Глава шестнадцатая. Город мертвых

Книга: Поротников. Утонуть в крови. Вся трилогия о Батыевом нашествии

* * *

С утра и до вечера Терех был занят на службе. Ему приходилось стоять в карауле на городской стене, обучать новичков владению оружием и навыкам боя в строю, сопровождать княжеские обозы, везущие в Москву из окрестных сел подати в виде зерна, меда, воска, пушнины и мороженой рыбы.

Саломея, изнывая от безделья, днем слонялась по терему или по теремному двору, заговаривая лишь с теми из служанок, кои обращались к ней, как к госпоже. Из одежды у Саломеи помимо двух тонких исподних сорочиц имелось два платья: одно теплое, из шерстяной ткани, другое льняное, а также белый платок, беличья шуба и круглая парчовая шапочка с меховой опушкой. Все это досталось Саломее от княгини Анастасии Борисовны, проявившей к ней сострадание как к подруге княжны Радославы.

Саломея из-за холодов надевала постоянно шерстяное платье, хотя ей не нравился его светло-коричневый цвет. Но однажды она вышла из своей темной каморки прогуляться по терему в белом льняном платье, с длинными рукавами и красивыми красными узорами по вороту и нижнему краю подола. Свои пышные волосы Саломея не стала заплетать в косу, распустив их по плечам и скрепив тонким узорным очельем. Она обратила внимание, что в таком виде здесь ходят почти все челядинки, старавшиеся перещеголять друг дружку и добиться расположения молодого князя Владимира Георгиевича.

Подслушав разговор двух служанок, Саломея узнала, что их молодой господин недавно отправил во Владимир свою беременную жену и теперь в его постели перебывали почти все княжеские челядинки. Самые привлекательные из девушек оказываются в княжеской ложнице не только ночью, но и днем.

«Похоже, князь Владимир силен и неутомим, как жеребец! – подумала тогда Саломея. – К тому же он еще и ангельски красив!»

Саломее довелось несколько раз видеть Владимира Георгиевича со стороны, но столкнуться с ним лицом к лицу ей пока не удалось ни разу. Именно страстное нетерпеливое желание этой встречи подтолкнуло Саломею к тому, чтобы нарядиться в легкое льняное платье, подчеркивающее совершенные формы ее фигуры. Саломея и не скрывала от себя самой, что ею движет единственное желание – соблазнить красавца-князя.

В тот день удача улыбнулась Саломее.

Спускаясь из верхних покоев терема на нижний ярус, Владимир Георгиевич узрел черноволосую кудрявую красавицу в длинном белом платье, с задумчивым видом сидящую на скамье возле массивного дубового столба, подпирающего тяжелую балку потолочного перекрытия. Голос князя, казалось, пробудил большеглазую незнакомку от некоей печальной грезы. Присев на скамью рядом с Саломеей, Владимир Георгиевич мигом позабыл, куда и зачем он шел. Пленительный взгляд Саломеи, ее чуть смущенная улыбка и слова, слетевшие с ее красивых уст, заворожили и околдовали молодого князя, который, сам того не ведая, попался в сети опытной обольстительницы, как рябчик в силок.

Вечером этого же дня между Саломеей и Терехом произошел довольно неприятный разговор.

Саломея, со свойственной ей прямотой, объявила Тереху, что уходит от него к Владимиру Георгиевичу.

– Князь люб мне, и я ему по сердцу, – сказала Саломея. – Отныне я буду жить наверху, в княжеских покоях. Не серчай на меня, Терех. Мы с тобой разного поля ягоды.

– Ясное дело, куда уж мне до тебя, Саломеюшка! – проворчал Терех, сняв с себя пояс и в сердцах швырнув его в дальний угол. – Я для тебя слишком мелкая пташка! Тебя привлекают бояре да князья! Что ж, ступай, коль князь соблазнился тобою, ты ведь не жена мне. Токмо хочу напомнить тебе, голубушка: у Владимира Георгиевича есть супруга венчанная.

– Ведаю, – холодно обронила Саломея. – Супруга князя Владимира может помереть при родах, такое бывает. Тогда я стану его законной супругой.

– Ну а ежели княгиня удачно разродится, что тогда? – спросил Терех, снимая с себя сапоги.

– Этот князь мой! – сдвинув брови, проговорила Саломея. – Я не уступлю его никому! Владимир уже без ума от меня, хотя еще не распробовал всех моих прелестей, а что будет, когда он узнает, какая я искусница в постели!.. Скоро я очарую и приручу Владимира, обуздаю его волю, моя красота заслонит от него всех прочих красавиц. Тогда Владимир сам спровадит свою венчанную жену в монастырь.

– Змея ты подколодная! – вырвалось у Тереха. – На чужом несчастье счастье свое построить хочешь! Стерва блудливая!

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, Терех, – с неприязненной миной на лице произнесла Саломея. – Неужто ты забыл про свои любовные похождения в Рязани? Сначала ты соблазнил Гликерию, потом обрюхатил дочь какого-то плотника…

– Враки это! – возмущенно воскликнул Терех. – Гликерия сама на меня вешалась, а с Фетиньей мы просто гуляли вместе по вечерам, вот и всё.

– Гуляли и ребеночка нагуляли, – усмехнулась Саломея. – Вас, мужчин, послушать, так все вы чада непорочные!

– Всего три дня мы с тобой прожили в тереме княжеском, Саломеюшка, а ты уже бросаешь меня, забыв про все добро, какое я для тебя сделал! – с горечью проговорил Терех. Он был так расстроен, что, казалось, слезы отчаяния вот-вот брызнут у него из глаз. – Ладно, красавица, ступай к своему князю. Лови удачу за хвост! Я неплохо проживу и без тебя!

Саломея хотела поцеловать Тереха на прощание, но он обиженно отвернулся. Тогда она молча на краткий миг прижалась головой к его спине и удалилась, захватив свои скромные пожитки.

* * *

Княжеские гридни отнеслись к несчастью Тереха с сочувствием, хотя никто из них не решился осуждать своего князя вслух. Лишь сотник Могута, который тоже был родом из рязанских земель, костил князя нехорошими словами, оставаясь с Терехом наедине.

Произошедшая в Терехе перемена бросалась в глаза каждому, кто был с ним знаком и с кем он общался на службе. Печать угрюмости лежала у Тереха на лице. Он перестал шутить и балагурить, стал замкнут и неразговорчив.

Минуло еще два дня. За это время Терех видел Саломею дважды, и оба раза она была вместе с Владимиром Георгиевичем. Сначала князь и Саломея выезжали верхом на конях на прогулку за городскую стену, потом они вместе встречали на теремном крыльце пришедших к ним в гости двух местных бояр с женами.

Желая хоть как-то отвлечь Тереха от гнетущей его тоски, сотник Могута в очередной выезд княжеских гридней за данью взял и его с собой.

На этот раз нужно было объехать дальние выселки в лесах, граничащих с коломенским уделом.

Стояла середина января. Последнее время постоянно шел снег, поэтому лес стоял в сугробах выше колен.

Тиун Фаддей, на котором лежала обязанность отчитываться перед князем за недоимки, с трудом отыскивал среди лесных дебрей заваленные снегом дороги и тропы. Самыми надежными ориентирами оставались, как обычно, замерзшие русла речушек, впадающих в Москву-реку.

Конный отряд сотника Могуты потратил полдня, чтобы добраться до первого из лесных селений, где жили охотники-мещеряки. Большинство мещеряков ныне, как и встарь, были язычниками, поэтому церковную десятину они платили крайне нерегулярно. Налоги местному князю мещеряки выплачивали дважды в год и в полном объеме, понимая, что с властью земной лучше не ссориться.

Уже смеркалось, когда княжеские гридни выехали по узкой лесной дороге к другому селению мещеряков, лежащему на берегу реки Пехорки. Оказалось, что в селе совсем недавно побывали незваные гости. Все избы были разграблены, из хозяйственных построек был уведен весь скот, амбары и погреба опустошены. Во дворах и на единственной деревенской улице лежали окровавленные полуобнаженные тела убитых смердов. Их порубили саблями, кого-то закололи копьем, кого-то застрелили из лука.

– Татары здесь побывали, – хмуро сказал Терех, осмотрев длинную черную стрелу с оперением из соколиных перьев, которую он выдернул из одного из убитых. – Совсем недавно побывали, кровь на убитых еще не задубела. И вон помет от татарских лошадей еще совсем свежий.

Следопыты из княжеских гридней, осмотрев все вокруг, поведали Могуте, что татар было около полусотни и ушли они со всем награбленным добром по льду реки Пехорки в сторону села Бельцы.

– Пришли сюда нехристи тоже по льду Пехорки со стороны Москвы-реки, – сказал старший из следопытов.

– Вот собаки узкоглазые! – Сотник сердито сплюнул себе под ноги. – Стало быть, добрались мунгалы и до нашего края. Придется рассчитаться с нехристями за их злодеяние!

Могута решил вести свой отряд, состоящий из тридцати всадников, в село Бельцы, чтобы настигнуть там татар и истребить их всех поголовно. Тереху сотник приказал мчаться во всю прыть в Москву и предупредить Владимира Георгиевича о том, что татары, по всей видимости, взяли Коломну и по льду Москвы-реки уже проникли во владения суздальских Мономашичей.

Терех вскочил на коня и, галопом вылетев за деревенскую околицу, скрылся в лесу.

Добравшись до развилки двух дорог, Терех перевел коня на шаг, чтобы дать ему отдышаться. В голове его завертелись мысли, присущие настроению, владеющему Терехом в последние безрадостные дни.

«Не стану я упреждать князя Владимира о том, что татары близко, – думал Терех. – Пусть этот злыдень тешится в постели с паскудницей Саломеей, не ведая о близкой татарской напасти. Пусть мунгалы свалятся ко граду князя Владимира нежданно-негаданно! Это будет моей расплатой Владимиру и Саломее за причиненное мне зло».

Терех решил не возвращаться в Москву, а ехать прямиком во Владимир, благо у него был хороший конь и он сам был тепло одет, да еще и вооружен.

«Разыщу во Владимире купца Якова и Гликерию, они помогут мне обустроиться на новом месте», – размышлял Терех, довольный тем, что нашел-таки способ отомстить Саломее и ее имовитому любовнику.

Не доезжая до Москвы около десяти верст, Терех повернул усталого коня на дорогу, ведущую к реке Клязьме. На этой реке, в среднем ее течении, стоял славный град Владимир – украшение и гордость здешних земель.

* * *

Возвышение Саломеи, невесть откуда появившейся и мигом опутавшей князя Владимира своими обворожительными сетями, настроило против нее всю челядь в княжеском тереме. Недоброжелательность служанок Саломея чувствовала на каждом шагу. За трапезой ей подавали пересоленный суп и кашу, ее вещи всегда валялись на полу, стоило Саломее отвернуться. Челядинки постоянно толкали Саломею в спину и наступали ей на ноги, когда рядом не было князя. Самые смелые из них в лицо обзывали Саломею непотребными словами, опять же, в отсутствие Владимира Георгиевича.

Однажды вечером Саломея не выдержала и влепила пощечину самой дерзкой из служанок, которая до появления Саломеи была самой любимой наложницей князя. Служанка убежала со слезами на глазах, но вскоре вернулась с двумя другими челядинками. Втроем они набросились на Саломею, повалили ее на пол, осыпая ударами и пинками. Защищаясь, Саломея успела расцарапать шею одной из нападавших и укусила другую за кисть руки.

Челядинки сильно поколотили Саломею, в кровь разбив ей нос и оставив на ее теле много синяков.

Саломея намеренно разделась догола и в таком виде встретила в опочивальне Владимира Георгиевича, отлучавшегося по делам в Нижний город, дабы он увидел, как она пострадала от рук обнаглевших челядинок.

– Кто знает, милый, может, в следующий раз ты увидишь меня, вот так же вернувшись домой, с выбитыми зубами или без глаза, – промолвила Саломея, лежа на постели. – Может, дойдет и до того, что твои служанки попросту отравят меня.

Скорый на расправу князь Владимир призвал к себе всех служанок и велел Саломее указать на тех из них, которые посмели ее избить. Затем, по приказу князя, двое холопов отхлестали плетьми трех челядинок, на которых указал палец Саломеи.

На следующее утро Владимир Георгиевич, растроганный ночными охами стонущей Саломеи, решил продолжить разбирательство этого дела. Во время завтрака князь предложил Саломее самой придумать наказание для трех дерзких служанок, осмелившихся поднять на нее руку.

Саломею это очень обрадовало, хотя она постаралась не показать вида. Ее мстительная натура живо выбрала для виновниц поистине изуверские наказания из всех известных ей способов истязаний. Для той из служанок, которая посмела оскорблять ее в лицо, Саломея велела раскалить на огне две длинные иглы, чтобы затем проткнуть ими язык несчастной. У двух других челядинок, по воле Саломеи, княжеские слуги должны были переломать все пальцы на руках.

