Слуги принесли различные кушанья в серебряных блюдах, изящные сосуды с вином, золотые чаши — все это они расторопно расставили на середине столь необычного укрытого ковром помоста, который то и дело подрагивал, поскольку Мстислав Романович и Александр Глебович опять затеяли возню и перепалку.

На помост взошли и уселись в кружок четверо главных мунгалов и с ними еще шестеро военачальников.

По знаку одноглазого Субудая слуги наполнили чаши знатных мунгалов вином. Багатуры и нойоны осушили чаши и завели веселый разговор, который прерывался громкими взрывами смеха. Мунгалы пировали, не обращая внимания на хрипы и стоны, доносившиеся из-под помоста. Первым умер юный Андрей Владимирович: ему так сдавили грудную клетку, что кровь хлынула у него изо рта и носа. Потом затих Мстислав Романович, задохнувшись под тяжестью пирующих мунгалов. Последним испустил дух Александр Глебович, до последней минуты пытаясь разорвать на себе веревки. Он так и умер с оскаленными зубами и посиневшим от натуги лицом.

Когда князья затихли, знатные мунгалы сошли с помоста. Слуги извлекли из-под досок три бездыханных тела.

Цыгыр-хан и Тешу-нойон подошли к кучке русских бояр, потрясенных тем, что они только что увидели.

— Можете забрать тела своих князей и похоронить по своему обычаю, — через толмача сказал Цыгыр-хан.

— Мы дадим вам лошадей, чтобы вы побыстрее добрались до Днепра, — добавил Тешу-нойон. — В Киеве расскажете об увиденном здесь другим князьям, и пусть они остерегутся впредь убивать татарских послов.

Глава шестая
Скорбный вестник

После переправы через Днепр пути-дороги князей разошлись. Мстислав Удатный и Даниил Романович повернули коней к Южному Бугу, за которым лежали галицко-волынские земли. Мстислав Немой повел дружину к городу Теребовлю, от которого шла прямая дорога до Луцка. Владимир Рюрикович двинулся к Киеву.

У излучины Днепра оставался небольшой отряд ратников, охранявший лодки и насады в ожидании подхода пеших русских полков.

Остатки пешей рати появились на той стороне Днепра спустя четыре дня после ухода с днепровских берегов княжеских дружин. Пешцы подходили к переправе отрядами и в одиночку в течение нескольких дней, их без промедления перевозили на ладьях через реку. Этим занимался специальный отряд лодочников. Потери пеших русских полков были огромны. Из двадцатитысячной черниговской рати назад к Днепру вернулись около шести тысяч человек. Из пяти тысяч волынских ратников назад возвратилось всего несколько сотен воинов. Из десяти тысяч галичан к Днепру вышло меньше трех тысяч.

Галицкие и волынские пешцы, погрузившись на ладьи, отплыли домой вниз по Днепру. Им предстояло достичь моря и идти дальше под парусами до устья Днестра, воды которого должны были донести их суда до славного города Галича. Лучане, смоляне и черниговцы предоставили ладьи лишь для своих раненых и наиболее уставших соратников — эти полки продолжили свой путь степью вдоль Днепра до Переяславля. Возле этого города полки разошлись в разные стороны, направляясь к Луцку, Смоленску и Чернигову.

Владимир Рюрикович, вступив в Киев, объявил себя блюстителем великокняжеского трона до возвращения Мстислава Романовича. Киев после известия о поражении русских дружин в битве на Калке облекся в траур. Сыновья Мстислава Романовича в эту пору воевали в Полесье, отстаивая Полоцк от притязаний на него минского и друцкого князей. Смоленский князь оказался в Киеве полновластным хозяином, ибо в городе не было ни князей, ни войск. Родственники ушедших с Мстиславом Романовичем бояр приставали к Владимиру Рюриковичу с расспросами, тревожась о судьбе своих близких. Но Владимир Рюрикович ничего внятного сказать им не мог, отвечая одно и то же: мол, в сече на Калке киевский князь не участвовал и назад к Днепру прочие князья пробивались тоже без него.

«Как же так? — недоумевали киевляне. — Мстислав Романович затеял этот поход на татар, ему же было предоставлено главенство над войском. Почему же великий князь от битвы с татарами уклонился?»

Владимир Рюрикович, не желая ссориться с Мстиславом Удатным, умалчивал о подробностях той злополучной для русичей битвы. Он понимал, что это поражение ложится на галицкого князя позорным пятном. Да и Мстислав Романович никогда не простит Мстиславу Удатному его дерзкого самоуправства в день сражения при Калке. Скорее всего возвращение Мстислава Романовича в Киев ознаменуется началом непримиримой вражды его с галицким князем. Сознавая, к каким последствиям может привести эта вражда, Владимир Рюрикович вознамерился дождаться в Киеве полков Мстислава Романовича, чтобы выступить примирителем великого князя с Мстиславом Удатным.

Уже прошли мимо Киева к Смоленску пешие ратники Владимира Рюриковича, ругая вовсю своего князя, бросившего их в беде. Добрались до Шумска и Пересопницы те немногие, кто уцелел из пеших полков павших племянников Мстислава Немого. Пришла в Канев горстка воинов, оставшаяся от дружины храброго Святослава Владимировича. А от киевских полков по-прежнему не было никаких вестей…

Варвара Ярополковна, племянница великого князя, беспокоясь за своего мужа Александра Глебовича, наговаривала великой княгине на Владимира Рюриковича.

«От нас явно что-то утаивает Владимир Рюрикович, — нашептывала Меланье Игоревне пронырливая Варвара. — Весь Киев слухами полнится о князьях, павших в битве с мунгалами, о множестве погибших ратников, о бегстве от татар самого Мстислава Удатного. Черниговские князья все полегли, как один. Оба племянника Мстислава Немого в сече голову сложили. Каневский князь погиб. Несвижский князь тоже пал. Похоже, матушка-княгиня, и супруг твой порублен мунгалами, и полки его все изничтожены нехристями. Вот о чем недоговаривает Владимир Рюрикович! Он-то, по-видимому, бежал из сечи вместе с Мстиславом Удатным, бросив великого князя в разгар битвы. Стыдно Владимиру Рюриковичу в этом признаться, вот он и молчит как сыч. А ежели и молвит что-либо, то глаза прячет, я это сразу приметила!»

Меланья Игоревна была женщиной довольно решительного нрава, поэтому она встретилась со смоленским князем, намереваясь припереть того к стенке. Беседа у них получилась на очень резких тонах.

Владимир Рюрикович выслушал упреки и обвинения великой княгини, которая корила его тем, что за своею скрытностью он прячет собственную трусость, а также покрывает малодушие Мстислава Удатного, бежавшего с поля битвы.

— Замолчи, женщина! — рассвирепел Владимир Рюрикович. — Слышала звон, да не знаешь, где он. Я и Мстислав Удатный в сече против татар стояли бок о бок, а муж твой между тем на горе отсиживался. Не скрою, крепко посекли нас мунгалы, так что пришлось нам спасаться бегством. А вот кабы супруг твой с горы спустился да пришел бы к нам на помощь, может, и одолели бы мы мунгалов.

— Что ты такое молвишь, князь! — растерялась Меланья Игоревна. — Я тебе не верю! Не может этого быть! Чтобы муж мой и убоялся каких-то мунгалов…

— Да не убоялся, а озлобился на Мстислава Удатного за то, что тот без его ведома полки на битву повел, — раздраженно ответил Владимир Рюрикович. — Весь путь до Калки супруг твой и Мстислав Удатный между собой цапались, не было ладу меж ними. Вот и завершилось все это нашим разгромом! — тяжело вздохнул Владимир Рюрикович.

— Что же сталось с киевской ратью? — спросила Меланья Игоревна.

— Когда мы отступали от Калки, киевские полки стояли в своем стане на горе, — ответил Владимир Рюрикович. — Стан свой Мстислав Романович хорошо укрепил, мунгалам до него не добраться. Не печалься, княгиня, пересидит супруг твой опасность на горе, а когда мунгалы уберутся восвояси, он без помех до дому доберется. Сын-то мой тоже с великим князем. Сам жду не дождусь встречи с ним!

