5
Зима пришла на побережье в свой срок. Море без конца штормило, небо обложили свинцовые тучи, снег шел почти беспрерывно. Ветер нес снег над морем, белая крупа ложилась на темную воду и таяла без следа.
Остров Миствельд закутался в снежные покрывала, лишь вершины ветер выдувал дочиста, и угрюмо каменные лбы, как дозорные великаны, возвышались над островом.
Начало зимы в фиордах всегда ненастное. Жизнь на побережье словно бы замирает, Хозяин Зимы, явившийся с севера, запирает людей в домах, птиц – в гнездах, а зверей – в берлогах и норах.
Первое время жизнь на острове показалась Сьевнару спокойной и тихой. Из-за непрерывных штормов корабли и баржи в море не выходили, связь с побережьем прервалась до окончания сезона бурь. Братья острова часто и много ели, подолгу спали, вечерами пили пиво, греясь у очагов с багровеющими углями.
Обычная зимняя монотонность – неуловимо-короткие дни и бесконечные ночи. Привычные разговоры ратников – стычки, походы, добыча, чужие народы, странные обычаи и разные диковинки, что встречаются на дорогах викинга. Сьевнар знал, такие же неспешные разговоры идут сейчас в дружинных домах по всему побережью, где коротают у огня зимние вечера. Бывалые – вспоминают, молодые – слушают и постигают бескрайний Мидгард по рассказам старших. Как обычно.
После пещеры с отравой Сьевнар все еще подкашливал, ночами – особенно. Но больным он себя не чувствовал, наоборот – отъелся, окреп и отдохнул от долгого путешествия-бегства. Только Сангриль по-прежнему оставалась в сердце саднящей занозой, но с этим он ничего поделать не мог.
Больно! Но и к боли, оказывается, можно привыкнуть и научиться жить с ней, если другого выхода нет. Жить…
Боль сердца – это тоже ритм, приходило ему в голову. И жизнь – ритм, непрерывный, как биение струящегося ручья. Ритмы везде – в бою, на пиру, в гребле, на охоте, даже в пульсации любовной тоски своя особая мелодия. Вот чем отличаются хорошие стихи от плохих! – однажды озарило его. Хорошие стихи ложатся на мелодию самой жизни, повторяют ее неслышимые напевы, трогая этим сердце, а плохие звучат сами по себе, бренчат уныло и безнадежно, как железный шлем, что покатился по каменистому склону, сбитый с мертвой головы ратника.
Но это слишком большая мысль. Для него, молодого скальда, делающего первые шаги по дороге славы, – это огромная мысль, решил Сьевнар. Ее стоит обдумать обстоятельно, не торопясь, когда снова появится настроение предаваться поэтически размышлениям…
* * *
Сьевнар Складный выдержал испытание и стал братом Миствельда. Один из немногих выдержал, рассказали ему. После ночи в Пещере Великана оттуда чаще достают холодные трупы, чем живых людей, доверительно рассказал ему старший брат Гуннар Косильщик. Справедливость богов сурова и непреклонна.
Сьевнар соглашался, сухо подкашливая.
В братство Миствельда его принимали по обычаю, одев в чулки из кожи правой ноги коровы, что издавна символизирует у народов Одина вступление в новый род. «Теперь, Сьевнар Складный, ты стал одним из нас, остров – твой дом, братья острова – твоя семья. Здесь никто не дает клятвы побратимов друг другу, здесь все без того побратимы! – торжественно объявил ему Хаки Суровый. – Будь ты хоть на краю земли и кликни боевой клич «Миствельд!», тот из братьев, кто услышит тебя, немедленно отзовется и придет на помощь. Так было всегда, и так будет!»
Сьевнар понимал, чувствовал, что это не пустые слова. Услышат, помогут, встанут плечом к плечу против целого войска…
Вот такой он – загадочный остров героев.
Потом – веселый пир, долгий, как сами зимние ночи.
Каменную фигурку Большой Матери Сьевнар теперь хранил в походной суме. Братья острова долго удивлялись его находке, вертели в руках каменную богиню, задумчиво цокали языками. Кто-то, кажется, Фроди Глазастый, самый искусный островной лучник, припомнил, что встречал похожие изображения далеко в южных землях, куда даже великан Виндлони-Зима не доходит на своих длинных ногах. Однажды он с дружиной своего прежнего ярла забрался в такие теплые места, где волосы сохнут и трещат от палящего солнца, а доспехи сами собой раскаляются как сковорода на огне. Там он видел подобные изображения, оставшиеся от народа, названия которого уже никто не помнил. Но откуда она взялась здесь, на севере? С каких времен хранится в пещере острова? Только боги, пожалуй, знают, пожимал плечами Глазастый. А может быть – великаны, жившие на земле еще до богов. Эти – должны помнить, у них память долгая.
Некрасивая, даже уродливая, с гротескно-преувеличенными бедрами, лоном и грудью, с широким лицом, перечеркнутым глазами-щелочками, статуэтка тем не менее приковывала к себе взгляд. Таила какую-то силу, чувствовал Сьевнар. Поневоле задумаешься о том, что мир не так прост… И, может, там, в глубине веков, все было по-другому. Он помнил свое неожиданное видение в пещере с отравой, часто вспоминал его, словно бы оно должно было ему о чем-то сказать.
Но о чем? Нет, непонятно…