– Уверена, такие наказания навсегда отобьют охоту у наглых служанок впредь нападать на своих господ, – с холодной улыбкой заметила Саломея.

Однако претворить на деле эти наказания так и не удалось.

Утренняя трапеза Владимира Георгиевича и Саломеи еще не окончилась, как прибежавший начальник городской стражи объявил, что у стен Москвы объявились татары.

– Много ли татар? – невозмутимо поинтересовался князь.

– Очень много, княже, – ответил военачальник. – Может тыща, а может, и две.

При этом известии Саломея невольно вздрогнула, деревянная ложка едва не выпала из ее руки.

– Не бойся, прелестная моя, – сказал Владимир Георгиевич, – скоро к Москве подойдут мои братья с полками. Всеволод и Мстислав обещали мне помощь, после того как соберут большую рать. Да и отец мой, конечно же, не оставит меня в беде.

После завтрака Владимир Георгиевич сам решил взглянуть на татар с крепостной башни. Саломея увязалась за ним.

Весь Верхний город умещался на Боровицком холме, склоны которого с северо-востока круто обрывались вниз, а с юго-запада имели широкий довольно пологий спуск к низкому берегу Москвы-реки и ее притоку речке Неглинке. На Боровицком холме высились почти вплотную один к другому около двадцати теремов здешних бояр и купцов. Выше всех домов знати возвышались княжеские хоромы и большая деревянная церковь с пятью резными тесовыми маковками, увенчанными крестами.

Верхний город был обнесен довольно высокой бревенчатой стеной и пятью башнями, укрытыми четырехскатными кровлями, одна из башен была проездная. Она так и называлась – Проездная башня. Через эту башню вела дорога в Нижний город, который широким полукругом подступал вплотную к Боровицкому холму с юго-востока. Домов в Нижнем городе было около двухсот, почти все дома были небольшие, прилепившиеся друг к другу, как грибы-опята на лесной кочке.

Московляне чаще называли Нижний город посадом. Там жили ремесленники и мелкие торговцы, не ходившие на ладьях с товаром в другие города и страны. Пристань на Москве-реке была обширная, ибо этот речной путь соединял Оку с Верхней Волгой и Новгородом.

Посад тоже был обнесен деревянной стеной со стороны поля, а со стороны речки Неглинки имелся всего лишь довольно ветхий частокол.

С высоты Неждановской башни, ближней к княжескому терему, открывался вид на посад и заснеженные луга, протянувшиеся от посадской стены до дальнего соснового леса. На этих лугах татары деловито разбивали свой стан, окружив его санями с поклажей. Круглые татарские юрты быстро вырастали одна подле другой, образуя несколько кругов, замкнутых в одном огромном круге из саней и кибиток.

– Почто нехристи ставят свои шатры в круг, не проще ли ставить их рядами? – недоумевающе проговорил Владимир Георгиевич, взглянув на Саломею. Он знал, что ей довелось целый месяц томиться в неволе у татар.

– У мунгалов все строится по родовому укладу, – сказала Саломея, – и войско в том числе. Род называется по-ихнему курень. Каждый курень ставит свои шатры обособленно от других родов, образуя круг. Двери всех шатров обращены к центру круга, в случае опасности воины каждого рода выбегают с оружием на середину круга, чтобы идти в бой вслед за своим военачальником.

Владимир Георгиевич понимающе покивал головой в малиновой княжеской шапке, обняв за плечи стоящую рядом Саломею.

– Ошибся городовой воевода, нехристей в стане тыщ пять, не меньше, – после недолгой паузы заметил князь, вглядываясь в даль своими зоркими глазами.

– Сколько ратников в Москве? – спросила Саломея.

– Сотен пять наберется, – ответил Владимир Георгиевич.

Понимая, что посад не удержать, так как враги могут оказаться там, не штурмуя стену, а просто перейдя по льду Москву-реку, воевода Филипп Нянко в спешном порядке велел всему посадскому люду укрыться в Верхнем граде.

Собравшись на крепостной стене детинца, московляне наблюдали, как несколько сотен спешенных татар, держа наготове луки и сабли, вошли в Нижний город с другого берега Москвы-реки. Враги рассыпались по улицам и дворам, их громкие радостные возгласы были далеко слышны в неподвижном морозном воздухе. Распахнув створы посадских ворот, степняки из передового отряда впустили в Нижний город около двух сотен татарских конников, которые принялись рыскать вдоль бревенчатой стены детинца и пускать стрелы в толпящихся на заборолах московлян.

В тот день татары лишь обшарили московский посад, не делая попыток штурмовать Верхний город.

Сильнейшая тревога, словно снежный ком, катящийся с горы, возрастала в душе Саломеи. Она видела, что удельный град ее возлюбленного князя совсем невелик, уступая по размерам той же Коломне. Здешние укрепления тоже были не столь высоки по сравнению с валами и стенами Коломны, Ожска и Переяславца. Поэтому никаких особых надежд на то, что московлянам удастся долго продержаться против огромной татарской орды, у Саломеи не было с самого начала. Она приготовилась к худшему, мысленно дав себе зарок ни в коем случае не даваться живой в руки мунгалов.

Следующий день прошел у татар в приготовлениях к штурму Верхнего града.

На заснеженной равнине рядом с ранее разбитым лагерем степняков появились еще два больших становища, пестреющих сотнями шатров с круглым верхом, над которыми в мглистое зимнее небо поднималось, растягиваясь по ветру, множество дымов.

Пригнанные татарами пленные русичи разбирали дома и заборы в Нижнем граде, сооружая осадные башни, защитные навесы и длинные лестницы.

Татарские лучники с утра до вечера обстреливали деревянную стену детинца зажженными стрелами. Расторопные московские ратники загодя подняли на стену кадушки и ведра с водой, повсюду успевая быстро гасить огонь.

И вот пришел момент, когда татары сразу с двух сторон двинулись на приступ.

В то утро Саломею разбудил не ласковый голос ее возлюбленного, а тревожный набат, созывающий ратников на стену. Дозорные изо всех сил колотили в металлические била, дребезжащее громыхание которых врывалось во все дома Верхнего града.

Владимир Георгиевич торопливо облачился в воинский наряд и, поцеловав заспанную Саломею, тоже убежал на стену.

Умываясь и прибирая свои длинные волосы, Саломея машинально глядела на себя в зеркало, вслушиваясь в грозный шум, в котором сливались боевой клич мунгалов, звон оружия, треск ломающихся копий и лестниц. Этот шум, ширясь и нарастая, был слышен повсюду в небольшом детинце, похожем на маленький островок, который грозили захлестнуть бесчисленные враги, идущие на штурм волна за волной.

«Больше живой вы меня не получите, узкоглазые твари! – думала Саломея, одеваясь и поворачиваясь перед зеркалом. – Лучше я покончу с собой, чем допущу, чтобы меня раздевали и бесчестили вонючие нехристи! Лучше смерть, чем опять такой позор!»

Саломея пришла в трапезную, где ее ожидали служанки, готовые принести яства и напитки. Саломея повелела подавать завтрак, сама же не села за стол, а подошла к окну, стараясь разглядеть за высокими крышами соседних теремов Неждановскую башню. Именно туда и устремился Владимир Георгиевич со своими гриднями.

Служанки расторопно накрыли на стол и, потупив очи, стояли в сторонке возле печи, ожидая новых распоряжений Саломеи.

Саломея подошла к столу, на котором источали теплый аппетитный дух жареная с луком зайчатина, пироги с рыбой и морковью, недавно испеченный хлеб. Тут же стояли сосуды с яблочным соком и медовой сытой. Саломея глядела на кушанья, но мысли ее были совсем не о еде.

Неожиданно одна из служанок упала на колени перед Саломеей, обняв ее за бедра. Это была Росана, несдержанный язык которой вынудил Саломею дать ей пощечину.

Со слезами на глазах Росана стала умолять Саломею не подвергать ее столь жестокому наказанию – не протыкать ей язык раскаленными иглами.

– Ладно, милая, я прощаю тебя, – промолвила Саломея, садясь на стул. – Сбегай-ка на крепостную стену и узнай, как там обстоят дела, крепко ли стоят наши ратники против нехристей. И бегом назад!

Росана молча кивнула и опрометью кинулась исполнять повеление Саломеи.

В ожидании возвращения Росаны Саломея отломила небольшой кусок рыбного пирога и лениво угощалась им, пригубляя из серебряного кубка яблочный сок.

Наконец Росана прибежала обратно, запыхавшаяся, в распахнутой шубейке, держа платок в руке.

– Плохо дело, госпожа! – выпалила Росана, вновь упав на колени перед Саломеей. – Татар лезет на стену великое множество! Ратники наши с трудом их сдерживают. Князь наш сражается на Неждановской башне, на которую с неба падают огромные камни…

– Сходи в оружейную и принеси мне кинжал, – сказала Саломея, погладив Росану по румяной щеке кончиками пальцев.

Бросив на Саломею пристальный взгляд, Росана удалилась из трапезной. Она вскоре вернулась и молча протянула Саломее короткий кинжал в изящных костяных ножнах с узорными серебряными накладками.

Взяв кинжал из рук служанки, Саломея допила яблочный сок в чаше и направилась в свои покои.

– Госпожа, – окликнула ее Росана, – а нам что делать, ежели мунгалы ворвутся в детинец?

Вопрос Росаны остановил Саломею возле двери.

– Советую вам, голубицы, не даваться живыми в руки мунгалов, – сказала Саломея, обернувшись к Росане и к двум другим челядинкам, стоящим у печи. – Неволя у мунгалов – сущий ужас и ад! Для женщины самое лучшее избавление от этого ада – смерть.

Уйдя в опочивальню, Саломея села на постель и просидела так до самого вечера, прислушиваясь к гулу сражения на крепостной стене. Время от времени она вынимала кинжал из ножен, пробуя пальцем его заточенные края и поглаживая холодный стальной клинок, плавно зауженный от рукояти к острию.

Когда за окнами сгустились сумерки, татары прекратили штурм, отступив в свои становища.

Владимир Георгиевич пришел к Саломее с бодрым блеском в очах, хотя с первого взгляда было видно, как сильно он устал. Помывшись и поужинав, князь прилег отдохнуть и заснул как убитый.

Саломея легла спать не раздеваясь и положив кинжал под подушку.

Новый день лишь едва зародился в виде розовой полосы на востоке, над кронами дальнего леса, а железные била уже загромыхали вновь, пробуждая московлян ото сна и призывая их браться за оружие.

На этот раз, перед тем как идти на приступ, татары довольно долго обстреливали стену детинца камнями и горшками с зажигательной смесью. Метательные машины татар были установлены в поле на расстоянии, недосягаемом для русских стрел.

Проводив Владимира Георгиевича на сечу с врагами, Саломея в сильнейшем беспокойстве металась по терему от одного окна к другому, глядя на высокие зловещие языки пламени, лизавшие крыши теремов, стоящих поблизости от стены детинца.

О том, что московляне напрягали все силы, чтобы отразить лезущих на стену татар, говорило то, что сначала княжеские гридни забрали с собой на стену конюхов и псарей с княжеского подворья, а к концу дня оружие раздали уже слугам-отрокам и самым крепким из челядинок.

Помимо того что московлянам приходилось отражать натиск татар, им еще надо было гасить пожары у себя за спиной, дабы не дать огню распространиться по всему плотно застроенному детинцу.

Татары вновь отступили, когда заходящее солнце скатилось к лесистой кромке горизонта.

Саломея сама прислуживала за ужином Владимиру Георгиевичу, поскольку две челядинки были убиты на стене татарскими стрелами, остальные оказывали помощь израненным дружинникам.

Князь еще не отужинал, когда к нему пожаловал Филипп Нянко.

– Дела наши хуже некуда, княже, – хмуро проговорил воевода, осушив чашу с медовой сытой. – Еще один такой штурм, и в нашем воинстве никого не останется. Стена с восточной стороны пробита камнями в нескольких местах, две башни сгорели дотла. Еще огнем уничтожены три терема и монастырское подворье.

Владимир Георгиевич продолжал молча жевать гречневую кашу с хлебом, не глядя на воеводу. Его измученный вид говорил лишь о том, что он хочет поскорее упасть и заснуть, а до всего остального ему нет дела.

– Подмоги из Владимира нам, скорее всего, не дождаться, княже, – тем же тоном продолжил Филипп Нянко. – Тридцать гридней во главе с сотником Могутой и тиуном Фаддеем сгинули где-то. Вероятно, они напоролись на татар и погибли в схватке. У нас около двухсот убитых, а раненых вдвое больше. Может, уже завтра мунгалы прорвутся в Верхний град. – Воевода помолчал и добавил: – Я в ответе за тебя, княже, перед твоим отцом, поэтому настаиваю, чтобы ты этой же ночью ушел из города в леса.