Наконец, в середине июня в Киеве объявились толпы исхудавших, запыленных, почерневших от загара ратников из полков великого князя. Город наполнился плачем и стенаниями. Из всего киевского войска до дому добралось чуть больше двух тысяч человек. И сразу всем и каждому открылась ужасная правда о роковых событиях, случившихся на Калке уже после поражения и бегства русских полков.

В княжеский дворец эту черную весть принес гридничий Ермолай Федосеич. Каменным голосом, не глядя в лицо Меланье Игоревне и ее заплаканной дочери, гридничий поведал о мучительной смерти Мстислава Романовича и двух его зятьев.

— Князей мы похоронили на холме, где стан наш стоял, — сказал в заключение Ермолай Федосеич, сидя на стуле и глядя в мозаичный пол. — Каждому вырыли отдельную могилу, насыпали сверху три небольших кургана и на каждом выложили крест из камней.

Ермолай Федосеич умолк.

В просторной горнице повисло гнетущее молчание. Служанки великой княгини застыли в ряд у стены, бледные, с заплаканными глазами. Меланья Игоревна сидела на стуле с подлокотниками, уронив голову в повое на согнутую в локте руку. Она с трудом сдерживала рыдания. Находившаяся тут же Варвара Ярополковна, сидя на скамье, нервно грызла ноготь. Она не плакала, но по ее глазам было видно, как сильно потрясение от услышанного, владевшее ею.

Сидевшая рядом с Варварой юная Сбыслава Мстиславна заливалась слезами, уткнув лицо в ладони. Давно ли она получила утешительное послание от своего любимого Андрея, считала дни до встречи с ним. И вот ненаглядного мужа больше нет в живых…

Внезапно неудержимые рыдания Сбыславы смолкли. Княжна побелела как мел, боком повалилась на широкую скамью, затем скатилась на пол, бессильно раскинув руки. Великая княгиня и Варвара бросились к Сбыславе, подняли ее, уложили на скамью.

— Воды! Скорее! — крикнула Меланья Игоревна служанкам. — Да лекаря позовите!

Среди этого женского переполоха Ермолай Федосеич поднялся со стула и молча направился к двери, угрюмый, с поникшими плечами. Незавидный ему выпал жребий — быть вестником смерти.

Из женских покоев дворца гридничий направился в палаты, где разместился Владимир Рюрикович со своими старшими дружинниками. Смоленский князь сразу забросал гридничего множеством вопросов, первым из которых был такой: как получилось, что Мстислав Романович, всегда такой осторожный, попался на уловку мунгалов?

— Я пуще всех отговаривал Мстислава Романовича от мира, предлагаемого ему мунгалами, — горячась, молвил Ермолай Федосеич. — Однако голоса тех, кто убеждал великого князя поверить обещаниям мунгалов, оказались громче. Да что толковать, княже! Как увидели бояре киевские, что Мстислав Удатный спасается бегством от татар и вся черниговская рать татарами в бегство обращена, так никто из них о битве уже и не помышлял. Все норовили поскорее убраться домой подобру-поздорову!

— Как сын мой вел себя? — дрогнувшим голосом спросил Владимир Рюрикович.

— Достойнее многих, княже, — ответил Ермолай Федосеич. — Многие из советников Мстислава Романовича толковали тогда о бегстве от врага, почитая это за благо. А сын твой молвил им, что лучше мечом дорогу себе проложить, чем выпрашивать мир у мунгалов. И смерть сын твой принял достойно, как истинный христианин.

— Что с полками киевскими сталось, воевода? — после краткой паузы вновь спросил Владимир Рюрикович.

— Полки киевские и до Волчьей реки не дошли, как татары набросились на них и посекли без милости, в плен никого не брали, — скорбно поведал князю Ермолай Федосеич. — Я с самого начала заподозрил неладное. Когда ханы татарские клятву приносили при боярах киевских, не было среди них нойона Джебэ. Он затаился со своим отрядом в степи, поджидая, как тать, безоружные киевские полки. А мунгалы твердили нам, что Джебэ якобы ушел с обозом к реке Кубань.

— Что татары теперь делать станут, как думаешь, воевода? — поинтересовался Владимир Рюрикович. — Не пойдут ли нехристи на Русь?

Гридничий пожал широкими плечами:

— Бог ведает, княже. Но я бы войско держал наготове.

— От войска крохи остались, воевода. — Владимир Рюрикович озабоченно расхаживал по комнате от стола к окну и обратно. — А между тем сыновья Мстислава Романовича затеяли распрю в Подвинье с минскими Всеславичами. Им еще неведомо, что больше нет у них за спиной могучей опоры, их отца.

— Эту войну нужно поскорее прекратить, княже, — решительно промолвил Ермолай Федосеич. — Сыновей Мстислава Романовича надо сюда отозвать с их дружинами для обороны Киева и Переяславля на случай татарского вторжения.

— Я уже отправил гонца в Полоцк, — сказал Владимир Рюрикович. — Не следует и про Ольговичей забывать — они непременно попытаются отнять Киев у Мономашичей, зная о нынешней нашей слабости. Михаил Всеволодович такой возможности не упустит, уж я его знаю.

Слушая дальнейшие разглагольствования Владимира Рюриковича о его замыслах, в коих он уже видел себя великим князем, Ермолай Федосеич все больше хмурился и мрачнел. Не об отражении татарской опасности помышляет сейчас Владимир Рюрикович, но о том, как бы ему половчее сменить смоленский княжеский стол на более высокий стол киевский.

Глава седьмая
Дядья и племянники

Бесславная гибель Мстислава Романовича потрясла не только его друзей и родственников, но даже и его недругов. Минские и друцкие Всеславичи замирились с сыновьями великого князя, желая дать им возможность пережить это тяжкое несчастье. А может, Всеславичи, понимая, что у южных Мономашичей опять назревает пора дележа княжеских столов, намеренно прекратили войну за Полоцк, дабы столкнуть лбами дядей и племянников.

Сыновья Мстислава Романовича, объявившись в Киеве, сразу же заявили Владимиру Рюриковичу, что не уступят великокняжеский трон ни ему, ни кому-то другому. Мол, покойный Мстислав Романович завещал стол киевский своему старшему сыну Святославу Мстиславичу. Правда, письменного завещания братья Мстиславичи так никому и не предъявили. На все их заявления и угрозы Владимир Рюрикович твердил одно и то же:

— По «Русской Правде», великокняжеским столом владеет не какая-то отдельная княжеская семья, но весь род потомков Ярослава Мудрого. По древнему укладу великокняжеская власть наследуется не сыновьями, а братьями. Мой брат Мстислав Романович не мог завещать киевский стол кому-то из своих сыновей, ведь он знал, что это незаконно.

Владимир Рюрикович чувствовал себя уверенно еще и потому, что Мстислав Удатный и Мстислав Немой, также имевшие права на Киев, добровольно отказались от великокняжеского трона. Мстислав Удатный даже передал под начало Владимира Рюриковича свое войско, стоящее в Торческе. Галицкий князь желал видеть великим князем послушного его воле Владимира Рюриковича и не скрывал этого.

Потому-то Владимир Рюрикович разговаривал с сыновьями Мстислава Романовича с позиции силы, зная, что в случае вооруженной распри на его стороне будут галицкий, луцкий и волынский князья. Сознавая свое бессилие, братья Мстиславичи занялись интригами. Старший, Святослав Мстиславич, оставался в Киеве, подбивая местных бояр не принимать на великое княжение Владимира Рюриковича. Средний из братьев, Всеволод Мстиславич, отправился к черниговским Ольговичам, желая перетянуть их на свою сторону. Младший из братьев, Ростислав Мстиславич, уехал к туровскому князю, у которого была давняя вражда с Владимиром Рюриковичем.

