Глава 40
У Олеси не было наручных часов, а стрелки больших настенных — в зале ожидания — упорно показывали пятнадцать минут третьего. Два этих факта сделали Олесю персоной, чрезвычайно неудобной для окружающих. Она цеплялась ко всем с одним и тем же вопросом: «Сколько времени?»
По ее подсчетам, Игорь должен был прилететь на крыльях любви в Южный Валомей через три с половиной часа. Дорога была отличная, почти немецкий автобан, а желание Игоря увидеть любимую жену — грандиозным. И все-таки ни через три с половиной, ни через, четыре, ни через пять часов Игорь Шведов не появился у окошка справочной службы. «Предположим, телеграмма дошла за час. Никитишна получила ее и стала названивать Игорю. Или папе. И ни того ни другого не оказалось на месте. Значит, Игорь узнает о моем паническом послании, только вернувшись вечером домой…»
Поправки множились. Олеся сделала скидку на медлительность телеграфа и почтальона, на сердечный приступ Никитишны, на колесо, спустившее в дороге, на злодеев гаишников, чинивших препятствия на пути Игоря в Валомей. Когда причин для опоздания уже не осталось, страшная мысль посетила Олесю. Ее взволнованный Шведов не справился с управлением и теперь лежит в кювете колесами кверху и истекает кровью. А вокруг толпятся случайные люди и дисциплинированно не прикасаются к нему прежде, чем прибудут «скорая помощь» и госавтоинспекция.
Чудовищная картина заставила глаза Олеси наполниться слезами. В подобных размышлениях она провела остаток вечера. Ночной вокзал, даже несмотря на платный вход в здание и усиленные наряды милиции, малоподходящее место для девочки с голыми ногами и лифчиком, откровенно сверкающим из-под прозрачной грязно-серой майки. Если эта девочка не проститутка, конечно.
Так как Олеся и в кошмарном сне не могла причислить себя к касте любовных утешительниц, по мере приближения часовой стрелки к цифре двенадцать на циферблате, она чувствовала себя все более и более неуютно. Она сходила к расписанию и выяснила, что билет до Шлимовска стоит сто шестьдесят семь рублей и нет никаких шансов уменьшить эту сумму до десятки — уж десять рублей Олеся как-нибудь раздобыла бы. Она с грустью постояла около буфета, рассматривая бутерброды с ветчиной и сыром, золотисто-коричневые половинки жареных цыплят, заливное мясо на одноразовых тарелках и вдыхая запах дешевого кофе. Олесе снова хотелось есть.
«Игорь, Игорь, — обиженно подумала она. — Не любишь! Любил бы, примчался, несмотря ни на какие препятствия. Вот Дима бы уже давно был здесь…»
Верность Димы Павлова не знала границ и сомнений, он точно бы снес своим твердым лбом все шлагбаумы и заграждения, развил максимально возможную скорость, с радостью заключил в объятия свой нежный и хрупкий цветок и без промедления купил бы Олесе два бутерброда.
В укромном уголке сердца Олеся все четыре года сравнивала мужа с брошенным возлюбленным. Какова была бы ее жизнь, если бы четыре года назад она сделала выбор в пользу Димы? Приехав с горнолыжного курорта вся во власти чар Шведова, такого неутомимого, быстрого, славного, Олеся скоропалительно отвергла преданного Диму. Шведов привозил ей букеты и корзины цветов, катал на белом «мерседесе» и бросал к стройным ногам разнообразные текстильные и меховые изделия. И дело даже не в том, что Дима не мог позволить себе подобной роскоши, просто восемнадцатилетней Олесе льстили внимание и любовь зрелого мужчины. Она не выдержала стремительно-то штурма и сдалась, как крепость Измаил. После церемонии бракосочетания корзины роз и комплименты уже не украшали Олесину жизнь так густо, что давало ей повод не раз надуть губки и обратиться мысленным взором к Диме Павлову. «А вот Дима бы…» Ее не волновало, что Шведов работает как вол, чтобы обеспечить все ее прихоти, а его некоторая сдержанность вполне оправдана перегрузками. Она хотела всего, всего, всего: и чудесной свободы, которую дают деньги трудолюбца Шведова, и его горячего восхищения, и романтики неувядающей любви. И чтобы на заднем плане маячил Дима и постоянно напоминал, какая Олеся прекрасная, неповторимая, уникальная.
Ей стало страшно. Она чувствовала на себе липкие взгляды, а спрятаться было некуда. Один тип буквально терроризировал ее своим пристальным вниманием. Он поднимался с места, когда вставала Олеся, и шел за ней, сохраняя дистанцию в несколько метров. У газетного киоска с красочными журналами на витрине мужик подошел совсем близко. Олеся сжалась в комок.