Владимир Георгиевич перестал жевать и удивленно взглянул на воеводу. С тем же удивлением на лице застыла на пороге Саломея с подносом в руках, на котором стояло блюдо с мочеными яблоками. Она услышала последние слова воеводы, войдя в трапезную.

– Как я выберусь из города, ежели вокруг повсюду мунгалы рассыпались? – спросил князь.

– Мунгалы засели в Нижнем граде и в становищах с восточной стороны, а за речкой Неглинкой нехристи лишь редкие дозоры расставили, – промолвил Филипп Нянко с видом заговорщика. – Тебе, княже, надо спуститься по веревке со стены, перейти по льду Неглинку и бежать прямиком к лесу. Мои люди сняли шубы и шапки с нескольких убитых на стене мунгалов. В эту одежду мы нарядим, княже, четверых твоих гридней и двоих твоих конюхов. Пусть они изображают татарский дозор, коль на нехристей напоретесь ненароком. Конюхи твои из половецкого племени, княже, их степной говор усыпит бдительность татарских караульных. Главное – сблизиться с нехристями и перебить их в темноте без шума.

– Задумка неплохая! – усмехнулся Владимир Георгиевич. – Токмо постыдно это для князя – бежать от опасности вот так, тайком.

– Это не бегство, княже, – возразил чернобородый воевода. – Тебе надо будет где-то раздобыть лошадей и поскорее добраться до Владимира. Твои братья что-то слишком долго войско собирают, вот ты и поторопишь их со сборами в поход. А я покуда буду оборонять твой град от нехристей. Некогда раздумывать, княже! – Воевода встал из-за стола. – Татар слишком много, без подмоги московлянам не выстоять!

– Можно и мне пойти с Владимиром? – сказала Саломея, поставив поднос с мочеными яблоками на стол.

– Можно, красавица, – без колебаний ответил Филипп Нянко. – Верхом ездить умеешь?

Саломея молча кивнула.

– Тогда иди, собирайся в путь! – Плечистый воевода мягко подтолкнул Саломею к двери. – Оденься потеплее. И поторопись, каждая минута дорога!

* * *

Призрачное ночное небо было усыпано мириадами ярких звезд, которые блистали и перемигивались. Эти звездные россыпи в темных небесах невольно притягивали взгляд Саломеи, когда она спускалась по веревке с крепостной стены. Внизу, у подножия Боровицкого холма, Саломею бережно приняли сильные мужские руки и поставили на ноги прямо в глубокий сугроб.

– Ну, други, в путь! С Богом! – услышала Саломея тихий голос Владимира Георгиевича.

Маленький отряд, растянувшись вереницей, спустился к берегу речки Неглинки. Впереди шли двое княжеских конюхов, облаченные в татарские шубы и шапки, за ними – четверо гридней, тоже одетые в татарскую одежду. Замыкающими шли князь и Саломея.

Продравшись через заросли ивы и ольхи, князь Владимир и его люди выбрались на заснеженную ледяную поверхность реки.

Саломея оглянулась, бросив последний взгляд на грозно темнеющие на косогоре стены и башни московского детинца. У нее вдруг тревожно екнуло сердце. Не лучше ли ей было остаться в крепости? Что ожидает ее на этом, полном опасностей, ночном пути?

Перейдя речку Неглинку, князь Владимир и его спутники не прошли и ста шагов, как наткнулись на татарский дозор. Из-за берез внезапно выскочили пятеро мунгалов с копьями наперевес. Один из татар что-то выкрикнул на своем языке.

Конюхи-половцы быстро затараторили по-половецки, махая руками и приближаясь к татарам.

Князь и Саломея тоже шли вперед, стараясь держаться за спинами четверых гридней, которые своим внешним видом совсем не отличались от татарских дозорных.

Саломея не успела заметить, как конюхи-половцы бросились на татар, но она увидела, как трое идущих перед ней гридней разом метнули дротики, а четвертый выстрелил в татар из лука.

Все пятеро мунгалов были убиты быстро и без шума.

Оказалось, что лошади перебитых дозорных находились в этом же березняке всего в полусотне шагов от места быстротечной схватки.

– А теперь живо к лесу, други! – воскликнул князь Владимир, вскочив в седло.

Дальше маленький отряд двигался в том же порядке, только находившиеся в хвосте князь и Саломея ехали верхом. Трех других лошадей гридни вели в поводу.

После смерти Людмилы вся тяжелая работа в юрте шамана Судуя легла на плечи Пребраны. Видя, что невольница работает не покладая рук и все равно не справляется с делами, Судуй привел из Батыева стана еще одну юную невольницу.

Когда Пребрана увидела эту рабыню с длинными желтыми косами и миндалевидными очами песочного цвета, она невольно ахнула, сразу узнав половчанку Аннушку. Обе невольницы, к удивлению Судуя, со слезами бросились в объятия друг к дружке.

С появлением половчанки Аннушки Пребране стало гораздо легче переносить постылую неволю. Аннушка не только помогала ей по хозяйству, она хоть и с трудом, но понимала речь Судуя и его слуг. Теперь с помощью Аннушки Пребрана могла озвучить любую свою просьбу, а не объясняться с Судуем на пальцах.

Аннушка рассказала Пребране, что ее пленили в Рязани ранним утром. В доме в ту пору никого не было, кроме Аннушки. Купец Нездила и его сын Аникей погибли на крепостных валах, Авдотья, жена Нездилы, ухаживала за ранеными ратниками на подворье женского монастыря. Дочь купца Устинья день и ночь пропадала в своей воинской сотне вместе с Кутушем, братом Аннушки.

Сначала Аннушкой завладел какой-то татарский десятник, надругавшийся над нею прямо на полу в доме купца Нездилы. Потом нукеры какого-то нойона отняли Аннушку у татарина-десятника и привели ее, испуганную и полуголую, в татарское становище под Рязанью. Нойон, переспав с Аннушкой несколько ночей, подарил ее своему пятнадцатилетнему сыну, который особо не донимал половчанку грубыми приставаниями, поскольку у него уже была любимая наложница-туркменка.

При штурме татарами Перевитска сын нойона погиб. И Аннушка оказалась у шамана Судуя, который взял ее в качестве вознаграждения за излечение нойона от тяжкой раны.

После взятия татарами Перевитска почти все татарские тумены ушли в сторону Коломны. Под Перевитском оставался отборный отряд самого Бату-хана и тумен Субудай-багатура. Задержка Бату-хана у Перевитска была связана с предстоящим камланием шамана Судуя, собиравшегося оживить мертвую княгиню Евпраксию.

Во время дойки овец Аннушка изложила Пребране свой замысел побега.

– Завтра с утра Судуй и его слуги уйдут в стан Батыя, чтобы с помощью колдовства вернуть к жизни княгиню Евпраксию, – сказала половчанка. – На это потребуется полдня, если не больше, так сказал сам Судуй. Мы с тобой останемся в юрте шамана одни, смекаешь? – Аннушка заглянула в глаза Пребране. – Этим моментом надо воспользоваться и бежать в лес, благо до него рукой подать.

– А как же воины, охраняющие юрту и овец Судуя? – заметила половчанке Пребрана. – Воины никогда не отлучаются от юрты шамана, их юрта стоит всего в тридцати шагах от нашей.

– Воинов мы как-нибудь обманем, – промолвила Аннушка. – Двое из них непременно днем будут спать после ночной стражи. Еще двое наверняка усядутся играть в кости. Мы поднесем им кумыса, они захмелеют и тоже заснут.

– Хорошо, – решительно произнесла Пребрана, – попытаем счастья в бегстве.

На другой день с утра повалил густой снег.

Из Батыева стана прибыли двое нукеров верхом на конях, приведя за собой лошадей для Судуя и его слуг.

После отъезда шамана в ставку Батыя Аннушка и Пребрана взялись за осуществление задуманного побега.

Половчанка пришла в юрту, где жили приставленные к шаману стражники, с просьбой наточить нож. Один из воинов охотно исполнил просьбу Аннушки, так как частенько поглядывал в ее сторону. Затем Аннушка принесла воинам бурдюк с кумысом якобы в благодарность за оказанную услугу.

Стражники принялись за кумыс, радуясь такой удаче.

Тем временем Аннушка и Пребрана с кожаными ведрами в руках, не прячась, проследовали мимо юрты воинов к проруби на реке. В ведра девушки сложили трут с огнивом, нож, небольшую кожаную флягу с овечьим молоком и немного провизии. Они собирались перейти по льду реку и добраться до леса, пока воины распивают кумыс.

Снегопад был на руку беглянкам.

Однако стражники выпили кумыс слишком быстро. Один из них пришел в юрту шамана, чтобы вернуть пустой бурдюк. Не обнаружив там невольниц, воин поднял тревогу.

Аннушка и Пребрана уже подходили к лесу, увязая в глубоком снегу, когда разглядели сквозь снежную пелену двух пеших монголов, проворно бегущих по их следам.

Войдя в лес, девушки остановились, чтобы отдышаться.

– Не убежать нам по таким глубоким сугробам, – промолвила Пребрана, тяжело дыша. – Что станем делать, Аннушка?

– Нож у нас есть, будем защищаться! – сузив свои красивые очи, твердо проговорила половчанка.

Собрав последние силы, беглянки попытались оторваться от погони среди сосен и елей, но преследователи в мохнатых шапках не отставали от них. Они уже видели девушек и кричали им, веля остановиться.

Аннушка обессиленно привалилась плечом к могучей сосне и нашарила рукой нож на дне кожаного ведра. Пребрана перехватила поудобнее длинный обломок толстой сухой ветки, отломанный ею по пути. Она спряталась за сосной, собираясь с духом, чтобы первой напасть на ненавистных мунгалов.

Услышав предсмертные стоны и хрипы своих преследователей, подруги выглянули из-за дерева и с радостным изумлением увидели крепкого русоволосого юношу в драном полушубке, склонившегося над лежащими на снегу двумя мунгалами.

Аннушка и Пребрана бросились к юноше, позабыв про усталость и закоченевшие руки.

– Кто ты, удалец? – громко воскликнула Пребрана. – Откель ты взялся?

– Как зовут тебя, спаситель? – вторила ей обрадованная Аннушка. – Это просто чудо, что ты здесь объявился!

Молодой незнакомец, искоса взглянув на девушек, продолжил деловито снимать с мертвых врагов пояса с саблями, луки и колчаны со стрелами. Затем он сбросил с себя драный полушубок и облачился в длинный стеганый халат, снятый им с одного из убитых.

– Улебом меня кличут, – сказал юноша, надевая на себя пояс с саблей. – Из Ярустова я родом, это под Рязанью. Бежал я из неволи татарской, как и вы. Уже третьи сутки в лесу хоронюсь в ожидании, когда нехристи уйдут от Перевитска. Промерз до костей!

– Как ты ловко мунгалов прикончил! – изумилась Пребрана. – Чем же ты их уделал? Неужто голыми руками?

Улеб перевернул на спину одного из мертвецов и выдернул у него из окровавленных глазниц длинную рогатку, изготовленную из раздвоенной верхушки молодой засохшей ели.

– Другого нехристя этой же рогаткой убил, – без всякой похвальбы в голосе промолвил Улеб. – Они же гуськом шли, друг за другом. Я выскочил на них из-за дерева и сбил с ног обоих разом. Так и заколол обоих, покуда нехристи в снегу барахтались.

* * *

Беглянки и их спаситель обосновались в ельнике на холме. С одной из высоких елей Улеб вел наблюдение за татарскими становищами, разбитыми близ опустошенного Перевитска. Тела убитых им мунгалов Улеб уволок подальше в лес и спрятал так, что отряд татар, ходивший на поиски двух пропавших батыров, ни с чем вернулся обратно.

Вскоре татары ушли от Перевитска к Городцу Мещерскому.

Улеб сходил на разведку в город, после чего привел в Перевитск Аннушку и Пребрану.

Недавно выпавший снег, словно белым саваном, укрыл тела убитых татарами русичей, лежащих по всему городу. Обгоревшая городская стена и полусгоревшие остовы почерневших башен смотрелись на фоне белых снегов, как уголья гигантского догоревшего кострища.

Улеб и его спутницы отыскали неразрушенный дом на главной улице города и первым делом развели огонь в двух печах. Промерзнув в зимнем холодном лесу, они хотели поскорее отогреться. Пищи у них не было, поэтому они собирали рассыпанный татарами овес и ячмень возле опустошенных амбаров, варили все это в котелке и пили этот отвар.

Однажды Улеб подстрелил из лука бездомную собаку, содрал с нее шкуру, а мясо вместе с костями сварил в котле. Так, питаясь собачатиной и варевом из овса, юноша и две девушки прожили в обезлюдевшем городке четыре дня.