Но и Владимир Рюрикович не сидел без дела. Он послал своего доверенного боярина в Чернигов, где ныне вокняжился Михаил Всеволодович. Устами своего посла Владимир Рюрикович предложил Михаилу Всеволодовичу Переяславль в обмен на союз с ним против беспокойных племянников. Поскольку Михаил Всеволодович тоже нуждался в сильном союзнике, дабы удержаться на черниговском столе, которого добивались его не менее ретивые племянники, он охотно пошел на сделку с Владимиром Рюриковичем. В результате Всеволод Мстиславич так и не вернулся в Киев, оказавшись в темнице у черниговского князя.

Святослава Мстиславича по приказу Владимира Рюриковича тоже упекли в поруб, обвинив в хищении золота из великокняжеской казны. Ростислав Мстиславич, узнав об участи своих старших братьев, не осмелился возвратиться в Киев, попросив убежища у туровского князя.

В конце июня под колокольный перезвон Владимир Рюрикович вступил на великокняжеский трон. Таким образом, свершилась его давняя мечта. Летописец так записал об этом событии: «Много сил и времени потратил сей неугомонный князь, добиваясь первенства среди своих двоюродных братьев. Немало подлости и коварства было пущено им в ход лишь ради того, чтобы немного приблизиться к киевскому столу. Подобно отцу своему, Владимир Рюрикович мог усыпить лестью врагов своих и обманом завлечь в ловушку своих друзей ради корысти и власти. Судьба одарила его нежданно-негаданно, даровав ему киевский стол, которым он грезил и на войне, и в мире…»

* * *

…В темнице было сыро и пахло плесенью. Свет проникал сюда через единственное небольшое оконце под самым потолком, забранное железной решеткой. На лежанке у бревенчатой стены сидел Святослав Мстиславич, похожий на нахохлившегося ворона. В его длинных темно-русых спутанных волосах виднелись сухие травинки; он только что поднялся со своего тюремного ложа, застеленного ворохом свежевысушенного сена.

В гости к узнику пожаловал Владимир Рюрикович. На нем было великокняжеское облачение: пурпурный плащ, красные сапоги, малиновая шапка с собольей опушкой. В руках золотой жезл — символ власти.

Святослав Мстиславич в мятых штанах, рваной льняной рубахе и в столь же мятом коричневом плаще выглядел почти жалко рядом с Владимиром Рюриковичем.

— Здрав будь, племяш! — с улыбкой превосходства проговорил Владимир Рюрикович. — Сыровато тут у тебя и темновато… Да и скучно, наверно, одному-то тут куковать, а?

Святослав Мстиславич помолчал, сверля двоюродного дядю неприязненным взглядом. Затем промолвил с мрачной усмешкой:

— А ты заглядывай ко мне почаще, дядюшка. Вот скуку мою и разгонишь.

— Зря ты затеял распрю со мной, племяш, — с сочувствием в голосе сказал Владимир Рюрикович. — Не нужно это ни тебе, ни мне. Я по закону сел князем в Киеве. Ты же с братьями своими надумали закон под себя подмять, словно девку блудливую. Не по-христиански это, племяш.

— Говори, зачем пришел. Не тяни! — сердито обронил Святослав Мстиславич.

Он был всего на шесть лет моложе Владимира Рюриковича, поэтому привык держаться с ним на равных.

— Хочу замириться с тобой, племяш, — промолвил Владимир Рюрикович, — но с одним условием…

— С каким условием? — насторожился Святослав Мстиславич.

— Выманишь из Турова своего младшего брата Ростислава и убьешь его, — жестко произнес Владимир Рюрикович.

— Ополоумел ты, дядюшка! На такое зло я не пойду, — без колебаний ответил Святослав Мстиславич.

— За такую услугу я в долгу не останусь, — невозмутимо продолжил Владимир Рюрикович, — посажу тебя князем в Новгороде. С новгородского стола можно на равных разговаривать с Псковом, Полоцком и суздальскими князьями. Подумай, племяш.

— А как мне с грехом братоубийства опосля на белом свете жить? — угрюмо промолвил Святослав Мстиславич. — Об этом ты подумал, дядюшка.

— Всякий грех замолить можно, — после краткой паузы ответил Владимир Рюрикович. — Не грешат токмо высохшие от постов монахи-праведники, так они и на высоких княжеских столах не сидят.

— Я подумать должен, — сказал Святослав Мстиславич, глядя в земляной пол.

— Один день даю на размышление, племяш, — проговорил Владимир Рюрикович, — потом отправлю гонца к Ростиславу. Предложу ему убить тебя за новгородский стол в награду. Как думаешь, племяш, долго ли Ростислав колебаться будет?

— Змей ты подколодный, дядюшка! — зло произнес Святослав Мстиславич.

— Я — великий князь! И ты будешь ходить в моей воле, иначе умрешь, — надменно промолвил Владимир Рюрикович. — Думай, племяш. Вечером я приду за ответом.

Мучительные раздумья Святослава Мстиславича в конце концов завершились тем, что он согласился привезти Владимиру Рюриковичу голову своего брата Ростислава. Всего с тремя верными гриднями Святослав Мстиславич отправился в Туров. Он и его люди вернулись в Киев через два дня, привезя в мешке голову Ростислава.

Владимир Рюрикович похвалил Святослава, заплатил ему двести гривен серебра и дал ему в управление небольшой городок Новгород-Святополчский под Переяславлем. Этот город был выстроен киевским князем Святополком Изяславичем, как крепость для защиты порубежья Руси от набегов степняков.

Случилось так, что половцы стали приходить к Новгороду-Святополчскому для меновой торговли, поскольку князь Святополк взял в жены дочь половецкого хана Тугоркана. Тугоркан был могучим властелином среди половецких орд в ту пору, его кочевья, расположенные близ Днепра, были надежной защитой для Новгорода-Святополчского, где поначалу селились бывшие злодеи, безземельные смерды и вольноотпущенники. Ко времени правления в Киеве потомков Владимира Мономаха Новгород-Святополчский стал уже одним из самых больших приграничных городков, здесь жило много торговцев, покупающих у половцев рабов, лошадей и мелкий скот. Здесь стоял постоянный гарнизон из полутора сотен киевских ратников.

Узнав, где ему предстоит держать княжеский стол, Святослав Мстиславич обрушился на Владимира Рюриковича с гневными упреками.

— Ты не сдержал обещание, дядюшка! Лживая твоя душа! Мы уговаривались с тобой, что я получу новгородский стол, а не это захолустье!

— Я тебе обещал дать Новгород и даю сей град, — отвечал на эти упреки Владимир Рюрикович. — Дареному коню зубы не смотрят.

— Ты же молвил мне про Новгород Великий, змей двуногий! — негодовал Святослав Мстиславич. — Не ты ли говорил мне, что со стола новгородского я смогу на равных разговаривать с суздальскими князьями. Сам же на деле хочешь упечь меня на степное порубежье, негодяй!

— Ты просто неверно понял меня, племяш, — пожимал плечами Владимир Рюрикович. — Ты был немного не в себе, вот и не уразумел смысл сказанного мною. Именно Новгород-Святополчский я и имел в виду, когда предлагал тебе сделку.

— Недоумком меня считаешь! — кипел яростью Святослав Мстиславич. — Да ради сего жалкого городишки я даже на простого холопа руку не поднял бы, не говоря уже про родного брата!

— Что сделано, то сделано, племяш, — с ехидной полуусмешкой заметил Владимир Рюрикович. — Пусть невелик Новгород-Святополчский, но лучше там сидеть князем, чем в темнице заживо гнить. Кто не довольствуется малым, тому, сколь ни давай, все равно мало будет.

— Гнусное ты отродье, дядюшка! — молвил Святослав Мстиславич, свирепо зыркая очами. — Большего негодяя, чем ты, я еще не видел!

— Что я слышу?! — с видом оскорбленного благочестивца воскликнул Владимир Рюрикович. — И это говорит человек, убивший родного брата! В какое гнусное время мы живем! — добавил он, повернувшись к своим думным боярам — Премиславу и Смаге. Те лишь молча усмехались, с презрением взирая на красного от злости и обиды Святослава Мстиславича.

