Везде беда, то мор, то сушь великая, но кое-где и другая напасть добавляется. В этой уже только люди виноваты.

В Нижнем Новгороде неустройство, законный владелец князь Андрей Константинович, что недавно постриг принял, тоже мора не пережил, схоронили. Младший его брат Борис, против которого Дмитрий Суздальский у Москвы помощи запросил, не только решил город с окраинами себе взять, но и отправил посольство в Орду за ярлыком на великое княжение! Видно, решил, что коли брат Дмитрий Константинович слабоват с Москвой тягаться, так он сам это сделает.

А ярлык на Нижний Новгород уже был у него. Что и вовсе не по-честному, ведь старший после почившего Андрея Константиновича брат Дмитрий. Борис младший. Не его очередь. Конечно, Борис прекрасно понимал, что брата Дмитрия Константиновича еще может одолеть, хоть силой, хоть хитростью, но его сыновей, того же Ваську Кирдяпу, уже нет. Василий сам бешеный не менее дяди, такой отпор даст, что не будешь знать, за каким ухом чесать. Потому и спешил Борис Константинович правом или силой утвердить свою власть над Нижним Новгородом, а заодно и великое княжение.

Князь Дмитрий Константинович, который по отчине должен бы себе Нижний Новгород взять, уступать не собирался. Только как с Борисом справиться, если тот, словно предчувствуя близкую развязку, как приехал к старшему брату Андрею, так и не убыл до самого его смертного часа. Брата схоронил и взял Нижний Новгород под себя.

Если б заранее да добром так решили, то, может, и смирился бы Дмитрий Константинович, но вот так-то!.. И снова заратились друг на дружку родные братья. Старший князь Дмитрий, вмиг забыв, что ему великое княжение дано, бросился собирать полки супротив младшего Бориса. За старшим русское право и княгиня-мать с епископом суздальским. За младшим крепкие стены Нижнего Новгорода и сильное желание не остаться в маленьком Городце.

Он исхитрился отослать гонца с дарами в Сарай, только поняв, что брат Андрей уже на смертном одре. В Орде деньги ой как нужны, вернулся посланник быстро, ярлык на княжение в Нижнем Новгороде привез. И как рассудить, кто править должен?

Дмитрий Константинович недолго думая собрал всех, кого мог, даже мать с епископом (пусть рассудят), и вышел к Нижнему. И тут произошло то, чего не ждал никто! Совсем на Руси горячие головы помутились, что ли? Или от суши великой у князя Бориса разум отшибло, но только он встал не против одного брата, а супротив матери родной.

А той как быть? Княгиня стара уже, правнуков пора нянчить, лелеять, а ей приходится стеной меж собственными детьми вставать, чтобы не порубали друг дружку тем же ордынцам не потеху, а всей Руси на срам! Всего могла ждать от младшего сына княгиня Олена, ведала, что недружно живут меж собой князья, но чтоб такого…

С трудом князь Борис на переговоры пошел, никого слушать не хотел, даже мать с епископом, все свое твердил заученно:

— Нижний Новгород мой! Я на него ярлык получил от ордынского хана!

Тут уж и княгиня Олена не выдержала, на дурня, хотя и вымахавшего под потолок ростом, грозно глазами сверкнула:

— Да как ты можешь той поганой грамотой глаза колоть?! Ты русский прежде всего! Русской матерью рожден, русским обычаем крещен, потому наш обычай и соблюдать должен, а не басурманский! Как можешь поперек старшего брата идти и поперек материнского слова?!

Но Борис точно лошадь, закусившая удила, ничем его не остановить, ни словом добрым, ни угрозами. И тут неожиданно епископ Алексей пошел на попятный, принялся уговаривать князя, чтоб добром порешил и на суд в Москву к митрополиту Алексию поехал. Борис Константинович сначала от неожиданности распахнул глаза, но быстро понял, что это может быть западня, и решительно заявил:

— Не поеду! Ярлык мой, ни к чему Москве подтверждать! Что Москва? Великий князь вон братец, а ярлык тоже в Орде получил! Чем мой хуже?!