Аннушка и Пребрана почти не выходили из дома, так как боялись лис и волков, среди бела дня шнырявших по улицам Перевитска. Звери приходили из леса, чтобы поедать мертвецов.

Улеб, наоборот, постоянно куда-то уходил, обшаривая все дома и закоулки в городе, он надеялся отыскать хотя бы одного русича, взрослого или ребенка, сумевшего спрятаться и уцелеть в этом бедствии. Но все поиски Улеба оказались тщетны: никого из живых жителей Перевитска он так и не нашел.

На пятый день пребывания в полусгоревшем городке Улеб прибежал к Аннушке и Пребране, которые ощипывали подстреленную им ворону, и радостно сообщил, что к Перевитску приближается русское войско.

Это возвращался из Чернигова Ингварь Игоревич со своим конным полком.

Князь Ингварь и его дружинники, подошедшие к Перевитску со стороны разоренного татарами Ростиславля, поражались царящему вокруг запустению. Села и города по берегам рек Осетр и Меча совершенно обезлюдели. Повсюду воины Ингваря Игоревича находили лишь тела убитых русичей.

Поэтому дружинники очень обрадовались, обнаружив в Перевитске троих живых людей. Улеба и его спутниц привели к предводителям конной дружины.

Три князя только-только сошли с коней, утомленные долгим переходом и потрясенные обгорелыми руинами Перевитска. Это были Ингварь Игоревич, высокий и сухощавый, с проседью в темно-русой бороде, его младший сын Игорь, румяный и безусый, и его племянник Ярополк Романович, статный и голубоглазый.

Аннушка и Пребрана со слезами повалились в ноги Ингварю Игоревичу, целуя его руки и края длинного красного плаща. Из их невнятной речи, прерываемой рыданиями, Ингварь Игоревич понял лишь, что обе девушки бежали из татарской неволи, в которую они угодили после падения Рязани.

– Неужто мунгалы взяли Рязань?! – в отчаянии воскликнул Ингварь Игоревич. – Неужто мы опоздали?! Быть этого не может! Не верю!..

Князь резко шагнул к Улебу, схватил его за плечи:

– Ты тоже из Рязани, младень?

Улеб молча кивнул.

– Что сталось с Рязанью? Где ныне татары? Много ли их? – расспрашивая Улеба, Ингварь Игоревич в нетерпеливом волнении тряс его за отвороты татарского халата. – Ну же, молви!

– Мунгалы взяли Рязань после шестидневной осады, княже, – скорбным голосом ответил Улеб. – Это случилось еще в декабре, числа двадцать первого. А тридцатого декабря мунгалы взяли Перевитск. Ныне Батыева орда где-то под Коломной. Татар бесчисленное множество, княже. Осаждая Рязань, нехристи, как саранча, распространились по всей округе, за несколько дней взяв Пронск, Ольгов, Исады, Ижеславль, Белгород и Михайловск. Мы, оборонявшие Рязань, узнали об этом от пленных русичей, которых татары при штурме гнали впереди себя. Многим пленникам удалось перебраться к нам на стену и спастись.

– Что сталось с моими братьями Юрием и Олегом? – допытывался Ингварь Игоревич, не выпуская Улеба из своих сильных рук. – Что сталось с пронскими князьями?

– Все погибли, княже, – еле слышно проговорил Улеб. – Погибли и сыновья Юрия Игоревича. Федора Юрьевича татары убили в ставке Батыя во время переговоров. Давыд Юрьевич пал в сече у Черного леса. Там же полегли муромские князья, а Олег Красный, говорят, попал в плен.

Оттолкнув Улеба, Ингварь Игоревич со стоном закрыл лицо ладонями и, шатаясь, как пьяный, побрел в сторону.

– Господи, да как же это?! – горестно молвил он. – Неужто все кончено так быстро?! Выходит, мы зря гнали коней! Все князья и храбрецы рязанские пали еще три недели тому назад! Значит, мы приедем на пепелище…

Старшие дружинники и сын Ингваря Игоревича осмотрели место стоянки Батыевой орды под Перевитском и обнаружили там среди потухших кострищ, поломанных жердей, куч мусора и лошадиного помета длинный деревянный ящик с мертвым телом княгини Евпраксии.

Ингварь Игоревич распорядился поместить ящик с телом Евпраксии на обозные сани, решив похоронить гречанку в Рязани.

– Значит, старик Судуй напрасно мастерил новые магические дудки из берцовых костей несчастной Людмилы, – сказала Пребрана, узнав о найденном прахе Евпраксии. – Оживить красавицу Евпраксию он не смог.

– И слава Богу! – заметила на это Аннушка. – Иначе ожившая Евпраксия оказалась бы на ложе у поганого Батыя.

В дружине Ингваря Игоревича находился Родион, сын боярина Твердислава. Он-то и был тем гонцом, которого еще в конце ноября отправил в Чернигов Юрий Игоревич.

Пребрана, увидев Родиона, со слезами кинулась к нему на шею. Она и не чаяла, что ее встреча с возлюбленным после долгой разлуки произойдет при столь печальных обстоятельствах.

Родион стал расспрашивать Пребрану о своих родителях, живы ли они?

– Отец твой пал в сече с мунгалами, а матушку твою нехристи в полон увели, видела я ее среди пленниц, – утирая слезы, поведала Родиону Пребрана.

Не задерживаясь у Перевитска, дружина Ингваря Игоревича спешно двинулась дальше.

Двигаясь по лесной дороге в сторону Ожска, конники князя Ингваря повсюду натыкались на застывшие тела русских пленников, мужчин и женщин. Пленники были одеты в жалкие лохмотья, поэтому нашли свою смерть от мороза во время движения татарской орды к верхнеокским городам. Почти все мертвецы были объедены дикими зверями и хищными птицами.

Небольшой Ожск был весь завален трупами смердов, которые сбежались сюда из окрестных сел, уповая на высокий вал и прочную дубовую стену городка. Ожск был уделом Игоря Ингваревича, который в свое время немало приложил сил, чтобы сделать свой град неприступным. Теперь молодой Игорь стал князем без удела и подданных.

В Переяславце, удельном граде Ингваря Игоревича, разрушений было немного, если не считать почти полностью сгоревшую крепостную стену с юго-восточной стороны. Именно в этом месте татары и ворвались в город. После битвы татары собрали все тела павших русичей и побросали их в глубокий крепостной ров. Мертвецов во рву было так много, что ров оказался засыпанным человеческими останками больше чем наполовину.

К моменту вступления дружины Ингваря Игоревича в Переяславец здесь уже было довольно много русичей, тех, кто успел укрыться в лесах и вернулся в город после ухода отсюда татарской орды. Жители Переяславца пытались доставать трупы своих земляков из крепостного рва, чтобы похоронить их по христианскому обряду. Однако это оказалось очень затруднительно из-за того, что многие сотни изрубленных окровавленных тел, сваленных в кучу, смерзлись на морозе в твердую недоступную массу. Выход был один: дожидаться весны, когда тела убитых оттают и размякнут под лучами солнца.

Ингварь Игоревич пытался разузнать о судьбе своей супруги Софьи Глебовны, но никто из горожан, вернувшихся из леса, ничего не знал о ней. Те же из переяславцев, кто встречал мунгалов с оружием в руках, кто защищал княжеский терем и мог видеть княгиню в те роковые дни, все были мертвы. А кто уцелел, тот пребывал в рабстве у татар далеко отсюда.

Еще после двух дней пути дружина Ингваря Игоревича наконец вышла к Рязани.

Город, окруженный высокими валами с обгорелыми остатками стен на них, встретил воинов князя Ингваря мертвой тишиной. С первого взгляда можно было понять, каких титанических усилий стоило рязанцам сдерживать натиск Батыевой орды. Сгоревшие стены и башни, а также многие дома в Плотницком и Успенском околотках свидетельствовали о том, что защитникам Рязани приходилось еще и бороться с огнем. Разломанный в нескольких местах частокол, идущий по краю Плотницкого околотка до Успенского собора, был немым свидетелем последней отчаянной попытки рязанцев не допустить татар на улицы города.

Ингварь Игоревич ехал на коне по знакомым улицам Рязани, засыпанным пушистым свежим снегом, и горькие слезы текли по его щекам. Все, что он видел вокруг, потрясло его до глубины души.

Князь проезжал мимо частоколов, на которых длинными рядами были насажены головы рязанских ратников. Он видел пригвожденных к воротам и стенам домов обнаженных истерзанных женщин. Конь под князем всхрапывал и тряс головой, когда у него на пути вдруг оказывался полуизглоданный собаками скелет какого-то мертвеца или целая груда окаменевших на холоде мертвецов.

Ворота и двери домов были распахнуты. Во дворах царил беспорядок, там валялись бочки, стулья, корзины, столы, ящики и много других предметов, брошенных степняками из-за ненужности. Конек кровли одного из домов, мимо которого проезжал Ингварь Игоревич, был украшен отрубленной девичьей головой с длинной русой косой. На бледном девичьем лице застыло выражение предсмертной муки.

Куда бы ни бросал взор Ингварь Игоревич, повсюду из-под снега виднелись части обнаженных тел, в основном женщин и детей.

Добравшись до Соколиной горы, где возвышались княжеские хоромы, Ингварь Игоревич спешился и торопливым шагом двинулся к распахнутым воротам, ведущим на княжеское подворье.

На верхней перекладине ворот на трехсаженной высоте висели вниз головой две мертвые голые женщины, их распущенные светлые волосы свешивались до самой земли. Одна из покойниц была молода и стройна, ее лицо было сожжено огнем так, что оно превратилось в черную обугленную маску. Другая была гораздо старше и имела могучее телосложение. Было видно, что двух этих несчастных мунгалы использовали в качестве мишеней для стрельбы из лука. Их тела спереди и сзади были истыканы стрелами.

Вступив на обширный теремной двор, Ингварь Игоревич почти бегом устремился к крыльцу. Его взгляд, машинально рыская по сторонам, заметил в глубине двора еще двух мертвых женщин, раздетых донага и насаженных на колья. Было видно, что по ним тоже стреляли из луков.

Внезапно Ингварь Игоревич увидел в трех шагах от крыльца еще одно бездыханное женское тело, присыпанное снегом. У него вдруг защемило сердце. Опустившись на колени, князь осторожно смел снег рукавицей с лица убитой. И в тот же миг неудержимые рыдания вырвались из его груди: перед ним была его мать Агриппина Ростиславна.

Дружинники, пришедшие на княжеский двор, увидели Ингваря Игоревича, стоящего на коленях возле укрытого его плащом мертвого женского тела, исступленно твердившего сквозь слезы:

– Мати моя, прости!.. Я спешил к тебе на помощь, видит Бог. Я торопился, но… все же опоздал. Матушка, прости!.. Прости меня, ради Христа!.. Умоляю, прости!..

Ингварь Игоревич упал на холодное тело матери, плечи его сотрясались от рыданий, казалось, сердце князя вот-вот разорвется от переполняющего его горя утраты.

Когда сын и племянник подошли к Ингварю Игоревичу, чтобы утешить его и поднять на ноги, князь вырвался из их рук с душераздирающим воплем. Схватив себя за волосы, Ингварь Игоревич шатался из стороны в сторону, продолжая страшно и безудержно кричать. Затем крик князя оборвался, и он без чувств свалился наземь.

Гридни подхватили бесчувственного Ингваря Игоревича и на руках внесли его в терем.

Лекарь и слуги кое-как привели Ингваря Игоревича в чувство. Он открыл заплаканные глаза, но подняться с постели не мог, ноги не слушались его.

Пребрана, пришедшая на княжеское подворье вместе с Родионом, сразу опознала в одной из подвешенных за ноги женщин свою мать. Опознала Пребрана и вторую несчастную со сгоревшим лицом, сказав княжеским гридням, что это Евлампия, жена Олега Красного.

Неудержимые слезы хлынули из очей Пребраны, когда она рассказывала дружинникам о творимых мунгалами насилиях во взятой Рязани и о том, какую страшную смерть приняла гордая и красивая княгиня Евлампия.

Здесь же, на теремном дворе, среди многих других мертвых тел Пребрана обнаружила и обезглавленное тело своего отца.

После того как Ингваря Игоревича разбил паралич, главенство над княжеской дружиной принял боярин Евпатий Коловрат.

* * *

Среди рязанцев, державших оборону в Успенском соборе и перебитых там татарами, были найдены тела епископа Паисия и архидьякона Ферапонта. Татары, разграбившие Успенский храм, так и не отыскали потайное подвальное помещение под полом ризницы.

Там успели укрыться инок Трофим со своей летописной книгой и несколько женщин с детьми, среди которых оказались жена и сын боярина Евпатия Коловрата.