— Смотри, что у меня есть, — сказал он.
Олеся пристально рассматривала обложку «Космополитэна» и не оборачивалась.
Тип подошел вплотную и сунул прямо под нос девушке веер из трех десятирублевок.
— Пойдешь со мной, киска?
«Вот первые тридцать рублей из суммы в сто шестьдесят семь. Начнем зарабатывать?» — не без иронии подумала Олеся. На самом деле ей было не до шуток. Омерзительный мужик схватил ее за тонкое запястье.
— Что, деньги не нужны?
Олеся вырвала руку, но он тут же поймал ее снова — теперь за локоть и больно сжал.
— Отпустите! — дернулась Олеся.
— Не отпущу! — рыкнул тип. Его небритая морда была совсем рядом. Запах крутого перегара и лука сбил бы с ног лошадь!
Олеся трепыхалась в цепких и сильных лапах крошечной килькой. За борьбой из-за стекла киоска наблюдали с равнодушными улыбками Клаудиа, Синди, Наоми и Кристи. Наряд милиции, как и положено наряду милиции в момент самой настоятельной в нем необходимости, исчез из виду. Мужик упорно тянул Олесю в тыл шеренги коммерческих киосков, туда, где виднелся темный коридор. «В свое логово!» — поняла Олеся и слабо вскрикнула:
— Помогите!
Несколько полусонных пассажиров удивленно обернулись в ее сторону, как бы приглядываясь: действительно ли надо кого-то спасать или девчонка шутит? А может быть, она и вовсе пьяна?
Уверовав в безнаказанность, мужик без лишних слов сграбастал Олесю в охапку и поволок ее по полу, как чемодан с колесиками.
— Помогите!! — заорала Олеся уже громче.
И почувствовала, что ее разинутый в крике рот властно прикрыла грубая шершавая ладонь.
— Пригласите, пожалуйста, к телефону Бублика! — сказала Маша. Теперь мокрое полотенце переместилось с груди Лео на ее лоб.
— А творожную запеканку не пригласить? — злобно отозвался Аркаша. Мария Понтыкина, ты представляешь себе, который час?
— Что ты сделал с моим котом?! — заволновалась Маша. — Позови сейчас же Бублика, пусть мяукнет!
— Я тебе сам мяукну. И гавкну, если хочешь, — отрезал Гилерман. Какой-то он стал резкий, неуступчивый. Где прежние деликатность и мягкость?
«Неужели Бублик так сработал, — удивилась Маша. — Довел беднягу». Она знала, что Бублик может довести кого угодно. Сама не раз тихим словом вспоминала его мать, снимая с ноги тостер или приводя в чувство одеревеневшего от ужаса партнера (возникнуть в комнате в самый ответственный момент с жуткими воплями — это было для Бублика любимым видом спорта).
— Аркадий, я доверила тебе кота. Изволь отчитаться о его здоровье, официально заявила Маша. На лбу, под мокрым полотенцем, у нее выросла синяя шишка. Поясница, поцеловавшаяся с журнальным столиком, противно ныла. Единственная радость оставалась — пообщаться с дорогим котом. А Гилерман чинил препятствия.
— Когда возвращаешься? Скоро? — с надеждой спросил редактор. — Я так тебя жду!
Сегодня Аркаша лишился бесценного кожаного портмоне, приобретенного им в крутом магазинчике «Балли Капитал» на Банхофштрассе в Цюрихе. Мягкая кожа пришлась очень по вкусу коту-вредителю. Обсасывая отделение для крупных купюр и пимпочку на золотом замке, он коротал часы до возвращения с работы нового хозяина. Ранее в расход пошли портфель от Маурицио Ригини, сиреневые жалюзи в зале и блюдо из веджвудского сервиза. Все было бесповоротно испорчено Бубликом.
Но по сравнению с моральным ущербом, нанесенным редактору «М-Репортера», такие мелочи уже не брались в расчет. Теперь при мысли о лохматом Бублике либидо Аркадия, прежде полноводное и стремительное, как Волга, превращалось в жалкий ручеек. И если пребывание милого котика в квартире Аркаши обещало затянуться, то вполне возможно, на месте Волги скоро бы образовалась чилийская пустыня Атакама — самая засушливая пустыня планеты.
Ясное дело, возвращения Марии Майской из шлимовской экспедиции, куда редактор самолично направил свою литработницу, он ждал как счастливого спасения.
