Глава 2

Редактор говорил по трем телефонам, делал записи в гигантском блокноте с черной обложкой и золотыми уголками и щелкал «мышью», просматривая что-то на экране компьютера. На краю стола высилась запотевшая бутылка минералки и бокал, явно приготовленные для Маши, а в глазах Аркадия мелькнул немой вопрос: насчет презерватива — это что, шутка? Или можно надеяться?

Маша открыла дверь ногой, но так как нога была длинная, загорелая и провокационная, то Гилерман не воспротивился. В принципе он был согласен, чтобы корреспондент отдела расследований Мария Майская с утра до вечера отрабатывала приемы каратэ в его кабинете, используя дверь в качестве тренажера.

Фамилию Майская Маша придумала сама, в качестве псевдонима («Мой ксюндоминт», — шептала она с придыханием, опуская глаза и мило смущаясь), маскировавшего непритязательное наименование «Понты-кина». Аромат яблоневого цвета, дуновение влажного весеннего ветра, волнение юности, предчувствие любви и ожидание радостных перемен слышала Маша в своем «ксюндоминте». «Я Маша Майская, — говорила она, протягивая собеседнику, обычно мужчине, руку для знакомства и пристально изучая его беспокойным, как морская волна, светло-зеленым взглядом. — Я работаю в газете „М-Репортер“ и умру от разочарования прямо на коврике в вашем кабинете, если вы не дадите мне интервью».

Интервью давали охотно. Но потом иногда герои Машиных статей отправлялись в суд из-за несогласия с некоторыми формулировками и выражениями. Парадокс заключался в несоответствии Машиной внешности ее интеллектуальным способностям и врожденной вредности. Взгляд собеседника отдыхал на Машиных формах, ее детская улыбка и светлая челка не таили опасности и подвоха, приглашая визави расслабиться, забыть о проблемах и выложить журналистке-чаровнице всю подноготную. Многие так и делали, а потом с возмущением названивали редактору Гилерману, требуя унять наглую девицу и напечатать опровержение. Аркадий обеими руками поддерживал заявления, что девица наглая, но печатал опровержения только по решению суда.

Взмокшая Мария бросила на стол бумаги и две дискеты, развалилась в кресле, заставив себя все-таки забросить ногу на ногу (ноги тут же неприятно прилипли друг к другу), чтобы не выбивать начальника из рабочей колеи, и замерла до того момента, когда кондиционер охладит ее разгоряченное июньским неподвижным зноем тело и она вновь обретет способность двигаться.

— Налить воды? — ласково спросил по-еврейски заботливый Аркаша. Уморилась, ласточка? Неужели на улице так жарко?

Он с недоверием глянул в окно и пошевелил плечами. Ему было даже вроде бы и холодно.

— Так, Мария Понтыкина, едешь в Шлимовск, — сказал Гилерман. — Это на Южном Урале.

— Ни хрена себе, — вяло возмутилась Маша. — А в Гвинею-Бисау не надо?

— Там выбирают мэра, — продолжал редактор. — Будешь освещать.

— Вот еще. Какой Шлимовск к черту! У меня и в Москве работы хватает; Почему я?

— Потому что ты. Предвыборная агитация уже началась, шесть кандидатов, включая действующего мэра, — полный джентльменский набор: и бизнесмен, и директор завода, и представитель местной интеллигенции, а также коммунист и бесноватый полковник, возглавляющий шлимовское отделение «Союза русских патриотов», молодчики которого едва не изнасиловали тебя месяц назад на митинге.

— Это они тебя чуть не изнасиловали, — кисло заметила Маша. — А меня пытались пригласить в ресторан.

— В общем, двигай.

— Ты что, Аркаша, все-таки серьезно? — не поверила Маша. — И вправду собрался отправить меня на Урал? Зачем? За что?

Маша сменила позу и потянулась за бутылкой минералки. У Гилермана дрогнула челюсть.

— И дался тебе этот разнесчастный Шлимовск, — продолжала ныть Мария, ну, выборы, ну и что? Да я тебе в радиусе пяти километров от нашего здания таких сенсаций накопаю — закачаешься! Пожалуйста, Аркаша, не используй свое служебное положение для совершения подлости, представь, мне париться в самолете, в аэропорту, вдали от домашнего комфорта, ради чего? Дались тебе эти проклятые провинциальные выборы!