С полусотней своих дружинников Святославу Мстиславичу пришлось поневоле ехать в Новгород-Святополчский и быть и в дальнейшем послушной игрушкой в руках Владимира Рюриковича, который держал у себя в заложниках жену и детей Святослава Мстиславича.

* * *

Другой брат Святослава Мстиславича тем временем пребывал в заточении в Чернигове. Но Владимир Рюрикович не забыл и о нем. Он послал в Чернигов гонца с письмом для Михаила Всеволодовича. В своем послании Владимир Рюрикович предложил Михаилу Всеволодовичу извести пленника медленным ядом, чтобы окружающие подумали, будто Всеволод Мстиславич занемог и скончался от какой-то болезни.

Михаил и раньше знал о коварстве Владимира Рюриковича, о том, как он легко предает друзей и строит козни за спиной у своих родственников. Потому-то Михаил решил пощадить Всеволода Мстиславича, дабы у хитреца Владимира Рюриковича в будущем не было повода обвинять его в преднамеренном убийстве князя-мономашича. Михаил не только пощадил Всеволода Мстиславича, но с надежными людьми доставил его в Луцк к Мстиславу Немому. Тот доводился Всеволоду Мстиславичу двоюродным дядей.

Узнав об этом, Владимир Рюрикович послал к Михаилу Всеволодовичу гневное письмо, коря того недомыслием и двоедушием. В отместку Владимир Рюрикович отказался уступить Михаилу Всеволодовичу обещанный ему Переяславль.

Мстиславу Немому племянник Всеволод Мстиславич тоже был в тягость, поскольку он подбивал луцкого князя к войне с Владимиром Рюриковичем. Мстислав Немой хотел дать Всеволоду во владение городок Дорогобуж, но тот отказался сесть там князем и уехал к брату в Новгород-Святополчский.

Глава восьмая
Князь Василько

В конце июня в Чернигов вступило войско ростовского князя Василько Константиновича. Этот князь — единственный из суздальских Мономашичей — откликнулся на призыв Мстислава Романовича попытать счастья в битве с татарами.

Весь Чернигов высыпал на улицы. Жители поначалу уверовали в некое чудо, решив, что это возвращаются полки Мстислава Святославича и его сыновей. Увидев на знаменах герб Ростова Великого — оленя с ветвистыми рогами, — черниговцы приуныли и разошлись по домам, лишь немногие любопытные проводили ростовские конные и пешие полки до княжеского детинца на горе Третьяк.

Дворец черниговских князей был выстроен из белого камня, который добывали неподалеку от города в недрах Елецкой горы. Дворец стоял напротив самого древнего из черниговских храмов, одноглавого Спасо-Преображенского собора, который к тому же служил усыпальницей для черниговских Ольговичей. В приделах этого большого собора покоились под каменными плитами черниговские князья, потомки воинственного Олега Святославича, внука Ярослава Мудрого.

Михаил Всеволодович был радушен с ростовским князем и его воеводами, но при этом он не мог скрыть своего изумления и досады, глядя на их ратный пыл. О тяжелом поражении русских полков на реке Калке ростовчане ничего не знали. Этот слух еще не докатился до Залесской Руси.

Пришлось Михаилу Всеволодовичу, угощая гостей в гриднице, самому поведать им о недавних печальных событиях, свидетелем коих довелось быть и ему. Князь Василько и его бояре были поражены услышанным. Смерть одиннадцати русских князей, многих тысяч русских ратников в сече и во время бегства от каких-то неведомых мунгалов была воспринята ими как некая кара Господня, а не военное поражение.

— Как могло случиться такое?! — допытывался у Михаила Всеволодовича князь Василько. — Горсть мунгалов разбила половцев и разметала все русские полки! Как могло случиться, чтобы Мстислав Удатный бежал с поля битвы!

— По вине Мстислава Удатного мунгалы одержали верх над нами, — сердито молвил в ответ Михаил Всеволодович. — Не было у него ладу с Мстиславом Романовичем, всю славу и добычу Мстислав Удатный себе хотел загрести, все вперед рвался, как конь необъезженный. Татары с самого начала на хитрость пошли, восемь дней пятились от дружин наших, бегство изображая. У реки Калки дозорные из половцев обнаружили главный татарский курень со всей награбленной добычей, сказали об этом Мстиславу Удатному, а тот с раннего утра повел галицко-волынские полки и половецкую конницу на битву с татарами. Лучане и смоляне поспешили за ним следом. Мстислава Романовича и черниговских князей Мстислав Удатный и не подумал предупреждать, так уж ему хотелось самому одолеть орду татарскую!

Рассказ Михаила Всеволодовича о всех перипетиях проигранного на Калке сражения затянулся надолго. Гости, забыв про яства, внимали ему, открыв рты. Ростовчане были изумлены военными приемами татар, их вооружением, дисциплиной, меткой стрельбой из луков… Определенно этот неведомый степной народ гораздо сильнее половцев, сильнее алан, мордвы и черемисов. Значит, слух о разгроме татарами восточного государства Хорезм вовсе не пустая болтовня заезжих купцов. Этот опасный враг показал и русичам свои зубы в битве на Калке!

Смерть пленных русских князей под дощатым настилом показала, что татары не только сильны на поле битвы, они еще коварны и безжалостны. Одолеть такого врага будет очень трудно.

Вечером Михаил Всеволодович и князь Василько уединились для беседы в угловой светлице на втором ярусе дворца. Окна светлицы, с одной стороны, выходили на княжеский яблоневый сад, а с другой — на широкий, мощенный плитами двор, к которому примыкали кузница, баня, конюшни и кладовые.

Створки узких закругленных на византийский манер окон были распахнуты. В комнату, где царил голубой полумрак, вливались ароматы листвы фруктовых деревьев, запахи высаженных вдоль дорожек цветов; в глубине сада разливал свои переливчатые трели неугомонный соловей, ему вторил другой из-за бревенчатой стены детинца.

Князь Василько был молод и красив, ему было всего семнадцать лет. Он был высок и статен, его густые вьющиеся волосы имели золотистый оттенок. Овалом лица и красивым росчерком губ Василько уродился в мать-гречанку, прямым носом и синими очами пошел в отца-русича. Его отец был старшим и любимым сыном Всеволода Большое Гнездо, могучего властителя Залесской Руси. Константин не покорился воле отца, не пожелав покидать родной Ростов ради града Владимира, поэтому верховным властителем суздальских земель стал его брат Юрий, алчный и самонадеянный. Константин дружил с Мстиславом Удатным, который тогда княжил в Новгороде Великом.

Когда между Юрием и Константином встала непримиримая распря, Мстислав Удатный выступил на стороне последнего, разбив наголову полки Юрия и его брата Ярослава на реке Липице. Константин стал владимиро-суздальским князем. После внезапной смерти Константина его брат Юрий Всеволодович оставил Ростов сыновьям и вдове Константина. Он старался не ссориться с Василько и его братьями, зная, что Мстислав Удатный непременно заступится за них. Вот почему, когда Василько решился выступить с ростовской дружиной на битву с татарами, Юрий Всеволодович не стал препятствовать ему в этом, хотя всем прочим своим братьям и племянникам он строго-настрого запретил идти на помощь южным Мономашичам.

— Я видел под Черниговом, за речкой Стриженью, шатры военного стана, — молвил Василько. — С кем воевать собрался, княже? Думаешь, татары после победы на Калке на Русь устремятся?

Михаил Всеволодович, сидевший за столом напротив Василько, отпил из чаши медовой сыты и ответил:

— Мой двоюродный брат Мстислав Глебович на меня ополчился, хочет отнять у меня Чернигов. Есть еще двоюродные племянники, которые покуда выжидают, но тоже готовы на меня мечи обнажить. Вот кабы ты, Василько, помог бы мне удержаться в Чернигове, я бы пред тобой в долгу не остался, видит бог.

— А ежели татары под Черниговом объявятся, что тогда станешь делать, княже? — промолвил Василько, глядя в глаза Михаилу Всеволодовичу. — Татарам наши распри токмо в радость будут.

