Глава 34
Фруктовое пюре пользовалось неизменным успехом. Едва увидев баночку, Валерка активно зашевелился, оставил в покое свои ноги, с которыми он сражался последние десять минут, сел в корзине и открыл рот.
— Вкусное яблочное пюре! — торжественно объявил Вадим и постучал ложкой по стеклу банки. — Премируется товарищ Валера за хорошее поведение.
Ребенку трудно сегодня было быть плохим. Он всю ночь просидел на коленях у своего охранника, пялясь в телевизор: по какому-то каналу гоняли разнузданное порно. И теперь весь день прикладывался к корзинному матрасику — сон одолевал дитя, прошедшее ускоренный курс полового воспитания.
— Только не плюй на меня, договорились? — предупредил Вадим и скормил младенцу первую ложечку.
Через пару минут, когда они вдвоем уже основательно вымазались в пюре и украсили яблочными пятнами борта корзины, позвонил Антон. Он всегда ухитрялся звонить в неподходящее время — или когда Вадим орошал водой в ванной толстую попку ребенка, или когда в бутылочке оставались последние тридцать миллилитров молока, или когда киллер удобно размещался в туалете, надеясь пять минут побыть в одиночестве. И тогда раздавался телефонный звонок.
— Слушай, у него есть волосы? — сразу же спросил Антон.
— У ребенка, что ли?
— Конечно у него! Я не про Клинтона ведь спрашиваю, — усмехнулся Антон.
— Немного есть. А что? — ревниво спросил Вадим.
— Давай настриги килограммчик в газетку.
— Ты сдурел! — возмутился Вадим. — Килограмма у меня самого на голове не наберется.
— Вот ты, слушай, тупой! Совсем без юмора. Я ведь образно сказал. Эту употребил, как ее там… гиперболу.
— Ты употребляй пиво и девиц, — посоветовал Вадим. — А всякие вычурности оставь в покое. Ладно, настригу. Сколько смогу. А чем стричь-то?
— Ножницами, естественно. Не газонокосилкой ведь.
— У меня нет ни того ни другого.
— Ладно. Ножницы сейчас пришлю. И опять же пива.
— И гамбургеров каких-нибудь, что ли, бутербродов.
— О'кей. Жди.
…Посыльный добрался до явки молниеносно — Вадим даже не успел еще ликвидировать все последствия фруктового завтрака.
— Вот ножницы, — сказал парень размером с «Титаник». — И конверт. Я подожду.
Он ввалился в квартиру и занял собой все пространство прихожей.
— Сейчас, — кивнул Вадим. Валерка сонно улыбнулся ему. Он опять клевал носом. — Давай причесочку соорудим. Ну-ка, замри. Не шевелись. Не шевелись, дурачок, а то ухо отрежу.
— А давай ухо, — крикнул из прихожей курьер. — Тоже подойдет, наверно.
Вадим замер. Он не ожидал, но глухая, горячая ярость наполнила его. Предложение показалось ему кощунственным.
— А тебе ничего не отрезать? — с угрозой крикнул он в ответ.
— Я пошутил.
— Все сегодня шутят, — недовольно сказал Вадим. — Шутники.
У него получился целый конверт пушистых, светлых волос.
— На, забери, — сунул он конверт парню.
— Тут тебе еще и пакет со всякой жратвой.
— Давай.
Вадим захлопнул дверь и вернулся в зал. Валера посмотрел на личного парикмахера изумленными глазами и вернулся к интересному занятию: он завладел оставленными ножницами и теперь увлеченно колотил ими по краю корзины.
— Отдай! — завопил Вадим. — Зарежешься!
Валерка расстался с игрушкой очень неохотно. Остатки шевелюры клочками топорщились на круглой голове и смотрелись жалко. Вадим вздохнул. У него почему-то испортилось настроение.
— Оля, с твоими ногами носить такие длинные юбки — безнравственно, сказала Ника Сереброва своей ассистентке.
Оля Щеткина покосилась в сторону зеркала.
— Ах, Ника Львовна, если я еще буду злоупотреблять мини, то мне вообще мужчины проходу не дадут! — без ложной скромности призналась она. — К тому же у меня здесь разрез, вот, вам не видно. Так, я сбегаю в монтажную, возьму оригиналы.
Оставшись одна в кабинете, Ника набрала номер Валерия Александровича Суворина. Противная секретарша мэра, как всегда, заставила ее ждать минут пятнадцать у трубки.
— Это Ника Сереброва, — сказала она коротко и по-деловому. Обычно в телефонных переговорах с мэром использовался другой голос — нежный, сексуальный, и тон — слегка кокетливый и фамильярный. Но Ника тонко чувствовала настроение момента. С Сувориным приключилось несчастье, и журналистка понимала, что надо временно оставить свою привычку очаровывать всех и вся.