— Я надеюсь, ты привезешь из Шлимовска конфетку. Будет битва компроматов, отковыривание засохшей грязи, разоблачения, обвинения, скандалы. То есть я высаживаю в виде тебя десант на питательнейшую почву и жду, что в Шлимовске твой талант буйно расцветет. А что провинция, не беспокойся. Читателям это не помеха, провинциальная грязь не менее сочна и привлекательна.

— Хорошо, поеду, — внезапно согласилась Маша и, уставившись на Аркадия наглыми зелеными глазами, невозмутимо и ни капли не смущаясь, поправила бюст в лифчике. Гилерман задохнулся.

«Ну и отомщу же я тебе, — со злостью и азартом подумала Мария. Плакать будешь и умолять меня скорее вернуться в Москву!»

— Ладно, не злись, — засуетился Аркадий, словно прочитав ее мысли. Съездишь, развеешься. Познакомишься с претендентами и электоратом.

— Познакомлюсь, — согласилась Маша. — Только бы СПИД не подцепить.

Гилерману в очередной раз напомнили, что в определенной сфере он обделен Машиным вниманием. Он грустно вздохнул.

— Стерва ты, Мария Майская, — печально сказал Аркадий. — Иди в бухгалтерию за деньгами.

— Ангелы твоей желтой газетенке не нужны, — напомнила Маша. — И вообще нигде не нужны.

Она достала пудреницу, посмотрела в зеркало и убедилась, что пудра ей ни к чему, сунула в рот жвачку и встала с кресла.

— Целоваться будем на прощанье? — серьезно спросила она у редактора, направляясь к двери и надувая по пути из жвачки огромный пузырь.

Тот засуетился, задышал, помчался вслед за корреспонденткой Понтыкиной, едва не снес стол, схватил Марию за руку и попытался притянуть к себе.

— Хорошо пахнешь, — сказала Маша, отодвигаясь, — и галстучек неплохой. Небось стоит побольше моей квартальной премии? Ну, чао, апельсинчик, остаешься за главного. Целую ручки.

— У нас что, кто-то был? — спросила Марьяна, выкладывая на тарелки яичницу с огромной сковородки с шершавыми черными боками. — Нарежь хлеб.

— С чего ты взяла? — забеспокоилась Лора. — Опять яичница!

Девушки сидели на кухне с открытым окном, в которое дул вечерний ветер, шуршал листьями каштан и доносились крики с детской площадки.

— Если у тебя есть деньги на более изысканный ужин — не стесняйся. Я с удовольствием съем что-нибудь подороже яичницы. Итак, ты не ответила, у нас кто-то был? Весь коврик в ванной залит водой.

— Заметила! — недовольно промычала Лора, запихивая в рот ненавистную глазунью. — Все замечаешь. Ко мне друг приходил.

— Какой друг? Кто? Я знаю всех твоих друзей.

— А этого не знаешь! Я с ним сегодня познакомилась.

— И сразу привела домой!

— Вечно ты меня допрашиваешь и осуждаешь!

— Я твоя сестра, и я, между прочим, тебя кормлю и одеваю.

Лоре было нечем крыть. Верно, после смерти родителей, кроме Марьяниных денег, других источников дохода в семье не было. И старшая сестра не уставала раздраженно напоминать об этом.

— А ты, Лорка, водишь каких-то мужиков. Лучше бы устроилась на работу!

— Куда я пойду? А он, Марьянка, такой хороший! Он мне дал…

Лора хотела было сообщить сестре, что, в отличие от других «друзей», Кондрат дал ей десять долларов, чтобы немного реабилитировать сегодняшнего посетителя в глазах Марьяны, но передумала. Марьянка тут же потребовала бы отдать ей баксики на оплату коммунальных счетов или еще чего-нибудь, нет, лучше оставить их себе.

— Что он тебе дал? — спросила сестра.

— У него пистолеты в сумке! — выпалила Лора первое, что пришло в голову, чтобы увести разговор в сторону от десяти долларов.

— Господи! Ты смеешься?