— Жди, жди, — буркнула Маша. — Вернусь, если выживу.
— Какие-то проблемы?
Проблем, окромя избыточности мужского материала, в Шлимовске для Маши не существовало. Но она набивала себе цену.
— Да конечно! Вот сегодня была на митинге одного из кандидатов, ну ты помнишь, Кукишева, и получила по морде.
— За что?
— Просто мой фэйс не понравился.
— Как твое лицо может не понравиться?
— А вечером печатала материал и на меня упал журнальный столик.
— Ты что, на полу сидела?
— Почему на полу? На диване.
— А столик откуда на тебя упал? С потолка? Или он на тебя запрыгнул?
— Запрыгнул, скажешь тоже, — удивилась Маша, — все мысли у тебя, Аркадий, специфические.
— Ну так когда возвращаешься?
— Через неделю? — предположила Маша.
Аркадий прикинул в уме, сможет ли он продержаться неделю. Перспектива спать с Бубликом еще целых семь дней не радовала.
— Премию выпишу, — со вздохом намекнул Аркаша, — пропади он пропадом этот Шлимовск, здоровье важнее.
«Ну, Бублик дает! — изумилась Мария. — До чего довел редактора!»
— Ладно, посмотрю, что можно придумать.
Маша положила трубку на рычаг, сняла со лба полотенце и пошла на кухню. Там на кухонном столе сиял экраном ноутбук.
…Аркаша повернулся на другой бок и уперся носом в кошачью морду. «Тьфу, черт!» — выругался он. Сегодня он планировал увидеть рядом с собой в кровати кого-нибудь менее волосатого и усатого, чем Бублик, и уже закинул удочку в отделе рекламы, где работали самые шикарные девицы, но в последний момент передумал. Настроения не было.
Проехав добрых пять метров по каменному полу, Олеся вдруг почувствовала, что хватка мужика ослабла. Причина, почему зверь выпустил добычу из когтей, оказалась внешне весьма несерьезной — на типа налетела девчушка лет семнадцати и такого же ничтожного веса, как Олеся, но гораздо более воинственная.
— Быстро ее оставил! — рявкнула она, с разбегу врезаясь в бок мужика. — Щас как дам коленкой!
Олеся, почувствовав себя гораздо более уверенно, оставила пассивную роль мешка с картошкой и начала энергично брыкаться.
— Милицию позову! — пригрозила девчонка. Мужик понял, что обставить дельце максимально тихо не удастся, и бросил Олесю. Та рухнула на пол.
— Вставай, кулема, — сказала девушка, протягивая руку. — Расселась! Пойдем!
Не задавая лишних вопросов, Олеся устремилась вслед за своей избавительницей. Они помчались по каким-то коридорам, лестницам, спустились вниз, куда-то в подвал («Да пойдем, пойдем!» — подбадривала девчушка и настойчиво тянула спутницу за собой), целых пять минут преодолевали катакомбы с влажной землей, мельканием серых теней под ногами («Крысы!» поняла Олеся и на секунду лишилась чувств), переплетением бесконечных труб и туманными отсветами ламп в железной решетчатой скорлупе.
Наконец, когда Олеся уже начала паниковать и ругать себя за глупость и доверчивость, они достигли финиша. Целью путешествия являлся каменный закуток с картонными коробками, газетами на полу. У стены стояли два топчана, и болтался самодельный гамак из бельевых веревок и одеяла. Если бы не тусклый свет фонарика, то великолепные апартаменты погрузились бы в кромешную тьму.
— Добро пожаловать в отель «Хилтон», — сказала девчонка. — Ма, к ней мужик пристал, а я ее спасла, — обратилась она к женщине, сидевшей на топчане и поглощавшей, невзирая на поздний час, гастритно-язвенный китайский суп из пластмассового стакана.
— Ты хлеба-то принесла, Варька?
— Ну да. Вот.
Варвара вытащила откуда-то две булки.
— В буфете купила. А как тебя зовут?
— Олеся, — ответила Олеся, гипнотизируя булку преданным взглядом, который прошил темноту, как трассирующая пуля.
Женщина сорвала с батона хрустящую корочку.
— А меня Елизавета Федоровна. А дочку Варвара.
— Ты есть, что ли, хочешь, Олеся? — догадалась Варя. — На, ешь.
Олеся, мило смущаясь, тут же вонзила зубы в поджаренный булочный бок.
— Ляжешь вон там, у стенки, — кивнула Елизавета Федоровна. — Давайте, девочки, по кроваткам. Детское время давно вышло. И я тоже сейчас лягу. Только схожу умоюсь.