— Валерий Александрович, как у вас дела? В личном плане?
— Никак, — довольно резко ответил Суворин. — Вы по какому-то вопросу звоните?
И Валерий Александрович никогда прежде не разговаривал с телезнаменитостью Шлимовска столь грубо и официально. Он всегда разговаривал с Никой так, как говорит мужчина в возрасте, наделенный властью и силой, с молодой, хорошенькой женщиной.
Сереброва не обиделась.
— Да, конечно. Хотела выяснить, состоится ли наш «Час мэра» в понедельник, как обычно.
— Что, уже в следующий понедельник?
— Да, Валерий Александрович. Мы ведь запланировали. Но если вы не можете, давайте перенесем. Хотя передача уже стоит в программе.
— Тогда не будем переносить, — безрадостно сказал Суворин. Перспектива представить многотысячной телевизионной аудитории свою перекошенную от горя физиономию мало вдохновляла мэра. Но жизнь, независимо от сердечных страданий Суворина, шла своим чередом, город жил, выборы надвигались, зрители ждали — кто американский боевик по ОРТ, а кто и очередной «Час мэра» по местному каналу.
— И еще один вопрос, Валерий Александрович. Как насчет прямой связи? Будем давать?
— А почему бы нет?
— Я подумала, вдруг кто-то спросит вас о…
— Вряд ли, — перебил Суворин. — А без прямой связи передача потеряет лицо.
За сорок минут экранного времени обычно поступало по многоканальному телефону около двух сотен звонков от горожан. Дальше жалоб на отсутствие горячей воды или просьб об улучшении жилищных условий фантазия шлимовцев не распространялась. Никто не пытался выяснить мнение мэра по поводу иракского кризиса или глобализации финансовых рынков, никто не пытался задавать ему личных вопросов — возможность связаться с главой города использовалась сугубо утилитарно.
— Значит, мы все оставляем как всегда?
— Да, Ника. В понедельник буду. Как обычно.
— До свидания, Валерий Александрович. Держитесь! Я верю, все кончится хорошо. Я имею в виду…
— Я понял, — отрезал Суворин. — Спасибо. И положил трубку.
— М-да… — сказала сама себе Ника. — Если дорогой Валерий Александрович разговаривает со мной таким тоном, значит, дела у него совсем плохи.
Развить данную тему телевизионная красавица не успела, так как в кабинет шумно ввалился господин Елесенко Иван Степанович собственной персоной. Странно, что он не надел на шею дверной косяк — при его размерах и страсти казаться еще крупнее, значительнее и громче, чем он есть на самом деле, — это было бы естественно.
— Не смог отказать себе в удовольствии повидать вас! — бархатисто зарокотал Елесенко. Он выхватил у Ники ее руку и поцеловал. Стекла звенели, кассеты на столе плавились.
— Ах, Иван Степанович, вы снова здесь? — с улыбкой спросила Ника, оставляя свою руку в распоряжении Елесенко. Она имела прекрасные отношения и с мэром города, и с его главным оппонентом и противником. Пусть Суворин и Елесенко грызлись между собой, как собаки, Ника пользовалась благосклонностью и того и этого.
— Я тружусь! — с пафосом объявил Иван Степанович. — Я делаю все, чтобы у вас появился достойный мэр!
— Конечно, вы великий труженик, все знают, — без тени иронии, наоборот, преданно и восхищенно сказала Ника.
— Только что записал новое выступление, пойдет завтра.
— Завтра? Вот это оперативность!
— Плачу живыми деньгами, — объяснил Елесенко.
— Предвыборная кампания влетит вам в копеечку, — искренне посочувствовала Ника, словно деньги на рекламу доблестный коммунист отрывал у своей голодной семьи.
— Справимся! — подмигнул Иван Степанович. — Главное, чтоб результат был.
— И каковы ваши шансы победить?
— Сто процентов! — громыхнул Иван Степанович.
— Да неужели?
— А то! И когда я займу пост, мы с вами после каждой передачи «Час мэра» будем закатываться в ресторан.
— Вы шутите!
— Нет, не шучу! Эх, Ника, Ника, — покачал головой Елесенко и посмотрел на тележурналистку так пронзительно, что она ощутила себя беззащитной устрицей на тарелке ярого гурмана.
Нет, она предпочла бы и дальше иметь собеседником в «Часе мэра» интеллигентного, ответственного Суворина, а не грубоватого и громогласного мужлана Елесенко, который уже пару раз пытался прижать ее к стене в студийном коридоре. Что за детсадовское поведение! И сейчас он тоже полыхал огнем и страстью и раскалял воздух в кабинете.
— Все забрала! — объявила ассистентка Оля, появляясь у двери. Здравствуйте, Иван Степанович.