— Правда, правда! — убедительно закивала Лора. — И еще фотография этого, как там его, по телевизору часто показывают, фамилия такая, ну… Этот, ну, «отец украинской гривны», банкир…

— Хоменко?

— Нет, нет, другая фамилия.

— Подопригора?

— Точно, он. Седой такой, улыбчивый. В общем, его фотография. — Лора глупо захихикала. — У нас в гостях был киллер! А что к чаю? Просто батон? Хоть бы конфет купила, Марьянка!

— Какая же ты дура! — возмутилась сестра. — Надо ведь в милицию!

— Зачем? — оторопела Лорка. — Зачем в милицию?

— Глупая какая, Господи! Если он киллер и собирается убить Подопригору!

— Ой, я не подумала! — изумилась Лора. Она и вправду не подумала. Факты укладывались в ее шестнадцатилетней голове в отдельные, изолированные ячейки и никак не взаимодействовали между собой.

— Хотя… — задумалась Марьяна. — Как-то малореально. Ходит по Киеву с оружием в сумке и фотографией Подопригоры. А если его остановят? Проверят вещи? Ты что, рылась в сумке?

— Ага, — довольно кивнула Лора. Про пачку долларов она решила не упоминать, чтобы не выводить разговор на денежную тему.

— Дурында! И зачем ты его вообще привела! Ну ладно. Ты, наверное, не разобралась, пистолеты ненастоящие. Не мог бы киллер таскать с собой такой опасный груз, да еще и пойти с ним в гости к незнакомой девке. Вспомни, наверное, они ненастоящие?

Лора задумалась. Если Марьяна говорит, что так быть не может, то, вероятно, пистолеты были игрушечными. Она ведь их и не трогала. Да, точно, ненастоящие.

Девушки убрали посуду после нехитрого ужина и отправились во двор, посидеть на скамейке и пообщаться с соседями. Телевизор у них не работал, газет они не выписывали, книг читать не любили — то есть больше заняться было абсолютно нечем. А если бы телевизор работал и девушки дождались последних известий, то они услышали бы сообщение, что известный банкир Василь Подопригора был убит сегодня в одиннадцать вечера в подъезде своего дома.

Как у космонавтов неясно до последнего, кто полетит, так и Вадим узнал, что выполнять операцию поручено все же ему, а не дублеру, за час до включения секундомера.

Элитная кирпичная девятиэтажка с бассейном, сауной, тренажерным залом в цокольном этаже высилась над голубыми елями, обрамлявшими тихий двор. Несколько отполированных иномарок стояло на специальной разметке около подъезда и неярко сияло стеклами в розовом закате.

Потом сгустились сумерки. Дублер остановил серую «восьмерку» в двухстах метрах от дома. Вадим проник в девятиэтажку через тренажерный зал (окно было оставлено открытым) и поднялся в лифте на седьмой этаж. Подъезд был словно умышленно спланирован архитекторами так, чтобы дать возможность убийце удобно спрятаться в ожидании жертвы. Выемки, выступы, повороты Вадим стоял в нише около двери и рассматривал плиточный пол. Через пятнадцать минут он услышал, как хлопнула дверь подъезда, и почувствовал приближение развязки.

Дело было элементарным. Пистолет с глушителем стрелял практически неслышно, нетренированное ухо восприняло бы этот хлопок как стук картонной коробки, шлепнувшейся на ступеньки лестницы. Охранник успел оглянуться, и Вадим видел, как вспыхнули удивлением и тут же погасли его глаза. Подопригора упал около железной, обитой пластиком «под дерево» двери своей квартиры, уткнувшись седым ежиком в холодный порог. За дверью осталась молодая, красивая, не первая по счету жена, которая мягко уговаривала и никак не могла уговорить лечь в кровать трехлетнюю девочку-егозу с такими же карими, как у Подопригоры, глазами. Девочка не желала отправляться спать, прежде чем не вернется с работы ее «любимый папуля». Еще целых полчаса они провели в состоянии неосознанного счастья. Затем в их квартиру тревожно забарабанили соседи и ворвались смерть и горе.

Вадим обошел трупы и спустился вниз тем же маршрутом. Дублер ждал в «восьмерке» с включенным двигателем и изрядно вспотел в нагревшейся машине.