Не обнаружили татары и подземелье в рязанском детинце – это был неоконченный подземный ход, ведущий к оврагу, где пролегает русло ручья Серебрянка. Этот потайной ход начали рыть еще двадцать лет назад, но оставили эту затею, наткнувшись на прочный каменный пласт. Ныне это подземелье спасло от смерти и плена около тридцати женщин и детей, в основном это были жены и дети бояр.

Чтобы дать весть всем русичам, прячущимся в лесах вокруг Рязани, что в городе свои, а татар здесь нет, Евпатий Коловрат повелел каждый день утром и вечером звонить в главный колокол на звоннице Успенского храма.

В Рязань потянулись отовсюду люди: кто-то шел пешком, кто-то ехал верхом или на санях. В большинстве своем это были смерды из окрестных деревень, которые тоже подверглись разорению татарами. Одними из первых в Рязань пришли из леса сотник Лукоян и половчин Кутуш.

Рассказывая Евпатию Коловрату о том, как ему удалось спастись, Лукоян хвалил Кутуша за находчивость. Тот нацепил на себя татарскую шубу и шапку, связал Лукояну руки и повел его из захваченной врагами Рязани в сторону татарского становища. Со всеми встречными татарами Кутуш разговаривал на своем родном языке, а поскольку в Батыевой орде было много половцев и саксин, то никто из мунгалов ничего не заподозрил.

«Не доходя до лагеря нехристей, Кутуш развязал мне руки, и мы с ним сиганули в лес, – с усмешкой молвил Лукоян. – Все это время мы по лесам и шастали, пока не набрели на лесную заимку, где укрывались от мунгалов старичок и две девицы. Они потеснились и приняли нас к себе. Кстати, одна из девиц оказалась дочерью боярина Турдея».

Боярин Турдей был не просто давним знакомым Евпатия Коловрата, он доводился ему тестем.

Дед Евстрат, Фетинья и Милослава пришли в Рязань уже на другой день вместе с Кутушем, который сходил за ними в Излучинский лес.

Милослава нашла всех своих родственников убитыми. Фетинья как ни искала мать и сестру среди множества трупов, так и не смогла их найти.

– Значит, живы они и уведены мунгалами в полон, – сказала Фетинье Пребрана. – Это тоже неплохо. Мать твоя не из робких, а сестра Варька и подавно. Они удерут от нехристей при первой же возможности.

Слушая Пребрану, Фетинья согласно качала головой, а у самой слезы так и бежали из глаз капля за каплей.

Аннушка тоже обливалась слезами, но это были слезы безудержной радости от встречи с братом, уцелевшим в жесточайших схватках с мунгалами и ускользнувшим, казалось бы, от неминуемой смерти в день падения Рязани.

В эти же дни в Рязани объявился Гурята, сын боярина Бронислава. Отстав в лесу от рязанского войска после сечи у Черного леса, Гурята оказался отрезанным от Рязани полчищами татар, обложившими город уже на другой день после битвы. Все это время Гурята скрывался в лесах за Окой на дальних выселках, куда бежали от татар многие смерды со своими семьями.

Самый удивительный побег из татарского плена совершил княжеский толмач Шестак, который приехал в Рязань верхом на гривастом степном скакуне. Оказалось, ему помогла бежать из неволи монголка Уки, взятая Шестаком в татарском стане у Черного леса. После взятия татарами Рязани Уки вернулась к своему прежнему господину – хану Бури, а раненный в сече Шестак угодил к татарам в рабство. Господином Шестака стал все тот же хан Бури, который повелел своим слугам вылечить пленника, владеющего несколькими степными диалектами.

Когда Шестак оклемался и смог самостоятельно ходить, то Уки, помня его доброе к ней отношение, увела коня из ханского табуна и привязала его к дереву в лесу. Затем Уки украдкой сообщила Шестаку, как отыскать в лесу коня с притороченной к его седлу сумкой с провизией. Во время сильного снегопада Шестак сумел ускользнуть из татарского лагеря в лес. Он умело изображал из себя больного, еле передвигающего ноги, поэтому мунгалы толком и не следили за ним, полагая, что такому слабому пленнику бегство не по силам.

Шестак сообщил Ингварю Игоревичу, что он видел среди невольниц в татарских обозах его супругу Софью Глебовну, а также жену покойного Юрия Игоревича – Агриппину Давыдовну. С княгиней Зиновией, женой Глеба Ингваревича, Шестаку даже удалось перекинуться парой фраз в неволе.

Еще Шестак поведал убитому горем Ингварю Игоревичу о доблестной смерти его сыновей Романа и Глеба, оборонявших от мунгалов Коломну. К моменту бегства Шестака из становища хана Бури Коломна была уже разорена татарской ордой.

Глава семнадцатая. Евпатий Коловрат

Свое прозвище боярин Евпатий получил за свою неимоверную физическую силу. Коловратом в здешних краях называли стоячий вал с рычагами для подъема тяжестей.

Однажды на рязанском торжище у какого-то купца отвалилось колесо от телеги с грузом кричной железной руды. Четверо сильных мужиков не могли приподнять край груженого воза, чтобы поставить колесо на место. Купец и его люди уже собрались разгружать повозку, когда мимо проходил боярин Евпатий. Он без особого труда приподнял воз с рудой, дав возможность слугам купца закрепить отвалившееся колесо на тележной оси.

После этого случая за боярином Евпатием закрепилось прозвище Коловрат.

По-прежнему прикованный к постели, Ингварь Игоревич вызвал к себе боярина Евпатия и обратился к нему с такими словами:

– Друже Евпатий, ты был лучшим из воевод моего брата, в сечах бывал не раз и от врагов никогда не бегал. Ратники тебя боготворят и пойдут за тобой в огонь и воду! Недуг проклятущий свалил меня с ног, поэтому не могу я сейчас войско возглавить. Сын мой Игорь тоже в полководцы не годится, ибо молод и неопытен еще. Племянника Ярополка я отправил в Пронск собирать там людей, кто уцелел, да восстанавливать наши грады вдоль реки Прони. – Ингварь Игоревич стиснул в своих руках могучую длань боярина Евпатия.

Голос князя зазвенел от еле сдерживаемого гнева:

– Нельзя допустить, чтобы наши жены и дочери томились в неволе у нехристей. Нельзя оставить безнаказанными злодейства мунгалов! Надо настичь Батыеву орду и расквитаться с татарвой за все мучения рязанцев, за каждого убитого младенца, за каждую опозоренную женщину! И прежде всего, боярин, надо сторицей отплатить мунгалам за смерть моей матери и моих братьев. Пусть безбожный Батыга не думает, что рязанские копья до него уже не дотянутся, что иссякла в Рязани воинская сила! Возьми мою дружину, Евпатий, и стяг мой возьми, догони орду татарскую, освободи из рабства жен и дочерей наших, поруби мунгалов, соединясь с суздальскими полками. Не может такое зло оставаться безнаказанным, боярин. Кровь за кровь! И смерть за смерть!

Сидя у постели больного Ингваря Игоревича, боярин Евпатий сурово промолвил:

– Наказ твой, княже, я сохраню в сердце своем. Будь уверен, княже, не уйдет от моей мести поганый Батыга. Как волк, я буду гнаться за ним. Меч мой будет истреблять мунгалов без всякой пощады! В плен нехристей брать не стану. Сколь раз их увижу, столь раз и убью!

Из девяти сотен дружинников Ингваря Игоревича и его сына Игоря боярин Евпатий отобрал семьсот человек, тех, что покрепче и помоложе. В пешую сотню были взяты Евпатием те из смердов и ремесленников, кто не имел телесных увечий, был не слишком стар для трудного дальнего похода, но и не слишком юн для беспощадной резни. Во главе пешцев встал испытанный в сечах сотник Лукоян.

Хотел было и Кутуш вступить в пешую сотню, но Лукоян отговорил его от этого шага.

– На твоем попечении сестра, друже, – сказал он. – Кроме тебя, у Аннушки из родни никого нет. Нельзя тебе оставлять сестру одну-одинешеньку во граде, полном мертвецов.

Не взял Лукоян в свой пеший отряд и боярского сына Гуряту. Он сразу распознал своим опытным оком, что младень не годится для военных трудов, ибо телом хлипок и душа его злостью не закалена.

Не хотел Лукоян брать в войско и инока Трофима, но вынужден был взять его по распоряжению Ингваря Игоревича, который хотел, чтобы воинская доблесть рязанцев, занесенная Трофимом на страницы летописи, осталась на века в памяти потомков. Ингварь Игоревич был уверен, что дружина Евпатия Коловрата вкупе с суздальскими полками разобьет орду ненавистного Батыя. И летописец Трофим, как очевидец этого, напишет об этой славной победе в летописном своде Рязанского княжества.

Пребрану и Милославу, пришедших с намерением встать под стяг пешего полка, Лукоян не стал даже слушать.

– Ступайте, красавицы, по домам! – заявил сотник. – Не для сечи вы рождены, а для счастливого замужества. В Рязани и так девиц почти не осталось после Батыева разора. Где теперь нашим молодцам невест искать?

– О каком замужестве ты молвишь, бородач, коль сам же собрался увести из Рязани последних крепких юношей! – огрызнулась на Лукояна смелая на язык Милослава. – Что же нам, за отроков несмышленых замуж выходить?

– Мунгалы убили моих отца и мать, – сердито вставила Пребрана. – Я мести хочу, а не замужества!

Однако Лукоян был непреклонен. Не внял просьбам девушек о принятии их в войско и боярин Евпатий.

– Пусть дружина выступает из Рязани без нас, – сказала упрямая Милослава, оставшись наедине с Пребраной. – Мы тайком двинемся за ратью следом, а когда дойдет до битвы с мунгалами, тогда и мы в ряды ратников встанем. Тогда-то нас уже никто не прогонит, ибо перед лицом врага все воины равны.

Пребрана одобрила замысел Милославы.

В день выступления дружины из Рязани Родион пришел домой к Пребране, чтобы попрощаться с нею. Он понимал, что может сложить голову в сражении с татарами, поэтому обнял Пребрану так крепко, что у девушки перехватило дыхание.

У Пребраны навернулись слезы на глаза. Она схватила Родиона за руку и потянула за собой в светелку, где находилась ее кровать.

– Хочу стать твоей женой перед Богом, – промолвила Пребрана, глядя в очи Родиону.

Фетинья и Милослава, переглянувшись, молча накинули на себя платки и шубейки и вышли из дома во двор, чтобы не мешать двум влюбленным. Обе временно обосновались в доме у Пребраны, поскольку у одной дом наполовину сгорел, подожженный татарами, в доме другой поселилась семья смердов из Ольховки, так как от их деревни остались лишь головешки.

* * *

Деятельная Милослава приобрела где-то коня и оружие, используя серебро своего отца, укрытое в тайнике.

– Поедем вдвоем на одном коне, – сказала она Пребране. – На второго коня у меня денег не хватило. Лошади ныне подорожали, просто жуть!

Подруги не спешили трогаться в путь из опасения, что если они слишком быстро догонят дружину Евпатия Коловрата, то их просто-напросто могут силой вернуть домой.

Тем временем в Рязани объявился Улеб, ездивший в Ярустово, дабы посмотреть, много ли домов уцелело от его села и кто из односельчан вышел из лесов обживать родное пепелище. Никого из друзей и родственников Улеб не нашел в родном краю, где на месте сел остались лишь обгорелые развалины.

По этой причине Улеб был хмур и неразговорчив. Его сильно огорчило, что полк Евпатия Коловрата ушел бить татар без него. Узнав, что Пребрана и Милослава вознамерились выступить вдогонку за ушедшим войском, Улеб заявил, что поедет с ними. Оружие у него имелось, а коня ему подарил Кутуш в благодарность за спасение сестры из татарской неволи.

– Хотя лучше бы тебе не ехать с нами, младень, – сказала как-то Улебу Пребрана. – Я же вижу, как по тебе Аннушка вздыхает. По сердцу ты ей. Оставайся в Рязани, молодец, бери в жены Аннушку. Она с радостью за тебя пойдет.

– Не могу я в стороне оставаться, когда на земле нашей безбожные мунгалы бесчинствуют! – твердо произнес Улеб. – За родню свою погибшую и без вести пропавшую я обязан с татарами расквитаться сполна! А коль уцелею в сечах с нехристями, тогда сам с радостью вернусь к золотоволосой Аннушке.

Аннушка при прощании с Улебом поцеловала его в уста, не стесняясь брата и подруг, серьезным голосом велев ему непременно вернуться к ней живым. Потом половчанка обняла Милославу и Пребрану, облаченных в мужскую одежду.

– Храни вас Господь! – промолвила Фетинья, поцеловав своих отчаянных подруг. – Жаль, я не могу поехать с вами, дитя у меня под сердцем шевелится. Моя жизнь теперь ему принадлежит.