Что было возразить? Епископ просто отошел в сторону, а обиженная мать стукнула своим посошком о пол и, развернувшись, пошла прочь. Она была обижена даже не на неправомерный захват Нижнего Новгорода, а на непослушание лично ей! Как мог сын ослушаться материнской воли?! Как мог пойти против нее?!

Пришлось старшему брату убираться несолоно хлебавши. Уехала и княгиня Олена. Но если князь Дмитрий Константинович собирал рать, чтобы силой выгнать строптивого братца из города, то мать поступила по-другому. Просто глядя на двух своих кровиночек, княгиня Олена поняла, что не может допустить кровавой свары между сыновьями. Ей уговорить не удалось, а кому такое под силу? Кто мог бы не допустить кровопролития в Нижнем Новгороде?

Княгиня Олена вдруг поняла кто — митрополит Алексий!

В небольшую каморку, где, согнувшись перед раскрытой книгой и явно не видя того, что перед глазами, сидел князь Дмитрий Константинович, шагнула мать. Но даже ее появление не вывело князя из глубокой задумчивости. Только когда княгиня окликнула сына, тот, вздрогнув, повернул голову.

Мать ужаснуло затравленное выражение его глаз. И впрямь, что делать Дмитрию Константиновичу? Воевать с братом или уступить миром и остаться при этом ни с чем? Ясно же, что долго ярлык на великое княжение ему не удержать. Или идти на поклон к Москве, с которой только что воевал? Тогда на Нижний пойдут и московские полки тоже. В глубине души Дмитрий Константинович уже знал, что так и поступит, но как же ему не хотелось не только кланяться своему московскому тезке, но и привлекать вчерашних соперников к семейным разборкам!

Мать, целуя кудри своего давно взрослого сына, невольно отметила седину, часто пробившуюся сквозь темные волосы. Почему-то мелькнула мысль: в кого у него девчонки светлые-то? Сомнений в невестке княгине Анне никогда не было, да и обе княжны на отца похожи, только вот светленькие. Видно, в кого-то из дедов или бабок. И тут княгиню Олену осенило: да в нее же! Смолоду беляночкой была, потом чуть потемнела, но только чуть, а волосы и по сей день вона какие! В нее у внученек косы с руку по спине вьются!

И от этой неожиданной мысли сына Дмитрия стало еще жальче, точно, соглашаясь с потерей для него Нижнего Новгорода, она сиротила и любимых внучек. У Бориса сын Юрий крепок и силен. Первая невестушка, Ольгердова дочь, родами померла, так что рос мальчишка сиротой, вот и сказалось отцово воспитание, задирист, несдержан, как и сам отец. У Дмитрия сыновья тоже не сахар, один Василий чего стоит! Как-то помирятся со временем меж собой внуки и внучки, если их отцов замирить не удается?

— Выдели провожатых, я в Москву еду!

— Куда?! — ахнул Дмитрий Константинович. — К кому?

Неужто мать собирается просить помощи у этого толстячка Мити? Но твердость материнского голоса не смягчилась.

— К Алексию поеду! Если вы меж собой материнской волей помириться не можете, пусть вас митрополит мирит!

Гнев в голосе не обманул князя, он уже уловил, что мать на его стороне и просто придумывает, как без крови заставить Бориса отступить. Кивнул:

— Только дорога-то не близкая…

Мать притворно вздохнула:

— Придется старухе потерпеть, коли у взрослых сыновей ни ума, ни ладу нет!

Картинно поджав губы, княгиня величаво выплыла вон. Дмитрий Константинович облегченно вздохнул: не в силах разрешить все сам, он готов был слушать кого угодно, только кого? Об этом и думал.

Ехать в Орду снова? Там всегда были рады соперничеству между русскими князьями, от него только больше подарков ханам и их приспешникам перепадало. Да и чем сейчас Орда может помочь, в ней самой замятня. Послать в Литву к Ольгерду? Это еще нелепей, он тесть, пусть и бывший, для Бориса. Литовский князь скорее поможет отцу своего внука.

Дмитрий вдруг усмехнулся: а хитер же Борис! Первый раз на Ольгердовой дочке женился, второй привез себе дочку Новруза. Новруза, правда, прирезали в Сарае, но кто мог этого ждать? Вот и получается, что Борис и с Литвой, и с Ордой породнился. Только что ему это дает?