И женщина, и Варя совсем не были похожи на постоянных вокзальных обитателей — бомжей, попрошаек, нищих. Самые обычные женщина и девочка.
— Да мы без квартиры остались, — объяснила шепотом Варя, ворочаясь на соседнем топчане. — Приехали из Таджикистана, как вынужденные переселенцы, все деньги истратили на покупку однокомнатной. А потом оказалось, что в квартире еще были прописаны старушка и ребенок, а мы ничего не знали. Ну, нам вернули деньги и выселили на улицу. Только мы заплатили пять тысяч долларов, а назад получили копейки. В договоре купли-продажи указали маленькую сумму, чтобы налог скостить. Вот и выгадали. Надо было на оставшиеся деньги быстро хватать комнату в коммуналке, а мы не сориентировались, все не могли представить, как это будем жить с какими-то алкашами по соседству и пользоваться общим туалетом. Снимали квартиру. Ну и деньги кончились. Занять не у кого, в Южном Валомее у нас ни знакомых, ни друзей. Теперь на вокзале обитаем. Уже пять месяцев. — Было понятно, что свою историю Варвара рассказывает не впервые. — Мамуля пороги обивает, помощи просит, нам бы хоть в какой-нибудь барак въехать.
— Как же вы тут живете? — с неприкрытым ужасом спросила Олеся. Она куталась в предоставленное покрывало, так как из вентиляционных отверстий под потолком тянуло холодом и техническим запахом. После ночевок в подъезде и жесткая лежанка казалась ей пуховой периной.
— Так и живем. Привыкли. Вещи по камерам хранения, умываемся под краном, тут кран врезали в трубу, спускаем потихоньку государственную водичку. По воскресеньям ходим в баню. Мама работает уборщицей в трех местах. У нее, конечно, образование есть, но приличной работы не найти. Я школу закончу, тоже работать пойду.
— Неужели вы не можете найти денег на какую-нибудь комнатушку? удивилась Олеся. — Разве так дорого?
— Ну ты что, не въезжаешь? Я же рассказываю! Мы вот смотрели недавно комнату в коммуналке. Грязь, соседи дикие, собака, два кота, кухня на трех хозяев — крошечная! И десять тысяч владельцы просят.
— Долларов?
Варя посмотрела на Олесю как на ненормальную. Та еще никак не могла избавиться от привычных категорий.
— Рублей, дунечка! Рублей! Десять тысяч! Попробуй-ка заработай! Мама за беготню со шваброй получает в целом триста. И все на еду уходит, на баню, на жетоны для камеры хранения. Мне, конечно, не раз предлагали десять долларов скосить по-быстрому. Но извините. То, что мы сейчас бомжуем, — это временные трудности. А если со всякой мерзостью за деньги спать — это уже необратимый процесс. Потом не отмоешься.
— Да, — вздохнула Олеся. — У меня сейчас тоже временные трудности. И мне тоже предлагали быстро заработать.
— А как мы жили в Душанбе! — вернулась к своей теме Варвара. — До войны. Какой город был! Тепло, красиво, фрукты, розы. Старички в стеганых халатах, девчонки в шароварах. У нас была огромная трехкомнатная в центре, у цирка. Последние годы, конечно, жили практически в подполье. Боялись выйти на улицу, чтобы камнями не закидали, как русских. Но у папы была классная работа, все не хотел уезжать, тянул. Ну и дотянул. Попал в уличную перестрелку случайно, и его убили.
— Убили! — воскликнула Олеся.
— Да, — просто ответила Варвара. — Убили. А мы все бросили и драпанули с мамой в Россию. И все сбережения вбухали в эту чертову квартиру. Будь она неладна. Ну а ты как дошла до жизни такой?
— Девочки, хватит тарахтеть! — беззлобно прошипела из гамака Елизавета Федоровна. — Вот болтушки собрались!
— Мы спим, спим, мамуль, — откликнулась Варвара. — Ладно, Олеська, спи. Завтра расскажешь свою историю.
Олеся безропотно уткнулась в серую наволочку, натянула на плечи рваное покрывало, все в грязных пятнах, и, послушав несколько минут звуки и шумы подвала — за стеной кто-то возился, сопел, очевидно, подземелье было заполнено такими же несчастными, как Елизавета Федоровна и Варя, — и уснула. Ей почему-то приснились Елисейские Поля. Проспект, стороны которого обрамляли деревья в гирляндах ярких бриллиантово-золотых огней, упирался в величественную Триумфальную арку.