Солнечным зимним утром Улеб и две его спутницы, не торопя коней, проехали по пустынным заснеженным улицам Рязани. На Успенской улице им встретился скорбный обоз из нескольких саней, груженных мертвыми телами. Это смерды по повелению Ингваря Игоревича очищали город от трупов. Мертвецов каждый день свозили за линию городских валов на Зыряновскую пустошь, где в мерзлой земле полсотни мужиков выдалбливали глубокие ямы – место последнего упокоения защитников Рязани, а также стариков, женщин и детей, умерших от бесчинств мунгалов.

Работы по захоронению погибших продолжались уже несколько дней, но все равно мертвых в Рязани по-прежнему было больше, чем живых.

Глава восемнадцатая. Сеча на Берендеевом болоте

После гибели хана Кюлькана его тумен возглавил нойон Тохучар. Это был военачальник из монгольского племени тайчжиудов, из которого происходил непобедимый Чингис-хан. Как истинный знатный монгол, Тохучар-нойон относился с нескрываемым презрением к тюркам-карлукам и прочим воинам немонгольских корней, которых было подавляющее большинство в тумене хана Кюлькана.

Тохучар и при жизни Кюлькана не выказывал ему особого почтения, зная, что матерью хана была не монголка, а женщина из тюркского племени. Когда хана Кюлькана не стало, Тохучар и вовсе стал позволять себе говорить вслух о нем всякие гадости.

Всех бывших любимцев хана Кюлькана и тех, кому он доверял, Тохучар отправил в отряд-куроласы. Такие подразделения имелись во всех монгольских туменах, они состояли из трусов, посмевших отступить перед врагом, преступников, запятнавших себя воровством среди своих же соратников, и воинов из кочевых племен, оказавших в свое время наиболее упорное сопротивление монголам.

Отряды-куроласы всегда направлялись в самое пекло сражения, а при штурме крепостей – на самые неприступные участки стены. В случае победы воины из этих отрядов не получали никаких наград, им просто давали как следует отдохнуть. В случае поражения воинов-кершу, то есть «проклятых», подвергали порке и различным унижениям, а предводителям десятков и сотен отрубали головы.

Для трусоватого Моисея первое же сражение в рядах отряда-куроласы едва не стало последним. Тохучар-нойон при штурме Коломны бросил воинов-кершу на участок стены, идущий по краю высокого обрывистого берега Москвы-реки. Высота берегового обрыва и бревенчатой стены на нем достигала почти пятнадцати сажен, далеко не все лестницы доставали до края стены, это сильно затрудняло штурм. Защитники Коломны отталкивали вражеские лестницы длинными рогатинами или сбрасывали на них сверху тяжелые бревна. Одно такое бревно подломило лестницу, по которой карабкался Моисей, проклиная все на свете, вместе с десятком других воинов-карлуков. Упав с огромной высоты, Моисей чудом не переломал себе кости, угодив в глубокий сугроб. От сильного удара о землю Моисей потерял сознание и очнулся лишь тогда, когда его за ноги выдернули из сугроба и поволокли к сваленным в кучу убитым при штурме, решив, что и он мертв.

Вдобавок Моисею досталась очень норовистая степная лошадь, которая все время норовила укусить его за колено, когда он садился на нее верхом, и так сильно взбрыкивала задом, что бедняга Моисей не раз вылетал из седла.

Неприхотливость татар поражала Моисея. Мунгалы могли сутками обходиться без пищи, могли ночевать в мороз в открытом поле, сидя на корточках подле своих лошадей и греясь от их дыхания. Выносливые монгольские кони легко переносили стужу и длинные переходы по глубокому снегу. В своих родных степях лошади монголов в зимнюю пору сами добывали траву из-под снега. Здесь, на Руси, снега были слишком глубоки, поэтому татарам приходилось кормить своих лошадей сеном и зерном, захваченными в русских селениях.

Для этой цели от каждого монгольского тумена отряжались небольшие конные отряды, которые рыскали по деревням и выселкам, разбросанным в стороне от движения основной татарской орды. Для перевозки фуража татары использовали сани, отнятые у смердов.

На исходе января один из отрядов татарских фуражиров из тумена хана Тангута наткнулся в одном из лесных селений на русскую конную дружину под рязанским стягом. В произошедшей стычке почти весь татарский отряд был уничтожен русичами. Из полусотни татар от русских мечей и копий ускользнуло всего пятеро всадников.

Хан Тангут, тумен которого стоял возле недавно разоренного городка Ярополча, немедленно отправил тысячу конников к селу, где были перебиты его фуражиры. Путь туда был недалек, поэтому Тангут не сомневался, что его всадники настигнут горстку дерзких урусов. Ему было непонятно, откуда здесь, на реке Клязьме, взялись рязанцы, от княжества которых остались лишь дым и пепел.

«Наверняка это уцелевшие дружинники коломенского князя Урмана, те, что сумели вырваться из Коломны накануне ее падения», – размышлял Тангут.

От ушедшей конной тысячи не было известий два дня, потом посреди ночи на становище хана Тангута с двух сторон обрушились русские полки. В свете костров и заполыхавших юрт Тангут, выскочив из шатра без шапки и сапог, своими глазами смог увидеть рязанские стяги и эмблемы рязанских городов на красных щитах русских ратников.

Застигнутые врасплох татары метались, как напуганные олени, хватая оружие и ловя своих лошадей. Военачальники Тангута пытались сплотить своих воинов, видя, что русов совсем немного. Однако хан Тангут сам подал пример к бегству: вскочив на неоседланного коня, он умчался по бездорожью в лес. Следом за Тангутом скопом ринулись его слуги и нукеры. Обратились в повальное бегство и воины Тангута, бросая своих раненых и награбленное добро.

Тангут и его поредевшая свита догнали орду Бату-хана, которая продвигалась по льду реки Клязьмы ко граду Владимиру.

Бату-хан и его советники выслушали Тангута, не скрывая своего изумления.

– Урусы напали на нас ночью из леса, они были лютые, как голодные волки, – с волнением рассказывал Тангут, отогревая свои замерзшие руки над огнем в очаге. – Много моих воинов погибло, не успев взять в руки оружие. Полегло много сотников и санчакбеев. Я сам чудом вырвался из окружения, чуть коня не загнал.

– Откуда взялось войско урусов под Ярополчем, в нашем тылу? – с недоумением проговорил Бату-хан. – Все суздальские полки находятся в граде Ульдемир.

– На мой стан обрушились не суздальцы, а рязанцы! – сердито воскликнул Тангут. – Я сам видел рязанские стяги, брат! Рязанцев было не меньше трех тысяч!

– Этого не может быть! – возразил Бату-хан. – Брат, ты же знаешь, что сталось с Рязанью и с городами вокруг нее. В живых там никого не осталось.

– И все-таки это было рязанское войско, брат, – упрямо повторил Тангут. – Я пока еще доверяю своим очам. Скорее всего, это мертвые рязанцы воскресли и пришли сюда, чтобы отомстить нам за разорение их земли. Вспомни, брат, что твердят длиннобородые священники урусов о человеке-боге Христе, который ходил по воде, как по земле, умел исцелять и воскрешать людей, сам после казни воскрес и вознесся на небо. Урусы поклоняются этому Христу и матери его. Наверняка священники урусов знают секрет воскрешения из мертвых. Сегодня на наше войско напали воскресшие из мертвых рязанцы, а завтра мы столкнемся с воскресшими суздальцами, коих перебили в граде Мушкаф…

Батыевы советники, седоусые и плосконосые, встревоженно загалдели, не зная, верить или не верить услышанному от Тангута.

– Повелитель, – обратился к Батыю Субудай-багатур, – твой брат слишком напуган и взволнован, чтобы рассуждать здраво. Нужно отправить к Ярополчу испытанного военачальника с несколькими тысячами всадников. Когда мы перебьем всех урусов, оказавшихся у нас в тылу, тогда мы спокойно разглядим, кто это – рязанцы или суздальцы. Если позволишь, о непобедимый, я сам готов выступить к Ярополчу.

– Нет, мой храбрый Субудай, скоро начнется осада Ульдемира, – сказал Бату-хан, – поэтому ты нужен мне здесь. К Ярополчу я отправлю своего брата Берке, ведь он ненавидит рязанцев сильнее всех нас. У него на лице до сих пор сохранились следы укусов строптивой рязанской княгини, – с усмешкой добавил Бату-хан. – Вдруг Берке встретит воскресшую княгиню Евлампию, тогда у него будет возможность убить ее еще раз.

Хан Берке без промедления выступил к Ярополчу во главе пяти тысяч отборных всадников. Однако, сколько воины Берке ни рыскали вокруг Ярополча, им так и не удалось отыскать загадочное русское войско. Судя по следам, русская рать после разграбления стана хана Тангута ушла по лесным дорогам в сторону Юрьева-Польского.

Вернувшийся к Батыю хан Берке высказал ему свое предположение, что, скорее всего, тумен Тангута разбила дружина кого-то из братьев или племянников князя Георгия, вышедшая к Клязьме со стороны Юрьева-Польского или Дмитрова. Наступать на эти города по незнакомой лесистой местности татары не спешили, собираясь сначала взять главный город суздальской земли – Владимир.

Тумен хана Шейбана, Батыева брата, совершая обходной маневр с запада, дабы перерезать дороги от Владимира к Юрьеву-Польскому и Суздалю, угодил в засаду близ села Сибереж. Растянувшуюся на лесной дороге татарскую конницу с двух сторон атаковали русские ратники, предварительно повалив на татар подпиленные сосны и ели, росшие вдоль дороги. Развернувшееся в лесу сражение было очень упорным. Русичей было в три раза меньше, чем мунгалов, но они наседали на врагов с такой яростью, что к заходу солнца обратили воинов хана Шейбана в бегство. Было убито несколько сотен татар, захвачен ханский обоз. Все русские невольники, находившиеся в обозе, были освобождены.

Хан Шейбан примчался к Бату-хану, негодуя на хана Менгу, который, по его словам, должен был обеспечивать безопасность его тумену с левого крыла, но почему-то замешкался и отстал со своим войском.

– Урусы набросились на моих батыров, как бешеные собаки! – стонал и жаловался Шейбан, самый капризный из Батыевых братьев. – Мало того, что урусы выскочили на наше войско из засады, они еще подрубили сосны вдоль дороги и свалили их на нашу конницу. Была страшная давка и сумятица! Бежать было некуда, ибо повсюду были злобные урусы! Много моих нукеров увязло в снегу и пало от мечей и топоров урусов. Хан Менгу виноват во всем этом, брат. Пусть хан Менгу ответит за это!

Однако Батый встал на сторону хана Менгу.

– Не забывай, братец, что твой тумен двигался от реки Клязьмы в обход Ульдемира по дорогам, – сказал он. – Пусть дороги эти были плохи, но все же это был проторенный путь через лес. Тумен же хана Менгу шел в обход Ульдемира по бездорожью через глубокие снега. Конечно, хан Менгу не мог за тобой угнаться.

– Ты всегда защищаешь хана Менгу, брат, – надулся Шейбан, отчего его круглое лицо с узкими глазами и пухлыми щеками обрело сходство с хомяком, набившим зерном защечные мешки. – Для тебя хан Менгу всегда хорош, а я плох. И при дележе добычи Менгу достаются лучшие меха и самые красивые невольницы. Это несправедливо, брат.

– Если толковать о справедливом дележе, то надо вспомнить, как проявил себя хан Менгу в битвах с урусами и при осаде их городов, – промолвил Бату-хан. – Смелость Менгу не оспаривается никем из царевичей-чингизидов, ты же, братец, храбростью похвастаться не можешь. Поэтому твои упреки безосновательны. Я не скажу, что Менгу во всем непогрешим, но он умеет вовремя исправлять свои ошибки. Прояви себя так же, как Менгу, братец, и я с радостью одарю тебя златом, мехами и красивыми рабынями из своего обоза.

Жадный до богатств Шейбан встрепенулся, узкие очи его загорелись алчным блеском.

– Что я должен сделать, брат? – спросил он. – Какой подвиг совершить?

– Настигни войско урусов, разбившее твой тумен, – без раздумий сказал Бату-хан. – Ты заметил, что среди урусов большинство были пешие, значит, далеко урусы уйти не могли. Действуй же, братец! По славе получишь и награду! Я дам тебе в помощь тумен Тохучар-нойона.

* * *

Выйдя из Рязани всего с восемью сотнями воинов, Евпатий Коловрат по пути принимал в свой отряд мужей и юношей, кто горел желанием отомстить татарам за гибель родственников и разоренные селения. В городах Рязанского княжества из жителей почти никого не осталось, пополнение в пешую рать Евпатия Коловрата шло в основном из деревень, куда мунгалы не смогли добраться.