Весенняя распутица уже прошла, дороги подсохли, тем паче что это было совсем нетрудно, сушь на Руси продолжалась. Княгиня Олена морщилась, пыль легко проникала внутрь возка, оседала на лице, шее, руках, набивалась в нос. Но почаще останавливаться отказалась: только на ночь, спешу! Девки как могли облегчали своей хозяйке жизнь, и маленькие окошки занавешивали, и платами то и дело обмахивали, и лицо с шеей водой смачивали… Но все равно тяжело на седьмом десятке женщине в жару путешествовать.

Когда показались, наконец, на холме кресты московских храмов, княгиня Олена была едва жива. На дворе у владыки немало подивились такой гостье. У княгини были в Москве родовичи, было у кого остановиться, но ей не хотелось никому объяснять цель своего приезда, потому смело велела править прямо к митрополиту.

Самого Алексия на дворе не было, на вопрос «Где?» келарь только плечами пожал:

— У князя, где ж ему быть.

Пока Олена располагалась в двух небольших отведенных ей с ближними девками каморках, сетуя на жару и духоту, к митрополиту успели отправить гонца, и тот вернулся в свои покои.

Едва княгиню отпоили квасом из погреба, переодели из дорожного в просторные домашние одежды, заново переплели не слишком поредевшие даже с возрастом волосы, как прислали сказать, что вернулся Алексий и интересуется, не нужно ли еще чего. Княгиня тут же потребовала, чтобы переодевали в выходное. Девки, охнув, засуетились снова.

Немного погодя она уже сидела напротив митрополита и, внимательно глядя в глаза, объясняла, чего хочет. Алексий слушал и дивился разумности женщины. Конечно, ей как матери было жаль и того, и другого сына, и она не могла допустить кровавой свары меж ними. Как не допустить, ежели один уступить не хочет, а другой готов войной на него идти?

— Помоги, владыка. Не о себе одной пекусь и даже не о них только. Когда же на Руси эта беда кончится? Когда меж родовичами свары прекратятся?! Точно других бед мало!

Митрополит вдруг прищурил глаза:

— А сама-то кому Нижний определила бы?

— По отчине Димитрию, но и Бориса жаль, не уйдет ведь добром. И силой выгонять не хочется, потому и приехала. Не хочу, чтоб вся Русь моего сына позором гнала или в оковах на плаху вела, чтобы позором родовой вражды мои дети покрыты были, и так уж натворили немало. И Дмитрий, и Борис.

Она говорила, а Алексий дивился. Впервые он видел столь разумную женщину. Свара между князьями на Руси не новость, и между братьями единоутробными тоже. Как поступали матери? Иногда вставали меж ними, заставляя мириться на время, но проходили дни, и вражда разгоралась с новой силой. Иногда мать открыто принимала сторону одного из сыновей, и обиженный до скончания века поминал недобрым словом не только брата, но и собственную мать.

Но княгиню Олену беспокоила даже не сама свара между сыновьями, ее она могла бы и остановить, волновало то, что оба стали посмешищем в глазах Руси, что, продолжая биться за Нижний Новгород и за великое княжение, покроют позором свои имена. Как тогда их детям и внукам жить? За кого внучкам замуж идти, если их отец не в чести? К кому ей на старости лет голову приклонить?

Митрополита поразило, что женщина какой-то внутренней мудростью поняла то, что видят не все московские бояре. Борьба за великокняжеский ярлык не просто разорительна для князей, но и губительна для Руси, увидела оттуда, из Суздаля и Нижнего Новгорода, что Москва сильнее, что в тяжбе с ней сыновья могут потерять не одно серебро или злато, но и доброе имя. Поняла, что лучше преклонить голову пред сильным, чем быть биту и опозорену.

Но понял ли это Дмитрий Константинович? Каково будет ему перестать добиваться ярлыка, если столько лет и сил на это положил? Как сделать так, чтобы он успокоился? А Борис… с тем еще тяжелее…

— Потому к тебе пришла. Сама я могу свару на время остановить, но помру, немолода уж, все снова начнется!