— Здравствуйте, — с удивлением обернулся Елесенко. Кажется, он недоумевал, как же не заметил раньше эту чудесную барбивидную малышку.
Олина нога мелькнула в разрезе длинной юбки, и направление ударной волны мгновенно изменилось. Ника заметила, что ей стало немного прохладнее, а жаркий взгляд Ивана Степановича переместился с нее на Олю. А когда опытный грешник окончательно развернулся лицом к ассистентке, Ника с горечью поняла, что, увы, какой бы интересной, умной, обворожительной женщиной она ни являлась, все ее сорокалетние достоинства меркнут на фоне бушующей Олиной молодости. Елесенко замер.
А Оля села за стол и равнодушно уткнулась в бумаги. Крупный чиновник областной администрации, претендент на пост мэра был нужен ей так же мало, как парашют водолазу.
— Ольга Максимовна у нас девушка строгая, — заметила Ника. Она опасалась, что Елесенко так и не вспомнит о необходимости дышать.
Оля оторвала взгляд от бумаг, формально улыбнулась начальнице, гостю и снова погрузилась в чтение.
«Старость, старость, — с отчаянием думала Ника, ковыряя зубочисткой в своей раскрытой ране. — Мои нечеловеческие усилия выглядеть хорошо, все эти диеты, тренажеры, гимнастика, маски, массаж идут прахом, лишь появится на горизонте смазливая соплюшка типа Оленьки. А Он не понимает! Еще пару лет, пару бесценных лет, которые мы могли бы провести вместе, и я стану Ему не нужна…»
— Иван Степанович, — бесцветно сказала Ника, — давайте я вас провожу.
— Да что вы! — повелительно взмахнул рукой Елесенко. — Работайте, работайте, не беспокойтесь! Вот Оленька, то есть Ольга Максимовна пусть меня проводит.
Оля бросила на Сереброву вопросительный взгляд и, получив утвердительный кивок, отправилась вместе с пышущим жаром Степановичем. Телевизионный центр не был дремучим лесом, он вполне мог бы выбраться на улицу самостоятельно.
Через полчаса Иван Елесенко, подобно Зевсу, гремел, рокотал, ухал, как филин, в редакции газеты «Уральская новь». Редакция занимала две небольшие комнатки в Шлимовском политехническом институте, плотно набитые столами, компьютерами, сотрудниками. Вдоль стен высились пачки бумаг и газет, трещали телефоны, висело марево сигаретного дыма, витал запах пота и дезодоранта.
Мизерность занимаемой территории не соответствовала широкомасштабности злобных инсинуаций и обвинений, которые несла на своих страницах бойкая газетка. Журналисты «Уральской нови» специализировались в основном в жанре пасквиля. За это их и ценили. Еще задолго до начала предвыборной гонки на страницах издания публиковались нелестные факты из жизни елесенковских соперников. Преданные хозяину газетчики опрокинули над головой конкурентов не один экскаваторный ковш липкой грязи. Но Иван Степанович оставался недоволен. Ему все казалось мало. Вообще, с чувством меры у господина Елесенко вышла накладка. Он был энергичен, жизнелюбив, сообразителен, но никогда не замечал линии, за которой начинается перебор.
Редактор «Уральской нови», ушлый и пронырливый двадцатилетний юноша Матвей Комиссаров, инвалид первой группы с диагнозом «патологическая атрофия совести», с подобострастием взирал на Ивана Степановича и внимал каждому его слову. Елесенко воспринимался редактором в образе огромного кошелька, бездонного банковского счета, и поэтому нелицеприятные выражения, ругань и мат не достигали преданных журналистских ушей. Краснознаменный коммунист мечтал закопать конкурентов еще глубже и заасфальтировать братскую могилу. Матвей все же решился возразить, рискуя при этом получить по голове лазерным принтером.
— Нам кукишевские молодчики уже два раза громили редакцию, хотя мы полковника-то и не особенно задели.
— А я про Кукишева ничего и не говорю. Пусть себе. Он меня не волнует со своими нацистскими замашками. Вот Самарский рвется в облака. Почему не развили тему его судимости?
— Так, Иван Степанович! Ему народ еще и сочувствовать будет. Как безвинно пострадавшему. Отсидел четыре года ни за что. Подумаешь, валютой торговал!
— Но ведь можно и иначе подать! Тебя ли учить, Мотя? Сидел? Сидел. За незаконные операции с валютой. А может, еще и за распространение порнографии? И за содержание притона? Ты тему-то развей и вдумчиво с ней поработай, дай волю художественному воображению, кто тебя ограничивает?
— Хорошо, я вот Самарского Свете поручил.
Бойкая Света с капельками пота на носу и ртом в экстравагантно-черной губной помаде тут же подкатилась к содержателю газеты.
— Ты все слышала? — строго спросил ее Матвей.
— Ага, — кивнула Света.