Если конная дружина боярина Евпатия почти не увеличилась, то пешее войско с одной сотни ратников возросло до тысячи человек. Сотник Лукоян стал тысяцким.

Близ Коломны к дружине Евпатия Коловрата примкнули четверо гридней из дружины Глеба Ингваревича. Они рассказали, что, когда татары ворвались в Коломну, Глеб Ингваревич повел уцелевших защитников города на прорыв. Из кольца врагов смогли вырваться вместе с князем Глебом лишь они четверо. Израненный Глеб Ингваревич вскоре скончался. Его верные гридни закутали тело князя в воинский плащ, втащили на высокий дуб и привязали ремнями к ветвям.

«Кто-то из вас обязательно должен выжить, чтобы вернуться к тому дубу за телом Глеба Ингваревича, – сказал гридням Евпатий Коловрат. – Нельзя оставить храброго сына Ингваря Игоревича без достойного погребения».

Недалеко от разоренной Москвы к отряду Евпатия Коловрата присоединилось семеро гридней московского князя, старшего из которых звали Могутой. Тот поведал боярину Евпатию, что изначально с ним вышли в полюдье по дальним селам тридцать дружинников и тиун княжеский. Татары, во множестве появившиеся на Москве-реке, отрезали отряду Могуты путь домой. Могута и его люди истребляли татар, где только могли, подстерегая их на лесных дорогах и близ лесных деревенек. Но и сами отважные московские дружинники несли при этом потери. После последней стычки с мунгалами гридней-московлян осталось всего семеро.

Могута и его воины стали проводниками для воинства Евпатия Коловрата. Выросшие в этих краях, они знали все дороги и тропы, все деревни и города вдоль реки Клязьмы и по ее притокам.

В первых же столкновениях с татарами близ городка Ярополча ратники Евпатия Коловрата истребили больше тысячи врагов, используя тактику засад и глубоких обходов. В захваченном стане хана Тангута рязанские ратники освободили больше сотни русских невольников, в числе которых оказалась боярыня Феофания.

Сын Феофании Родион не сразу узнал мать, исхудавшую и постаревшую, одетую в рваные татарские одежды.

Феофания обняла Евпатия Коловрата, с которым был дружен ее покойный муж, не сдерживая своих слез.

– Ужели еще остались удальцы рязанские, готовые отомстить мунгалам за их злодейства? – промолвила она. – Ужели еще не иссякла сила Рязани после стольких потерь?

– Жив еще корень рязанский, боярыня, – сказал Евпатий Коловрат, – и никогда не иссякнет сила Рязани. Бог даст, доберемся и до самого Батыги!

Дозорные из дружины Евпатия Коловрата, рассыпавшись по всей округе, обнаружили еще две колонны татарского войска, двигающиеся через леса на северо-запад в обход Владимира. На одну из этих вражеских колонн рязанцы произвели нападение из засады на лесной дороге. Дабы привести врагов в замешательство в самом начале сражения, ратники Евпатия, по совету Могуты, обрушили на татар подпиленные деревья, росшие вдоль дороги.

После разгрома татарской колонны Евпатий Коловрат допросил пленных татар, желая вызнать у них, где пребывает Батый и кем доводится ему хан разбитого в лесу тумена. Пленники ответили, что их хан Шейбан является родным братом Бату-хана. О точном местонахождении ставки Батыя никто из пленников ничего не знал, все они твердили, что тумен Бату-хана движется к Владимиру.

В обозе хана Шейбана было обнаружено около трех сотен пленниц, больше половины из которых были захвачены татарами уже на Суздальской земле. Среди невольниц оказалась княгиня Зиновия, супруга доблестно павшего Глеба Ингваревича. Она была наложницей самого хана Шейбана.

Евпатий Коловрат предложил Зиновии осмотреть поле битвы.

– Может, увидишь своего косоглазого мучителя среди порубленных нехристей, – сказал он. – Думаю, княгиня, вид иссеченных мунгалов есть самое лучшее воздаяние тебе за все твои страдания.

Зиновия лишь мельком глянула на груды истребленных татар и попросила боярина Евпатия, чтобы ей тоже дали оружие. Среди освобожденных из неволи женщин нашлось немало таких, кто, подобно Зиновии, жаждал своими руками убивать мунгалов.

Но Евпатий Коловрат приказал всем бывшим невольницам спешно уходить к Коломне и дальше в заокские леса, где еще оставались неразоренные татарами рязанские деревни. Женщинам были даны сани и захваченные у татар лошади. Сопровождать этот женский обоз боярин Евпатий поручил четверым гридням из дружины Глеба Ингваревича.

– Заодно отыщете тело своего князя и доставите его в Рязань, – сказал дружинникам Евпатий Коловрат. – Сопроводите в Рязань и вдову князя Глеба вместе с прочими рязанскими женщинами. Пусть Ингварь Игоревич увидит, что я держу данное ему слово.

Тумены хана Шейбана и Тохучар-нойона отыскали воинство Евпатия Коловрата на дороге, ведущей к Суздалю. Рязанцы надеялись близ Суздаля соединиться с ратью князя Георгия.

Дозорные русичей и татар почти одновременно наткнулись друг на друга.

У городка Полтеска произошел ожесточенный встречный бой. Татар было в пять раз больше, но использовать в полной мере свое численное превосходство среди густых лесных дебрей они не могли. Не зная местности и увязая в глубоком снегу, конные отряды татар хоть и действовали слаженно, окружая небольшую рязанскую рать, но теряли при этом присущую им стремительность. Конная дружина Евпатия Коловрата раз за разом пробивала, как тараном, вражеские заслоны на своем пути. Не успевая замкнуть рязанцев в плотное кольцо, татары бросались за ними вдогонку, не дожидаясь своих отставших конных сотен, которые плутали по лесам, утратив связь с темниками и дарханами.

Шейбану была нужна быстрая и решительная победа, поэтому он не слушал советов бывалого воина Тохучара. Растеряв половину войска по лесам и долам, хан Шейбан ввязался в сражение с пешим полком рязанцев, настигнув его на привале возле одного из притоков реки Каменки. Татары набросились на русичей, не позаботившись о своем фланговом прикрытии. Конники Евпатия Коловрата, ударив с двух сторон, взяли отряд хана Шейбана в клещи.

Тохучару и его воинам пришлось спешно выручать Шейбана, отряд которого был частью рассеян по лесу, частью сброшен рязанцами в близлежащий овраг. Шейбан, получивший рану от русского копья, опять бросился наутек в числе первых.

Опытному Тохучару тоже пришлось туго, поскольку разбежавшиеся воины Шейбана настолько были сломлены духом, что никто из них в сражение больше не вернулся. После двухчасовой свирепой рубки на лесной дороге и в осиннике близ нее рязанцы одолели батыров Тохучара, обратив их в повальное бегство.

Рассвирепевший Тохучар кричал до хрипоты на своих военачальников и нукеров, раздавая удары плетью направо и налево. Но все было тщетно: рязанцы надвигались несокрушимой стеной, сминая измотанную долгим преследованием татарскую конницу.

До глубокой ночи Тохучар собирал по лесам и заснеженным лугам свои рассеянные отряды.

На рассвете Тохучар объявил своему усталому поредевшему войску, что он поступит с трусами согласно ясе Чингис-хана. Закон ясы гласил: кто бросит в сече раненого соратника, того следует предать смерти. Если из десятка побежал от врага один воин, следует казнить весь десяток; если из сотни обратились в бегство десять воинов, значит, нужно казнить всю сотню. Если тысяча воинов побежала от врага, следует казнить знаменосца и тысяченачальника-дархана.

Сотник Тайча, взявший в свою сотню Моисея, очень скоро пожалел об этом, убедившись на деле, что из того и воин никудышный, и наездник плохой. Монголы в сотне Тайчи были из одного с ним рода бесут, все они косо поглядывали на Моисея как на чужака. Сородичи не раз сердито выговаривали Тайче, мол, он взял к себе в сотню труса, а это рано или поздно навлечет на них беду. Простые воины считали Моисея ханским лизоблюдом и всячески выказывали ему свое презрение.

В погоне за отрядом Евпатия Коловрата сотня Тайчи постоянно висела на хвосте у рязанцев, тревожа их дерзкими наскоками. В момент решительной битвы сотня Тайчи находилась на острие всех атак батыров Тохучара. В этой сече Тайча потерял больше половины своих людей. Все всадники Тайчи выказали себя храбрецами, и только Моисей, испугавшийся кровавой бойни, повернул коня и ускакал в лес. Там на него наткнулись слуги Тохучара, подбиравшие своих раненых.

Тохучар, понимая, что, если строго следовать ясе Чингис-хана, ему надлежит из-за трусости Моисея казнить Тайчу и его отважных батыров, решил по обычаю монголов убрать паршивую овцу из отборного стада. По приказу Тохучара к смертной казни был приговорен один Моисей.

Когда Тайча сообщил Моисею о решении темника, у того от страха побелело лицо и подломились колени. Ползая в ногах у Тайчи, Моисей со слезами умолял сотника замолвить за него слово перед Тохучаром. Тайча сердито пнул Моисея сапогом, велев своим приближенным разоружить его и отвести к месту казни.

В тот день у палачей в тумене Тохучара было много работы.

Во всех сотнях и тысячах военачальники выискивали трусов, отправляя на смерть кто одного воина, кто целый десяток…

Близ шатра Тохучара было установлено бревно из поваленной ветром толстой осины. К нему подводили осужденных на смерть воинов сразу по десять человек со связанными за спиной руками, их ставили на колени таким образом, чтобы их шея оказывалась как раз на бревне. Палач с двуручной секирой в руках шел вдоль бревна, срубая головы одним точным ударом. Безголовые тела тут же отволакивали в сторону, а отсеченные головы оставляли лежать раскатившимися по истоптанному окровавленному снегу.

Слуги Тохучара трудились без устали, оттаскивая от бревна мертвецов и подводя к нему очередную группу приговоренных к казни.

За происходящим наблюдали Тохучар и его ближайшая свита.

Когда двое воинов Тайчи тащили связанного Моисея к окровавленному бревну, он обливался слезами и взывал к Тохучару, путая в жутком смятении монгольские слова с половецкими. Оказавшись на коленях у бревна, Моисей замолк, так как увидел рядом с собой связанного Хоилдара.

– А ты как здесь оказался? – изумленно пролепетал Моисей, обратив к вельможе свое заплаканное лицо.

– На меня донес Бадал-собака! – сиплым шепотом ответил Хоилдар. – Он давно зарится на моих лошадей и богатства в моей юрте. Бадал оболгал меня перед Тохучаром, сказав, что из моей сотни никого не осталось в живых, а я уцелел, поскольку сбежал из сражения. На самом же деле я был оглушен в битве, провалялся до вечера в снегу и отстал от своей конной тысячи. Бадал из монгольского племени унгиратов, вот Тохучар и верит ему. Я же из племени найманов, а найманские ханы всегда были врагами монголов…

Хоилдар хотел что-то еще сказать Моисею, но не успел – быстрая секира палача с маху отрубила ему голову. В лицо Моисею брызнула струя крови из разрубленной шейной артерии.

Он невольно зажмурился, успев подумать про себя: «И поделом тебе, кривоногий ублюдок! Это тебе кара за убийство Тулусун!»

Следующий удар секиры отсек голову Моисея, которая отскочила от тела и покатилась по снегу, вращая широко открытыми глазами и беззвучно разевая рот. Прежде чем последняя искра сознания погасла в мозгу Моисея, он почувствовал щекой холод снега и увидел близко-близко перед глазами загнутый носок монгольского сапога. Это был сапог палача.

* * *

Поражение Шейбана и Тохучара не на шутку рассердило Бату-хана. Татарская орда уже подошла к Владимиру, собираясь осаждать город, а в это время какая-то неуловимая русская рать разбивает татарские тумены один за другим. Причем все ханы и нойоны, сходившиеся с этой таинственной ратью в сече, утверждали, что это рязанское войско.

– Мне надоели слухи об оживших рязанских мертвецах! – кричал Батый на своих полководцев. – Я хочу знать, кто из князей урусов набрался дерзости подстерегать моих конников в лесах. Если это сам князь Гюрга решил воевать со мной таким способом, его нужно поймать и притащить ко мне на веревке. Кто из вас отважится сделать это?

Вперед выступил шурин Бату-хана могучий Хостоврул.

– О сиятельный, – сказал он, прижав ладонь к груди, – позволь мне изловить этого дерзкого князя. Я разобью его всего с пятью сотнями твоих отважных кешиктенов.

Кешикту – отборный отряд монгольской гвардии – был создан Чингис-ханом. Гвардейцев-кешиктенов было пять тысяч, они постоянно находились при ставке Батыя.

