Глава 9. Некая возможность
Настоящий тест по Индонезии ожидал меня в MAIN. Первым делом утром я направился в Пруденшл-сентр и, пока я стоял с дюжиной других сотрудников перед лифтом, мне сообщили, что Мак Холл, загадочный восьмидесятилетний председатель правления и главный управляющий MAIN, назначил Эйнара президентом офиса в Порленде, штат Орегон. В результате, теперь я официально подчинялся Бруно Замботти.
Прозванный «серебристым лисом» за цвет волос и способность обойти каждого, кто бросал ему вызов, Бруно имел щеголеватую обаятельную внешность, как у Гэри Гранта. Он был красноречив и имел инженерную степень и степень MBA. Он разбирался в эконометрике и был вице-президентом, отвечающим за электроэнергетическое подразделение MAIN и большинство наших международных проектов. Он также был очевидным кандидатом на пост президента корпорации после того, как его покинет его учитель, стареющий Джек Добер. Подобно остальным сотрудникам MAIN, я очень боялся Бруно Замботти.
Перед самым обеденным перерывом меня вызвали в кабинет Бруно. После дружеского обсуждения индонезийских дел, он сказал нечто, заставившее меня попрыгнуть на краешке своего стула:
«Я увольняю Говарда Паркера. Не будем вдаваться в детали, скажем просто, что он утратил чувство реальности». Его улыбка стала смущенной, когда он прижал пальцем стопку бумаг на своем столе. «Восемь процентов в год. Это его прогноз роста нагрузки. Представляете?! Это с индонезийским-то потенциалом!».
Его улыбка исчезла, когда он посмотрел мне прямо в глаза: «Чарли Иллингворт говорит мне, что ваш прогноз сориентирован правильно, на рост нагрузки в 17-20 процентов. Это правильно?».
Я заверил его, что это именно так.
Он поднялся и протянул мне свою руку: «Поздравляю. Вы только что повышены».
Вероятно, мне надо было отправиться праздновать в ресторане свое повышение с другими сотрудниками MAIN, или даже в одиночестве. Однако я думал о Клодин. Я умирал от желания рассказать ей о своем повышении и приключениях в Индонезии. Она просила меня не звонить ей из-за границы, и я не звонил. Теперь же я был встревожен тем, что не мог ее найти, ее телефон был отключен без указания нового номера. Я пошел искать ее.
В ее квартире находилась молодая пара. Было время ланча, и я думаю, что вытащил их из постели, очеивдно раздраженные, они утверждали, что ничего не знают о Клодин. Я посетил агентство недвижимости, прикинувшись ее кузеном. Их файлы показывали, что они никогда не сдавали ее никому с таки именем, а в предыдущий раз сдали ее мужчине, пожелавшему остаться анонимным. В Пруденшл-сентр в кадровой службе MAIN также утверждали, что у них нет данных о такой сотруднице. Они не допустили меня лишь к папке «специальных консультантов», к которой у меня не было допуска.
К концу дня я был истощен и эмоционально опустошен. Ко всему прочему, меня настигла разница во времени. Возвращаясь в свою пустую квартиру, я впал в состояние одиночества и брошенности. Мое продвижение по службе казалось бессмысленным или, что еще хуже, свидетельством продажности. Я бросился на кровать, полный отчаяния. Клодин меня использовала и отвергла. Решив не поддаваться этим мукам, я попытался приглушить свои эмоции. Я лежал на своей кровати, уставившись на голые стены, казалось, несколько часов.
Наконец, я сумел собраться. Я поднялся, глотнул пива и поставил пустую бутылку на край стола. Затем я поглядел в окно, на улицу, спускавшуюся вниз, и увидел ее, идущую, ка мне показалось, в мою сторону. Я бросился к двери, но затем подбежал к другому окну. Женщина подошла ближе. Я видел, что она привлекательна, что она очень похожа на Клодин, но это была не Клодин. Мое сердце замерло, и чувство гнева и ненависти сменилось страхом.
Я вдруг увидел Клодин, падающую мертвой под градом пуль. Я отогнал видение, проглотил пару таблеток валиума и напился, чтобы заснуть.
На следующее утро звонок из кадровой службы MAIN вывел меня из ступора. Ее шеф Пол Мормино уверил меня, что понимает мою нужду в отдыхе, но просит меня придти на работу к полудню.
«Хорошие новости, – сказал он. – Самые лучшие для того, чтобы придти в себя».