— Татарам победа на Калке недешево досталась, вряд ли нехристи ныне на Русь сунутся, — беспечно проговорил Михаил Всеволодович.

— Татары могут и в следующее лето нагрянуть, — заметил Василько. — Дорогу к Днепру татары уже знают, а нынешняя победа лишь подтолкнет их к новому походу на Русь. Половцы сдержать татар явно не смогут, это очевидно.

— Вот и скажи об этом своему дяде Юрию Всеволодовичу, — промолвил Михаил Всеволодович, вновь поднося чашу с медовым напитком ко рту. — Пусть Юрий Всеволодович не задирает нос, пусть порадеет и для Южной Руси, благо войск у него много, как деревьев в лесу.

— Конечно, я встречусь с дядей Юрием, — покивал кудрявой головой Василько, — перескажу ему слова твои и от себя многое добавлю. Чаю, гром, прозвучавший на реке Калке, в скором будущем загремит и над всеми русскими городами. Надо учесть сей печальный урок и готовиться к новой встрече с татарами.

Михаил Всеволодович, видя, что Василько не стремится сражаться на его стороне против Мстислава Глебовича, не пожелал продолжать эту беседу. Изобразив сильную зевоту, он предложил юному ростовскому князю отправиться почивать: мол, наутро и продолжим разговор.

Василько пробыл в Чернигове два дня. Затем ростовское войско двинулось обратно домой, в Залесскую Русь.

Спустя четырнадцать лет князь Василько все-таки встретится с татарами в битве на реке Сити, где поляжет вся его дружина, а он сам попадет в плен и примет мученическую смерть от рук мунгалов.

Глава девятая
«Татары у ворот!»

Внезапная таинственная смерть Ростислава Мстиславича вызвала толки и пересуды среди киевской знати и среди родственников покойного Мстислава Романовича. Княгиня Меланья Игоревна сразу заподозрила причастность к этой загадочной смерти ее младшего сына Владимира Рюриковича. Меланью Игоревну беспокоила судьба и двух других ее старших сыновей, которые пребывали в Новгороде-Святополчском. Если татары от Калки повернут на Русь, то первый их натиск обрушится как раз на пограничные русские городки.

Отношения между Владимиром Рюриковичем и Меланьей Игоревной день ото дня становились все неприязненнее. Их взаимная ненависть бросалась в глаза всем окружающим.

Меланья Игоревна намеревалась привлечь к расследованию смерти своего младшего сына Мстислава Удатного. Это очень беспокоило Владимира Рюриковича. Он знал, что Мстислав Удатный имеет достаточно сил и авторитета среди южнорусских князей, чтобы при желании посадить на киевский стол правителя, угодного ему. Мстислав Удатный не терпел подлых приемов в межкняжеских отношениях, поэтому он мог без колебаний принять сторону Меланьи Игоревны, если вина Владимира Рюриковича в гибели Ростислава Мстиславича будет доказана.

Владимир Рюрикович после безуспешных попыток примирения с Меланьей Игоревной спровадил ее в Вышгород, где прежде княжил Ростислав и где его похоронили в приделе Борисоглебского храма. В Вышгород же Владимир Рюрикович отправлял и родственников Меланьи Игоревны одного за другим под разными предлогами и без права возвращения в Киев.

Шум вокруг смерти Ростислава Мстиславича постепенно стал стихать. Однако начала расти и шириться другая тревога. Со стороны Залозного шляха к Днепру вышла татарская орда. Упоенные недавней победой на Калке мунгалы явно намеревались вторгнуться в южные пределы Руси.

* * *

Святослав Мстиславич, убивший брата Ростислава руками своих верных слуг, пребывал в постоянном беспокойстве от того, что это злодеяние откроется и тогда вся его родня отвернется от него. Печать каинова греха нестерпимо жгла Святослава, в его сердце также полыхала ненависть к Владимиру Рюриковичу, который толкнул его на столь тяжкое преступление, обставив все так, будто Ростислав пал от рук неведомых злодеев. Владимир Рюрикович хотел бросить тень на туровского князя, враждебного ему. Однако тень эта все время нависала над ним самим. Повязанный кровью, Святослав Мстиславич отныне был вынужден во всем повиноваться Владимиру Рюриковичу, и узы эти тяготили его безмерно.

«Коль оборонишь Новгород-Святополчский от татар, так и быть, племяш, переведу тебя на княжение в Переяславль, — писал в письме к Святославу Владимир Рюрикович. — Верну тебе жену и детей, забуду все обиды. Только уж и ты, племяш, прояви свое ратное мужество. Я ведь знаю, как ты литовцев бил и друцким князьям спуску не давал!»

Святославу Мстиславичу показалось, что Владимир Рюрикович издевается над ним.

— У меня всего-то шестьдесят гридней и пеших ратников две сотни, а Владимир Рюрикович велит мне выстоять против всей татарской орды, — сказал Святослав брату Всеволоду. — Обещает в награду за мужество Переяславль дать.

— Не верь этому злыдню, брат, — промолвил Всеволод. — Извести он нас хочет всех под корень, ему лишние племянники в тягость. И отец наш ему в тягость был.

— Что же делать станем, брат, коль татары к нашему граду подступят? — спросил Святослав.

— Поживем — увидим, — ответил Всеволод. — Может, татары мимо нас пройдут.

Неожиданно в Новгороде-Святополчском объявилась Варвара Ярополковна, приехавшая сюда верхом на коне в мужском платье искать защиты от Владимира Рюриковича.

Варвара поведала братьям Мстиславичам, что Владимир Рюрикович вознамерился спровадить ее в женский монастырь.

— В монахини меня решил постричь, негодяй, — жаловалась Варвара, опять нарядившись в женское платье. — Не по душе ему, видите ли, речи мои дерзкие. Токмо не в речах тут дело. Задумал Владимир Рюрикович меня наложницей своей сделать, а я дала ему от ворот поворот! Вот он и взбеленился. Я, недолго думая, на коня вскочила и сюда прискакала, все погони опасалась. Да бог миловал!

Братья изумленно переглянулись. Потом Святослав сказал:

— Негодные мы защитники для тебя, Варя. У меня всего полсотни гридней. У Всеволода и вовсе только тридцать дружинников. Не сможем мы оборонить тебя от Владимира Рюриковича, ежели он прознает, что ты у нас укрываешься. Уж не обессудь, сестра.

— А как он прознает? — проговорила Варвара с задорной усмешкой. — Я ускакала по дороге в Чернигов и лишь за лесом повернула коня на юг, в степь.

— Даже если Владимир Рюрикович не прознает, что ты здесь, другая опасность грозит нашему граду, — вставил Всеволод. — Слышала, Варя, татары коней поворотили на Русь, их орда уже излучину Днепра миновала. Эта беда пострашнее Владимира Рюриковича будет.

Варвара понимающе покивала головой в белом убрусе, с золотой диадемой на челе.

— Что ж, — после краткой паузы промолвила она, мстительно сузив свои красивые светло-голубые глаза, — я тоже в руки меч возьму, посчитаюсь с татарами за мужа своего, подло погубленного нехристями.

И вновь братья изумленно переглянулись, пораженные неженской отвагой своей двоюродной сестры.

Они втроем сидели у распахнутого настежь окна, выходившего на речную пойму; терем стоял на гребне холма в самом центре городка, который подковой огибали высокие земляные валы с бревенчатыми стенами на них.

Медленно подкрадывалась ночь, нехотя зажигались звезды в теплом южном небе. Кусты тальника и кудрявые заросли ольхи затеняли серебро речной глади возле берега; тревожно звучали в вечернем воздухе резкие крики луговых коростелей.

На крепостных башнях зычно перекликались стражники.

* * *

Татарская конница, не имея возможности переправиться на правобережье Днепра, где лежали исконные земли Киевского княжества, двигалась вдоль левого днепровского берега, пока не наткнулась на древние защитные валы, протянувшиеся по степи на многие десятки верст. Эти валы назывались Змеевы, поскольку извивались вдоль степных рек и речушек подобно гигантским буро-зеленым змеям.