Елесенко с неодобрением посмотрел на ее черный рот.
— Мне еще один документик по его заводу обещали, нецелевое использование кредита, то да се, может, получится? А хотела еще пару-тройку возмущенных возгласов из рабочей среды, но не удалось. Не хотят говорить. Отказываются.
— Кто? Что? — не понял Елесенко и раздраженно дернул плечом. Света ему явно не нравилась.
— Рабочие у Самарского зарплату три века не получают, думала, сочно и ярко обрисуют свое к нему отношение. Глас народный, vox populi, это важно.
— Ты мне факты, факты давай! Эти эмоции, литературные красоты и прочая журналистская дребедень никому не нужны. Сколько денег. Истратил, как сумел присосаться к бюджету, схемка, дебет-кредит, вот что нужно!
— Где ж я это возьму? — возмутилась Света, а Матвей уже толкал ее в плечо:
— Иди, иди, работай. Все сделаем, Иван Степанович, не беспокойтесь!
— Уж сделайте, постарайтесь. Зря я вас, что ли, кормлю? Сконцентрируйтесь сейчас на Самарском и Фельке. Кукишев сам себя похоронит под фашистским флагом.
— А Суворин и Шведов?
— Эти? — пренебрежительно усмехнулся Иван Степанович. — Эти мне уже не конкуренты.
«Однако в редакции подванивает, — подумал он в автомобиле, с удовольствием вдохнув полную грудь холодного кондиционированного воздуха, не моются они, что ль?»
Даже если бы сотрудники «Уральской нови» принимали душ каждые пять минут, неприятный запах вряд ли испарился бы из комнат. Кроме потных, взмокших тел, амбре источал сам продукт редакционного производства газета, полная гадостей, вымышленных фактов и непристойных намеков.
Иван Степанович тут же вспомнил, как вкусно пахла девочка в длинной юбке с разрезом до бедра, ассистентка Ники, и непроизвольно облизнулся.
Картонные коробки около мусоропровода вновь приютили Олесю на ночь. На следующий день она вышла из подъезда — измученная борьбой с неудобствами в утренний холодок двора, под деревья с мокрыми листьями. Ночью шел дождь.
Двор оглашался воплями респектабельной мадам в серебряном парике.
— Тузик! — орала она. — Быстро домой!
Ранний час не смущал голосистую даму, она была уверена в своем праве распоряжаться сладким утренним сном многочисленных обитателей высотного дома. Ее жуткие, пронзительные крики разносились на всю округу.
— Тузик!!!
Через секунду Олеся увидела пресловутого Тузика. Крошечная собачонка размером с пипетку выкатилась к ногам Олеси, бойко тявкнула и взглянула на девушку из-под длинной коричневой челки. Шерсть на макушке у Тузика была собрана резинкой в хвостик.
— Девочка, — неожиданно тихо окликнула Олесю дама в парике. — Возьми его, пожалуйста.
— Взять? — переспросила Олеся.
— Хватай. Хватай, — едва шевеля губами, сказала дама и фальшиво улыбнулась Тузику, который сидел у голых ног незнакомки и не подозревал, откуда теперь исходит опасность. Но едва Олеся сделала движение в сторону маленькой собачки, та отпрыгнула и быстренько слиняла за дерево.
— Стой! — изумилась такой оперативности Олеся и бросилась в погоню.
Серебряная женщина держала правый фланг, контролируя три квадратных метра, но в подвижности явно проигрывала Тузику. И Олеся, метавшаяся по двору длинноногой ланью, тоже не успевала за перемещениями хитрого животного. Тузик воспринял гонки как милое утреннее развлечение. Он позволял девочкам приблизиться, но едва расстояние сокращалось до дециметра, со счастливым лаем пускался наутек. Но у всех бывают в жизни поражения — собака на какое-то мгновение замешкалась в детской песочнице, и этой секунды было достаточно для шустрой Олеси. Она свалилась на дичь сверху, прямо в мокрый песок, совсем забыв о том, что ей недоступны кран с горячей водой и мыло. Азарт погони овладел ею полностью.
Сердце Тузика бешено колотилось рядом с сердцем Олеси.
— Какой плохой мальчик! — погрозила пальцем мадам в парике, забирая веселое существо у победительницы соревнования. — Спасибо, что помогла. Тебе теперь придется пойти помыться.
Олеся обескураженно смотрела на свои грязные, в песке, руки и коленки.
— И вы каждую прогулку так носитесь?
— Почти, — вздохнула дама. — На вот.
Олеся не поверила глазам — женщина протягивала ей две десятки.
— Это мне?
— Ну конечно. Бери.
Щедрая мадам в обнимку с довольным Тузиком скрылась за дверью подъезда. Олеся прикидывала, как лучше использовать двадцать нечаянных рублей.