Я повиновался приказу и в офисе узнал, что Бруно более чем сдержал свое слово. Меня не только был назначили на место Говарда, но еще и дали звание главного экономиста, что было очевидным повышением. Это меня немного взбодрило.
Я закончил свой день и побрел вниз по Чарльз-ривер с квартой пива. Когда я сидел там, глядя на парусные яхты и страдая от разницы во времени, я понял, что Клодин просто сделала свою работу и пошла выполнять следующую. Она подчеркивала секретность своей работы. В противном случае, она бы позвонила мне. Мормино был прав – мое беспокойство и неприятные ощущения от разницы во времени рассеялись.
В течение следующих недель я попробовал выбросить из головы все мысли о Клодин. Я сосредоточился на написании моего доклада об индонезийской экономике и пересмотре прогнозов Говарда. Я выдал заключение, который желали бы видеть мои боссы: рост электрической нагрузки на 19 процентов в год в течение двенадцати лет после сдачи новой системы, на 17 процентов в год в течение еще восьми лет, и затем по 15 процентов в год на весь остаток двадцатипятилетнего срока проектирования.
Я представил свои выводы на формальной встрече с межународными кредитными организациями. Их эксперты допрашивали меня очень широко и беспощадно. К тому времени мои эмоции превратились в своего рода мрачную решимость, мало чем отличающуюся от той, с которой я обгонял своих одноклассников в школе. Тем не менее, память о Клодин всегда была со мной. Когда нахальный молодой экономист, надеясь сделать себе имя в Азиатском Банке Развития, поджаривал меня в течение полного дня, я вспоминал совет, который дала мне Клодин, когда мы сидели в ее квартирке много месяцев назад.
«Кто может заглянуть на двадцать пять лет в будущее? – спросила она. Ваши предположения столь же весомы, как и у них. Уверенность – это все».
Я убедил себя в том, что я действительно эксперт, напомнив себе о том, что я знаю о жизни в развивающихся странах гораздо больше многих людей, даже вдвое старших меня, сидевших на обсуждении моей работы. Я жил на Амазонке и путешествовал по всей Яве, куда никто не пожелал бы сунуть носа. Я прошел несколько интенсивных курсов для преподавателей эконометрики, специально нацеленных на сложные места, и я мог назвать себя специалистом новой породы ориентированных на статистику, поклоняющихся эконометрике парней, молящихся на Роберта Макнамару, президента Всемирного банка, бывшего президента «Ford Motor Company» и министра обороны у Джона Кеннеди. Он был человеком, котоырй построил репутацию на цифрах, на теории вероятности, на математических моделях и – я сильно подозревал – на блефе всем этим.
Я попробовал подражать Макнамаре и своему боссу Бруно. Я повел речь на манер последнего, стал раскачиваться при ходьбе, как он, атташе-кейс покачивался в моей руке. Оглядываясь назад, я удивляюсь своей злости. По правде сказать, для эксперта я был слабоват, но недостаток знаний и обучения я восполнил уверенностью.
И это сработало. В конечном счете, команда экспертов скрепила мои бумаги одобряющими штампами.
В течение следдующих месяцев я провел встречи в Тегеране, Каракасе, Гватемале, Лондоне, Вене и Вашингтоне. Я встречался с известнейшими людьми, включая шаха Ирана, бывших президентов нескольких стран и даже с самим Робертом Макнамарой. Как и моя средняя школа, это был мужской мир. Я был поражен тем, как мое новое звание и мои недавние успехи в международных кредитных организациях изменили отношение людей ко мне.
Вначале я полагал, что почти всесилен. Я стал думать о себе, как о Мерлине, которому достаточно махнуть своей волшебной палочкой над страной, чтобы в ней начали расцветать, сияя, отрасли промышленности. Потом я отбросил иллюзии. Я подверг сомнению все свои достоинства и достоинства людей, с которыми я работал. Громкие звания или степень PhD мало чем могут помочь человеку понять всю тяжесть положения прокаженного, живущего рядом с выгребной ямой в Джакарте, и я сомневаюсь, что ловкость в обращении со статистикой позволяет человеку увидеть будущее. Чем лучше я узнавал тех, кто принимает решения, преобразовывающие мир, тем более скептически я относился к их способностям и их целям. Оглядывая лица собравшихся за столами совещаний, я прилагал массу усилий, чтобы побороть свой гнев.