Возводить заградительные валы на степных окраинах Руси начал еще князь Владимир Святой, стараясь оградить свои земли и города от набегов степняков. В ту далекую пору в приднепровских степях хозяйничали печенеги. При Ярославе Мудром, сыне Владимира Святого, строительство пограничных валов продолжилось с еще большим размахом.

При сыновьях и внуках Ярослава Мудрого причерноморские степи наводнили половцы, которые разбили печенегов и стали грозой для русских княжеств на целых полтора столетия. Пограничные валы оказались слишком ненадежной защитой против многочисленных, подвижных и воинственных половецких орд. Русские князья перестали возводить новые валы и чинить старые, перейдя к тактике возведения пограничных городков.

Легкая татарская конница без труда преодолевала пограничные валы, углубляясь в пределы Переяславского княжества.

…С раннего рассвета мимо Новгорода-Святополчского тянулись вереницы повозок, ехали всадники, шли мужчины и женщины, гоня перед собой скот. Это смерды, жившие по берегам реки Псел, торопились уйти за реку Сулу, вдоль которой стояли самые большие из пограничных городков. Многие из безлошадных смердов надумали остаться в Новгороде-Святополчском, понадеявшись на его высокие валы и прочные бревенчатые башни, укрытые конусообразными кровлями, будто шлемами.

Беженцы рассказывали новгородцам одно и то же: мол, татары никого не щадят, жгут деревни, угоняют скот и лошадей, вытаптывают пшеничные поля. В городок Лутаву, что южнее Псела, сбежалось множество смердов из окрестных сел в надежде пересидеть опасность за крепостными валами и стенами. Однако татары взяли Лутаву приступом и вырезали всех русичей от мала до велика.

«Теперь татарва к реке Суле движется несколькими потоками, дабы охватить побольше деревень, — молвили беженцы, видевшие врагов собственными глазами. — Кабы не реки с оврагами, которые сильно задерживают татар, то многим смердам и их семьям не удалось бы уйти далеко».

Святослав Мстиславич стал держать совет с братом Всеволодом.

— На подмогу из Киева уповать не приходится, брат, — сказал Святослав Мстиславич. И после долгой паузы добавил: — Ежели и придут полки из Киева и Переяславля, то дальше Сулы не двинутся, ибо на посулье оборона крепкая из валов и городков пограничных. А здесь, на реке Хорол, валов нету и почти все пограничные городки в запустенье.

Святослав Мстиславич умолк и как-то странно посмотрел на брата, словно не решаясь вымолвить свою главную задумку. Всеволод сразу почувствовал это.

— Что ты задумал, брат? — нетерпеливо проговорил он. — Я вижу, ты что-то задумал! Неужели хочешь оставить Новгород и тоже бежать за Сулу-реку?

— Зачем бежать? — Святослав криво ухмыльнулся. — Да и куда? Владимир Рюрикович нам явно не обрадуется, а Ольговичи нам не родня. Ложиться костьми я тоже не собираюсь, брат. Я лучше замирюсь с мунгалами, ублажу их дарами. Пусть нехристи оставят нас в покое и идут с разором к посульским градам, и дальше к Переяславлю.

Всеволод озадаченно хлопал глазами. Такого он никак не ожидал от своего воинственного брата! Святослав никогда ни перед кем шею не гнул, не такой у него норов!

Святослав по выражению лица брата понял, что тому не по душе такое его решение. Он пустился в разъяснения:

— Дружина у нас шибко мала, и пешей рати совсем мало, даже в осаде не высидим мы супротив мунгалов, коих великое множество. Смерть нас ждет, брат, коли обнажим мечи на мунгалов. Лучше попытаться договориться с татарскими ханами. Пусть нехристи двигают дальше, пусть доберутся до Владимира Рюриковича… — Святослав понизил голос и добавил: — Ежели этот злыдень падет в сече с татарами, тогда стол киевский освободится для нас с тобой, брат. Смекаешь?

По губам Всеволода расползлась довольная улыбка, его глаза заблестели радостным блеском: теперь-то он понял потаенную суть замысла старшего брата! Убрать ненавистного Владимира Рюриковича с великого княжения с помощью татарских мечей!

— Ну и хитер же ты, брат! — усмехнулся Всеволод. — Даже из вражеского нашествия выгоду извлечь хочешь!

День прошел в тревоге. С южной стороны, где течет полноводный Псел, небо на горизонте было затянуто черными зловещими дымами, это полыхали нивы и крестьянские избы.

Поток беженцев иссяк только к вечеру. Обе дороги, идущие от Новгорода-Святополчского к Переяславлю и Глебову, опустели, на них остались глубокие колеи от груженных поклажей возов, густая пыль была утоптана копытами коров и грубыми онучами смердов.

Варвара за ужином приглядывалась к своим двоюродным братьям, не понимая их спокойствия и удивляясь их разговорам. Святослав и Всеволод пререкались друг с другом, рассуждая, кому из них сесть князем в Переяславле, а кому занять высокий киевский стол.

— Вы про Владимира Рюриковича не забыли, дорогие мои, — вставила Варвара. — На столе киевском покуда он еще сидит, а значит…

— Владимир Рюрикович не вечен, — перебил сестру Святослав. И, подмигнув Всеволоду, с усмешкой добавил: — Пусть себе сидит до поры до времени…

Ночью Варваре не спалось, ей постоянно мерещилось, что мунгалы в темноте карабкаются на валы и стены Новгорода, а русская стража спит и ничего не слышит. Варвара несколько раз за ночь вскакивала с постели. Шлепая босыми ногами по широким дубовым половицам, она выбегала в сени, нависавшие козырьком над теремным крыльцом, и впивалась взглядом в сумрачные степные дали, в заборолы крепостных стен, по которым расхаживали дозорные от башни к башне. Успокоившись, Варвара опять ложилась на кровать и забывалась беспокойным чутким сном.

Уже под утро на Варвару будто повеяло холодом, она очнулась от легкого прикосновения. Кто-то осторожно коснулся пальцами ее густых распущенных волос. Открыв глаза, Варвара невольно вскрикнула от испуга. Рядом с нею стоял, чуть наклонясь, ее покойный супруг. Он был в малиновом плаще и княжеской шапке с опушкой из горностая.

«Извини, голуба моя, что сон твой нарушил, — прошелестел тихий голос Александра Глебовича. — Упредить тебя хочу, ибо беспокоюсь о судьбе твоей. Ступай на конюшню и вели конюхам седлать быстрого коня. Когда придет страшный час смерти для сего града и горожан его, без промедления садись на коня и прыгай со стены в реку. Да платье женское сними, голубушка моя, а то запутаешься в нем и утонешь».

В следующий миг Александр Глебович пропал из вида, будто растаял в воздухе. У Варвары от страха похолодело в груди. Она громко окликнула мужа по имени… и проснулась.

С главной сторожевой башни доносились гулкие раскаты большого медного колокола: «Тревога!.. Тревога!..» На теремном дворе слышались взволнованные мужские голоса, бренчание оружия и лат, топот ног.

Варвара, с трудом соображая, выбежала из опочивальни в сени и по пояс высунулась из широкого окна, вспугнув с подоконника парочку сизых голубей. Внизу на крыльце воевода Селд, из обрусевших варягов, тряс за плечо княжеского огнищанина, сердито выговаривая ему:

— Буди князя, живо! Татары у ворот! Пора за оружие браться!..

Но Святослав Мстиславич сам выскочил на крыльцо в дорогой объяровой свитке ниже колен, с узорами из золотых ниток на груди и рукавах.

— Что за шум, воевода? — громко спросил князь, затягивая на талии узорный пояс. — Почто дружина моя вооружается?

— Ворог к нам пожаловал, княже, — ответил варяг. — Татары на Новгород надвигаются словно туча. К обороне надо готовиться.

— Не суетись, воевода, — недовольно проговорил Святослав. — Никакого сражения не будет. Приведи сюда толмача-берендея. Я за стены выйду, постараюсь разойтись с татарами миром. Ну, чего рот разинул? Ступай!