Напротив друг дружки сидели умудренные жизнью люди и думали, как за молодых решить их нестроение, понимали, что самим уж не так много осталось, и гадали что успеют сделать.

Невольно разговор пошел о князе-отроке Димитрии. Олена усмехнулась:

— Ты ему за отца, пожалуй.

— Так и есть, без отца он давно, а теперь и вовсе сирота.

— Послушен ли?

— Пока послушен, а далее как Бог даст…

— А судьбу его как мыслишь?

— Ты о чем?

Княгиня чуть пожала плечами:

— Да ведь он в лета входит, глядишь, и женить пора будет. Неужто ордынку какую возьмет?

Митрополит едва сдержался, чтобы не спросить: «Как твой Борис?», но уже по горестному вздоху княгини понял, что это незаживающая рана, а потому смолчал. Но намек понял, хитра Олена, ох, хитра! Но и Алексий не глупее, вмиг сообразил все ее хитрости. И впрямь, кого Дмитрию брать? Хотя об этом пока даже не мыслили, но время быстро летит. У тверского князя одни сыновья, к Ольгерду его самого теперь и калачом не заманишь, понял, что князь ненадежен, у остальных либо совсем дети малые, либо вовсе нет… А у Дмитрия Константиновича?

На этот вопрос княгиня ответила с улыбкой:

— Дочери две есть, тринадцати и двенадцати лет, заневестились уж. Добрые внучки, разумны, собой пригожи, здоровы и нравом не в отца.

Последние слова сказала чуть с досадой, но митрополит простил, только хмыкнул. Но по глазам Олена поняла, что слова даром не прошли. Она умна, а Алексий еще умнее.

— Есть у меня одна задумка, как сыновей твоих миром развести, авось получится. Только и Дмитрию кое в чем отступить придется, но в обиде не останется.

— Помоги, ничем не поскуплюсь.

Княгиня говорила, а митрополит прикидывал, чем может быть полезно Москве, да и Руси это нежданное обращение княгини Елены Суздальской. Придумал, но сразу говорить об этом не стал, посоветовал:

— Ты ныне отдохни, небось тяжко в дальнюю дорогу в жару пускаться. До утра подумаю, потом поговорим.

На следующий день они о чем-то долго беседовали, о чем — бог весть, рядом никого не было. Но еще через день княгиня уехала довольная, получив благословение митрополита. И сам Алексий тоже выглядел весьма удовлетворенным. Видно, придумали мать с духовным наставником что-то. А еще через седмицу от суздальского князя Дмитрия Константиновича примчался гонец с письмом. Писано было от имени княгини Олены, но запечатано печатью Дмитрия.

Митрополит распечатал письмо сам и прочел тоже. При этом его лицо совершенно явно светлело, и довольная усмешка все больше раскрывала узкие старческие губы. Что-то получилось из очередной задумки Алексия.

Митрополит для порядка решил сначала попытаться увещевать непокорного, убедить подчиниться добром. Но князь Дмитрий принялся уговаривать своего наставника самому не ездить в Нижний Новгород, боясь, чтоб не повторилось киевское заточение. Алексий уговоров послушался, отправил к князю Борису двух умных людей, призывая в помощь еще и суздальского епископа. Но всем троим ничего не удалось, Борис Константинович остался глух ко всем увещеваниям. Москва начала готовить полки в помощь Дмитрию Суздальскому.

Но Алексий не сдался, он привлек еще одного святителя, своего друга отца Сергия, что был игуменом в маленьком монастыре на Радонеже, потом еще дальше ушел — на Киржач, тоже обитель ставить. Не все сразу поняли, к чему такое. Неужто митрополит надеется усовестить князя Бориса, если тот ни епископа, ни слова митрополичьего, ни брата не испугался, ни даже угрозы от Москвы?

Алексий в ответ качал головой:

— Отец Сергий справится и без войска, его слово сильнее мечей булатных.

В конце концов решили, что одно другому не помешает. Пусть себе Сергий Радонежский идет увещевать, а воеводы меж тем полки московские к Нижнему Новгороду подтянут. Авось сообща и одолеют Борисову дурь.