В конечном счете, эта моя точка зрения также претерпела изменения. Я пришел к пониманию того, что большинство этих людей полагает, что они делают благое дело. Подобно Чарли, они убеждены, что коммунизм и терроризм есть зло – а не реакция на их решения и решения их предшественников – и что они обязаны перед своей страной, перед своим потомством, перед Богом преобразовать мир к капитализму. Они также цеплялись за принцип выживания самых приспособленных, если им случилось насладиться благосостоянием дарованным им рождением в привилегированном классе, вместо картонной лачуги, они считали себя обязанными передать этот признак по наследству.
Я колебался в том, как мне квалифицировать этих людей – как заговорщиков или како некое тесное братство, сложившееся в процессе доминирования над миром. Тем не менее, некоторое время спустя, я начал уподоблять их южанам-плантаторам накануне Гражданской войны. Это были люди, образовавшие добровольную ассоциацию и объединенные общими убеждениями и общим коммерческим интересом, а вовсе не тайная группа, встречающаяся в укромных местах со зловещими намерениями. Автократы-плантаторы выросли вместе со своими слугами и рабами и были воспитаны в убеждении в том, что их естественным правом и даже обязанностью является забота о «язычниках» и их приобщение к вере господ и господскому образу жизни. Даже если рабство претило им в философском смысле, они могли бы подобно Томасу Джефферсону оправдать его жизненной необходимостью, крах которой кончится социально-экономическим хаосом. Лидеры современных олигархий, которых я теперь называл корпоратократами, казалось, использовали ту же логику.
Я также начал задаваться вопросом, кто извлекает выгоду из войны и массового производства оружия, от загрязнения рек и разрушения туземной экологии и культур? Я начал искать, кто извлекает выгоду от смерти сотен тысяч людей от недостатка продовольствия, питьевой воды или вполне излечимых болезней. Со временем я понял, что в конечном счете – никто, но в блиэжайшей перспективе – те, кто находится на верху пирамиды – в том числе, я и мои боссы – кажется, выгоду извлекают, по крайней мере, материальную.
Это вызвало несколько вопросов: Почему эта ситуация сохраняется? Почему она сохраняется стоьл долго? Заключен ли ответ в старинной поговорке «право – у сильного», то есть, те, кто обладает властью, стремятся увековечить систему?
Но похоже было, что одной власти недостаточно, чтобы воспроизводить ситуацию. И хотя суждение о том, что сила порождает право, многое объясняло, я чувствовал, что тут есть что-то еще.
Я вспомнил своего университетского профессора из школы бизнеса, родом из Северной Индии, который читал лекции об ограниченности ресурсов, о непрерывно возрастающих потребностях и о принципах рабского труда. Согласно этому профессору, все успешные капиталистические системы включают иерархии с жесткими инстанциями, с очень немногочисленной верхушкой, спускающей команды подчиненным, и огромной армией рабочих внизу, которые в современных терминах вполне могут быть классифицированы как рабы. В конечном счете, я понял тогда, что мы поощряем эту систему, потому что корпоратократия убедила нас, что Бог дал нам право поместить нескольких людей на вершину капиталистической пирамиды и экспортировать нашу систему по всему миру.
Разумеется, мы не первые, кто делал подобное. Список практиков начинается с империй Северной Африки, Ближнего Востока и Азии и продолжается после Персии, Греции и Рима христианскими крестовыми походами и строителями европейских империй послеколумбовой эры. Это движение к империи было и остается причиной большинства войн, загрязнений, голода, исчезновения видов и геноцида. И всегда остается грязным пятном на совести и благосостоянии граждан империй, способствуя социальным недугам и заканчиваясь самыми высокими процентами самубийств, употребления наркотиков и насилия.
Я очень напряженно думал над этими вопросами, но избегал задумываться о своей роли во всем этом. Я пробовал думать о себе не как об ЭКе, но просто как о главном экономисте. Это звучало настолько законопослушно, что если бы я нуждался в каком-либо подтверждении, мне достаточно было взглянуть на корешки моих зарплатных чеков, все они были выписаны MAIN, частной корпорации. Я не получал ни пенни от АНБ или любого другого правительственного агентства. И я убедил себя. Почти.
Однажды днем Бруно вызвал меня к себе в кабинет. Он прошелся позади моего стула и похлопал меня по плечу: «Вы проделали прекрасную работу, – промурлыкал он. – Чтобы показать вам, как высоко мы вас ценим, мы предоставляем вам некую возможность, кое-что, чего добиваются лишь немногие люди, даже вдвое старше вас».