Белобрысый голубоглазый Селд попятился вниз по ступеням, взирая на князя недоумевающим взглядом. Он явно не верил своим ушам!

— С ума ты спрыгнул, брат! — свесившись сверху, выкрикнула вездесущая Варвара. — Не с той ноги ты встал, что ли? Гиблое дело ты задумал!

— Скройся, заноза! — Святослав поднял голову и погрозил сестре кулаком. — Не твоего ума это дело. Лучше волосы прибери, бесстыжая! Да платье на себя накинь, а то сверкаешь персями, как холопка блудливая!

Варвара скрылась в окне.

Она спустилась в гридницу, одетая в мужские порты и рубаху, на ногах у нее были красные сапожки, на поясе висел кинжал. Свои длинные косы Варвара уложила венцом, чтобы можно было надеть мужскую шапку или шлем.

— Гляди-ка, брат, сестра наша не иначе на сечу с татарами собралась! — насмешливо обратился ко Всеволоду Святослав Мстиславич. — Да, с такой лихой дружинницей нам любой враг нипочем!

Всеволод, застегивая на плече золотую фибулу, обернулся на спустившуюся с верхнего яруса терема Варвару.

— Утро доброе, сестрица! — приветливо улыбнулся он.

Варвара прошлась по просторной гриднице мимо разложенных на скамье лисьих и собольих мехов, золотых кубков и ожерелий из мелкого речного жемчуга, мимо сваленных в кучу парчовых шуб и кафтанов.

— На поклон к мунгалам собрались, братья дорогие, — с негодованием процедила сквозь зубы Варвара. — Будете перед нехристями спину гнуть и мир выпрашивать! И не стыдно вам?!

— Ты в наши дела не суйся, сестра! — сурово проговорил Святослав и дал знак слугам выносить дары из терема во двор. — Мы за всю Русь промышлять не можем с горсткой воинов. Пусть с татарами воюет тот, кто высоко сидит и далеко глядит, а нам с братом ныне важнее головы свои сохранить. Идем, Всеволод. — Святослав властно поманил брата за собой.

Всеволод подчинился с тяжелым вздохом — было видно, какое усилие он делает, покоряясь воле старшего брата.

С высокого теремного крыльца Святослав Мстиславич обратился к своим дружинникам с короткой речью. Он дал понять своим гридням, что его намерение заключить мир с мунгалами есть своего рода уловка: мол, у кого-то из князей войск гораздо больше, чем у него, однако князья эти не рвутся на битву с татарской ордой.

«Хотят злыдни в собольих шапках отсидеться за лесами и долами, уповают на чужое мужество, не желая рисковать своими головами, — сердито молвил Святослав Мстиславич. — И первый из этих злыдней — Владимир Рюрикович! Он спровадил сюда нас с братом в надежде, что мы оба поляжем в сече с татарами. Ему ни мы, ни наше потомство спать спокойно не дают. Вот я и решил перехитрить Владимира Рюриковича. Он от нас доблести ждет, а мы замиримся с мунгалами и поглядим, каков из Владимира Рюриковича доблестный воитель. Мало забраться на золотой стол киевский, надо еще удержаться на нем!»

Дружинники одобрительно загалдели, многим из них понравился замысел Святослава Мстиславича. Это были преданные ему воины, у которых в Киеве оставались семьи и родственники. Киевская знать всегда косо поглядывала на Владимира Рюриковича, помня злодеяния его отца. Если Владимир Рюрикович вдруг погибнет в битве с татарами, тогда киевляне охотно посадят на киевский стол Святослава Мстиславича.

Святослав Мстиславич отобрал из своей и Всеволодовой дружин тридцать гридней, тех, что постарше и повыше ростом. С этой свитой он решил выйти из города в чистое поле.

Смерды, укрывшиеся в Новгороде от татар, с изумлением взирали на то, как стража снимает засовы с главных ворот, распахивает двойные дубовые створы. Два князя, толмач и тридцать гридней с дарами в руках прошли сквозь воротную башню, протопали по бревенчатому мосту через глубокий ров и смело направились к конному отряду татар, растянувшемуся в линию неподалеку от городской стены.

Варвара оказалась в числе толпы любопытных мужчин и женщин, поднявшихся на стену, чтобы понаблюдать за переговорами двух князей Мстиславичей с мунгалами. Варвара, как ни вглядывалась, так и не смогла понять, что же произошло там, на равнине, почему татары, поначалу приняв дары, затем вдруг обнажили свои кривые сабли и принялись рубить безоружных русичей. В числе самых первых были убиты оба князя и толмач. Свита князей бросилась бегом обратно к воротам, но татары засыпали гридней градом метких стрел, никто из русичей обратно в Новгород не вернулся. Воевода Селд приказал закрыть ворота и готовиться к обороне.

Варвара вернулась в терем сама не своя, у нее тряслись руки и ноги. Она обессиленно опустилась на скамью и обняла себя за плечи, чтобы унять дрожь в руках.

«Вот чем обернулась ваша хитрость, братцы мои непутевые! — вертелись мысли у нее в голове. — Не стали мунгалы с вами договариваться. К этому врагу нужно выходить только с мечом в руке!»

Варвара приблизилась к стене гридницы, где было развешано оружие среди медных факелов и оленьих рогов, сняла со стены узкий длинный меч в черных ножнах и вернулась обратно на скамью. Она долго просидела на скамье, опираясь локтем на меч, полная самых мрачных мыслей. Ее раздумья прервал вбежавший в гридницу огнищанин.

— Татары на приступ двинулись! — взволнованно сообщил он, сдернув со стены боевой топор на длинной рукояти. — Прощай, княгиня. Чаю, больше не свидимся.

Огнищанин поклонился Варваре и выбежал из гридницы, хлопнув дверью.

Над Новгородом разливался тревожный набат большого колокола на сторожевой башне.

Первый вражеский приступ русичи отбили. Готовясь к следующему приступу, защитники Новгорода-Святополчского жгли костры, варя в больших котлах горючую смесь из смолы, конопляного масла и березового дегтя.

Воевода Селд пришел в терем и велел Варваре собираться в дорогу.

— Дадим тебе резвого коня, перевезем на лодке через реку Хорол, а дальше, княгиня, тебе прямой путь до Переяславля, — напутствовал Селд Варвару. — Кроме тебя, и послать-то некого. Мужей в граде немного, из девиц молодых ты одна на коне крепко сидеть умеешь. Выручай, Варвара-краса, скажешь воеводам в Переяславле, что татары Новгород-Святополчский обступили, вот-вот за стены прорвутся. Дня два мы еще продержимся, а дальше… — Воевода тяжело вздохнул. — Дальше, бог ведает!

Варвара с готовностью встала со скамьи.

— Не беспокойся, Селд, — сказала она. — Дорогу до Переяславля я знаю. Мигом домчусь!

В сумерках, теплых и безветренных, Варвара села в лодку с дощатых подмостков небольшой пристани, четверо крепких смердов взялись за весла и погнали челн к другому берегу реки, борясь с сильным течением. На другой лодке, широкой и плоскодонной, четверо других гребцов переправляли через реку поджарого гнедого коня, взнузданного и оседланного. На мелководье среди густых камышовых зарослей Варвара прямо с лодки вскочила в седло. Повинуясь ее властной руке, гнедой жеребец, с фырканьем раздвигая грудью прибрежные заросли, выбрался из чавкающей топи на твердую землю.

Полоска багрового заката почти погасла на западе; сумрак сгущался. Среди облаков показался бледный диск ущербной луны.

Варвара всего лишь один раз оглянулась с береговой кручи на далекие очертания бревенчатых стен и башен Новгорода-Святополчского на другой стороне реки, затем, огрев коня плетью, помчалась галопом по холмистой степи на северо-восток.

Всю ночь Варвара ехала то шагом, то рысью по широкому степному раздолью, следя, чтобы луна все время была у нее за спиной, а созвездие Большой Медведицы — с правой стороны. Так научил ее Селд.