– Возьми тысячу кешиктенов, Хостоврул, только излови этого неуловимого князя урусов! – проговорил Бату-хан. – В помощь тебе я даю тумены Бури, Бучена и Тохучар-нойона. Окружите со всех сторон участок леса, где обнаружите дружину урусов, и сжимайте кольцо, как при облавной охоте на лосей. Я жду вас с победой!

Тохучар-нойон, сумевший быстро собрать в кулак свой изрядно потрепанный тумен, продолжал преследовать отряд рязанцев по лесам и холмистым увалам. Он понимал, что в такой близости от Суздаля и Владимира, в окрестностях которых собралась вся Батыева орда, непобедимый доселе русский отряд неизбежно окажется окруженным несметными татарскими полчищами. Тохучар, преследуя рязанцев, старался отрезать им пути отхода на север и запад.

Наступил февраль 1238 года.

…Деревушка в пять дворов ютилась в низине, окруженная густым сосновым лесом. Жители, лесные охотники и бортники, ушли отсюда, едва прослышали о татарах, нахлынувших в их дикий край из-под осажденного Владимира. Весть о татарской орде принесли сюда ратники Евпатия Коловрата.

Измотанные бесконечными переходами и стычками с татарами воины спали вповалку на земляном полу хижин, на скамьях и дощатых полатях. Кому не хватило места в теплых хижинах, те устроились на ночь под открытым небом на охапках сена и хвороста возле догорающих костров.

После всех сражений с мунгалами отряд Евпатия Коловрата уменьшился почти наполовину. Теперь это небольшое рязанское войско было уже не столь стремительно в своих маневрах, потеряв много лошадей и обремененное множеством раненых.

Боярин Евпатий сидел за столом, напротив него восседал сотник Могута с красным обветренным лицом. Между ними стояла плошка с конопляным маслом, в которой плавал горящий фитиль из клочка грубой шерсти.

По хижине с низким потолком, единственным оконцем и печью-каменкой шел громкий храп двух десятков ратников, сраженных мертвым сном.

– Чем порадуешь, друже? – тихо обратился Евпатий к Могуте, который только что вернулся из дальнего дозора.

– Худо дело, боярин, – озабоченно промолвил Могута. – Обложили нас нехристи отовсюду. На этот раз не выскользнуть нашему воинству из ловушки.

– Так уж и не выскользнуть? – усомнился Евпатий, сверля сотника пристальным взглядом. – Жители деревеньки этой как-то же проскочили мимо татар.

– Они охотники, да к тому же на лыжах, – сказал Могута, отхлебнув квасу из деревянного ковша. – Нашему войску по их следам не пройти, ибо места там гиблые – незамерзающая трясина под снегом.

– Значит, утром пойдем на прорыв! – решительно произнес Евпатий. – По трупам татар выйдем из окружения!

– Ратники вымотались, хватит ли сил на прорыв? – с сомнением покачал головой Могута.

– Иного выхода нет, – отрезал Евпатий. – Далече ли до Владимира?

– Два перехода, коль идти лесом напрямик. – Могута указал рукой на юго-восток. – Токмо Владимир в осаде, татар под ним стоит тьма-тьмущая! Сам ведь слышал, что пленные татары говорили.

– Ставка Батыги под Владимиром, значит, и нам туда надо двигать, – промолвил Евпатий, сжав свой пудовый кулак. – Я должен добраться до этого выродка! Должок ему вернуть нужно.

Могута не стал спорить с Евпатием. Уронив голову на согнутые руки, он провалился в глубокий сон.

Когда солнце взошло над лесом, войско Евпатия Коловрата покинуло гостеприимную деревеньку лесных охотников, двинувшись по лесной просеке на восток. Выйдя из леса на равнину, рязанцы увидели перед собой костры татарских становищ и множество конных мунгалов, строящихся густыми рядами у них на пути.

– На этот раз Батыга оказал нам великую честь, выслав против нас такие несметные полчища! – усмехнулся Евпатий, вынимая меч из ножен. Он вскинул меч над головой, воскликнув: – Братья рязанцы, мужеством своим мы не раз уже притоптали мощь вражеских полков, разобьем же нехристей и на сей раз!

Небольшой русский отряд, построившись в боевой порядок, к изумлению татарских военачальников, ринулся в наступление. Первыми сшиблись с мунгалами конные дружинники во главе с Евпатием.

Хан Бури, увидев рязанские багряно-золотые стяги, переглянулся с темником Дегаем. Бури до сего момента полагал, что тыловые татарские отряды истребляет либо дружина князя Георгия, либо полки его брата Ярослава, подоспевшие из Киева.

«Как это возможно, чтобы опустошенная Рязань нашла силы, чтобы мстить непобедимому Саин-хану здесь, среди суздальских лесов! – подумал пораженный Бури, сразу вспомнивший тяжелую сечу с рязанцами у Черного леса. – Или это и впрямь восстали мертвые рязанцы!»

Видя, что храбрые русские витязи все же падают с коней, сраженные копьями и стрелами татар, хан Бури немного успокоился. Значит, его войску предстоит одолеть обычных живых людей, а не рать бесплотных призраков.

Не прошло и часа яростной битвы, как татарские отряды обступили со всех сторон небольшое рязанское войско. Однако конная дружина рязанцев, ведомая воеводой-исполином, сминала и обращала вспять конные татарские сотни, совершая броски из стороны в сторону. Длинный двуручный меч в руках рязанского воеводы безжалостно крушил татар, заливая истоптанный снег кровью изрубленных степняков и их лошадей.

Бури бросал в битву отряд за отрядом, но все усилия татар замкнуть в плотное кольцо или рассечь рязанское войско надвое завершались грудами убитых и умирающих мунгалов. Сражение походило на некий лязгающий железом кровавый клубок, катающийся по заснеженному полю от одной лесной опушки до другой. Был момент, когда рязанцы пробились почти к тому месту, где находился хан Бури со своей свитой. Кто-то из рязанских дружинников метнул в Бури копье, и если бы не сотник Боурюк, закрывший собой хана, острое жало копья сразило бы Бури наповал.

Глядя, как корчится в предсмертной агонии выпавший из седла Боурюк, насквозь пробитый копьем, Бури покрылся холодным потом. Повернув своего коня, Бури отъехал подальше от звенящего мечами побоища. Он накричал на темника Дегая, требуя от него поскорее покончить с этой горстью рязанских безумцев.

Дегай повел в атаку лучших ханских нукеров. Но и эти отборные воины не смогли одолеть рязанцев, добившись незначительного успеха: нукеры захватили в плен пятерых русичей, изнемогших от ран.

Всех пленников привели к хану Бури. Их не стали даже связывать, так как они еле держались на ногах.

– Кто вы такие? И почему бьетесь с нами столь неистово? – через толмача обратился к пленникам хан Бури.

– Мы слуги рязанского князя Ингваря Игоревича, пришли сюда вместе с полком Евпатия Коловрата, – ответил хану ратник в монашеской рясе, поверх которой была надета кольчуга. – Князь наш поручил нам с честью проводить рать татарскую, то бишь попотчевать вас, нехристей, мечами и топорами. Это наше вам воздаяние кровью за кровь. Не обессудь и не серчай, хан, что не успеваем наливать кровавых чаш на всю вашу орду, ибо мало нас, а воинов Батыевых многие тьмы.

Хан Бури подивился столь смелому и разумному ответу.

– Ты же не воин, а жрец. – Бури ткнул пальцем в пленника, давшего ему ответ. – Зачем взял оружие в руки? Для священника это грех!

– Что ж, буду за сей грех в аду гореть, – невозмутимо промолвил ратник в рясе. – Но и в адском пламени я буду с радостью вспоминать, как убивал татар своею рукой.

– Как звать тебя, жрец? – спросил Бури.

– Трофимом нарекли, – сказал монах.

– Сможешь повторить все сказанное пред лицом Бату-хана?

– Смогу, коль кровью не истеку, – без колебаний ответил Трофим.

Бури повелел своим лекарям позаботиться о пленниках, которых под стражей сопроводили в татарский стан.

Подошедшие конники хана Бучена и кешиктены Хостоврула сменили измотанных тяжелой сечей воинов Бури.

Татарам наконец-то удалось стиснуть рязанцев в плотное кольцо.

Хостоврул, красуясь своей удалью, пробился к Евпатию Коловрату и набросил на него волосяной аркан. Хостоврул не успел потянуть веревку на себя, как богатырь Евпатий разорвал прочный аркан одним движением своих могучих рук. Хостоврул схватился за саблю, но успел сделать всего один замах. Быстрый меч Евпатия выбил саблю из руки Батыева шурина и следующим ударом рассек знатного монгола наискось от шеи до седла.

Проявление такой невиданной силы наполнило татар страхом, они скопом шарахались от Евпатия Коловрата, обращаясь в паническое бегство при каждом взмахе его сверкающего на солнце меча. Лишь Батыевы кешиктены показали себя достойными бойцами, оттеснив рязанцев к лесу и истребив многих из них. При этом кешиктены понесли такие большие потери, что не осмелились преследовать по лесу отступающих рязанских ратников.

* * *

Оглядев остатки своего полка, Евпатий подозвал к себе сотника Могуту.

– Не перемочь нам татар, друже, ибо осталось нас чуть больше двух сотен, – сказал Евпатий, устало опираясь на меч. – Надо бы укрыться где-нибудь до темноты. Решай, брат, куда нам податься.

– Есть тут поблизости Берендеево болото, боярин, – поразмыслив, проговорил Могута. – Гать там проложена к острову посреди болота, а вокруг топи непролазные. Когда-то в давние времена на этом острове стояло городище языческого князя Берендея.

– Добро, брат! – Евпатий похлопал сотника по плечу. – Показывай дорогу к Берендееву болоту. Засядем там, как медведь в берлоге. Пусть нехристи попытаются достать нас там.

К Берендееву болоту рязанцам пришлось пробиваться силой, поскольку им навстречу вышли воины Тохучар-нойона, идущие широкой облавой со стороны западных лесов. Беспощадная рубка в лесных дебрях длилась почти до вечера. Кешиктены и всадники хана Бучена двигались по лесу, находя нужный путь по множеству лежащих в снегу убитых, русичей и татар.

На остров в Берендеевых топях смогло прорваться меньше сотни рязанцев.

Татары двинулись было к острову с разных сторон, торопясь до ночи покончить с горсткой дерзких урусов, но неведомая для степняков природа здешних мест живо охладила их пыл. Снежный покров на болоте под ногами многих сотен мунгалов проседал, превращаясь в черную густую жижу, которая колыхалась и булькала, изрыгая теплый пар и засасывая в жуткую бездонную топь людей и лошадей. На глазах у хана Бучена и Тохучар-нойона страшная булькающая трясина поглотила около тридцати пеших воинов и около десятка всадников.

Наступать на засевших на острове русичей татары могли только по узкой гати, протянувшейся по болоту среди корявых осин и чахлых сосенок на расстоянии трехсот шагов.

Среди деревьев и кустов на острове возвышались остатки древнего частокола и обвалившиеся остовы языческих хижин.

Отразив все атаки татар, пытавшихся по гати ворваться на остров, рязанцы укрылись за потемневшим от времени частоколом, найдя в нем защиту от вражеских стрел, которые тучами летели со стороны лесной чащи.

Ночью Тохучар-нойон, Бури и Бучен держали совет, как им победить горстку отчаянных урусов, не понеся при этом больших потерь. Было ясно, что наступающих по гати татар свирепые урусы могут остановить без особого труда, а от татарских стрел они прячутся за частоколом. Стоять вокруг болота и ждать, когда урусы ослабеют от голода, Батыевым полководцам казалось делом недостойным их военной славы.

– Саин-хан ждет от нас известия о победе, поэтому нужно уже завтра добраться до этих проклятых урусов на острове! – кипятился хан Бучен. – Может, с другой стороны проложить еще одну гать, а?

– На это уйдет дня три, не меньше, – проворчал Тохучар. – Нас подымут на смех в Батыевой ставке, если узнают, что с двадцатью тысячами войска мы три дня осаждали на жалком островке полсотни израненных русов.

– А я думаю, надо применить камнеметы, – после долгого раздумья сказал Бури, – благо в моем обозе они имеются. Расставим камнеметы по краю болота и закидаем урусов градом камней. Камни размером с баранью голову и даже меньше запросто убивают лошадь с пятисот шагов. Трухлявый частокол не спасет урусов от разящих ударов камней, тем более не спасут их ни щиты, ни панцири. И убежать урусы никуда не смогут, ведь они окружены гиблой топью.

– Здравая мысль, брат! – обрадовался Бучен, находившийся в дальнем родстве с ханом Бури. – Сметем свирепых урусов камнями!

Одобрили эту задумку Бури и Тохучар-нойон.

Назад: Глава десятая. Брат и сестра

Дальше: Эпилог