К рассвету одинокая наездница выбралась к небольшому селу, близ которого лежала дорога на Переяславль. Здешние смерды напоили Варвару парным молоком и подсказали, как вернее проехать к бродам на реке Суле.

Перебравшись через Сулу, Варвара полдня скакала до города Пирятина, а от него еще полдня ехала до Переяславля, засыпая на ходу.

Поздним вечером Варвара увидела наконец мощные валы и стены Переяславской твердыни, за которыми виднелись золотые купола белокаменных храмов. Однако проехать к городским воротам Варвара не смогла. Переяславль был осажден войском Владимира Рюриковича, у которого случилась распря с племянником Борисом Давыдовичем, на дочери которого был женат туровский князь. Владимир Рюрикович затеял было поход на Туров, но с полпути повернул назад, узнав, что Борис Давыдович вышел из Белгорода с дружиной и с ходу захватил Переяславль.

Рать Владимира Рюриковича стояла станом под Переяславлем, готовясь штурмовать город. Варвару привели в шатер Владимира Рюриковича. Тот изобразил радостное удивление, увидев двоюродную племянницу в мужской одежде.

— Далече ли путь держишь, краса моя? — с похотливой улыбкой промолвил Владимир Рюрикович, приблизившись к Варваре. — Долго же ты бегала от меня, проказница. И все же сошлись наши пути-дорожки! — Владимир Рюрикович приподнял за подбородок голову племянницы и заглянул ей в глаза. — Где же ты скрывалась от меня, голубица?

— Не время миловаться, дядюшка, — недовольно проговорила Варвара, тряхнув головой. — Не был ты мне люб в прошлом, не люб и ныне! С недоброй вестью прибыла я из Новгорода-Святополчского. Орда татарская к нему подступила, Святослав и Всеволод убиты, воевода Селд помощи просит, мало у него ратников. Седлай коней, дядюшка! Веди полки к Новегороду-Святополчскому!

— Экая быстрая! — криво усмехнулся Владимир Рюрикович. — Покуда войско мое дойдет до реки Хорол, татары от Новгорода одни головешки оставят. Не сдвинусь я отсюда. Мне Бориса Давыдовича из Переяславля выбить нужно, а то он вознамерился искать подо мной стол великокняжеский.

— Не дело это, дядя, с родней грызню затевать, в то время как татары на окраинах Руси города и села жгут! — с негодованием воскликнула Варвара. — Замирись с Борисом Давыдовичем. И поспешай на выручку к новгородцам, ради всех святых!

— Не дело девице в мужской одежде щеголять, — в тон Варваре ответил Владимир Рюрикович. — Ступай, милая, переоденься, отдохни с дороги. Вижу, еле на ногах стоишь. После потолкуем.

Княжеские челядинцы взяли Варвару под руки и вывели из шатра.

Варвара пожелала помыться. Слуги привели ее в княжескую умывальню, отгороженную с трех сторон холщевыми перегородками, с четвертой стороны была стенка великокняжеского шатра. Раздевшись донага, Варвара с наслаждением погрузилась в глубокий ушат, полный теплой речной воды. Ее чуткое ухо уловило голоса, доносившиеся из шатра, там собрались воеводы, обсуждавшие что-то с Владимиром Рюриковичем. Голоса звучали то громко и раздраженно, то приглушенно и озабоченно: воевод беспокоили полки Михаила Всеволодовича и его племянников, стоявшие станом возле Путивля, это всего в двух переходах от Переяславля.

«Ежели Ольговичи ввяжутся в нашу распрю на стороне Бориса Давыдовича, то нам их не одолеть без сильных союзников, — молвил кто-то из воевод. — Надо бы слать гонцов к Мстиславу Немому или к Мстиславу Удатному. Ведь еще есть туровский князь, всегда готовый ударить нам в спину!»

Владимир Рюрикович досадливо бранился, но признавал, что без поддержки его двоюродных братьев ему на киевском столе, пожалуй, не удержаться. Было решено сегодня же отправить гонцов в Галич и Луцк.

После военного совета Владимир Рюрикович немного вздремнул, затем велел накрыть на стол и позвать к трапезе Варвару Ярополковну. Челядинцы, испуганно заикаясь, поведали великому князю, что Варвара Ярополковна прилегла отдохнуть в специально отведенном для нее шатре, но когда за ней пришли, то на ложе никого не оказалось. Варвара распорола кинжалом стенку шатра и сбежала незаметно для стражи, стоявшей у дверного полога.

— Поймать негодницу! — рявкнул Владимир Рюрикович. — Приволочь ко мне за косы!

Слуги обшарили весь стан, но беглянку так и не нашли. Кто-то из воинов видел одинокого всадника на другом берегу реки Трубеж, скакавшего в сторону черниговских земель. Решив, что это княжеский гонец, стоявший в дозоре воин не придал этому значения.

«К Ольговичам подалась, паскудница! — мысленно негодовал Владимир Рюрикович. — Будет белой лебедушкой ходить вокруг Михаила Всеволодовича, ведь у того два сына пока еще без невест ходят. Ох, Варвара! Ох, беспокойная душа! Свалилась ты на мою голову!»

* * *

Михаил Всеволодович благодаря изворотливости своего ума сумел замириться и с двоюродным братом Мстиславом Глебовичем, и с двоюродными племянниками. Собравшись в Путивле, Ольговичи держали совет, имея намерение отнять у Владимира Рюриковича Переяславль. Тут-то до них и дошел слух, что татары ворвались на окраины переяславских земель.

Понимая, что татары скорее всего пойдут левобережьем Днепра в сторону Переяславля и посульских городов, Ольговичи на всякий случай решили дойти с полками до верховьев Сулы, чтобы оградить от возможного татарского набега черниговские земли по реке Сейму. Войско Ольговичей от Путивля дошло до пограничного городка Попаш и встало там станом.

Здесь произошла встреча Михаила Всеволодовича с Варварой, которая за двое суток промчалась почти сто верст по бездорожью. Варвара стала умолять Михаила Всеволодовича выступить на выручку к русичам, осажденным в Новгороде-Святополчском, благо от Попаша туда было рукой подать.

После недолгих колебаний Михаил Всеволодович двинул черниговские полки к реке Хорол.

— Не иначе, сердечная зазноба у тебя в том городке, — с усмешкой молвил Варваре Михаил Всеволодович, узнав, какой неблизкий путь ей пришлось совершить.

Варвара была объята беспокойством, сознавая, сколь мала вероятность того, что защитники Новгорода-Святополчского еще выдерживают натиск татарской орды. Уже прошло пять дней, как она отправилась за подмогой.

Черниговцы двигались быстро, окрестные речки и степи были хорошо им знакомы. С полудня до вечера войско Ольговичей прошло около шестидесяти верст и вышло к Новгороду-Святополчскому. Осажденный татарами городок еще держался.

Ольговичи изготовили полки к битве, но татары уклонились от сражения и ушли на восток, в донские степи.

Древний летописец записал: «Татары, победив русских князей на Калке, дошли до Новгорода-Святополчского; жители сел и деревень, не зная их коварства, выходили к ним навстречу с крестами, но были тут же побиваемы татарами. Простояв под Новгородом несколько дней, перебив здешнее посольство с дарами, татары ушли на восток, когда узнали о приближении черниговских полков…»

Осенью 1223 года татарская конница во главе с Субудаем и Джебэ ворвалась в Волжскую Булгарию. Близ города Сувара булгары заманили татар в ловушку и нанесли им тяжелое поражение. Эта неудача вынудила татар уйти на зимовку в среднеазиатские равнины.

Назад: Часть вторая Битва

На главную: Предисловие

Глава первая Смерть под татарскими саблями

* * *

* * *

Глава вторая Алеша Попович

Глава третья Смерть Юрия Глебовича

* * *

Глава четвертая Бродник Плоскиня

* * *

Глава пятая Пиршество мунгалов

Глава шестая Скорбный вестник

Глава седьмая Дядья и племянники

* * *

* * *

Глава восьмая Князь Василько

Глава девятая «Татары у ворот!»

* * *

* * *

* * *